Сомнения никогда не оставляют меня насовсем.

Вот так и с Ларой Галь. С ее претензией на экзистенциализм…

Во второй статье о ней я отталкивался от одной картины, научившей меня, "что даже достижимый идеал изрядно трудно достижим".

Так я умолчал тогда, что это была за картина. А там было нарисовано, как Юлия, дочь императора Августа, стоит, сосланная на необитаемый остров за разврат, на берегу моря, в шикарной одежде, безумно красивая и грустит о былом.

Ну чем, казалось бы не супервумен римской эпохи. И если я согласен считать все идеалы в чем-то повторяющимися в веках, то чем эта Юлия не экзистенциалистка времен до новой эры?.. И почему б тоскующих и депрессирующих героев и героинь Лары не считать порождением все же экзистенциализма?

Впрочем, я ж и с самого начала, разбираясь с этой картиной, счел ее порождением духа аристократического мещанства рубежа 19 и 20 столетий. Да! Как это ни парадоксально – совместить в одном понятии аристократизм и мещанство.

Пошло, когда естественное и достижимое достижимо без трудностей. И как-то возвышенно, если – с трудностями.

Перед пуританскими законами Августа (по которым наказали Юлию) в римской империи царил ничем не ограниченный разврат, браки почти не заключались, рождаемость падала, и государство шло к краху. Разврат не был признаком особости. Он стал бытом. И не перестал им быть мгновенно с принятием пуританских законов. Только приобрел тенденцию стать образом жизни сверхчеловеков. Поэтому Юлия, за красоту и блуд считавшаяся на сладострастном Востоке богиней любви, в момент своего заключения еще почиталась все-таки как олицетворение хоть и трудно, но достижимого и естественного идеала. Ее знатное происхождение и опала придавали лишь блеск опошлившемуся было идеалу. Омещанившиеся аристократы с введением новых законов не собирались еще становиться государственниками.

Ничего экстремистского не было и в картине. Лоск и шик академического стиля не экстремизм обслуживал, а возвышенную естественность.

И когда я – в первой статье - сравнил рассказы Лары еще и с голландскими натюрмортами, то сомнения у меня тоже не исчезли.

Есть о тех натюрмортах такая отрицающая оценка: "Голландской живописи не свойственны итальянская идеализация, немецкая экспрессивностъ или французское изящество" (http://cih.ru/ae/af10.html).

А изящество – присуще прозе Лары Галль.

И когда я читаю, скажем, в рассказе "Еда, депрессия и утка с черносливом" (http://www.interlit2001.com/gull-1.htm): "армянин с чертами Азнавура", "бальные узкие черные туфли, черные брюки (стрелка — лезвие)", "агатовые запонки" и элегантное "все", завершающее описание внешнего вида изысканного изготовителя шашлыков, - когда я читаю: "Эти шашлыки были неземными", "Чудо пресуществления", "Важно обставить все ритуально", "Желто-сливочная шкурка", "корицей тонкого помола", "мускатный орех", "величаво-вялый чернослив" и т.д. и т.п., я – опять и опять – начинаю колебаться, не зря ли я записал Лару Галь в мещанки.

Но я вспоминаю, что и у голландцев в натюрмортах еда зачастую - экзотическая, посуда – дорогая, фрукты – сочные, крупные, спелые, скатерти и салфетки – белейшие, все красивое, роскошное, самое-самое. И вспоминаю. Эжена Фромантена, заметившего, что все это рисовалось, когда страна вела 80 лет подряд освободительную войну. То есть их, голландцев, достижимый идеал был достаточно трудно достижим.

И я успокаиваюсь.

И понимаю, что все эти "депрессия", "меня уже не ждут", "Я не пришлась по вкусу", "Торопиться уже некуда", "Мне совсем не хочется есть" и вообще: "мы не ищем легких путей, да, дорогая? Мы себе создаем трудности сами, нам без них — никак", - все это - как война для голландских художников, как законы Августа для боготворящих Юлию. Все это в веках повторяющееся идеализирование аристократического мещанства, возвышенной естественности.

Которое нельзя не назвать низостью в сравнении с другими идеалами, имеющими место быть на свете.

От этой низости художник не теряет в достоинстве. Достоинство состоит лишь в количестве столкновений типа "депрессия и утка с черносливом" и "саркофаг. И жить дальше".

Я нарочно взял самое начало (название) и самый конец рассказа. Я этим хочу намекнуть, что между началом и концом полно таких же столкновений противоположного. Однако зачем намекать, если можно получать наслаждение – смаковать их, одно за другим, возникающих в таковом, сталкивающемся, качестве по мере вдумывания в текст.

(Подсознание-то давно все себе выявило. Но то – подсознание. А есть же прелесть осознавания, прелесть углубленного чтения, медленного чтения, как это называется по-ученому.)

Итак.

Для противопоставления трагически ранней смерти Степана в сорок два года с финальным "жить дальше" "я"-героини, которой "уже скоро будет столько лет, сколько тебе [Степан]".

Тот не сумел, отдаваясь любимой работе, получая достижимое счастье, им удовлетвориться. И "я" его переживет. Потому что для Степана, видно, идеал был в недостижимом. Не зря "Он был из тех мужчин, кому все женщины — девочки". Каким-то максимализмом веет от этого. А максималисты долго не живут. Жизнь их, как говорится, сжигает. "Я" это знает и не нарывается. Весь этот фонтан ее гастрономии не зря в рассказе во много раз превосходит фонтан гастрономии Степана. "Ей" удается-таки уравновесить тайную душевную драму в своем повествовании "нам". Ведь в трагедии как? Герой умер – зритель унес его идеал в своей душе. Так Степан – не герой. Герой – "я". А она-то будет "жить дальше". И не просто жить, а со смертью в душе ("саркофаг"). Как та Юлия, которую оторвали от естественной жизни. Значит, да здравствует естественная жизнь! Тем более, что она трудно достижимая.

Конечно же, мужчиной. Не зря отдана ее мужу привычка говорить это грубое "ЁДЫ". Оно произносится мужем с иронией. То есть он – достойный человек. И только от жены зависит, сохранится ли брак. И значит, он сохранится, потому что он – ее идеал. А она умеет достигать. Пусть даже и фантастически достигаемым уравновешиванием своей эксцентрики.

А чем ужасней, тем интересней ТАКОЕ преодолеть. И уравновеситься. Что есть идеал.

Вы видите, уже некая бездна начинает дышать в этом коротком рассказе. – Что значит талант!

А где, спросите, противопоставления в голландских натюрмортах? – Есть так называемый минус-прием. Не рисовать, например, то, что актуально. Война ж шла. – Молчок о ней. Важно то, что не война и не изысканная еда, а просто обеспеченность жизни.

Но не исключено, что я ошибаюсь. И с Ларой Галь - тоже. И потому все возвращаюсь к ней.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.interlit2001.com/kr-volozhin-14-4.htm