По какой-то странной причине мне не было скучно читать рассказ Бунина “Танька” (1892)…

Впрочем, надо читателя ввести в курс дела: почему я называю странным то, что не было скучно читать.

Дело в том, что в последние годы (а мне много лет, 78) мне стало проблемой читать так называемую художественную литературу: скучно чаще всего.

У литературы, согласитесь, много функций. Есть и познавательная (человековедение). Мне совершенно ясно, что в молодости она для меня была главной. Я довольно мало участвовал в жизни, и, чтоб это компенсировать, я использовал художественную литературу. Чем больше психологизма, тем лучше (только Достоевского боялся: слишком уж он жесток к читателю). Аж выписывал поначалу цитаты (у меня зрительно-моторная память). Учился жить.

Теперь я почти совсем не живу (ну и чему-то из чтения научился, да и из жизни всё же тоже), и… всё – познавательная функция мне стала не нужна. Кино потому же, наверно, не интересно. Сериалы, по крайней мере, ведь там явно можно узнать, как теперь живут-поживают люди. В этом новом для меня общественном строе…

А моя просветительская миссия (я извиняюсь за высокий штиль) – переводить подсознательное автора в осознаваемое моим читателем. Для этого мне надо, чтоб в произведении было что-то недопонятно. Что я называю признаком происхождения из подсознания автора. Точнее – из недоосознаваемого им его идеала.

При таком подходе мне сразу становятся не интересными все тенденциозные произведения. Я их считаю лишёнными элементов, непосредственно происходящих из упомянутого подсознательного.

И бунинскую “Таньку” я стал читать сразу после того, как попробовал читать одно современное тенденциозное произведение, патриотическое (там на третьей строчке я дошёл до “темной хаты-каморы”). Я сразу понял всё про автора, и мне вскоре стало скучно, и я читать бросил.

И то же могло б быть с “Танькой”. Там первая же, короткая фраза:

Опять, подумал, народолюбие (Бунин же поначалу народникам сочувствовал)… Но что-то меня задержало за чтением. Что? Неужели именитость автора? – корил я себя.

А потом подумал: не отсутствие ли пресловутой этой тенденциозности?

Например, с 6-й строки нет и следа от жалостности:

То есть Таньке было субъективно холодно. Бунин к её ощущению не имеет своего отношения.

Кроме того, резануло, что я не знаю что такое коник (оказалось: "В крестьянских избах скамья с находящимся под ней ящиком”).

Я потом обратил внимание, что в коротком рассказе полно диалогов. Знаете сколько? Странник и мать Таньки Марья (1), лошадники и отец Таньки Корней (2), Талдыкин и Корней (3), Марья и Танька (4), Те же, но при изменившихся обстоятельствах (5), Васька и Марья (6), Корней и Марья (7), опять странник и Марья, продолжение первого разговора (8), Танька сама с собой (9), барин и работник его Егор (10), барин и Танька (11), они же в других обстоятельствах (12). – Бунин не хочет вмешиваться со своей оценкой и потому даёт прямую речь.

И в каждой коллизии – совершенно разные люди, каждый со своим интересом.

А в чём интерес Бунина?

Собственно – на тебе, вот, недопонятность. То, что мне и надо.

Я это далеко не сразу усёк, а оно, наверно, тайно от моего сознания держало мой интерес читать. Хм. Я несколько дней думал, почему я не соскучился, и не мог понять… Пока не обратил внимание на множество диалогов.

Вообще читать этот рассказ я стал, может, неправильно поняв в одном месте, что это – рассказ Бунина-толстовца, раз он Толстому предъявил этот рассказ в опубликованном виде.

Но толстовец тут только странник. И он злой. Всё подъегоривает Марью, дескать, прогусарили и корову, и лошадь. Хотели, понимай, на вырученные деньги раскрутить предпринимательство, пошивочное, судя по тексту. То ли дело – он. Ему ничего не нужно, и он поучает:

Побираться, выходит, и этой семье с двумя детьми предлагает странник?!. При том, что Марья прибегает и к этому, но пользы нет ("Все дворы еще до рассвету обегала - Христом богом просила, одну краюшечку добыла...”)

Вот это да! – подумал я, – не подзуживать ли толстовца-Толстого вздумал Бунин, давая Толстому читать этот рассказ? Не усомнился ли уже в толстовстве Бунин? А может, в толстовстве самого Толстого он усомнился, раз ввёл обедневшего и вроде бы впавшего в пароксизм якобы толстовства барина ("Вот теперь его племянницы во Флоренции... Танька и Флоренция!..”), - барина с сомнительными позывами при своей благотворительности обогреть, накормить и повеселить Таньку:

Не зря сделано, что Павел Антоныч впал в судорогу якобы толстовства так, чтоб без свидетелей, когда отправил слугу Егора ("Танька благодаря этому ночевала в господском доме”). Перед крестьянином было б стыдно заниматься якобы опрощением (понимает же в глубине души барин, что это – якобы, не более… слова. На самом деле он иначе потерял себя: "во всей округе нет человека более жадного”).

Не намекал ли Бунин Толстому, что это не опрощение – его упражнения в пахоте и т.п.?

Но как Бунин спрятал своё открытие, что толстовство – это ерунда!.. Или это ему так, что ли, – в процессе сочинения – удавалось выразить своё ещё подсознательное разочарование в толстовстве? – Это было б здорово: социальное открытие, ещё не известное другим толстовцам, - социальное открытие, сделанное подсознательно! Истинно художественное произведение в стиле реализма! (Для меня давно составляет трудность за реалистическим произведениями, т.е. за социальными открытиями, видеть подсознательное происхождение, истинную художественность; как так, мол, и – открытие, т.е. сознательное, и – из подсознательного. – Дурью маюсь, как скажет кто-нибудь.)

Ну, дурь, не дурь, а интересно – преодолевать непреодолимое, казалось бы.

И вот поражает, что рассказ о голоде кончается… райским сном Таньки.

Каюсь, я сначала подумывал, что эта странная неожиданность – для возведения такой недостижительности, как голод, в ранг идеала… – Что значит инерция прочтения где-то, что Бунин был толстовцем, и при посещении дал Толстому читать свою “Таньку”.

На самом деле в рассказе – столкновение недостижительности (настоящей – у странника, и фальшивой – у барина) с достижительностью.

Причём опорочено и то, и другое. Другое – частично: лошадники и Талдыкин – "анчихристы", барин в состоянии жадности – глуп: так не достигнешь благосостояния. Первое опозорено неявно, другое частичное – явно, зато с точки зрения Таньки – для “анчихристов”, и с точки зрения общественного мнения – для барина. Бунина в оценке как бы нет.

Но не опорочена вполне себе моральная достижительность: зарабатывать безземельному шитьём, починкой одежды, вязанием, получать удовольствие на голодный желудок катанием на льду пруда, услаждаться пением.

Неопороченность эта тоже от Таньки или Марьи, а не от Бунина исходит (оценочных авторских слов нет).

От Бунина, правда, сорганизованность всей субъективности именно такой. И никакого социального открытия касательно злой и доброй достижительности нет, конечно. Она-де бывает такая и сякая, а я, автор, не при чём.

Но остаётся открытие для толстовцев, что толстовство, любое, это “фэ”.

Так это у меня – результат упорных размышлений. А отчего ж я читать не соскучился? – От разнообразности персонажей, наверно. Раз – бедная замерзающая Танька. Раз – насмехающийся над невзгодами странник. Раз – по-доброму рациональная Марья. Раз – по-злому рациональные “анчихристы”. Раз – прямо герой выдержки Корней… И всё так быстро, лаконично. – Не соскучишься.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/365.html#365