Хочу подойти к архитектуре так, как я это делаю с живописью. Ищу в произведении следы подсознательного идеала автора.

Про сознаваемый идеал в архитектуре я читывал там и сям. Идея организации, мол, в египетских пирамидах: на самом верху – фараон, пониже – чиновники, ещё ниже – народ. Парение к Богу – от столкновения в готическом соборе противочувствий от элементов ажурных (каменных цветов и всяких вытянутостей вверх) и толщенных стен.

А на днях я видел фото дома в стиле модерн архитектора Гауди.

И… Мне потом как-то понятно стало, от какой страшной скуки Этой жизни удирал Гауди на стыке XIX и XX столетий (буржуа зажирели в преуспевании, религия потерпела полный крах от науки). Но это потом.

А перед тем я, изнывая от скуки чтения одной книги о бродягах, аж решил на рожон полезть – сделать то, что в первой строчке объявил. Невероятное что-то захотелось сделать.

Мне вспомнилась вдруг некая противоположность. Как я себя чувствовал, когда кончил писать первую книгу. Смутно. Потому что я не знал, будет ли вторая. – Я ж как бы невольно тогда первую писал: появлялось, что писать – я и писал. Откуда это бралось – не понятно. И кто его знает, случится ли опять такое наваждение. Было беспокойно. Больно уж хорошо было быть занятым писанием книги. И страшила скука отсутствия такой занятости.

А теперь у меня бывает противоположное, немного жутковатое переживание. Кажется, что я ни возьмусь истолковать – у меня каким-то сказочным образом это получается. Причём быстро. Страшно. Оно ж не абы что получается, а встроенное во всё то, что я написал до того. Монизм какой-то. Будто провидение меня ведёт.

Такому, как видите, возможно задаться целью в аж архитектуре некой искать след подсознательного идеала. Подсознательного! Бред же. Архитектура как прикладное искусство призвана ж, казалось бы, усиливать знаемое переживание (величие организации или парения духа к Богу). А не ЧТО-ТО.

Колоссальная скука порождает ницшеанство. А в самое последнее время я для себя разделил его на осознаваемое и подсознательное. Сознаваемое – это исключительность, если одним словом. Или сверхчеловек – если другим словом. Если подобрать самое-самое второе его определение – это будет “на грани со смертью”… “в принципе неизбежной, а потому – не страшной, даже, если немедленной”.

Это соседство со смертью даёт, по Александрову, такой признак стиля модерн (разновидности ницшеанства), как омертвение живого и оживотворение мёртвого.

Вот это оживотворение мёртвого, подумалось, и явлено нам в расцветке стен дома, черепицы, что на репродукции, в этих волнистых линиях балконов, конька крыши, купола башенки.

Но вот вопрос, является ли ещё осознаваемым у архитектора "свобода, воли человека, отталкивающая любые формы общественного диктата” (Александров. http://alexnn.trinitas.pro/files/2011/12/Stil-modern-ar-nuvo-4.pdf)? Или это только искусствоведа озаряет в акте последействия искусства? А архитекторскому сознанию не дано…

Дело в том, что я позволил себе такую крайность, как считать, что подсознательным идеалом ницшеанца является принципиально недостижимое метафизическое иномирие, относительная достижимость которого для художника состоит в удаче акта образного (как с пирамидой) или противоречивого (как с готическим собором) выражения этого иномирия.

Упомянутая крайняя свобода (тут – оживление неживого дома) представляется всё же осознаваемой. Она соответствует трём девизам сверхчеловека по Заратустре: верблюд (исключительная выносливость), лев (вседозволенность) и ребёнок (забывчивость, в первую очередь о нанесённой кому-то обиде). Лев в этом здании выступает на первое место.

Так осознаваемость превращает человека в недоницшеанца – доведённого до максимума в стремлении к Личной Пользе мещанина. Создание такого дома делает и архитектора и собственника дома людьми исключительными в глазах остальных, мелочи человеческой. Тут больше переживания успеха, чем побега из Непереносимой Скуки Этого мира. Больше достижительности, чем подсознанием чаемой недостижительности.

Как-то проблематично, почуять это подсознательное. (То есть – по моим критериям – проблематично назвать произведение архитектора художественным.)

Или тут обычная трудность художественное уловить?

Можно ли как-то почувствовать "неудержимое желание отдельной личности эту цивилизацию разрушить (сотворить хаос, чтобы вырваться из пут общественного порядка к полной личной свободе)” (Там же)?

Чёрт знает… Когда вот так тебя словесно подводят, то можно согласиться, что перед тобой желание разрушить обыденность. Но что, если праздником, а не хаосом?

Или всё же дом имеет какую-то жуткую похожесть на прокажённого? Как облезшая краска или плесень эти цветы.

Или это всё-таки натяжка, а истина – глубже:

Его потому, наверно, и не осознаёшь, что он дан “текстовым” противоречием живого-мёртвого. Ни живое, ни мёртвое. А что? – Живое + мёртвое = иномирие.

Мне лично кажется, что в этом доме превалируют холодные оттенки фиолетового и синего, что тоже как-то коррелирует со смертью. Ещё и образно (чем выражено что).

То есть Гауди создал-таки художественное произведение этим домом, выразив свой подсознательный идеал иномирия. Которому плевать на успех в Этом скучном-скучном- скучном мире.