Классический психологизм это превалирование внутреннего монолога или внутренней диалогичности слов (проявление намерения говорящего). А неклассический это подсознание в первую очередь.

Так начинается рассказ Геласимова "Нежный возраст" (http://www.pereplet.ru/text/TenderAge.html ).

При перечитывании его взрослому понятно, что время дня указано не зря. После какого-то размышления "я"-повествователь "решил". Даже вероятнее, что он сам не сознает, что его тянет к музыке юношеский идеализм, все больше приходящий в столкновение с грубой жизнью. Следующая "запись" уже явно показывает взрослому читателю, что так и есть.

Парню невдомек, что работает подсознательный механизм вытеснения стыдного из жизни и сознания.

И так можно пройтись по всему рассказу и видеть подобные ситуации.

Минус-приемом все время оказывается ненапечатанное, взрослое сознание, наше, читательское, для которого "я"-повествователь прозрачен, как стеклышко, ибо все это мы знаем по себе или по своим сверстникам. И мы знаем будущее этого "я". Нормальный человек будет.

А чтоб "ему" (не нам) будущее было не известно, применена форма дневника. "Он" записывает только то, что было. Предположений о предстоящем он не фиксирует.

И автор бросает героя "в минуту, злую для него". Как Пушкин Онегина.

Только реалист Пушкин (еще и этим) хотел (без пессимизма) сказать, что жизнь не поддается обустройству в соответствии с идеальными намерениями. А Геласимов… Из-за того, что читатель прозревает, в общем-то, итоговую нормальность героя, автор тут скорее нормативщик, так сказать, по сравнению с Пушкиным 1830-го года. Причем у Геласимова оптимизм и нормативизм касаются и нынешней судьбы России, постперестроечные несчастья которой прекрасно просвечивают сквозь жизнь маленького ее гражданина.

На такое впечатление работает и тот факт, что при каждом столкновении героя с жизнью пусть и не практически, но нравственно побеждает его юношеский идеализм. Это постоянство (еще и Семенов такой же, и высокий Андрей – прямо морально-политическое единство внуков с бабушкой, Октябриной Михайловной) могло б отдавать пошлостью, но оно стоит на заднем плане. А на переднем – столкновение противоречий: подсознания мальчика и имеющегося в виду сознания взрослого. На переднем плане вкусная такая художественность.

Да еще и кончается рассказ жутко. Сообщив о смерти Октябрины Михайловны, "я" прекращает ведение дневника. Больше он не будет им спасться от неприятностей, как бы выделяя их себя написанием. Дальше будет что-то принципиальное не то, что было. – Что?

Тут очень далеко от пошлости.

Есть такие математические объекты – странные аттракторы. Они описываются дифференциальными уравнениями. Т.е. все происходит причинно при такой переменной, как время. И вдруг, с какого-то момента, решение этой системы дифференциальных уравнений становится хаотическим, непредсказуемо скачет. Как погоду нельзя предсказать. Как кометы существуют такие, траекторию которых нельзя вычислить. Некоторые заговорили о конце причинности как камня в фундаменте мира. А на самом деле странный аттрактор не совершенно черт-те куда скачет, а - в своей области определения. Как погода – в климате данной местности.

В связи с этим всем вспоминается определение Натева о специфической (больше ничем не исполняемой) функции искусства: непосредственное и непринужденное испытание сокровенного мироотношение человека с целью совершенствования человечества.

Кого-то какое-то произведение может и сломать. Но человечество только закаляется от такого шарахания то в огонь, то в воду (противочувствия от противоречивых элементов).

Зачем жить, если умрешь? – На том оборван дневник.

Приходит ли конец России?

Первое впечатление по прочтении рассказа – каюк.

А вспомнив всё…

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/17.html#17