1) Имеем стихотворение Ахматовой.

2) Помним, что Ахматова – акмеистка, то есть ницшеанка, супервумен, воспевает вседозволенность.

3) Пробуем подогнать что-нибудь в стихотворении к этой вседозволенности и ницшеанству.

4) Марфа – значит, Посадница. Значит, воительница за свободу Новгорода от власти московского царя, царя вся Руси, пока ещё на Новгород не распространивший свою власть. Трагическая фигура, ибо царь был уже очень силён, но и сдавать волю – стыдно. Подвигла новгородцев на сражение, на поражение, на выдачу её на казнь. И на вечную память о свободе от царской власти. С последней ассоциируется и Аракчеев, ревностный поборник строгой царской власти. Столкнулись Порядок и Свобода, два полюса. Но Свобода – в виде нематериальном. А Порядок, даже и в акте принуждения к Порядку ("Сентябрьский вихрь, листы с березы свеяв, / Кричит и мечется среди ветвей”) – как-то материален. Не говоря о религии, призывающей подчиниться Порядку. В случае с Марфой это благочестивый Феодосий, и отговаривавший Марфу от битвы, и благословивший подчинение, будучи после поражения избранным смирившимися невоенными и выжившими военными новгородцами посадником и вручивший ключи от города царю. Ассоциация с ним, - кто знает эту историю, - тоже материальна ("хода крестного торжественное пенье”). И материальность самой "Большой тюрьмы белесое строенье”, вроде, прославляется, раз осветляется.

5) Получается, полная сдача Ахматовой своего (заведомо нам известного) идеала идеалу полюсно противоположному.

6) Вспоминаем, что ницшеанство отличается недостижительностью своего идеала в Этом мире. И вспоминает упование ницшеанства разве что на достижительность художественного творчества, как-то сопричастного с Вечностью, как чертой иномирия (чему ж ещё быть в ранге идеала, как не иномирию, раз в Этом мире идеал недостижим).

7) Обнаруживаем (хоть с чтения об этом всё и началось – как смутное предчувствие возможности открыть художественный смысл данного стихотворения), - обнаруживаем открытие Ахматовой в первых двух строках стихотворения:

8) Пробуем объяснить эту, на взгляд обычного человека, абракадабру.

8.1) До Ахматовой царил символизм. Символисты, в ужасе от этой ужасной, ужасной, ужасной жизни (и не веря христианству), стремились к чему-то всё же очень похожему на христианское сверхбудущее. Для чего слова соединяли так, чтоб получалось что-то неопределённое (хотя бы потому неопределённое, что нечто приравнивали – мало, что совершенно невероятным образом – так ещё и к одному, другому, третьему, и всё к очень разному).

8.2) А Ахматова, - при виде этой всё также ужасной, ужасной, ужасной жизни не хотела улетать и в христианоподобную неопределённость символистов. Ей подавай, наоборот, тесную-претесную смысловую связь между словами (как между стеклом и зданием), такую тесную… что вот-вот взорвёшься от этой тесноты, и… вообще в иномирие улетишь, в свой такой вот совершенно необычный идеал. Вон от этой многажды повторённой торжествующей на Этом свете материальности. Через наоборот.

9) Неожиданно обнаруживаю себя после такого словоизвержения в позиции 2).

ЧТД (что и требовалось доказать).

10) То есть "синтагматическое” (Ахматовское) – это имеющее отношение к связи слов. Синтагма – сопорядок. В противоположность которому парадигма – взаимоотношение духовного и реального. У Ахматовой оно тоже в итоге получилось, но – нецитируемым образом.

Не могу с удовлетворением не констатировать, что и невероятица образов символистов и нецитируемость Ахматовой восходят к моему любимому понятию подсознательного, без огромной роли которого в произведении я произведению отказываю называться художественным.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/375.html#375