С. Воложин
Битов. Уроки Армении
Художественный смысл
|
И чем это не вопль против Этого мира, такого плохого? |
Битва с Битовым
Ну что: старая беда? Опять нарвался на нечитабельную книгу “Уроки Армении” (1967-69) в книге Битова “Путешествие из России” (СПб., 2009). Опять есть подозрение, что это хорошая вещь, раз нечитабельна… Какими оказались “Доктор Живаго”, “Сто лет одиночества”… Опять, значит, чтоб одолеть чтением, надо с самого начала начать отчитываться, как я мучаюсь этой нудотой…
Ну я сразу напал на плодотворную мысль, что автор бежит из России в Армению из-за отчаяния от этого застоя в СССР, тон задаёт, конечно, не Армения, а Россия.
"Не было тут [в аэровокзале Еревана] этой затравленности российского пассажира, где каждый сам по себе – боится за чемодан, боится опоздать, боится быть обиженным и обойдённым, - и оттого появляется в нём автобусная, вокзальная твердоватость и туповатость, и сам он становится похож формой и твёрдостью на свой фанерный чемодан с царапающими и цепляющими углами, и лицо – как замок”.
Как метко!.. Но вообще – тоска описания (радостного!) непонимания чужих букв, слов…
Ну что? Я на 27-й странице. Битов – верный себе? – тихонько покусывает всё в Армении. А речь об одной за другою ерунде вообще-то: буквах, словах, хранилище рукописей… – Битов, наверно, прекрасно понимает, что читателя всё это не интересует, и радуется, что доставляет читателю неприятность, которую тот ещё не успел осознать. – Тихая вонючка такая.
"Я подымаюсь по лестнице и не трепещу. Жара мешает, одышка”.
“Как много люди знали и как много они забыли!
Сколько они узнали, столько они забыли.
И сколько они узнали и забыли зря!”
Впечатление, что Битов попал из огня да в полымя. Лермонтов ехал на Кавказ, проклиная (если это таки его стихи) мундиры голубые и преданный им народ. А Битов бежал от советского тоталитаризма, а попал в тоталитаризм какой-то армянский.
"Нас сопровождал смотритель со строгим лицом скопца. Он так же глубоко проникался своей прислоненностью к великому, как вахтер проникается своей государственностью”.
В следующей миниглавке – замечательнейший ницшеанский гимн мигу. А ницшеанство ж выражается предвзрывом ненависти к тянущемуся нынешнему времени… – Как хорошо написано об “Уроках Армении”:
"Писать не хочется, но писать необходимо – так рождаются вымученные произведения. Что мог Андрей Битов рассказать про десятидневное пребывание в Армении? Сам он говорит, что ничего толкового сказать не может. А сказать надо! Поэтому в течение двух лет он писал “Уроки Армении”” (http://trounin.ru/bitov69/).
""Да и есть ли история? Существует ли объективно? Не есть ли она наше случайное отношение к времени?” и т. д. — такие мысли однажды посетили меня”.
Вполне себе пятая колона, желающая уничтожения России, говоря по-теперешнему.
Оправдание этой вымученности, по-моему, может быть только одно – если я смогу доказать, что подсознательным идеалом, двигавшим писание этого произведения, было нечто, и это нечто – вероятнее всего на сей момент – принципиально недостижимое иномирие.
А пока – яд, яд…
"Толпа интеллигентов — не часто встречающийся вид толпы и зрелище довольно удивительное. Каждый полагает себя не подчиненным законам толпы, а все вместе все равно составляют толпу”.
И далее – про неинтеллигентную толкотню интеллигентов.
Блеск! Можно читать, просто эстетически упиваясь блеском яда…
Сарказм описания службы в Эчмиадзине такой… (Я в своё время благоразумно избежал соответствующей экскурсии.)
Боже! Какая кругом фальшь! Молитв, гостеприимства, похорон…
"…а по углам, преклонив колено, — четверо черных мужчин противоестественно выпрямившись и затвердев (кажется, с венками в руках [я вспомнил сарказм Бабеля насчёт бандитов, торжественно едущих в публичный дом]), торжественно глядели вперед, как бы даже не моргая… И далее следовало такое количество “Волг”, что я сбился со счета”.
Цитаты об армянском геноциде… Что: написано для того, чтоб продемонстрировать воочию, что слова есть только слова?
"Я кажусь себе убийцей, лишь переписывая эти слова…”.
Господи, но как прочесть до 180-й страницы, если, даже отчитываясь, вот, я не могу – на 46-й – больше читать?
"По обстоятельствам чисто внутренним я чувствовал себя запертым в родном городе и удрал из него… Удрав же, опять оказался в клетке, причем чужой. И своя была все-таки лучше”.
Хоть честный…
В главке “Простор” совершенно замечательно описан простор.
Не менее замечательно описано изменённое психическое состояние чужестранца на Севане. – Всё кусочки, кусочки…
У меня лично тоже есть воспоминание о тамошней странности: с горы, на которую мы полезли в порядке осваивания пространства вокруг турбазы, гладь озера предстала… стоящей. Жаль, я об этом эффекте раньше читал – про Новороссийск – в “Железном потоке” Серафимовича.
Скучно. Развращён я сюжетной литературой…
Самое плохое – не тянет то или иное описание армянского иномирия на образ иномирия метафизического, ницшеанского.
Или всё же… Вот (про то же восшествие на ближайшую гору):
"Это было такое дикое, опасное, напряженное, натянутое как струна, звенящее место на земле, подставленное свету, как ветру, и ветру, как свету, место, которое могло бы еще принять паломника, чтобы обдуть с него пыль дорог, но праздного пришельца сдувало с него, как пыль, и оставалось таким же невиданным, таким же не-посещенным, как тысячу лет назад, как всегда. Ослепительное, как зубная боль. Место для родины… Ни для чего больше оно не подходило. Закладывает уши, слезятся глаза.
“Точно такой же ветер дул и при Рюрике, и при Иване Грозном, и при Петре” [это цитата из ницшеанца Чехова!], так же было холодно и сине, так же полегла желтая трава и в ту ночь, когда трижды отрекся Петр, прежде чем пропел петух, и когда чеховский студент подошел к тому костру на огороде…”.
65-я страница. И что: этого одного хватает, чтоб быть благодарным судьбе, что привела к прочтению такого?
Я приноровился? – Я прочитываю страницу, на которой ничего не происходит. Устаю. Откидываюсь. И какое-то время отдыхаю от этой медленной казни – чтения неинтересной книги…
На следующий день. Сказка. От которой я смог очнуться на 104-й странице.
Какая психологическая тонкость!.. Аж жуть. Было описано общение с двумя армянками. Оно кончилось на 99-й странице, и после у меня хватило инерции читать ещё 5 страниц, чтобы очнуться.
Тонкость была такая… Как на другую планету попал. Психологическое иномирие.
Нет, я клялся себе в Дилижане, что я ещё раз приеду туда – такой рай природный мне там показался. Восторг для глаз. До сих пор какое-то смутное воспоминание есть. А потом был Ереван. И я там влюбился в туристку из параллельного потока. И она в меня. И Ереван стал-таки сказкой. Но не такой утончённой, как у Битова с армянками.
Насколько ничего этакого у него с ними не было, настолько феерия какая-то. Жаль, из-за объёма процитировать нельзя.
Но зато уже назавтра меня осенило, что общего между двумя эпизодами. Один, как целомудренно вела себя 17-тилетняя Аэлита и как разнуздано – другая, 10-тилетняя девочка. – Армения – страна Традиции, Порядка, Нравственности (только детям до определённого возраста разрешается вседозволенность). “Я” Битова бежал из тоталитаризма, Ленинграда, а попал в иной тоталитаризм. Нет счастья на Этом свете! НИГДЕ! Вот в чём скрытый смысл названия “Уроки Армении”.
Даже в мире домашних попугайчиков… Они вели себя разнузданно, пока это никого не угнетало. А как только… – Достаточно было хозяину громко стукнуть палкой, как те впали в ступор и замолчали и замерли.
Вполне в духе мастеровитости Битов своего “я” выставляет в высшей степени тактичным гостем Армении, соглашающимся вместе с любящими её армянами столь ненавистную ему страну Несвободы, Армению… любить. Якобы. И на этом противоречии держится всё повествование.
Битов – ницшеанец. А я, когда был в Армении, был заурядным мещанином.
Меня надолго (до 116-й страницы) хватило после такого озарения. Правда, я не смог удержаться, чтоб не впасть в дрёму от скуки. – Описывалась – через описание пещерных естественного и вырубленного храмов – вера. Ницшеанец-то христианскую веру презирает. Не потому ли и написано у Битова соответственно (я почти заснул от скуки его восторгов). И не потому ли есть и прямые слова такие:
"Это сейчас я нанизываю косноязычную логику слов – у меня нет другого выхода”.
Потом друзья-показыватели запели. И потом сарказм, наконец, прорвался:
"Песня была прекрасна, но после пения мы уже могли вынести усталые от прямой нагрузки души на божий свет”.
И дальше опять полилось скучное мне краснословие.
Конец – ожидаемо снижен:
"Побег.
Мы поднялись еще выше, и, уже более со страхом, чем с трепетом, заглянул я в то голубое отверстие, откуда ОН начал… Это была черная немая дыра. “Вот почему, — сказал друг, заглянув мне через плечо в ту же дыру, вот почему я так редко бываю тут… Если бы не ты, то и не был бы… Как отсюда вернуться назад, туда же, тем же?..” И тогда мы по плавной и крутой кривой быстро спустились вниз, все более ощущая пустую усталость. Там во дворе стояла “Волга” (ее не было, когда мы поднимались)…
…Все очень просто: небо треснуло, земля раскололась, твердь покачнулась, хлябь разверзлась, — всего лишь еще один день прожит, до свидания, до завтра”.
Теперь начинается нуда описания цели редакционной командировки этого “я” в Армению:
""Раньше и теперь” — таково было мое задание. Взволнованный лирический репортаж о современном градостроительстве”.
Дриблинг… Он особенно, наверно, гипнотизирует тех, кто так не может… Я – не могу ни играть в баскетбол, ни мастерски писать. У меня потому, может, и перехватило дыхание, когда я увидел (в 1959-м) первые секунды выступления американцев из клуба Гарлем Глоб Троттерс. Когда я читаю посещение этим “я” Битова мэра Еревана… Похлеще психологизма общения с армянками. Введшем меня в ступор, красно говоря.
Это опять попадание в какое-то иномирие. Так никто не пишет. Так тонко.
Искусство для искусства… А ведь, наверно, это – ложный ход. Ибо – ёрничанье над советским вельможей. Неуловимо скользким. А?
Ужас того времени был в необъятной Лжи. Через 15 лет Рейган назовёт Советский Союз империей Зла, а я для себя переименую его в империю Лжи. Так я – провинциал и мелкая сошка. А Битову-то, наверно, это было ясно уже в 1968-м. Потому его “я” так ласков с этим гладко стелющим мэром Еревана?
Тогда бытовал такой лозунг: “Всё – во имя человека, на благо человека!” – Вот на эту тему и запел мэр. Читателя, наверно, должно было раздражать несоответствие слов действительности.
Меня, правда, архитектура Еревана не удручала, когда я там в то же время пребывал. И я не уверен, что знал тогда слово хрущобы.
Но – к Битову. – Его “я” мастерски посадил в галошу мэра, претендующего на ублажение людей… лишением Еревана его исторического облика. Собственно, как Хрцщёв хрущёбами решал жилищную проблему миллионов. – Ску-учно. (Битову. Мне было хорошо, когда я переехал в хрущобу из коммунальной квартиры.)
И вот “я” вышел и пошёл смотреть расхваленную мэром экспериментальную улицу. И…
"Ту свежесть и бодрость, которую одним своим видом внушал мой недавний собеседник, как рукой сняло. “Был ли он? Не придумал ли я все это?” — уже думал я, расплавляясь от жары”.
Автор не постеснялся описать разочарование “я”, излагаемое какому-то очередному персонажу, исполняющему роль экскурсовода по чему-то ещё не посмотренному.
Надо же… Он саму идею строительства сумел опорочить. (Страна-то самообманывалась, что строит новое что-то.) А на самом-то деле всё – плохо!
"Не для будущего надо строить, а для настоящего, с глубокой любовью к нему”.
А нет того.
Понятно, что, чтоб так вывернуть, пришлось 2 года писать “отчёт” о 10-ти дневном пребывании в Армении.
И вдруг – восторг. “Я” повели по старому Еревану… (Я его не видел.) И я не понимаю: неужели к изображённому позитиву приведёт автор? – Тогда какой же он ницшеанец? Позитив – по моему пониманию ницшеанства – может быть только если он – образ иномирия.
Или эта красота уходящего есть образ невозможности счастья в Этом мире?
"…как вздох, вздох облегчения, вздох встречи, вздох нерасставания и какая-то непонятная сладкая вера в возможность и твоего счастья…”.
А оно невозможно.
Есть и слово "вечной” в конце главы “Страсти градостроителя” на странице 150…
Осталось 30 страниц. – Счастлив ли, хоть и творящий, но ницшеанец?..
Новое испытание позитивом, визитом к великому сыну Армении.
"По лицу его волной пробежала тщательно подавленная скука”.
Нет, это ещё не ОН.
"Холсты…”. – Наверно, Сарьян. Посмотрел в интернет – так и есть: умер в 1972-м, через 3 года после написания “Уроков Армении”.
(Странно: о ком я только ни писал, а о Сарьяне ни строки. Боюсь, что я не чуял в нём загадки. Боюсь, что он творил прикладное искусство – к восточному патриотизму в данном случае приложенное. То есть он – не великий художник, раз знаемое выражал. Да простится мне за невежественную смелость.)
"Неужто ни разу за долгую жизнь, столько раз повторив их, не усомнился он в самом факте их существования… И ни разу не захотелось ему, чтобы эта груша перестала быть грушей, стала бы идеей груши, какой-нибудь грушей через два “у” или два “ш”, треугольником, шаром… Мне бы захотелось. Но такое поразительное здоровье, при котором все реалии этого мира вечны и вечно достойны воспроизведения в этом длинном-длинном времени каждого дня нашей мгновенной жизни; такое природное сознание, как личный дар этого человека, что на его недолгий срок ему вполне хватит счастья от видения этих горообразных и фруктовых лиц (от множественности, от длины ряда внезапно начинала проступать их общая природа, еще и совпадающая с природой творца), — такое сознание тоже иначе как здоровьем не назовешь… а здоровье в последнее время преимущественно кажется мне прекрасным”.
По-моему, начало цитаты – за здравие, а конец – за упокой. – Скучно битовскому “я” одно и то же. Но вообще, что-то трудно в этой главе выводится скука всего для автора.
Мысль Сарьяна, не названного, что спасение землян (хоть бы от ядерной войны) в величии цели: "Космос – вот будущее человечества”. – Нечто прямо противоположное ницшенанству, для которого святее всего – недостижимость. А космос-то можно практически понемногу покорять себе и покорять (в 69-м уже на Луну высадились). Или это – самообман? Его не покоришь.
Имеет ли значение, что второе предложение начала новой подглавки такое:
"Я рвусь к цели, почти потеряв ее из виду”?
И чуть далее:
"Я рискую быть непонятым…”?
И дальше – промельк о "нашей “странной” русской любви”… – Ведь русские ж – ницшеанцы. Как сказал (оборвал я его) Феофан Затворник? "Дело не главное в жизни, главное — настроение сердца”. А мало ли, что захочет сердце?.. – Перед нами сама недостижительность, как называют эту черту русского менталитета либералы. И потому (из-за всего выясненного недовольства Арменией) "По сути, эта моя Армения написана о России”. Советской тоталитарной. Что нож острый для ницшеанца. – Но всё это затопляют – наверно ради цензуры – потоки патоки, "чем гордится Советская Армения”.
Кто-нибудь скажет, что я оклеветал Битова. И найдётся много-премного доказательств этого, цитируемых. Но художественный-то смысл – нецитируем. Я привык быть непонятым.
А подглавка “Виньетка” (о похмелье после пьянки после возвращения из Армении) впрямую перекликается со словами Феофана Затворника.
Опять про Армению. Воспоминания. Но уже из перестроечного времени (1989-й год). Новое описание изменённого психического состояния. Пьют армянский коньяк.
И чем не то же изменённое – ужасы перестроечного времени с Карабахом и Спитакским землетрясением…
И чем это не вопль, только уже не скуки, против Этого мира, такого плохого?
А под конец, по-моему, русским национализмом пахнуло.
И я нечаянно кончил читать эту вещь.
Так. Жутковато как-то… Ну таково оно, ницшеанство.
28 марта 2018 г.
Натания. Израиль.
Впервые опубликовано по адресу
http://newlit.ru/~hudozhestvenniy_smysl/6031.html
| На главную страницу сайта |
Откликнуться (art-otkrytie@yandex.ru) |