Надо и мне отозваться на смерть Евтушенко. Он был одним из тех, кто пару раз нашёл отклик в моей душе, когда мне в жизни моей вдруг понадобились стихи (до того я их избегал читать). Когда я крепко влюбился.

Страдал я, в итоге, от обычного в молодости раздвоения тела и души. Я был плоховат телом (раз услышал, как одна девушка говорила другой, обязанной мысленно перебрать молодёжь, - говорила обо мне (я в начальство вышел): “Ну, такой невзрачный”). А душой я был, наверно, ничего себе – идеалист (например, из того же начальства через три месяца ушёл по собственному желанию и больше никогда не соблазнился; одна, от которой я отказался, произнесла не для меня, а я слышал: “Сёмке не такие девушки нужны, как мы, простые”).

Тело я умащивал легко доступными женщинами (но не настолько легко, чтоб мне не требовалось постараться), а душу – доступными трудно (они, наверно, возвышались в мнении о себе, что такой за ними ухаживает; и… не подпускали к телу, для особого удовольствия). От этих других я уходил с “разбитым сердцем”. Но одна очень долго не хотела, чтоб я уходил. Лет семь меня промучила. Так и получилась влюблённость очень сильной. Впрочем, при изменах с моей стороны.

Жил во лжи. Как вся страна, по большому счёту. Но у меня жизнь личная и общественная сосуществовали, как при апартеиде, не зная одна про другую.

Поэтому самое впечатлившее меня стихотворение Евтушенко я воспринял, как близкую иллюстрацию моего личного переживания.

С тех пор я давно уж научен, что у больших поэтов в лучших произведениях любовные переживания есть образ переживаний общественных. А бушевала хрущёвская оттепель. У самых левых подспудно жила надежда вылечить социализм, пошедший куда-то не туда. У меня – тоже, наверно. Для чего я бунтовал на комсомольских собраниях и вне их. Эхо отражалось аж от горкома. Я, например, отказался голосовать за одобрение курса партии на химизацию страны (а завод наш был турбинный). С какой, мол, стати я, не специалист в области химии, стану это одобрять. Мы, мол, этим одобрямс возвращаем культ личности, как при Сталине было. От меня плакала вступавшая в комсомол девушка. Я её спросил на собрании, где её принимали: “Зачем ты вступаешь? Чем мы тебе нравимся? Ведь мы ж, как комсомол, ничем себя не проявляем – нас нет! А ты к нам просишься”. Вскоре, при смене места работы, я не стал на комсомольский учёт. А ещё раньше на предложение вступить в партию я ответил отказом.

А когда-то я еле-еле (это было в 1952-м, за год до смерти Сталина) дождался 14-тилетия своего, чтоб написать заявление о вступлении в комсомол. Наверно, чуял, что в мещанской стране есть море дел по превращению её в немещанскую. А Сталин – считало подсознание, наверно – был инструментом превращения… И то же было с Евтушенко. Мещане ж, мол, могут объединяться в стаи и звереть.

(http://rulibs.com/ru_zar/nonf_biography/geyzer/1/j59.html).

Или всё же что-то не то? Гладко как-то написано…

То ли дело:

Это Андрей Платонов. Из стихотворения “Вселенной”. Написано не позже 1922 года. Насколько свежа была память о революции, настолько огромна была задача побороть мещанство теперь на мирных стезях. – И – чувствуете, какая страсть? Тут не раздвоение. Сплошная цельность. Соединение личного и общего: "Ты”, “горишь от любви” - это личное, "Мы”, “целуем” - это общее. “Все одежды в первый раз сорви” - это личное, "для нас” - это общее. "Ты невеста, душа голубая” - это личное, "Зацелуем, познаем тебя” - это общее. И – смысловая лихорадка, и недопонятность… Потому что это – от подсознания. Потому что перспектива ясна и неясна. Потому что наш паровоз вперёд летит – в коммуне остановка. И потому "В раскаленных машинах слышна”… А всё-таки… Потому что рукотворно оно – будущее. Время экспериментов. А эксперимент может быть и с отрицательным результатом.

И когда будущее, вроде, построили (объявлен социализм, отменено лишенство), то что?

"Если в 20-е годы, в обстановке почти всеобщего неуемного художественного экспериментаторства до некоторой степени естественно было надеяться, что ямбы и хореи навсегда сменились тоническим "стихом Маяковского", или что заударная рифма классической поэзии отмирает, доживая свой век в стихах отдельных, "отстающих" от своего времени стихотворцев, то уже в 30-е читателям и критикам пришлось не без удивления убедиться, что и силлабо-тоника, и традиционная рифмовка вновь распространяются в поэзии, что именно на них сориентированы наиболее яркие молодые поэты (А. Твардовский, М. Исаковский и др.)” (Минералов).

Но традиционная заударная рифма, скажете (Происхо`дит – прихо`дит, где`-то – э`то, отве`тит – наме`тит, неду`жных – нену`жных, ) есть и у Платонова (голуба`я – слепа`я, спасе`ние – весе`нние). Да, отвечу, у Платонова инерция, зато нетрадиционная предударная (вселе`нная – весе`нняя, голуба`я – слеп`ая, ) у него есть, а у Евтушенко нет. И, главное, ритм, смотрите, как у Платонова не выдержан.

У Евтушенко что: инерция успокоенности? – Но ведь будоражит, что социализм оказался не социализм! Или он будоражит сознание, а не подсознание. И потому только в сознательных сферах Евтушенко – пионер (в открывании новых тем): ""геологической" романтики… опыта Великой Отечественной… антисталинскую ("лагерную")… "тихой лирики"… общей лиризации литературы” (http://www.russofile.ru/articles/article_133.php).

Он – не художник в том смысле, чтоб служить общению подсознаний автора и восприемника. Его читаешь – и всё-всё ясно. Я боюсь, что и “Со мною вот что происходит” это случай "тихой лирики" и не больше. Прикладное искусство. И я-молодой его понял совершенно адекватно. А что сейчас, получилось в порыве “об умерших или хорошо…”.

Правда, общая для всех левых шестидесятников "роль внутреннего оппонента ортодоксальной советскости” (Там же) предполагает что-то более определённое, находящееся в подсознании (хоть это парадоксально звучит), а именно – анархию (как тенденцию против примата государственности и за самодеятельность, как федерацию федераций, по Прудону; ведь анархия это наиболее близкое к коммунизму политическое устройство: оба предполагают отсутствие централизованного государства).

Всё да. Но… Подсознательное как-то далеко от Евтушенко, публицистом родился он, а не художником. Оттого его так мотало на политическом ветру.

Надо признаться, что у того же Минералова говорится про экспериментаторство и Евтушенко: "ПРОбуя/ПРОповедь, РАСПАхана/РАСПЯтого, НАледи/начиНАется, МИрИться мне/МИлИции, СОхлая/СОвестью, БУблички/БУдущего” (см. тут).

Так я нашёл у него же высказывание, дезавуирующее этот факт как явление сознания, а не подсознания:

"Рифмовка предударного типа была опробована в серебряном веке и в 1920-е годы (прежде всего В. Маяковский, Б. Пастернак, В. Хлебников, Н. Асеев… Затем она была возрождена и более осознанно развита в литературном поколении так называемых “шестидесятников”” (http://booksonline.com.ua/view.php?book=125702&page=40).

Или надо признаться в другом: что доказал я прямо противоположное тому, что хотел?

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/477.html#477