Сдаться, что ли? Вот и у специалиста написано: “Основой служит новый вариант главной партии <…> образ, полный ликующей радости, силы и энергии” (http://dirigent.ru/o-proizvedenijah/322-chajkovskij-koncert-skripki.html)...

Это про Концерт для скрипки с оркестром ре-мажор Чайковского, про первую часть (слушать тут). Там такая красота и мелодия какая-то незаконченная, а то, что до и после как-то так напоминает её, что со всё возрастающим нетерпением её повторения ждёшь-ждёшь, и когда, наконец, дожидаешься, то… Слов нет.

Сдаться? Я ж ничего сокрытого не открою. Всё ж там, у Чайковского настежь открыто.

А я ж зарёкся только тогда писать, когда есть что скрытое открыть…

Боже, неужели этот Концерт в моей системе координат попадает в прикладное искусство, т.е. призванное усиливать чувство, здесь – чувство радости?

Я первый раз концерт услышал в голливудском кино “Рапсодия” в 1959 году. Студентом. Мы с мамой (на инвалидности она уже была) так бедно жили, что высшее образование я смог получить только благодаря ежемесячной присылке нам денег мамиными сестрою и братом. 30 копеек на билет в кино – это был моральный предел того, что я мог себе позволить потратить на развлечение за неделю. И я никогда не ходил смотреть одно и то же кино второй раз. Скучно: знаешь же, что будет. Но на этот фильм я ходил раза четыре. С угрызениями совести, что так шикую. А всё из-за музыки. Кроме упомянутого концерта Чайковского, там ещё был Концерт для фортепиано с оркестром Рахманинова. И скрипичный концерт стал для меня выражением радости, а фортепианный – обиды. А то и другое вместе для меня, тёмного провинциала, было открытием, что классическая музыка может с колоссальной силой выражать совершенно определённые чувства. Ну совершенно определённые. И передо мной открывалась перспектива испытывать в будущем новый для меня вид счастья – от музыки. Какие бы чувства она ни вызывала… Диво. Что бы ни… а счастье!

Любви у меня тогда не было. Первая уже прошла (как ни стыдно было поначалу, что прошла). Я был свободен. Свободен сию же секунду быть счастливым от… будущего, которое, собственно, только вот и начиналось.

Так я впоследствии, жизнь спустя, натыкаясь, раз за разом, на этот скрипичный или фортепианный концерты, объяснял себе неудержимые рыдания от них. Особенно от скрипичного. От музыки счастья. Которое так и не состоялось в таком масштабе, какой обещала мне музыка.

Боже, Боже… Какое счастье там! Аб-со-лютное.

Вот так, из ничего, из опустошённости депрессией, что свалилась на Чайковского от неудачной женитьбы, с нуля начиная, именно Абсолютом Счастья и виделось, наверно, ему в 1878 году его будущее: любовь к творчеству (1-я часть Концерта), любовь к природе (2-я часть), любовь к своему народу (3-я часть). А мне, перед концом жизни, похоже, очень и очень крупным раз за разом видится то, что мне, юноше, в 1959 году в принципе обещалось, сверх мечтаний, но так я обещанного и не достиг. – Так как теперь не плакать? Или иначе. Что ни было – это была жизнь. А она прекрасна. Как и было обещано мне в юности Чайковским. И вот скоро-скоро…

Чайковского не каждый из знатоков любит, но люди попроще, наверно, любят сплошь. В голливудский фильм и большим куском взят скрипичный концерт. Это о чём-то да говорит. Голливуд, я понимаю, это для масс.

Вообще, музыку аж двух русских композиторов взяли американцы сюжетообразующею в это кино, воспевающее торжество именно глубокой любви. Душевное – патентованная русскими специфика. Да и русские патриоты "всегда охотно уступали Западу ум, за собой оставляя душу" (Вайль, Генис. Родная речь. М., 1999. С. 160). Это сходится с ментальным российским качеством недостижительности (так его именуют непатриоты, отрицательно, положительным, видно, понимая западную достижительность).

И вот российское кино, где Чайковского нет, но есть вовсю российская недостижительность на фоне колоссального достижения СССР, запуска в космос первого в мире человека. “Бумажный солдат” (2008). Я посмотрел его с помощью компьютера в on line, то есть в очень плохом качестве: тёмное и тихое, - много не услышал и не увидел. Но заметил, что чуть не из лужи там запускается ракета. И на фоне гагаринского взлёта пытается делать массаж сердца жена своему мужу, врачу космонавтов, получившему инфаркт и умершему – по сюжету – из-за своих метаний между женой и другими женщинами, его любившими, и из-за своих метаний между надеждой на сам по себе выход страны в космос и уверенностью в безнадёжности страны же, плюющей на материальное положение своих граждан вплоть до их права на жизнь. Первый космонавт, в эпилоге, всё-таки гибнет, жена главного героя, видно, тоже скоро (подстрижена как после облучения от рака). А по ходу фильма сгорает испытатель, застреливают по соседству сторожевых собак сжигаемого бывшего лагеря ГУЛАГ-а, несчастны женщины главного героя, нескончаем холод и бесприютность в любых кадрах фильма, от празднования защиты диссертации главным героем до подготовки на космодроме к празднованию удачного возвращения Гагарина на Землю.

Алексей Герман-младший, режиссёр этого фильма, так же, как в “Лапшине” Алексей Герман-старший, выставляет вперёд жизненную рутину и грязную фонограмму. Как говорили про его папу, тридцать три подробности вместо трёх. Хаос жизни. Ужас такой жизни. Но у папы это именно поверхность, а у сына – суть, губящая страну, этого бумажного солдата, не приспособленного для запредельных побед. Приспособлена страна была бы, если б зажиточно все жили. Как на Западе. Тогда можно и в космос. А не… То есть отец режиссёра был лишь по видимости правым диссидентом, на самом деле будучи левым, быт отрицавшим во имя небывалого и свершащегося лишь в сверхбудущем, когда коммунизм наступит-таки. А сын ТАКОЙ (плохой) быт отрицает из сожаления, что его никак нельзя изменить в хороший быт из-за того, что страна какая-то завихряющаяся, не такая, как надо бы. Не такая, как на Западе.

Пишут, что Герман-младший своим “Бумажным солдатом” даёт повод “посмеяться над аристократическими претензиями постсоветской интеллигенции” и над собою, в первую очередь… Вот именно претензии у него. На самом деле это обыкновеннейшее мещанство. Где Герману понять из ряда вон выходящее, раз он из ряда вон выходящий материал (запуск человека в космос) применил (и это художественно!) для развоплощения его в хвалу благоустроенности западного типа. Его герои в этом кино цитируют несчастных героев Чехова, не способных вырваться из плохого быта. И понимаешь, что режиссёр своих героев жалеет, как, мол, Чехов жалел: во имя быта хорошего. А то, что Чехов своих героев сочиняет несчастными с позиции ницшеанского аристократизма, который не от мира сего, - этого Герману-младшему не понять. Он же страну свою считает страной не от мира сего в плохом смысле этих слов.

Гораздо лучше к ней, во всяком случае, к её народу относятся авторы франко-итало-бельгийско-румынской комедии “Концерт” (2009, режиссёр Михайляну).

Нет, они вовсю потешаются над этой нелепой страной, нелепой и в её прошлом, и в настоящем. Они устраивают сталинщину во времена Брежнева. Брежнев у них лично (!) останавливает исполнение Концерта для скрипки с оркестром ре-мажор Чайковского в Большом театре (!) за то, что не уволены музыканты-евреи. Те отправлены в ГУЛАГ (!) и там замучены. Дирижёр уволен и, в результате вскоре наступившей реставрации капитализма, стал в Большом театре уборщиком, а музыканты – алкоголиками, бродягами, торгашами чем попало. (Тут восклицательного знака ставить что-то не хочется.) И вот уборщик ворует факс, приглашающий оркестр Большого театра выступить в Париже. Чудом собирает весь этот сброд. Чудом достаёт деньги. Чудом привозит их, загранпаспортов даже не имевших, в Париж. Те там чудом успевают закончить беготню по магазинам и успеть к подъёму занавеса (четверо не успели и прямо со шмотками успели сесть на стулья в заднем ряду оркестра и взять в руки инструменты, когда дирижёр уже поднял палочку). И через 30 лет после последнего исполнения ими этого концерта, без единой репетиции ни друг с другом, ни с приглашённой мировой исполнительницей-скрипачкой… блестяще исполнили этот концерт.

И даётся в звучании огромный его кусок. Как и в “Рапсодии”. (Только “Рапсодия” построена на бесконечности репетиций, а “Концерт” - на их полном отсутствии.)

И концерт этот замечателен, и мне плевать на все несуразности сюжета. И я опять рыдаю о своей прошедшей жизни… И счастлив. Что жил.

А все эти иностранцы, что в фильме и около, чувствуется, что как-то уважают эту немыслимую страну, эту славянскую душу, способную на чудо. И когда зал киношных французов встаёт с овацией и славит, в итоге, бессмертного Чайковского, то…

Нет слов. И нечего, вроде бы, и вообще было браться писать о Чайковском. О котором и сказать-то мне нечего, кроме того, что душевный он композитор.

Но хочется. Ибо был и есть всё-таки в России какой-то перец, - да простят меня все, кто живёт в большой нужде, - перец, про который забыли гламурные и иные радетели достижительности, из-за достижения которой Россия потеряет свою идентичность и не укажет человечеству путь спасения от глобальной экологической катастрофы, неизбежной от перепроизводства и перепотребления, от прогресса.

Теперь, эмоционально излившись, можно хладнокровно посмотреть, не могу ли я всё-таки обнаружить что-то неявное у Чайковского.

Смотрите. 1) “В скрипичном концерте эта тема выражена в очаровании спокойной, ласковой, жизнелюбивой лирики” (Там же). – Что за тема? – “художника, природы и народа” (Там же). Первая часть – о художественном творчестве. 2) “спокойной, ласковой”, “нет обостренных контрастов, напряженности”, “картину радостного праздника” (Там же). Вся вещь неконфликтная. В сочетании с предшествовавшей депрессией это наводит на мысль об открытом Ницше в “Заратустре” третьем этапе в дороге к сверхчеловеку: первый – этап верблюда – брать на себя самое тяжёлое; второй – льва – разрешить себе всё; третий – дитяти – забывать всё, чтоб создавая и не догадываться, что это уже было им создано. Жить естественно, то бишь играючи. 3) У меня лично от первой части возникали ассоциации с Абсолютом и с масштабами, превышающими человеческую жизнь.

То есть (только не пугайтесь) – не ницшеанец ли Чайковский хотя бы на данном отрезке его творчества? Ведь не надо читать Ницше для того, чтоб быть ницшеанцем. Тот свою философию не выдумал, а открыл как существующую от века. И каждый, если его угораздило, стихийно одно и то же переживает.

Если ницшеанец, то тотальная неконфликтность Концерта может быть минус приёмом, на фоне превалирования конфликтности в музыкальных произведениях современников. И только нам, через почти полтора века, этот выход из ряда вон не заметен.

А ну давайте посмотрим, что сочиняли в России в те годы?

Могучая кучка.

Мусоргский (умер в 1881 году). “Любовная лирика как таковая привлекала его мало. Широко проявляется специфическая стилистика Мусоргского в тех случаях, когда он обращается к русской крестьянской жизни. Богатой колоритностью отмечены песни Мусоргского “Калистрат”, “Колыбельная Ерёмушки” (слова Н. А. Некрасова), “Спи-усни, крестьянский сын” (из “Воеводы” А. Н. Островского), “Гопак” (из “Гайдамаков” Т. Шевченко), “Светик Савишна” и “Озорник” (обе последние — на слова Мусоргского) и мн. др. В таких песнях и романсах Мусоргский находит правдивое и драматичное музыкальное выражение для безысходности и скорби, которая скрыта под внешним юмором текста песен. Юмор, ирония и сатира вообще хорошо удавались Мусоргскому”. (Википедия). И – не требующие комментариев оперы “Борис Годунов” (1869 - 1874) и “Хованщина” (1872—1880).

Балакирев. “Симфоническая поэма “Тамара” (на текст Лермонтова), исполненная в 1-й раз <…> в 1882 году” (Википедия). Раз Лермонтов тут, то не может быть без трагедии.

Кюи. “Опера “Анджело” (на сюжет Виктора Гюго, 1875)” (Википедия). У Гюго это называется “Анджело, тиран Падуанский”, и всё ясно.

Римский-Корсаков. Опера “Псковитянка”. 1872. Там есть Иван Грозный. И тоже всё ясно.

Бородин. Умер в 1887-м. Оперу “Князь Игорь” не закончил. И тут всё ясно.

Так что всё сходится.

И можно мне Концерт для скрипки с оркестром ре-мажор Чайковского вернуть из прикладного искусства (выражающего просто, “в лоб”) в идеологическое (сложноустроенное). Здесь – с минус-приёмом: идеологически значимым отсутствием негатива. То есть сложноустроенность состоит в том, что есть: 1) упомянутое отсутствие негатива (пофигизм к окружающему), 2) присутствие элементов выражения радости, касающейся себя, и вместе это рождает 3) переживание себя в Абсолюте.

Наверно, этот идеал был краткосрочным эпизодом в творческой биографии Чайковского. Все, по-моему, его знают в противоположном качестве. Хочется процитировать, - пусть это и последнего его произведения касается, Патетической симфонии, - такое:

“Наш мягкий и рыхлый интеллигент-славянин просто рыдает, сидя у разверзшейся могилы, он просто бесконечно испуган, и вся его победа, как художника, заключается в том, что рыдания свои он старается сделать прекрасными и, так сказать, забыться, убаюкать себя самой красотой собственных предсмертных стонов” (Луначарский. В мире музыки. М., 1971. С. 72).

С Луначарским, правда, можно немного поспорить.

Каждый зачастую невольно для своего идеала находит самые лучшие слова, а для любого другого идеала – самые худшие. В 1920 году, - а именно тогда написал так о Чайковском Луначарский, - он был уже давно не ницшеанец, а коммунист и оптимист. И вообще-то пессимизм ницшеанства ему очень претил. Вот он и подобрал слова… А можно ж и зауважать человека, на краю гибели (Чайковский умер через 9 дней после исполнения этой симфонии) пишущего музыку так, словно он делает шаг в вечность. Не ницшеанство ли это в лучшем смысле этого вообще-то негативного слова?

Но пусть, пусть мы Чайковского для себя помним рыхлым. Может, он по большей части таким и был. Однако если он раз побывал в ницшеанской шкуре, в 1878 году, скажем, то не сказалось ли это на его поразительной чуткости к ницшеанству другого художника, Чехова?

Вот он, рыхлый, в 1887 году натыкается на рассказ “Миряне (Письмо)” какого-то неизвестного ему автора. И в рассказе том поражён, с какой ювелирной точностью описаны рыхлые люди. А авторского отношения напрочь нету в тексте. Подробность же обычно связывается с симпатией. Но тут очень уж несимпатичные людишки описаны. Не движим ли был автор тайной ненавистью к таким? Настолько сильной ненавистью, насколько и скрытой от читателя. Наподобие одного из персонажей рассказа, преподобного о. Фёдора Орлова, про которого мы только из авторских слов знаем, как он в эту минуту ненавидит непрошенного и всё никак не уходящего гостя, священника о. Анастасия, в то время как диалог между ними никак не показывает ненависти одного к другому. Может, автор рассказа изъятием своего отношения к рыхлым в себе самом душил такие же поползновения к рыхлости? И поскольку ему скрывать себя ТАК удаётся, то не является ли автор человеком железным, так сказать. Такому море по колено. Такому всё вокруг нипочём. Чайковский после депрессии и при сочинении скрипичного концерта именно таким себя и чувствовал. Так не потому ли он пришёл в восторг?

Как факт:

“В апреле 1887 года в одной из газет он увидел рассказ Чехова "Миряне" ("Письмо"). Талант молодого автора так пленил Чайковского, что он решил написать ему. Письмо отправил в редакцию газеты. Правда, оно не попало к адресату” (http://www.antonchehov.ru/4aikovskii).

Рыбак рыбака видит издалека…

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/97.html#97