Это я опять объявляю войну Кире Долининой, отказывающейся от анализирования конкретного произведения искусства и, тем более, от синтеза из такого анализирования. Бывают ещё случаи синтезирования при подразумевающимся анализе. Но и такого Кира Долинина чурается. Не считать же за тень синтеза без анализа её слова: "о телесности в классической традиции вообще”.

В этот раз я повёл себя иначе, чем обычно. Не даю сперва её текст, а потом – свой. Дело в том, что меня смутил подзаголовок статьи: “Выставка “Роберт Мэпплторп и классическая традиция. Искусство фотографии и гравюры маньеризма”, Государственный Эрмитаж”. – Я сомневаюсь, что могу анализировать фотографию. Поэтому я статью сперва прочёл. И ещё больше смутился. Похоже, что Долинина подключилась к явлению, называемому “окно Овертона”. Это теория или концепция, с помощью которой в сознание даже высокоморального общества можно внедрить любую идею. Схема такая:

Ну в самом деле, речь у Долининой с применение таких слов: "ягодицы… гомосексуализм… гей-культуры… садомазохистов… гениталии… гомоэротизма”.

А робеть не в моём духе. И я просто цитирование заметки Долининой предваряю кое-какими соображениями.

Вот пересказ из Луначарского об этой скульптуре:

Зачем такой выбор момента изображения: бездействие после побед,? – Лисипп из Геракла – символа вековечного подвижничества и победоносного труда – сделал символ великого момента неделания, образ разочарованного раздумья. Он убил немейского льва, этот Геракл, он добыл яблоки из сада Гесперид, и стоглавого Цербера вывел из Аида на свет солнца. Но что из этого? Поник головой победоносный труженик, грустно пропускает он перед умственным взором картину славных дел своих и не находит в них утешения. К чему? К чему это бесконечное и тягостное служение? Надобна ли вечность убийце своих детей? Сильные страсти героя являются часто могучими его врагами. Порою он не может сдержать огненные порывы своего исполинского организма никакими усилиями разума, он обезумевает, выходит из своей нормальной колеи, становится страшным себе и другим. Пылая бешеным и безумным гневом он убивает собственных детей на горькое горе самому себе. Не сомнительно ли счастье, когда столько горечи накопилось на душе? Герой-труженик чувствует, как холодное и ядовитое сомнение гложет его сердце. – Не стоял ли в таком раздумье эллинский мир перед зрелищем неотвратимого крушения всех воздвигнутых им культурных зданий. И не предчувствовал ли Лисипп, придворный скульптор Александра Македонского, хрупкость необъятной монархии, которую строил его гениальный повелитель, цементируя кровью свою осужденную судьбою на скорый развал твердыню?

Зачем такая непропорциональность головы и тела, такая ошеломляющая чрезмерная мускулатура? – И не хотел ли сказать Лисипп Александру и всем “людям дела” своего века, как удивляется он широте их груди, плеч, выносливости ног и непобедимости рук и как удивляется он, вместе с тем, их несоразмерно маленькой голове? Не хотел ли крикнуть Лисипп, как крикнул Толстой: о, человечество, богато одаренное силами, стремлениями и трудолюбием, склонись своею маленькой головой на могучую грудь и подумай, не тщетны ли твои усилия, не стараешься ли ты ради небытия, не идешь ли ты неправильной дорогой? Трагическим скептицизмом веет от Геркулеса, последним скептицизмом, сомнением в плодотворности всякого усилия...

До рождения христианства – “смерти души нет!” – оставалось ещё 300 лет, но Лисипп, получается, его смутно предчувствовал.

Через 1800 лет история настроений повторилась. Отчаяние от безнравственности католической церкви да и всего общества в Западной Европе достигло большого накала. Пахло новым религиозным потрясением. Докатилось оно и до Голландии. И Хендрик Гольциус повторил в гравюре настроение Лисиппа.

Тут сомнительность материальности как таковой выражена ещё больше, чем у Лисиппа. Сочувственно, но и отстранённо смотрящие на Геркулеса в миноре обыватели его негативность подчёркивают.

По дате странно, что Гольциус такой пессимист. Уже 29 лет, как провозглашены Республики Соединённых провинций (Нидерланды) с другой, не католической религией. Пахло победой же… Или до окончательной победы ещё 37 лет всё же…

Или, учитывая обывателей, художник уже тонко смеётся над уходящим стилем маньеризма?

Во всяком случае нашёл, как сказать “фэ” акценту на телесности.

А Роберт Мэпплторп-то прямо противоположно ориентирован. Мало того. Он переступает через молчаливо принятые запреты:

""Мужчина в костюме из полиэстера” (1980) – символ сексуального раскрепощения. Мужчина, прилично одетый, при этом “возмутитель общественного спокойствия” – в полуэрегированном состоянии размещен прямо напротив глаз беззащитного зрителя. Рекламный прием “жесткой продажи” – “вот что вы получите за свои деньги!”. Культура требует отвести взгляд от всесильного табу, но вокруг – благопристойная буржуазность костюма-тройки, в самом центре которой нагло демонстрирует себя “ось цивилизации”” (https://yandex.ru/turbo/cameralabs.org/s/11174-fotograf-robert-meppltorp-muzhskoj-chlen-i-naprimer-tsvetok-ravnoizyashchny-est-lyudi-kotorye-ne-mogut-eto-priznat-dlya-menya-eto-ochevidno).

(Только не говорите мне, что фотограф против фарисейства нынешней цивилизации.

Репродукцию я не посмел дать, помня правила Дзен-портала:

Шокирующий контент.

Это описание или изображение:

▄ жертв катастроф и насильственных действий (людей и животных);

▄ травм, болезней, уродств, трупов;

▄ детализированного процесса родов;

▄ насекомых и животных, чей вид вызывает отвращение.

Можете сами посмотреть, пройдя по ссылке. Изображённое относится к моральному уродству. А Долинина занимается приобщением к первому окну Овертона: немыслимо.)

Вот теперь можно её цитировать.

Это самый интересный на сегодняшний день плод союза Эрмитажа с фондом Гуггенхайма. Рецепт был взят обыкновенный: объединены вещи из двух коллекций, представляющие “старое” (пятьдесят гравюр из коллекции Эрмитажа) и “новое” (семьдесят фотографий из собрания фонда Гуггенхайма) искусство. Но исполнение оказалось как в haute cuisine [фр.: высокая кухня]: все по правилам, но индивидуальность повара делает блюдо шедевром. Идея выставки принадлежит куратору отдела истории западно-европейского искусства Эрмитажа Аркадию Ипполитову. Он предложил проиллюстрировать то, о чем давно говорили исследователи творчества Роберта Мэпплторпа, но что еще никогда не было предметом их особых размышлений, – связь фотографа с классическим искусством. Для классического “фона” Ипполитов избрал вещи нетривиальные, и оттого наиболее убедительные – гравюры северного маньеризма XVI века. И фон перестал быть фоном, превратился в действующее лицо.

От любой выставки Роберта Мэпплторпа ждут скандала. До сих пор скандалами они и сопровождались. Даже после смерти фотографа и политкорректный Нью-Йорк, и привыкший вроде бы ко всему на свете Лондон проглатывали его ретроспективы с трудом. Проект Аркадия Ипполитова и поддавшегося на обаяние этой идеи куратора из музея Соломона Р. Гуггенхайма Джермано Челанта – едва ли не первая выставка фотографа, на которой скандалу делать вовсе нечего. И дело здесь не столько в отборе произведений, при котором вне экспозиции оказались многосантиметровые гениталии и гомосексуальные половые акты, сколько в том регистре, на который настроили разговор авторы выставки. Речь идет о большом искусстве большого художника, которое не нуждается в адвокатах, но благодарно реагирует на красивые идеи и концепции” (https://flibusta.su/book/70515-iskusstvo-kroyki-i-zhitya-istoriya-iskusstva-v-gazete-1994-2019/read/).

Впервые опубликовано по адресу

https://dzen.ru/a/Y4dXuPQsk3B-JLxd