Мой читатель! Прошу прощения, что чем-то привлёк ваше внимание к этой статье. Потому что я, взявшийся открывать себе и вам скрытый смысл произведений искусства, испортился в последнее время. Мне стало скучно читать художественную литературу. То ли уровень её в России понизился (я всё больше русских писателей читаю)… То ли я такого опыта жизни набрался (не важно, что это, может, субъективное переживание – про опыт), что мне не нужно стало человековедение, за что я в молодости литературу ценил… То ли теперешняя – из-за реставрации капитализма – жизнь мне так противна, что мне не хочется её знать даже… – Не знаю. Но читать мне скучно. А не писать, о литературе в частности, – тоже скучно. Так я придумал писать параллельно с чтением, отчитываясь, как мне читается. Это помогает дочитывать до конца. Но вам-то такой приём мешает. – Вот я и извиняюсь.

Итак, я читаю рассказ Рюноскэ Акутагава “Носовой платок” (1916).

Меня настораживает, что на юридическом факультете "у профессора были студенты, которые писали критические статьи об Ибсене, Стриндберге или Метерлинке, и даже энтузиасты, готовые по примеру этих драматургов сделать сочинение драм делом всей своей жизни”.

Такие непрактичные люди, японцы того времени?

Затем, в связи со словами о духовном упадке и спасении от него в бусидо, мне пришлось лезть читать, что это такое. – Это вот что:

Видно, как мне нравится реставрация капитализма, так Акутагаве – переход Японии к капитализму. (Тот был и впрямь дрянноватым в начале ХХ века, аж революции пошли по миру; раньше только в Европе были антикапиталистические революции.) И потом, он мира хочет. Вот и связывает его персонаж, профессор, это бусидо, с христианством и миром на земле. А шла ж в то время первая мировая война. И Япония воевала с Германией. И профессор, женатый на американке, чувствует себя мостом мира. И – доволен. – Ладно.

А читает профессор совсем про другое, про драматургию. – Ладно. Бывает.

Далее непонятностей прибывает.

Зачем профессору читать о драматургии, если он "относился к искусству, в частности к сценическому, с полным безразличием”? Почему опять мелькает его, профессора-юриста, студент, объясняющий ему что-то про театр?

И вдруг автор привлекает… читателя:

Абсурд.

Становится интересно.

"По утверждению Аркадия Стругацкого [о рассказе “В чаще” (1922)], это “поразительное литературное произведение, совершенно уникальное в истории литературы, поднявшее откровенный алогизм до высочайшего художественного уровня”” (Википедия).

Если этот Акутагава был здорово болен (а он был), ему запросто было стать ницшеанцем, как и больному чахоткой Чехову. А что такое ницшеанство? Это идеал антихристианского иномирия. С алогизмом. С абсурдом. Вспомните это “В Москву!” “Трёх сестёр”, так и не осуществившееся, хоть никто их не держит.

Акутагава и себя вводит в текст (продолжение предыдущей цитаты):

Одно к одному.

Вдруг пришла гостья.

А я не могу оценить, что это значит: настолько он, профессор, далёк от знания женской моды или это что-то другое. И какое значение имеет то и другое к сути дела?

Пришла мать одного из студентов, "писавших статьи об Ибсене и Стриндберге”.

О-па. К профессору-юристу пришла. Ничего не смыслящему в сценическом искусстве.

"Весной он [студент] заболел воспалением брюшины и лег в университетскую больницу; профессор раза два его навещал”.

Так в Японии принято между студентами и их профессорами? Или это из области того же абсурда?

И – вот как мы узнаём о смерти этого студента:

Ошарашивает немного, правда?

И дальше идёт светский разговор. Семь дней как умер. Но я успел подумать… Впрочем, как только успел – читаю:

Автор, похоже, в своём амплуа. Жизнь – настолько плоха, была, есть и будет, что смысл имеет только то самое иномирие недостижимое, зато чуждое здешнему безобразию.

Автор, хоть и японец, похоже, пишет для европейцев, любящих Эту жизнь и плачущих из-за смерти. (Даётся соответствующая сцена в Берлине по воспоминанию профессора.) А для японцев, если я правильно угадываю, смерть – это радость, что можно уйти из этого ужасного-ужасного-ужасного мира.

О-па. Нет. Наоборот.

Выдал носовой платок, который она комкала.

(Я вспомнил, как я испугался раз, глянув на 16-тилетнее лицо китайца на фотографии, когда я узнал, что ему 30 лет.)

Далее профессор, спустя пару часов, опять сидит с той же книгой в руках и опять мыслями далеко. Далее он вечером рассказал жене-американке. Далее он прочёл, наконец, в книге что-то осознанно. И там было о противоречии между чувством, выражаемым комканием носового платка, и противоположным чувством, выражаемым всем остальным телом. (Профессор понял вдруг самый-самый корень искусства – “текстовое” противоречие. Используемое стихийно. И появляющееся из-за невозможности логично выразить подсознательное, потому что оно ж не дано сознанию.)

Только автор той книги Стридберг, кончал пассаж так:

С чем профессор Акутагавы согласиться уже не мог*, будучи уже выше (или глубже) того автора. И То его пугает.

Он же подумывал, “в лоб” говоря, привести народы к миру. А…

И я себе думаю, не открыл ли этот профессор (и тут он сливается с автором), что ницшеанское иномирие, с его Надвременьем, Вечностью – как-то всё же достижимо… в искусстве.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/392.html#392

- А теперь смотрим текст после этого объявления про дурной вкус:

К моему несчастью, я не могу приступать к делу сразу. – Почему? – Потому, что от вас, читатель, я очень отличаюсь. (Уж, поверьте, я знаю, о чём говорю.) То есть, чтоб вы меня понимали, надо вам себя объяснить.

Во-первых, я знаю, а вы, наверно, не знаете, что такое ницшеанец. То есть имя Ницше вы, может, и слышали, но, уверен, не думаете так, как я, чем в последнем счёте определяется суть ницшеанца. Так вот я думаю, что суть его определяется его идеалом. Что идеал тот – иномирие. Не такое, как христианское. В христианском, мне кажется, нет плоти. А всякие другие физические элементы есть. Пространство, например. Тот свет, насколько я знаю, находится в пространстве. Причинность, думаю, есть. Я плохо знаю христианство, я атеист. Но это и не важно. Потому что речь о противоположном ему мировоззрении – ницшеанском. Так в ницшеанском иномирии всё не так, как в христианском. Там апричинность, алогизм, вневременье и т.п. Главное – оно в принципе недостижимо, тогда как в христианстве, как религии спасения (спасения души без тела), оно в принципе достижимо. – Согласитесь, что про такое вы не слыхивали. И надо было сперва это узнать (узнать, как я это понимаю), чтоб понимать меня.

Представить живого человека, имеющего такой идеал, трудно. А ему, ТАКОЕ в душе имеющему, море по колено.

Вы скажете мне, что слышали или видели много таких людей, которым море по колено. Которым сам чёрт не брат. Которые живут по принципу “после нас – хоть потоп” и “что хочу, то и ворочу”. Собственно американская исключительность такая (см. тут).

Но я вас уверяю, что то всё недоницшеанцы (обозначим их НДН), а не ницшеанцы.

Никто из НДН не имеет иномирия в идеале, не сообразует с ним, принципиально недостижимым, своих действий. Ницшеанец, например, способен покончить с собой, а НДН – нет. Он живёт себе, как обычный мещанин, с тем только отличием, что более циничен, нагл, когда хапает блага. Я подозреваю, что и Гитлер не был ницшеанцем, хоть он и покончил с собой, потому что многое говорит, что он стал развалиной перед смертью. А ницшеанец уходит из жизни красиво. Как, например, Чехов: выпил бокал шампанского лёжа в кровати, отвернулся к стене и умер. Или как рассказал Познер о фашистах. Им местные французы вообще-то сказали, что тут такое течение, что лучше не купаться. А как они, сверхчеловеки, могли на такое не наплевать. Они шли в воду, плыли и тонули. И новые шли, плыли и тонули. И трупы их потом всплывали в определённом месте. Туда и привела его няня. Смотреть-де на фашистов можно только на мёртвых.

Но и те, и другие, и НДН и ницшеанцы, считают Эту жизнь бессмысленной и непостижимой. По крайней мере – что не существует гуманитарных наук, как именно наук. В том числе – и криминальных наук. Что и криминальное расследование – невозможно.

Акутагава был именно ницшеанцем. Он и покончил с собой в 35 лет. Он и рассказ о невозможности криминального расследовании написал – “В чаще” (1922). – Против мещан, в первую очередь, он его написал (мещане – главные враги ницшеанцев). В его время Японию захлестнули детективные романы. Сам это жанр был изобретён в США. На потребу мещан. Живущих по философии позитивизма. По ней всё – познаваемо. Детективы зачастую даже и пишут соответственно – от конца к началу. Чтоб всё в конце сходилось. В начале утаивают то и другое от читателей. А читатели – сами мещане. Им главное, чтоб подтверждалась причинность мира. Вот и интересна сюжетность сама по себе. Чем кончится? Кто преступник? Потому есть такое явление, как заглядывание в конец книги. – Акутагаву это бесило. – Вот он и написал рассказ против этой философии позитивизма. В нём каждый (свидетели и преступник) представляет свою версию преступления. Даже и сам убитый – в главке “Что сказал устами прорицательницы дух убитого”. И все версии несовместимы друг с другом. Узнать истину – нельзя! Мол.

Что является лишним доказательством сомневающимся, что Акутагава не ницшеанец.