Уважаемый читатель! Предлагаю эксперимент. Я дам цитату начала книги Филиппенко “Травля” (2016), а в квадратных скобках – объяснение того, что происходит. Вы же попробуйте читать в два приёма: сперва – без моих пояснений, потом – с ними. И в результате сами для себя ответьте, было ли у вас какое-то недопонимание после первого захода. У меня – было. Я решил, что дальнейшее повествование всё сбалансирует. Но, дочитав до половины книги, увидел, что всё-таки не разбираюсь в устроенной автором чехарде перескоков сюжета. Тогда я вернулся к чтению сначала, теперь уже кое-что понимая.

Итак, до первой пробельной строки:

Теперь – с моими комментариями.

"После обеда [жены и четырёх детей] в саду [в Ницце, в собственных владениях какого-то мошенника и бандита Славина, притворяющегося патриотом, потому притворяющегося, что в Ницце держит семью] устраивают викторину. Репетиторы [раз во множественном числе – наворовано ого сколько] ставят Россию, девятнадцатый-двадцатый век [чтоб дети могли во взрослой жизни успешно притворяться, что они тоже патриоты России]. Под аккомпанемент цикад звучат Мусоргский, Чайковский и Кюи. Всего одну ошибку допускает Лиза. “Остров мертвых” спутан с “Симфоническими танцами” [Даже и не слушав их никогда, можно заподозрить, что надо быть совсем не секущим, чтоб спутать что-то о мёртвых с чем-то танцевальным]. “Рахманинов бы простил”, — шутит [подобострастно, но со скрытой горечью] вывезенный на лето педагог Гнесинки. Серебро достается Павлу. Он не узнает “Хор бояр” [из оперы Мусоргского “Борис Годунов”] и “Любовь к трем апельсинам” [целая опера, Прокофьева, не заявленного выше; часть оперы сравнивать с целой оперой нельзя, но тут уж вина Филиппенко, а не персонажа]. Старший и младший, Александр [уже взрослый, футболист и гомосексуал] и Анатолий [ещё пацан], сдают пустые листы. Саша только что вернулся с тренировки, Толя не может оторваться от компьютерной игры. [Только видимость, а не тренировка русскости у всех. Отец из России не может обеспечить русскость.]

Ужинать садятся на исходе седьмого. Из колонок фонят [с паразитным звучанием; т.е. или испорчено что-то, или психологически плохие ассоциации вызывают родные песни] “Подмосковные вечера”.

Выписанный повар подает морские фрукты [что-то по-настоящему изысканное, но не русское]. Павел хвастает, что, съездив в Антиб [в 10 км от Ниццы], выторговал у месье Гийома три бутылки по шесть тысяч каждая [цена бутылки обычного вина порядка 10-20 евро]. Александр молчит. Толя играет. Мама замечает, что торговаться — низко, ибо французы — эти шарманщики со швабрами сами знаете где — могут болтать, будто все русские — торгаши.

Отца [в телевизоре, трансляция из России] слушают молча, как никогда внимательно. Папенька [вор в крупном масштабе] прогнозирует неминуемый крах общества потребления [то, что скармливают сановные традиционалисты массам – но не себе – в России {то же, что и бедный я}], рассказывает о неэффективности демократии [в русском менталитете и правда авторитаризм] и настаивает на необходимости изменить мир на основе православных принципов [ультратрадиционализм]. Отвечая на вопрос журналистки (чрезвычайно красивой и фатально глупой проходной любовницы знакомого министра), папа заявляет, что санкций [как в 2015-м Тимченко, близкий к Путину] не боится, никакой недвижимости за границей у него нет, а единственное его богатство — Русь. Дети смеются [Потому что это наглая ложь; как и с разоблачённым Навальным главой комиссии в ГД по этике Пехтиным, так и не подавшим на Навального в суд за клевету]. Мама становится хмурой”.

Так вот, если вы, читатель, признаёте, что без моих пояснений не всё было понятно, то я вам хочу сказать, что это не та недопонятность, которую я уважаю, уважаю за то, что она намекает на то, каким подсознательным идеалом движим был автор. Просто писатели каким-то спинным мозгом чуют, что не будут совсем ни в какой цене их писания, если всем будет там всё понятно.

Я не говорю о словах, которые знают только свои, креативный класс (так себя называющий): люди, знающие, что такое петанк (игра в бросание шаров), джет (частный реактивный самолёт), “Лекип” (ежедневная французская спортивная газета), знающие моду (что Милан – столица моды), бывавшие в Милане лично ("трёхсотпятидесятиметровый стальной купол” вокзала, в архитектуру которого вмешивался Муссолини), бывавшие на озере Комо, называющие ноутбук лэптопом, вестибюль – лобби…

Я не говорю о создающих непонятность мелочах вроде вдруг введения повествования от первого лица, которое (виолончелист Марк Смыслов) объясняется читателю не в собственно повествовании, а в заголовке главки, который шуточен (мол, читаемое нами произведение не литература, а музыка). Вы не станете вникать в такой выверт – и не заметите, кто такой этот “я”.

Я не говорю о необъявленном (музыкальный заголовок главки не в счёт) скачке к какому-то журналисту и отцу семейства в России, Антону Пятому, а через несколько главок – обратно в Ниццу.

Я не говорю об объявленном потрясении Марка Смыслова, о содержании которого не сказано.

Я не говорю о еле-еле понятом трюке, что Марк Смыслов это персонаж рассказа Антона и что травят (и потому так назван роман) брата этого Марка, Льва (он аж покончить с собой решил).

Я только по совершенно дикой гиперболе, наконец, понял, что такое Филипенко. 200 тысяч народа, мол, были осуждены за электронное выражение “Нравится” пустому сообщению, электронному же, которое было расценено как оскорбление чувств верующих.

Но писать статью я начал из-за сомнения. Чего это персонаж-автор (Антон, либерал-идеалист) своего персонажа второго порядка, журналиста, вроде, работающего методом от противного на либералов, Льва (загнанного – раз покончить с собой решил – мошенником патриотом Славиным, ошивающимся при власти), брата “я”-повествователя Марка, выставляет таким падлой?

"Я [Лев] могу писать полную ахинею, но за текстами, которые я воспроизвожу, Кало желает видеть пламенного патриота. Я быстро понимаю это. Лев Смыслов схватывает налету. Создавая очередной комментарий, я намеренно допускаю грамматические ошибки, и это нравится тренерскому штабу. Я алогичен. И это делает меня правым. Россия – страна, где большинство готово верить лишь лжи”.

Остановимся. Расстановка действующих лиц такова.

Или те либералы, которых троллит притворяющийся патриотом Лев, лишь якобы либералы ("благодаря моей работе два журналиста получают вид на жительство в Штатах”)? А Антон – либерал-идеалист?.. Как сам Филипенко?.. Чем патриоты выглядят хуже, тем для настоящих либералов лучше?.. Да?

Но вот Славин заказывает Кало и Льву… Антона. Так я вынужден понять, потому что Антон не только пишет повесть про выдуманного подлеца Льва, но и подкапывается под… Славина. – Ну! – Заворот мозгов.

С этого момента история Льва даётся не как рассказ Льва брату Марку о прошедшем, а – непосредственно происходящие действия. И я подозреваю, что сочиняющий это всё Антон постепенно перестаёт чувствовать разницу между выдумкой и реальностью, а Лев из загонщика – от отвращения к себе – становится самогонимым. – Травля в квадрате.

Ну хорошо. Пусть такой перескок – для разнообразия повествования Антона. И можно простить. Но как быть с… Я не знаю, как это назвать. Не введением же мистики:

— Шпана, — с печальной улыбкой говорит мой [Марка] брат [Лев]. — Как бы не так. Самоуверенный кретин. В течение двух часов он пытается попасть в собственную квартиру…”.

Или догадываться, что Лев прислушивался, что делается на лестничной клетке этажом выше и разговор Антона с женой о шпане слышал?

Или подозревать Филипенко в халтуре?

Через несколько строк натыкаюсь:

"Мы с Кало [Лев и Кало] сидим в машине и, благодаря радиоружьям, слышим всё, что происходит в квартире…”.

Я не утерпел и полез в интернет. Радиоружья не нашёл. Но Филипенко пришлось простить. Фантазия писателя имеет право на многое.

Но меня можно пожалеть. Потому что повествование пошло без перескоков сюжета с лица на лицо и с места на место, а стало нудно предсказуемым. Травля ж доводит не только ей подвергающегося Антона, но и читателя, если идут подробности. А они идут. И я только на 122-й странице из 221-й.

И вдруг мне подумалось: хорошо мне – живу отшельником, и никому до меня нет дела. А как там, в России, тому, кто в гуще жизни, кто либерал и испытывает то обстоятельство, что либералы в стране не в чести? Такому ж – бальзам на душу пусть даже и преувеличения гонений, как у этого Филиппенко выведены. Они ж, несистемная оппозиция, трагическими героями себя чувствуют. И я – уговариваю себя – должен терпеть и читать эту нудоту травли идеально честного либерала (такие, наверно, есть) предельно нечестными бандитами.

Появилась даже мысль, на которую Филиппенко не рассчитывал, что раз так приходится стараться бандиту, чтоб человеку захотелось уехать заграницу, то Россия не такая уж плохая страна даже и для либерала.

Впрочем, автор это словно почувствовал и выдал:

Так. Филиппенко давно вернул Льва в режим рассказывающего брату. То есть можно позволить себе отсутствие жизненности. Лев – чисто функция. Перечисляет пакости и перемежает их отвлечениями, какая-де Россия плохая (как в драмах классицизма; нельзя ж на сцене показать битву; ну так о ней рассказывает персонаж; так и тут – нельзя ж показать Россию, так о ней рассказывают):

"Он [Антон] должен [рассчитывает Лев] признаться, признаться прежде всего самому себе, что здесь [в России; почему-то просто другой город не имеется в виду и всё] нечего ловить, что единственное хорошее, что он может сделать для своих детей, - уехать”.

Филиппенко, правда, не ограничен никакими правилами вроде единства места действия. Но. Почему б ему, - решил он, - не идти по пути наименьшего сопротивления, если художественность ему не дана (так подумал я за автора, явно не способного так подумать, потому что он явно не читал “Психологию искусства” Выготского).

Впрочем, я ж помню, что Лев, приехав в Швейцарию к Марку, потому всё рассказывает, что "завтра утором [его] уже не будет” (в каком смысле – раз он уже уехал из России?).

Ну в самом деле, разве может в произведении прямолинейного идеального либерала Филипенко (чего доброго, с верой в существование общечеловеческих ценностей) окончиться не поражением подлеца Льва? Пусть и работающего на ухудшение имиджа традиционалистской России, т.е. во благо либералов.

Что психологически как-то нелеп такой длиннейший рассказ Льва о малейших перипетиях его подлости, то до Филипенко, видно, не доходит. Он знает, что среди своих, либералов, у него будет успех, как он ни напишет.

Я потому на предположения отвлекаюсь, что нет же сил читать перечисление приёмов травли. Я всего на 132-й странице.

Хм. Филиппенко чует, что перегибает и вставляет бунт Марка против стольких подробностей. – И. – Шиш. После перебивки всё катится обычной чередой.

И так же не состоятельно то, что Антон не понимает, кто заказчик его травли. – Как рояль в кустах, появляется голословное: "подозрения падали на пять-шесть человек”.

Легко, наверно, так писать.

А меня спасает, что я ещё отвлекаюсь на ЧМ-2018.

Ну а почуявший перегиб с перечислением способов травли Филипенко вводит друга Антона, Митю, и их диалог, как плоха Россия. Митю никто не травит, но Россия ему очень плоха. И Филипенко оттягивается по полной. И я знаю сразу двух из трёх оставшихся у меня в России близких, с которыми я переписываюсь, и они мне высказывают то, что Митя. А я не верю.

А Филиппенко не чувствует, что не тому персонажу дал говорить лозунги.

Тут я напарываюсь на место, из которого можно думать, что Антон не о Льве повесть пишет, а антиутопию, как один пустое сообщение послал и поплатился жизнью вместе с двумястами тысячами, поставившими “Нравится”.

Вообще же, впечатление, что Филиппенко просто решил попользоваться формой романа, чтоб наговорить всякого нехорошего на Россию.

"…как крепчает маразм, как, сбивая курс, попадают в самолёты…” (не днепропетровский-де диспетчер сбил курс малайзийского Боинга, и ясно-де, что Россия его сбила, а не Украина), "Жить в России – значит уметь закрывать глаза. Присоединение полуостровов… это дрочка” (ничего себе: не пустить в Крым американские базы и приобрести такую жемчужину плюс миллионы людей). – С ног на голову то, другое… И – полное право писателя на выдумку.

Я почему не бросаю читать? Ведь в тексте нет ничего от настоящей недопонятности, которая могла б намекнуть на подсознательный идеал, т.е. на художественность. Меня зацепило, что так я ничего не понимал полкниги. Ну, я перечитал с карандашом (электронным) в руке, и всё понял. Меня озадачило такое очернение Льва, работающего на либералов в итоге (обхаивает-то Лев – Россию, показывая, какие в ней подонки не получают окорота). – Так почему я не бросаю читать?

Жаль затраченного труда. Люблю доводить дело до конца. Да и чем чёрт не шутит всё-таки. Вдруг впереди – неожиданность…

В самом деле. Смотрите. Как по заказу:

“Да обыкновенными, обыкновенными, малыш! — сидя [с радиоружьём] в машине, говорил Кало. — И никакие мы не суки. Ничего личного, малыш. Ты не лучше нас. Мы точно такие же парни, как и ты. Просто ты воюешь на одной стороне, а мы на другой. Вот и все…””.

То есть либералы, в общем, точно такие падлы, как якобы (моё “якобы”) патриоты!..

Сомнение возрождается. И – надо с новыми силами приниматься за эту тягомотину. В конце концов, у меня ж давно сложилось твёрдое мнение, что самые великие книги нечитабельны. И надо терпеть. Я на 144-й странице.

Теперь Филиппенко опустился в порядке рассказа Льва Марку (а у Марка, виолончелиста, вот-вот будет концерт, и ему к концерту б подготовиться надо; но он терпеливо слушает попавшего в беду брата), - Филиппенко опустился до демонстрации читателю телепередачи-поклёпа, состряпанной Львом против Антона. – Имеется в виду, что Лев в лицах всё Марку рассказывает. – Ладно. Проглотим. Хоть трудно. Ибо в порядке прерывания занятиями искусствоведением мне, отшельнику, ничего не остаётся, кроме отвлечений на центральное российское телевидение. А там – апогей пошлости в передачах типа про жену Джигарханяна. И Филипенко эту-то пошлость и подлость утрировано, но узнаваемо, показывает. Я смеюсь своим адресатам, что на центральном ТВ – предатели родины окопались. И… оказываюсь в одной лодке с либералом Филиппенко. – Тяжело.

Теперь – новая антиутопия. Хорошо, первая, про пустое сообщение как оскорбление чувств верующих, оказалась сочинённой Антоном, но про семью-то Славниа не Антон же пишет, а сам Филипенко. Это его сочинение, что Толя сунул руку в гильотину для фарша, чтоб ему сделали искусственную, чтоб убивать врагов, т.к. "папа говорит, что у нашей страны много врагов…”. – Будто объективно это не так. Т.е. Филиппенко, чего доброго, такое наивное дитя, что думает, что в международных отношениях не бандитизм правит. – Что значит получить "диплом “Бард Колледжа” в Нью-Йорке” (из рекламной надписи на обложке книги)…

А теперь, забыв, что это рассказ Льва Марку, даётся картина разлада Антона с товарищами при игре по средам в футбол. С прямой речью. Чувства меры у Филиппенко, похоже, тоже нет.

Я тоже грешен. Мне стала интересна мера ограниченности Филипенко. Я дочитал до перечисления Львом Марку книг Антона на его рабочем столе (эти бандиты залезли в того квартиру). Я Филипенко уже ловил на музыкальных ляпах. Теперь полез в интернет смотреть, есть ли в действительности те томики литературы, которых, я подозревал, что не существуют. Проверял Рахманинова (существует), Алёхина, думая о шахматисте (существует), Любимова (существует) и Нуриева (не существует).

Я боюсь, что я к Филипенко стал необъективен. Меня раздражает, что даётся как явь сцена с Антоном в ресторане. К Лермонтову, небось, я не придирался. Или там не к чему было? В “Бэле” “я”-повествователю случай с Печориным рассказал Максим Максимыч. Так была непогода. Не на что было убить время. А потом “я”-повествователь, застряв где-то опять, записал по памяти рассказ Максима Максимыча. Потом этот Максим Максимыч встретился “я”-повествователю опять и отдал рукописи Печорина. И – всё естественно. – А у Филипенко всё неестественно.

Скверно. Даётся полный текст речи Антона – на две страницы – в связи с его награждением за ту антиутопию про пустое сообщение как оскорбление чувств верующих.

И вдруг я подумал: перед читателем же разворачивается другое сочинение Антона – про предконцертного Марка и предсмертного подлеца Льва на исповеди перед Марком. Что если Филипенко решил наглядно продемонстрировать, КАК деградирует как писатель подвергнутый травле Антон? – Тогда мои выпады против Филипенко – в пустоту! – Или это я слишком стараюсь не придираться к Филипенко зря?..

Хорошо. Пусть Лев мог присутствовать в сцене на футболе, на награждении Антона. Но зачем ему перед Марком изображать в лицах сцену, где он не присутствовал (присутствовал его подельник Кало)? – Тоже деградация Антона-писателя? И зачем Кало раскрывать Славина как заказчика? – Тоже писательский прокол? Или Кало такой непрофессиональный?

И – на нескольких страницах смакуется разговор-шантаж.

Впечатление, как с когдатошним, более чем полувековой давности, проникновением джаза в послевоенный СССР. Его осуждали, но… с удовольствием вставляли тут и там. Окно Овертона. – Что это? – "…при масштабном и бесконтрольном со стороны общества использовании СМИ можно любую идею из немыслимой сделать не просто принятой в обществе, а единственной нормой… за пару десятилетий [в Западной Европе] педерастия и лесбиянство стали абсолютной нормой” (https://whatisgood.ru/theory/media/okno-overtona-kakie-idei-proxodyat-pervye-stadii-vnedreniya/).

В странах бывшего СССР, собственно, первичный капитализм (в Западной Европе он длился больше века). А он – дикий. (Потому, в частности, у Украины первенство по коррумпированности, а в России по центральному ТВ несколько раз в день идут документальные передачи о преступлениях). Филиппенко родился в 1984 году. Он воспитывался в советской семье. У него может быть насущная необходимость ломать в себе советского человека и становиться конкурентоспособным: безжалостным зверем. И – оттого такое смакование нюансов шантажа.

А я опять влип. Потому что Лев был, оказывается, с радиоружьём и весь шантаж Кало Антона слышал. Всё никак не могу я вжиться в существование в филипенковском мире радиоружья.

Поэтому я не погнушался и послушал на две трети процитированную песню Найка Борзова “Ты слышишь”.

Двусмысленное впечатление в связи с книгой. То ли нота сочувствия во Льве дана, то ли предварение возмездия ему самому.

Неужели надо менять вкус и литературные ляпы Филиппенко перестать считать ляпами? И представить нормой Льва-исповедующегося поющим Марку-спешащему песню Найка.

Я на 177-й странице. Как выдержать ещё 44 страницы? – В “Россию-24”. А там – “Честный детектив”. – Первичный капитализм, которому исполнилось только 27 лет.

Итак, продолжим.

Антон (не буду больше третировать Филиппенко, пока чего-то не случится) делает новый писательский прокол: в своём произведении-исповеди перед Марком Льва не указывалось, что бандиты организовали за Антоном слежку. Потому они не могли знать, что Антон встречается с сыном Славина Александром. Так вот писательский прокол состоит в том, что в повести о Льве Лев узнаёт об очередной встрече.

Я уже почти не заметил (хоть и не было сказано, что в квартире Антона поставили жучки), что разговор его с женой Львом передаётся Марку в лицах как слышанный.

И вот я дошёл до маразма: проверил, действительно ли есть у Андре Жида слова: “Человеческая жизнь? Что за пустяк!”. – Существует. Всё-таки Филипенко "Окончил филологический факультет СПбГУ” (надпись на обложке). А я – технарь.

Признаюсь, мне не понятно, зачем было не выпускать Антона из страны, когда он уже пошёл на аэродром. – Опять начинаются непонятности?

По-моему, Филипенко (всё же он, а не Антон) всё вживается и вживается в конкурентоспособного безжалостного зверя. Ещё не изнасиловали Арину, жену Антона.

Ладно, изнасиловали.

Я не знаю, впервые за много-много страниц, чего ждать дальше.

Через 2 страницы брезжит: бандиты перегнули, Антон сошёл с ума, выбросил дочку из окна. Чего доброго Льва заест совесть или его Славин решит убить, и оттого Лев прилетел к Марку исповедоваться.

Ага. Сошёл с ума Лев, получив от Славина отпуск. При свидании с дочкой он её вдруг… бьёт кулаком. Пять раз. (Как фамилия Антона.)

Я ж говорил, что Филипенко верит в общечеловеческие ценности и не даст их попрать.

На том рассказ Льва Марку кончается. Он звонит Марку, что приедет, и любимой, но недоступной Алисе, мол, поехали, и та, наконец, соглашается. Это на 194-й странице.

Становится ясно, что я неправильно понял, что Антон сочинял повесть про Марка и Льва. Сочинение Антона было, но – антиутопия: про наказание за пустое послание как за оскорбление чувств верующих. Марк и Лев не персонажи Антона. (Впрочем, это мало сказалось на оценке романа.)

Дальше даётся психологически сомнительное раздвоение Марка: и он только и думает, что надо бежать спасть Льва от самоубийства, и он даёт виолончельный концерт. (У меня было такое. На общественной защите диплома. Я получил вопрос, на который не знал ответ. Тогда я раздвоился, и один отвечал абы что, а другой соображал, что бы такое сказать толковое. Мгновенный расчёт был, что вопрос – специальный, что члены комиссии, кроме задавшего вопрос, в сути не разбираются, что надо просто что-то чёткое подытоживающее произнести. Что я и сделал, когда задавший вопрос показал нетерпение от моей пустой болтовни. – Я получил четвёрку. Так, наверно, часто поступают авантюристы. Но я не таков. И моего вчувствования не хватает, чтоб позитивно оценить этот эпизод романа.)

Ну что? Продолжу, раз уж так произошло, стенографировать своё восприятие романа.

Филиппенко нагло обманул читателя.

На 35-й странице написано:

А на 200-й:

А ещё смешное, что на 201-й странице роман (или что это?) кончился. А дальше, оказывается, другое произведение.

И я озадачен: раз я не угадал, что Филиппенко идеалист и верит в общечеловеческие ценности (зло не наказано), то, может, я прав с догадкой про тренаж конкурентоспособности (надо быть безжалостным зверем) в эпоху первичного капитализма?

Хм. Это вполне может быть даже и подсознательным идеалом. Да, недопонятности в смаковании Львом жестокости не было. Смакование – просто подсознательный образ подсознательного же идеала. Как оговорка по Фрейду. Непонятность была в неожиданном невыпуске автором семьи Антона заграницу. Идеал жестокости требовал его всё-таки уничтожить как-то. Вот и не “выпустилась” семья. Посвоевольничала. Может, и вопреки автору. А не, как Вейдле жаловался: "никакого сопротивления авторскому щелчку”.

Тогда время создания произведения тоже начинает говорить о том же. 2016-й год. Полный разгром белоленточного движения. Традиционализм набирает силу. Это как раздвоение идеала поздневозрожденческого типа – трагического героизма. Предпоздний Микеланджело – за аскетизм и против безнравственного католичества. Вазари, поздний Тициан – за вседозволенность и против клерикализма. То же в конце хрущевской оттепели: Высоцкий и Галич. Вот и теперь. Кто в конце концов победит: патриоты или либералы, традиционалисты или проамериканские глобалисты? – Крайность поступков довлеет над теми и другими.

Что ж. Я верен аполитичности художественности (она ж подсознательного происхождения). Я прибавляю вопросительный знак к уже выбранному было названию статьи и радуюсь, что я всё-таки сумел дочитать до конца, и – вознаграждён за терпение.

Впервые опубликовано по адресу

https://klauzura.ru/2018/06/solomon-volozhin-ne-ta-nedoponyatnost/