Я удивился, услышав вчера, что в Крыму губернатор будет не избираемым населением. Как в Ингушетии, где кланы. Казалось бы, крымчане такими самостоятельными себя зарекомендовали. Ан нет. И им недоверие. И они могут сойти с ума, как все – при развале СССР. Как те тысячи, что вышли на протест против осуждения жулика Навального. Или именно самостоятельность крымская как раз и напугала? Как майданская?.. Или кланы теневиков померещились в Крыму? – Испугался кто-то чего-то. Не время-де такая черта самоуправления, как избираемость губернатора населением.

Самоуправление – душа коммунизма. Если её нет – и движения к коммунизму нет.

По-прохановски вместо коммунизма – счастье, рай. И стремление крымчан в Россию выглядело порывом к раю.

Ан нет. Рано?

Похоже поступил и Сталин. На XIX съезде предложил (и было принято съездом) заменить маленькое Политбюро на большой Президиум, где полно не партийных, а советских работников. По идее – передача власти от партии советам. А на первом же пленуме ЦК в нарушение устава Сталин сам предложил опять избрать маленькое Политбюро. – Рано самоуправляться? Разузнал про готовность американской стратегии “массированного удара”? Или надо сначала нам зажиточными стать? Вперёд тело, а не дух?

Вот и дожили, настоящее-то отодвинув.

То же происходит в фильме Досталя “Человек с аккордеоном” (1985) и в то же, сразу послевоенное, время.

Ненастоящим считал себя Дмитрий Громцев и – скромничал. Видел, что только старается его любить Лёля Глан. Поэтому, когда она решила ему, уходящему на фронт, отдаться, он решил её самоотверженность не принять. И воевал не за страх, а за совесть – чтоб стать настоящим. Потому и не жалел себя даже в последние дни войны.

И, такова, наверно, злая судьба Громцева (не Громова!) и страны… Как в старом анекдоте: “Чем отличается фашизм от социализма? – Там очень плохая идея попала в очень хорошие руки, а тут очень хорошая идея попала в очень плохие руки”. – Вот стоящего парня и ранило. Тяжело. Сама История распорядилась. Не тот социализм строили. Значит и в проигрыше оказывались настоящие. И Громов стал всего лишь Громцевым. Маленьким человеком, от которого ничего не зависит. Тем, кого оттирают хорошо пригодные для не того социализма, что надо. Тень это социализма, в общем. Потому и исчезнет тень. Переродится. В капитализм. Что мы и наблюдаем в 1985 году. – Последнюю судорогу настоящести: ускорением назвавшуюся. Оно казалось поначалу новой революцией, на этот раз уже с разрушением (гласностью) врага самоуправления как души коммунизма, - тоталитаризма. Но – всего лишь последней судорогой это оказалось. – И предвидит это Досталь, редкий человек, чувствовавший в послевоенные дни и в “ускорении” 85-го трагическую поступь Истории.

Кончается фильм красивым салютом (не то, что в конце войны) и под песню, наоборот, не такую пронзительную, как те, что пел настоящий человек, главный герой фильма. Чувствовавший, что не его это было время.

Случайно ли, что это оказалась единственная песня в фильме, которую я не знал. (Нет, я её слышал. Но не запомнил ни слов, ни мелодии. Нехорошая, видно.)

Здравствуй, здравствуй.

Я понял и почему она для меня когда-то была нехороша. Её пел Утёсов (слушать тут). С этим своим противно завывающим глиссандо от основной ноты почему-то вниз: порога-а-а. Как на останавливающейся пластинке. Его задушевная томность казалась мне притворством. Меня только что не тошнило, когда я его слушал. – Блатной и всё тут.

Золотухин в фильме пел её как через край счастливый человек. Но на меня – впервые в фильме – не действовало. Из-за слов, наверно. Они ж совершенно не о том, что было лично с Митей Громцевым при возвращении с войны. Он же не мог ни на что рассчитывать, ТАК расставшись с Лёлей.

И при возврате с войны что` его ждало? Заклеенные газетой окна нежилой квартиры Гланов. Потом её заселили, но чужие. Потом он узнал, что родителей Лёли убило в Сталинграде, а где Лёля – неизвестно. И он её не искал. А и вдруг встретил, так невестой на свадьбе, куда его пригласили поиграть. – Все не по песне.

Другие песни Громцева всегда вламывались вопреки окружающему. И – побеждали окружение. Но всегда они мне были знакомы и любимы когда-то.

Это он, ещё не зная о начале войны, пел под окном Лёли, прорвавшись к её слуху через сводку информбюро в репродукторе в её квартире и оторвав её от предчувствий: “а в Киеве уже людей убивают”, - и, как сомнамбулу, двинув её к окну, к себе…

Или как все ожили на той несчастной свадьбе, что назначена была под угрозой отчисления из института, если виновник не женится.

И не танцевальная, вроде, вещь, а как все рванулись танцевать.

И… Подрядился Митя петь и играть на свадьбах. Лишь бы люди радовались.

Нет. Эта незадачливая песня “Здравствуй, здравствуй” звучит и недалеко от начала фильма. Как демонстрация соседям привезённого с войны, получается, аккордеона. Но там – соседям по коммуналке. Действительно, он дома там. И потом соседи ж все высыпали из своих комнат и зачарованы. – Там эта песня проходит.

А в конце – нет. В конце – бездушные россыпи салюта, а не живые, сливающиеся с Митей во что-то единое, люди.

Кончается время надежды на настоящесть. И Досталь это увидел раньше других. Но не спокойной мудростью веет от этого открытия, а тихой грустью. В тупик завела История. С большой буквы. Давно вела. Потому и неважно, что по времени сразу после войны звучит такой диалог:

Смог бы Сталин провести передачу власти от партии советам – было б иначе. А не смог… – Сломлен был народ всем ходом Истории, с первых послереволюционных лет извне вынужденный отказываться и отказываться от души коммунизма ради его тела.

Не настала пора вступать на авансцену Истории настоящим.

Теперь Дмитрий знает, что он таки настоящий. Но знает он и то, что время не его. А – ярких, пустых. Как этот Лёлин жених. Как тот знакомый артист, что встретился ему в аптеке. Как та красотка из его дома, за которой кавалеры приезжали аж на легковых автомобилях.

(Это как давят на спорт больших достижений. И можно лишь удивиться, что вдруг вспомнена массовая система ГТО. Сурдоперевод так и не закрепился на ЦТ…)

Удивительно, что настолько без отвращения* к настоящему для него времени изъяснился его отрицатель, уповающий на время сверхбудущее, - изъяснился режиссёр с такой – опять удивительно – символической фамилией Досталь.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/210.html#210

* - Противно сладкий фильм. Я удивляюсь, что тебе такое нравится. Ты ж всегда хотел загадки.