Вы читали последний сценарий Балабанова “Мой брат умер” (2013) (http://seance.ru/blog/balabanov-script)? Он явно перекликается с его же фильмом “Про уродов и людей” (1998). А тому я (см. тут), строго говоря, дал две противоположные интерпретации, одну из них назвав верной. Ту, которая объясняет, почему это кино большинство людей ужасает, нравственно потрясает. То есть, отдав предпочтение нравственности. Что вряд ли верно, если претендуешь на подход, не связанный с нравственностью (ведь искусство – не нравственность).

И я извиняюсь перед читателями той статьи.

Есть разные определения искусства. И, по-моему, нужно достаточно безразлично относиться к этому факту, чтоб не реагировать на такой бедлам или чтоб на словах считать, что все верные, а самому для себя что-то некритично выбрать за верное и быть спокойным. Я не такой. И смею заявить, что если мыслимо подойти критично, то самым близким к истине (а она одна!) является определение Натева: непосредственное и непринуждённое испытание сокровенного мироотношения человека с целью совершенствования человечества.

Своё сокровенное люди любят щекотать, но не любят (не все любят) испытывать. Да и режим испытания может быть более мягким или более жёстким. Так если Балабанов испытанием успешно занимается, то у него режим очень жёсткий. Настолько, что многие-многие его не приемлют.

Один из способов ужесточения – приближение и даже переход через границу с жизнью (что уже выводит произведение за рамки искусства). Это – непосредственное и принуждающее воздействие. Скажем, хеппенинг, “театрализованное сиюминутное действо на импровизационной основе с активным участием в нем аудитории” (Энциклопедия культурологии). Например, “Богоборец” Тер-Оганьяна: предложение публике за пустяковую плату рубить топором новодельные, но освященные, иконы, приобретённые “художником” в магазине “Софрино”, на открытии "Арт-Манежа-98" и рубка их им самим на виду у отказавшихся рубить и возмущённых присутствовавших (вызвавших милицию). Или, например, воспользоваться присутствием молящихся в церкви и начать с места, куда можно заходить только священнослужителям, непристойно поносить церковнослужителей перед невольными, получается, слушателями и зрителями. Такой метод часто применяют авангардисты. И он становится не таким, если автор проникнет в сокровенное без принуждения. Но, показывая зрителю такое, что тот, вообще-то, согласен смотреть только будучи в одиночестве, а не в кинозале. Скажем, порнографию. То есть автор нарушает некие неписанные табу, чуть ли не переходит из условности в жизнь.

Так поступал не раз Балабанов, и это многие не могли перенести. Простить, во всяком случае. И он приобрёл много недоброжелателей. И его это, наверно, затрагивало.

Можно ли проверить, какой вариант толкования “Уродов” был у меня верен, опираясь на последующие творения автора? Например, на последний его фильм, “Я тоже хочу” (2012). Тут я ответил, что можно. Но теперь опять поймал себя: а если нет. Ведь там я решил опереться на интуитивное осознание, мол, Балабановым нехудожественности многих своих фильмов. За то, мол, он западноевропейского киноакадемика, играемого самим собою, лишил счастья.

Этот нюанс верен как критерий истины о другом фильме в том случае, если признать, что западные таки пристрастны к эстетическому подходу больше отечественных. И тогда, с отечественной (нравственной) точки зрения, киноакадемик должен-таки быть лишенцем для русской Колокольни счастья. Но с какой стати он, человек с Запада, пришёл искать счастья в России? Россия что: надежда человечества? Однако и это надо ещё доказать…

А не будет ли доказательством, - в рамках мира Балабанова, - нерусское имя женщины, родившей уродов, по третьему сценарию – “Мой брат умер”?

С этого имени начинается сценарий:

И нигде-нигде никто, кроме автора, не назвал её по имени. То есть автору нужно было обратить внимание на именно такое имя. При том, что она русская.

А русские даны как соединение противоположностей:

Столкновение противоположностей даёт катарсис… В искусстве. Не мыслим ли катарсис и вне искусства, в жизни, в истории человечества? Не суждено ли России, такой противоречивой, спасти человечество от гибели?

Соединение противоположностей наиболее полно в этом сценарии воплощено в Пете и Ване, злом гении Пети.

У меня было счастье: в первом чтении я не понял, что произошло с Петей и Ваней. Вот так: просто не понял. Пропустил мимо внимания авторское пояснение и читал дальше. И – был, как в тумане. Что и должно, по-моему, переживаться при чтении художественного произведения. Читаешь – и какая-то непонятинка так и вьётся всюду. Ваня-то, первенец из двойни, родился мёртвым и без глаз. А в последующем тексте он упоминается, как всё же выживший (!), зрячий (!) и всегда-всегда сопровождающий Петю, слепорождённого и с четырьмя (!) глазами. Я читал и радовался за Балабанова, наконец, создавшего что-то художественное, то бишь непонятное, грубо говоря.

И я не понимаю, живи Балабанов, мог ли б он снять такое кино…

Что это за авторское пояснение, которое я не понял?

Понимаете? Автор взял и попросту олицетворил старую мысль, что человек двусоставен, состоит из добра и зла.

При беременности Карины произошла мутация: мозги и глаза Вани (зла) образовались на зародыше Пети, от этого Ваня родился мёртвым. А ещё от мутации Петя оказался слепорождённым, но с дополнительными, чужими двумя зрячими глазами.

Свои мозги у Пети были, но недоразвитые, пока их выручал мозг Вани.

Пока…

Сценарием иллюстрирована фрейдовская идея, что выведение скрытого с детства, чего-то стыдного, из подсознания в сознание, приводит к выздоровлению взрослого (скрытость напрягала и создавала невроз у взрослого). (Фрейд не одного больного этак вылечил, по оговоркам и т.п. в рассказах расспрашиваемого взрослого угадав, что за потрясающе стыдное с тем случилось в детстве и за стыдность оказалось вытесненным в подсознание, создав невроз.) У Балабанова, аналогично, нужно было Злу (Ване) самовыразиться (научить Петю убить жену, изменившую ему с отцом, и отца), и оно, Зло (Ваня), умерло, а Петя прозрел.

По христианскому пониманию, человек хоть и грешным рождён, но имеет свободу воли, и в принципе способен выбрать праведный путь в земной жизни. Или как можно более праведный. То есть Добро как бы сильнее Зла. Что и награждается этой религией спасения в загробной жизни. И Бог – добр по большому счёту. Плюс возможно прощение. Так что христианство и фрейдизм перекликаются.

Есть альтернативные веры, ереси и нерелигиозные убеждения, мол, Зло сильнее. И оно – врождённое. Кажется, Гитлер так тоже думал. Во всяком случае, таким он выведен в фильме “Легенда об Ольге”, и таким вообще его все понимают. То же получается по Диденко, извратителю Поршнева. Правда, по Диденко злая наследственность самовыведется (злые, конкурируя, поубивают друг друга с течением времени). Но пока всё очень плохо, чему и соответствует кино “Про уродов и людей”, выпущенное через 2 года после книги Диденко. И теперь нужно определить, извиняется Балабанов в “Я так хочу” за злой акцент в “Уродах”, или он в “Мой брат умер” извиняется.

Иллюстративность последнего балабановского сценария налицо. Он сделан после кино “Я так хочу”. То есть является моим домыслом относительно того фильма то, что Балабанова грызла совесть за иллюстративность “Уродов” и других жестоких фильмов, и что за иллюстративность он западного киноакадемика убил, не дав тому счастья. Правда, Диденко не с Запада человек. Но хватает и Гитлера. Наконец, курс Запада на вседозволенность и сдача одной за другой позиции западным христианством этой вседозволенности разрешила Балабанову сделать своего наказанного киноакдемика именно прозападным человеком (говорит тот всё-таки по-русски без акцента). След этого же антизападничества есть и в нерусском имени Карина в его последнем сценарии. Такой же след – в “Уродах”. Иоганн приехал с Запада совращать Петербург. И апофеоз торжества порно, конец фильма, происходит тоже на Западе, в Амстердаме, на улице проститутов и проституток.

Есть в “Я тоже хочу” ещё одно западное заимствование – рок-музыка. Вообще-то она выражает идеал ницшеанства, демонизма активного или хотя бы пассивного – буддизма (к которому в конце Битлз пришли). То есть – тоже Зло. Зато на русской почве и рок у Балабанова превратился в этом кино, “Я тоже хочу”, в свою противоположность.

Вот та песня (слушать тут):

Песня такая же потрясающая, как и жуткие фильмы Балабанова. И Балабанов как бы хочет сказать нам: “Если вы поверите, что такого Музыканта Колокольня счастья приняла, то за что, подумайте. За эволюцию в этой песне. Там беспокойство о своём внутреннем мире, переходит в беспокойство о своём физическом существовании в страшном внешнем мире. А потом оно переходит в беспокойство о переживаниях других людей. Других! – За то его Колокольня счастья и приняла. А не за то, что он только о себе заботился: “Плохо мне. Устал я. Гастроли… Пиво… Фаны… Бабы… А я счастья хочу”. И песня говорит, насколько весь этот мир неприемлем. Как и я говорил своими жестокими фильмами. Так согласитесь, что такой я достоин счастья от Колокольни. А тот, западный киноакадемик, это не я. Поймите! Я хотел лучшего, создавая ужас”.

Так, думаю теперь я, думал Балабанов, создавая этот не такой, как в ужасных своих фильмах, страшный фильм “Я тоже хочу”.

Он, называющий себя верующим, и, может, чувствуя приближение смерти, решил сделать киноисповедь о грехе создания тех лент, которые не были приняты многими и многими. Он же коллективист, как и вообще россияне по менталитету. Его мучило, что большинство было против его ужасных фильмов. Вот он и покаялся.

То, что те фильмы сделаны без участия подсознания, Балабанов, пожалуй, и не догадывается.

С другой стороны, я ж настаиваю, что подсознание всех людей правильно “понимает” подсознательно сказанное в художественном таки произведении.

Правильно “понял” как бы пение Гаркуши в своём фильме и Балабанов, противопоставив это западной рок-музыке, воспевающей Зло (ведь, как заметил Суриков: “смещать соотношение в художественных моделях в пользу зла в надежде на активизацию каких-то внутренних резервов сопротивления злу”, - это тоже работать художественно).

Это катастрофическое “Руки” в песне Музыканта приводит к подсознательному ужасу от катастрофического состояния России, мира… Всё, что меньше (по тексту меньше): внутренний мир лирического “я”, внешнее окружение “его”, - развоплощается ж в огромное! И все, будучи ужасными, в таковом качестве отвергаются этим неожиданно ужасным как бы пением, этим упавшим тоном на слове: “Руки”.

А это перекликается с выводом, который наворачивается в подавленном Балабановым зрителе, зрителе других его жестоких фильмов.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/150.html#150