Жаль, не могу найти высказывание Мигдала о науке, которая стоит сперва на очень непрочных основаниях, и постепенно заменяет непрочные прочными.

О догадках, что поначалу, он, наверно, говорил.

Я буду плясать от вот такой фразы Жирмунского: "По сравнению с простым и классически строгим Рябининым искусство Калинина, перегруженное параллелизмом и созвучными концовками, напоминает по стилю барокко или романтизм" (Рифма, её история и теория. Петроград, 1923. С. 337).

И ещё я буду плясать от схемы собственного изобретения (правда, с миру по нитке собранной) о повторяемости в веках больших стилей (большими будем считать стили по времени около Возрождения; раз они всё равно повторяются, какая разница, какой период взять для именования повторяющегося). Период тут употреблён не зря. Повторяемость же. Значит – по кругу. А если вытянуть во времени – получится синусоида. И в ней – одинаковые периоды. Каждый с подъёмом и спуском. Для Высокого Возрождения – все договорились – характерна гармония высокого, небесного и низкого, земного. Так через полпериода – будет опять некая гармония. И если Якимович её характеризует как соединение несоединимого (Барокко), то это очень походит на гармонию высокого и низкого. Вот и будет Высокое Возрождение на подымающейся части синусоиды, а Барокко – на спускающейся. Далее: классицизм – на подымающейся, романтизм – на спускающейся. И – внимание! – барокко с романтизмом оказываются на похожих местах синусоиды.

И Жирмунский тоже свёл барокко с романтизмом!

Тогда я с некоторым более прочным основанием могу взять поэта Михаила Донского, во времена брежневского застоя писавшего в стиле повторяющегося в веках барокко, и познакомиться с его "созвучными концовками" - рифмами, когда он переводил романтика Гюго с точно такими же "созвучными концовками" - рифмами.

Минимальное изменение букв в рифмах! А в то же время максимальное отличие по длине строк.

Так какую догадку я хочу высказать об обоих поэтах… Что при всех противоречиях строя стиха, предполагающих образ противоречий действительности, от которых автор и главный герой убегают в свой прекрасный и непротиворечивый внутренний мир, этот внутренний мир их не обманывает, что и подтверждается – точными рифмами, являющимися образом, выражающим этот внутренний мир. То есть при всей внешней несчастности романтиков (например, Жуковского, всю жизнь страдавшего от когдатошной невозможности жениться на Маше Протасовой), они внешне неплохо живут (Жуковский был учителем царских особ и прожил 69 лет; Гюго – 83 года; Донской – 83 года).

Вот что значит эта некая гармония их идеала.

Пусть мир ужасен, как ни прекрасен (пока бургграф добывал на охоте оленьи рога, жена ему дома наставила рога). Зато есть ещё более прекрасное – поэзия, плюющая на то, о чём она поёт. У неё – беспорочная прочность. Её краса чиста, как роса.

Что-то и меня потянуло на эту драму изменений кардинальных, от изменений минимальных.

Таков человек. Невроз, при котором животное долго не живёт, есть самое то, что нужно, для человека. Он в неврозе находит выход в чём-то третьем, не относящемся к раздирающим душу первому и второму. Таково и искусство. Не зря оно возникло вместе с возникновением человека. Условность спасала от того, что хочется, а нельзя.

Впервые опубликовано по адресу

http://club.berkovich-zametki.com/?p=15380