В первом приближении ясно, что от неожиданности – очень уж непереносимо читать:

Но разве это более непереносимо, чем читать про зубную боль в “Записках из подполья”?

Ужасно в России XIX века для людей прогрессивных, то есть тех, кто против монархии, капитализма и полицейского государства. Для выражения этого Гаршин позволил себе выбрать такую хорошую, казалось бы, войну – войну России за освобождение православных Балкан от Турции. (Борьба за восстановление статуса значимой державы и за захват Константинополя пряталась от народа.)

Просто я, уверенный, что ещё одной революции Россия не перенесёт, стал противником революции, сторонником эволюции, и русские революционеры XIX века потеряли для меня симпатию, будучи в противофазе моим симпатиям. Плюс у художников-передвижников было "несоответствие проблемной напряженности замыслов и намерений уровню исполнительской культуры” (Алленов. История русского искусства. Кн. 2. М., 2000.).

Гладкопись и театральность самой, кажется, страшной картины ни в какое сравнение не идёт* с, хотя бы, словоприменением Гаршина: "лопнула за ухом. Там копошились черви”. Даже Достоевский не дотягивает: "“скверно слушать мои подленькие стоны? Ну так пусть скверно; вот я вам сейчас еще скверней руладу сделаю...””.

Поэтому мне естественно было, прочитав такое:

естественно было подумать, что это полувековое предвестие экзистенциализма: такое неприятие наличия смерти в Этом мире, что подсознательным идеалом становится принципиально недостижимое метафизическое иномирие.

Только и радость от такого идеала – суметь дать образ этого иномирия. Например:

А ещё эта стилистика отчуждения…

Или всё-таки… Я с трудом нахожу у Гаршина примеры. И потом – конец-то благополучный. И – с осознанием пользы отчёта о случившемся. Значит, в последнем итоге мир – с приматом Добра, а не Зла. То есть идеал – благого для всех и принципиально достижимого сверхбудущего, как и у Достоевского, а не принципиально недостижимого индивидуумом иномирия. И идеал этот вероятнее ж всего подсознательный, раз так безоглядно погружался Гаршин в неприятие ужаса.

То есть нельзя было, по большому счёту, одному персонажу романа Ан. Дмитриева (см. тут) брать разбираемый рассказ Гаршина для отговаривания другого персонажа идти воевать за ополченцев Донбасса. Потому что идеал рассказа Гаршина экстремистско-коллективистский, такой же, каким движимы были ополченцы, восстав против нацистского переворота в Киеве.

Да, тот переворот тоже коллективистский. Но тот коллективизм – индивидуалистов, прокапиталистов. А этот – коллектив коллективистов, с элементами возврата к социализму, что и было в восставшем Донбассе.

Другое дело, что даже, вот, я ошибся и подумал было сначала, что рассказ Гаршина – опередивший время на полвека экзистенциализм. Всё, мол, на Этом свете безнадёжно плохо. А раз так, то и не за что тут, на Этом свете, идти воевать.

Третье дело, что социальным прогрессом в России 19 столетия считалось всё противовластное. Что очень удобно теперь пятой колоне в России использовать в своих интересах свержения Путина, врага – в итоге получилось – либерализму (хоть начинал Путин либералом). Поэтому за ловкость персонажа Ан. Дмитриева можно похвалить.

Можно, подобно, похвалить за что-то такое же тех либералов, которые уехали из России, начавшей военную операцию по денацификации Украины: у них есть шанс кого-то обмануть, что они – патриоты России, не смогшие, наконец, перенести очередной виток фашизации, мол, России.

За возможность похвалить их за хитрость или удачный самообман, я рад, что ошибся было относительно рассказа Гаршина.

(А название статьи я придумал до начала её писать, и не хочется что-то название изменять.)

Впервые опубликовано по адресу

https://zen.yandex.ru/media/id/5ee607d87036ec19360e810c/pochemu-ia-oshibsia-esli-voobsce-oshibsia-623dd806ab7d9d0b45b5fb31?&

* - За что вы Перова так припечатали. Именно его картины несмотря на гладкопись очень экспрессивны. Кстати, Перов был немцем по национальности, отсюда экспрессивность, монохромность композиции, любовь к мелким деталям и непропорциональность его фигур. Обратите внимание на непропорционально большие головы, он учился, а следовательно знал правильные пропорции, умел их соблюдать. Кстати у большинство передвижников пропорции правильные, вероятно немецкие корни заставляли корежить натуру ради экспрессии, но так как время экспрессионизм еще не настало, а время немецкого ренессанса давно прошло, ему, как и другим немецким художникам по всему миру приходилось шифроваться.

- В самом деле. Если дети лет 10-ти, то должно б было быть 7 голов в росте. А у Перова – гораздо меньше.

Как же объяснить, что мне это не бросилось в глаза? – Наверно, тем, что по сравнению с этой диспропорцией сюжет очень кричит. (Если в литературе есть искусство слова и искусство вымысла, то в живописи – искусство изовыражение и искусство, опять же, вымысла. И там, и там искусство вымысла не специфично для обоих искусств. И, наверно, потому не так уж действенно, если не сильно отрывается одно от другого. Но у обличающих передвижников искусство вымысла очень уж выпячивается. До затмевания специфичного для живописи искусства. Поэтом, если в изовыражении и есть резкий прорыв {"Изображение слишком большой круглой головы говорит о чрезмерной склонности самовосприятия через социальный статус в обществе... Неудивительно, что изображение огромной круглой головы больше присуще маленьким детям, причем отличающимся особым послушанием и чрезмерной зависимостью от взрослых. Большой размер головы у взрослых указывает на продолжающуюся зависимость от других и утрированную склонность к подчинению” - https://psy.wikireading.ru/7976}, то он гасится ещё более превосходящим резкость изовыражения резкостью вымысла.)