Год назад, в день рождения Пушкина, в Петербурге, Капелла имени Глинки дала музыкально-драматическое представление “Борис Годунов” с музыкой Сергея Прокофьева по трагедии Пушкина.

Не было тогда ещё Болотной площади, Чистых прудов, Контрольной прогулки… а Чепуров всё как бы предвидел и “сказал” им своё “фэ”.

Все помнят, чем кончается трагедия: народ безмолвствует.

Опамятовался. Стоило так плохо отнестись к Борису Годунову за тайное убийство царевича Димитрия, чтоб схлопотать, вот, совсем уж наглое убийство сразу двух царских (царских всё же!) детей ради Димитрия ли… ожившего ли?..

И ведь все знают, что кончилось это повальное сумасшествие народное Великой Смутой, чуть не погубившей Россию как государство. Как ровно 20 лет назад в прошлом году летом надломился СССР, тоже при молчании народном (если учесть, что за 5 месяцев до того три четверти проголосовало за его сохранение).

Не послушались пушкинского предупреждения более чем полуторавековой давности, его “Бориса Годунова”. Предупреждения кому (в 1825 году, тогда он трагедию кончил)? Элите общества, дворянству, чьим аналогом в 1991-м и раньше явилась российская высшая интеллигенция. Не то, чтоб Пушкина тогда дворяне поняли, но успокоились, а более чем полтора века спустя столь уважаемого среди интеллигенции, как Пушкин, не нашлось. Высоцкий, голос и жизнь сорвавший, чтоб удержать нас от потребительства, умер, так до нас и не докричавшись. Окуджава – предал…

А. Что там…

Пушкин задолго до выступления декабристов понял, что р-р-романтические устремления – ерунда. “Борисом Годуновым” он ставил окончательную точку под своим переходом к другому стилю письма и мировоззрению – реализму.

“Теперь пушкинское “я”, выжигая в себе былое вольнолюбие, ищет возможности подчиниться Закону, понятому уже, однако, не в сочетании с Волей, то есть не как регулятор свободных действий частного лица (либеральная точка зрения), а как (точка зрения типично “архаическая”) земная реализация Закона предвечной Судьбы, возвышающейся над всякой частной человеческой волей и требующей от нее беспрекословного повиновения. Есть только один способ безболезненно соотнестись с такой Судьбой и с таким Законом: сакрализовать их и слиться с ними. Отсюда и происходит у Пушкина в чем-то близкое, с одной стороны, гегелевскому, с другой - идеологии Реставрации, обожествление сверхстабильного социума и истории, “возглавляемой” героической и “харизматической”, как бы мы сейчас сказали, фигурой великого царя, ведущего ее к этой стабильности и пресекающего всякие попытки частных индивидов встать на ее пути” (http://stihoma.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=29&Itemid=57).

А нам всё твердили, начиная с советской школы, что Годунов в голод – велел открыть житницы, погорельцам – отстроить дома…

И зачем-де так у Пушкина? – затем, мол, что Борис, хоть и самый лучший из царей, но сделано так, чтоб доказать, что царская власть – это всегда плохо.

Может, такую же точку зрения хотел довести до нас и Мейерхольд с Прокофьевым, в 30-х годах, задумав встретить 100-летие со дня смерти Пушкина (убитого царизмом в последнем итоге) своим “Борисом Годуновым” на слова Пушкина. Может, Мейерхольд потому сам в январе 1937-го прекратил репетиции, опасаясь закрытия театра царём-Сталиным (что и случилось в 38-м).

А может, тут наоборот – провластная тенденция, как сам пушкинский первоисточник, т.е. история Карамзина. Провластная, но, может, Мейерхольд понял, что устоявшуюся трактовку не переборешь, и вещь будет понята как антивластная. Вместе с Прокофьевым хотел, может, всё сделать в истинно пушкинском духе… (А мало ли самых лучших намерений не было понято или проигнорировано в те страшные годы. Осуждаемые большевики морально-политического в стране единства ради признавались в несуществующих замыслах, чтоб неповадно им было возникнуть в действительности из заграницы.)

Во всяком случае, я, послушав 24 музыкальных фрагмента (тут), слышу одну минуту (21:45 – 22:50) предвидение прозрения народа от победного польского нашествия 1604-1605 года.

Пушкин не зря взял с собой рукопись трагедии, когда его из ссылки вызвал к себе в Москву воцарившийся Николай Первый, не зря почитал ему что-то оттуда, не зря его ссылка была немедленно прекращена.

Да, и теперь есть моральный изъян в третьем сроке президентства Путина, как убитый в Угличе Димитрий. Но какого Димитрия получила страна в последнем итоге? Дмитрий Анатольевич хорошо сделал, что подыграл Западу с Ливией? Что имел институт современного развития, советующий вступить России в НАТО? Что терпел во главе совета по правам человека при президенте РФ Федотова с его идеей десталинизации, раскалывающей общество? Пришлось менять президента. И лишь чистоплюйство мешает считать Путина сто`ящей заменой. Чепуров же в прошлом году как в воду глядел.

Но.

Как с художественностью?

Почему в конце (22:50) музыкального фрагмента некий подъём слышится? Как наставительное позитивное резюме. Извлекать, мол, надо уроки из истории…

Авангардистом ж был Мейерхольд, а Прокофьев ему не перечил. Что если Чепуров Мейерхольду последовал? А я ж авангардизм подозреваю в опасном. Ведь что такое искусство? Это непосредственное и непринуждённое испытание сокровенного мироотношения человека. Непосредственное и непринуждённое… А жизнь? Жизнь – есть непосредственное и принуждающее воздействие на человека же. Гораздо более действенна жизнь, чем искусство. Так авангардизм же, в своём нетерпении, готов зачастую отказаться от непринуждённости в пользу принуждения. Здесь – заражения.

Как можно расценить такое заявления Мейерхольда: “Пантомима волнует зрителя не тем, что в ее содержании скрыто, а какое мастерство актера в ней себя проявляет” (http://teatr-lib.ru/Library/Mejerhold/method/#Rome_Text_4)?

Нет скрытого! Вы подумайте только! Как цирк. Рассчитанный на ребёнка. Где “мастерство актера” приводится к уровню “почти равному мастерству акробата”. И Прокофьев же опустился до уровня иллюстратора. “В письме к композитору Мейерхольд точно оговаривал хронометраж и эмоциональную окраску каждого музыкального фрагмента, соотнося его с длительностью и характером монологов, диалогов героев и всей сценой в целом” (http://intoclassics.net/news/2012-04-30-20897). Прокофьев – иллюстратор… А иллюстрация ж тоже нечто, сделанное “в лоб”. Есть мысль – и, пожалуйста, вот для неё выражение, вот ею заражение. Есть даже свой интерес специфический. Чернушенко, помогавший Чепурову оживить нерождённое в 30-х годах произведение, говорит как похвалу Прокофьеву такие слова: “воздействует на человека сильнее, чем обычная речь” (http://www.nstar-spb.ru/articles/article_537.html). Всё внимание на эффективности воздействия (под влиянием Мейерхольда типичный авангардизм с переходом за границу искусства – условности – в жизнь) “интонированием” слова. (А я б даже как раз без “слова” б обошёлся. В звучании от 2 до 5:43 минут записи идёт такой долгий бессловесный стон, что… действует он именно непосредственно и принуждающее, и не вспоминаешь про “совесть человека”. Слушаешь в записи, без соотнесения ни к какому персонажу, и это длительное бессловесное завывание кажется обращённым как бы непосредственно к тебе. К тебе в качестве кого? Представителя народа, ответственного за судьбу родины? И сейчас… - Это, впрочем, размышлизм, последействие искусства, если тут именно оно. Причём – размышлизм-натяжка, а не озарение.)

Смешно. Авангардизм… Ломать непродвинутую публику через колено… Этому соответствует как раз не охранительная установка, а революционная, оранжевая, по нынешним временам. Что ж сделал Чепуров? Может, и он – против власти? Может, и он. Если верен авторам нерождённого произведения, а Мейерхольд авангардист.

“…серьезное становится забавным, забавное — трагичным” (http://teatr-lib.ru/Library/Mejerhold/method/#Text_401)... Знал, наверно, Мейерхольд о первых названиях трагедии: “Комедия о царе Борисе и о Гришке Отрепьеве”, “Комедия о настоящей беде Московскому государству, о царе Борисе и о Гришке Отрепьеве”… Что там ни думал Пушкин с такими названиями, а финал, – пушкинский реализм: нельзя, мол, как декабристы, решать судьбу народа без народа, хоть народ, увы… – такой трезвый финал авангардисту был, наверно, не под стать.

Проверим.

“Когда волею обстоятельств после “Годунова” ему пришлось репетировать пьесу Л. Сейфуллиной, он так и сказал понимающему собеседнику: “Не все же работать над современным, пора и в сказки поиграться”” (http://teatr-lib.ru/Library/Mejerhold/method/#Text_401).

Пьеса Сейфуллиной – это “Наташа”, с сознательными крестьянами, а потом колхозниками. – Понимаете, что за сказки – сознательные крестьяне? – Значит, “Бориса Годунова” он понимал “современным”.

Дальше.

“В этой постановке эпоха царя Бориса должна была рождаться в атмосфере, не совместной с парадностью и официальностью. Здесь могло быть только “дезабилье” [женская одежда, не носимая при посторонних], и никаких царских облачений. История делалась нечистыми руками, спешно и споро, в нетерпении скорейшего получения прав. [По-большевистски, парадокс только в том, что история делалась против большевиков, которые были за Мировую Революцию и против благоразумно-умеренного построения социализма – якобы социализма – в одной, отдельно взятой стране. Но где было авангардисту, - от слова “авангард”, бегущему впереди паровоза самой Мировой Революции, ибо, мол, медленно он едет, - где было авангардисту ценить благоразумно-умеренную цель. Круто обходились с троцкистами? Значит, спешно и споро]

Вот отрок, напоминающий Борису убиенного царевича, чисто и высоко выводит молитву. Его голос угасает, заглушённый мелодией оркестра, названного режиссером “джаз-бандом” [по ассоциации с “бандой”? Сталинская банда…]. Приходит ночь средневековья [ну раз Мировая Революция – это будущее, ясно, что противоположное направление - ночь средневековья]” (там же).

Плевать Мейерхольду на Пушкина с его новым в 1825-м году идеалом государственности, просвещённого абсолютизма.

(В упомянутых 24-х музыкальных отрывках нет молитвы отрока, заглушённой оркестром, но не важно.)

“…наступление эпохи, в которой возобладали приемы рукопашной борьбы. Не долгое, со многими ходами, дворцовое интриганство, а быстрый и окончательный расчет с противниками: “Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз” (О. Э. Мандельштам). Именно потому на репетиции Мейерхольд с раздражением кричал актеру, наивно продолжавшему думать, что “Борис Годунов” — это “пьеса о царях”: “Опять пошла сладость! <…> Он тут сплюнул на землю — понимаете, сплюнул”. Это были краски не только пушкинские, но И сталинские. Штрихи к портрету эпохи, ничем не уступающей годуновскому средневековью” (там же).

И плевать Мейерхольду, что, по Пушкину, выживи Годунов, началась бы в Московии эпоха Возрождения, на Западе завершившая средневековье.

Вот, что сделалось с недавним западником и продекабристом Пушкиным, ставшим реалистом под влиянием ближайшего веления времени – после кровавой Великой Французской революции и наполеоновских войн, призванных насильно учредить прогрессивный общественный строй во всей старушке-Европе, наступила монархическая реакция. Ну что поделать? Против Истории не попрёшь, если реалист. Как и реалист Сталин, сделавший вывод из ненаступления Мировой Революции. Что поделать против истории России, на рубеже XVI-XVII столетий сделавшей страну не готовой ещё к Возрождению (пока Пушкин в качестве реалиста ограничивался осмыслением прошлого: поражений безнародных революций в Европе XIX века, непрорыва из средневековья Московии Годунова).

Как истинный художник Пушкин нарочно вывел в трагедии западника боярина Пушкина, своего предка. И продемонстрировал (подспудно продемонстрировал) пагубность западнических порывов в ТО время. В том числе и у Годунова, пошедшего с убийством царевича на своеобразную оранжевую революцию (оранжевые теперь не гнушаются применением снайперов для “оранжевых” действий; в Литве недавно не удалось посадить в тюрьму человека, доказавшего, что жертвы штурма советскими войсками телецентра в Вильнюсе 13 января 1991 года погибли от пуль из охотничьих ружей, стрелявших с окрестных крыш; а на днях эскадроны смерти Башара Асада по западной версии, мол, потеряли ум и, рискуя навлечь на Сирию интервенцию в обход Совбеза ООН, порезали горла десяткам детей).

Хорошо. Но как же с Прокофьевым? С той сомнительностью в конце 22-й минуты и поучительным надисторическим воспарением из сомнения народа от победы Лжедмитрия во главе наёмников? – Патриотизма своего не смог преодолеть Прокофьев? Или вспомнил о минутном сомнении Лжедмитрия?

Но эта минута у Пушкина была ж до сражения, а само оно, по Пушкину же, было проиграно. Так что в музыке тут – не по Пушкину.

А по Мейерхольду ли (если тот подробно всё указывал)? Что за победа была у троцкистов, если тут, в замысле, аналогия с “современным”?

Или это – победа и сомнение – есть результат прошлогодней работы Чепурова? И он антиоранжевый? Знает про существование неистребимого российского менталитета и не хочет этого, через колено, оранжевого нового ломания России ради приобщения к американскому глобализму…

Ура ему!

Но всё-таки, справедливости ради, надо признать это всё-таки рождённое, наконец, произведение – произведением прикладного искусства, рассчитанного на просто заражение. Автор с самого начала знал, что он хотел, - так посмею я предположить, имея минимум информации.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/109.html#109