Один сюжет и пять слов из полвека назад читанных газет мне вспомнились при взгляде на, пишут, самый лучший пейзаж в парижском издании Лапина “Сокровища русской живописи. Альбом избранных картин Музея Александра III” (1910).

Сюжет такой (из юмористической 16-й страницы “Литературной газеты”).

Молодая продавщица продовольственного магазина подошла к выходной двери, чтоб её запереть, когда наступит, вот-вот уже, время обеденного перерыва. Ещё впустила одного-другого. Она пунктуальна – минутная стрелка ещё не подошла к нужному делению. И вдруг видит, спешит успеть войти… Он. Красавец. Тот, о каком она мечтала. И бац – минутная стрелка подошла. И она дверь закрыла и заперла. И перевернула табличку “Закрыто на обед”. Он не успел войти. И просительно смотрит на неё. А она, убитая, повернулась и уходит прочь. И думает, какая же она дура.

А другое вспомнившееся – пять слов, какие я вынес в заголовок. Я тогда ещё не ощущал себя диссидентом, хоть и любил свободомыслие. Тем более, что, осознав, постфактум, что я им был, - был же я стихийным левым шестидесятником, - а левые не правые – не так сильно власть притесняла, я и тужил мало. – Так, помню, я усмехнулся меткости подколки диссидентам (те были правые, как я потом сориентировался) и почему-то навсегда запомнил эти слова.

А теперь то и другое воспоминание возникло потому, что передо мной стоит задача опустить эту вот картину Ендогурова, хоть она мне и понравилась, пусть немного.

Откуда такая задача?

От соображения, что передвижники (а Ендогуров числится среди них) рисовали не от настоящего вдохновения. Не от подсознательного, а от осознаваемого. Они считали, что они должны, и исполняли долг. Оплакивать народ, освобождённый от крепостничества без земли и гнобить царизм.

- Ну, - скажут мне, - и где ты увидел в картине Ендогурова царизм и несчастный народ?

- В хвале непритязательности русских. Вековая несчастность повлекла за собой такие черты менталитета, как скромность, непритязательность и терпение.

Вот этот менталитет и выражен в картине. Причём не как предмет гордости. Когда это выражают как предмет гордости, рисуют так:

Чтоб какая-то исключительность в скромности всё же была. Вот – ослепительность.

А Ендогуров стесняется претендовать на исключительность. Он взял день с облаками. Одно из них солнышко закрыло как раз в том месте, которое взял изображать Ендогуров. Точнее, наоборот: он дождался, когда эта непритязательность ещё и в тень от облака попадёт – и нарисовал. И речка у него тише течёт. И берёзки у Бакшеева все, как на подбор, стройные, а у Ендогурова деревья – корявые, когда голый, так как раз и голые-то и не берёзы, у которых и у голых корявости нет.

Так вот стушёванность Ендогурова, по-моему, и есть свидетельство программности о плаче по несчастному народу. То есть – свидетельство идейности. Которая от ума, от мировоззрения.

А у Бакшеева, размышлением, можно добраться до подсознательного идеала. Исключительность страны и народа – это ж какой-то субъект, получается, народ. Как человек. Такой национализм это ж эгоизм. Эгоизм вокруг тогда бунтовал – в форме ницшеанства – против скуки мира, и в бунте устремлялся (в подсознании) аж вообще в иномирие. Метафизическое. И скажи тогда это Бакшееву про него, он бы удивился, что и доказало б, что в сознании его этого нет. А оно, логика шепчет, было в подсознании.

Нет, конечно, быть логичным не значит быть правым, но вероятность правды тут велика.

И тогда я должен отдать предпочтение Бакшееву, тогда как наивнореалистически Ендогуров мне больше нравится. У него картина как-то пошикарнее. Но я считаю такое у себе профанным, следом моего низкого происхождения, когда людям попроще нравится, что как живое.

И вот я живу и тужу, что я ушёл от вкусов народа, а когда пытаюсь ему сказать, что он не прав, он меня шпыняет.

Впервые опубликовано по адресу

https://zen.yandex.ru/media/id/5ee607d87036ec19360e810c/a-dissidenty-jili-i-tujili-5f9aaa020e34a96ab3012fbc