Зорич. Чрезвычайное положение. Художественный смысл

С. Воложин

Зорич. Чрезвычайное положение.
Художественный смысл.

Разнузданность как норма и как объект насмешки, наличие насмешки и ее незаметность. Это рождает противочувствия. А их сшибка - пофигизм.

С. Воложин

Постмодернизм?

Вообще-то я сторонюсь чернухи и порнухи. Не возбуждает мысль. Но с Александром Зоричем бес попутал. Зорич мне открылся как интеллектуал: высокоумным искусствоведческим эссе об одном интересовавшем меня нидерландском живописце XV века. А потом оказалось, что Зорич это псевдоним совместно пишущих двух харьковчан: Яны Боцман и Дмитрия Гордевского. А потом я вздумал почитать какой-нибудь их рассказ. Выбрал такой – “Чрезвычайное положение” (писатели – русскоязычные, а в России ж сейчас, после бесланской трагедии, тоже почти чрезвычайное положение, актуально). А в рассказе том в первых строчках написано следующее:

Когда я впервые требовательно обнажил свой правильный по здешним понятиям, без единой лишней складки уд, и попросил ее сделать что-нибудь с этим избытком, с этим напряжением и, чего уж там, с этой похотью, она сказала что-то вроде "ладно", а потом, близоруко сощурившись на предмет своего предстояния, сказала, что я буду разочарован(http://www.zorich.ru/stories/a08.htm).

Я почему-то сразу догадался, что “уд” это половой член. А ведь несколько десятков слов, что были между заглавием рассказа и ним, ничего такого не предвещали. Разве что слово “обнажил”. Впрочем, может, меня навели последующие слова предложения: избытком”, “напряжением”, а главное -похотью.

Так или иначе, мне кажется, я и после прочтения всего рассказа не оплошал и догадался, что авторы, эти два доцента философского факультета, кандидаты философских наук, да еще и со вторым, математическим, образованием просто поиздевались над любителями чернухи и порнухи.

Однако признаюсь: был часок растерянности. “Ну как так?!!”. Смотрите:

“…зато я видел ее, разомлевшую, лукавую и распутную до целомудрия, у себя на животе с лицом, перепачканным спермой, и это, наверное, судьба – вздрагивать от этого и только от этого”.

Есть такая крылатая фраза: “Ничто человеческое мне не чуждо”…

Недавно наткнулся,- после многих лет ненатыкания,- на умную свежую марксистскую статью. Там такие слова есть:

<<Разрыв полового поведения с его доминантной в прошлом репродуктивной функцией привел к существенным последствиям… Исключительная сексуальность человека в сравнении с животными способствовала трансформации полового поведения в сторону его большей усложненности и эмоциональностиНе вызывает сомнения социальная и культурная обусловленность различного рода извращений полового поведения, большинство из которых свойственны лишь человеку. Половая активность человека находится под сильным влиянием психокультурных факторов. Известны, например, случаи исчезновения регул и атрофирования яичников у женщин, поступивших в монастырь или приговоренных к смертной казни>> (http://www.russian-club.com/RING/ali1-letter.html).

То есть ученый в принципе готов понять героиню рассказа, Ширли, разомлевшую от сосания этого уда? Или он не марксист, а какой-то проповедник всеобщего релятивизма? Понять значит простить… И потому, что ль, этот же автор пишет:

<<Культурная среда, в которой живет и приспосабливается человек, меняется с каждым поколением, и было бы смертельно опасным [культур-генетическое] наследование благоприобретенных одним поколением признаков. Человек, которому перевалило за 50, уже не чувствует себя достаточно приспособленным к тому миру, в котором он живет, ибо этот мир со времен его молодости уже изменился. Что было бы, если бы он передавал потомству свои взгляды, убеждения, привычки? Итак, нет никакой адаптивной необходимости в>> культургенах, являющихся <<следствием воздействия культуры на генотип>>.

И мне вспомнился уж точно бывший когда-то марксистом И.С. Кон, в “Социологии личности” хладнокровно констатировавший, что есть такая культурная наследственность, как канон, которому следуют мораль, религия, а когда-то – даже правопорядок и искусство. Негибкий этакий механизм.

Зачем-то человечество, выработав такой механизм, все никак не отказывается от него и не отказывается.

Атавизм?

Или он все же полезен?

Боюсь, что полезен, как показывает наиновейшая история России.

Вот захотели так называемые демократы привить россиянам западный менталитет, а россияне стали вымирать от этого. От этого в первую очередь, говорят ученые, от перспективы распада страны и утраты веры вернуть статус глобального народа, а не от ухудшения качества жизни в разы (как факт - в послевоенную разруху и голод население не сокращалось).

Этак размышляя, я вспомнил сцену из “Золотого осла” Апулея:

“…тут я, вином разгоряченный и не только душой, но и телом, к сладострастию готовым, чувствуя беспокойство, весь во власти необузданного и уже мучительного желания, наконец приоткрыл одежду и, показывая своей Фотиде, с каким нетерпением жажду я любви, говорю:

- Сжалься, скорей приди мне на помощь! Ведь ты видишь, что, пылко готовый к близкой уже войне, которую ты объявила мне без законного предупреждения, едва получил я удар стрелы в самую грудь от жестокого Купидона, как тоже сильно натянул свой лук и теперь страшно боюсь, как бы от чрезмерного напряжения не лопнула тетива. Но если ты хочешь совсем угодить мне - распусти косы и подари мне свои желанные объятия под покровом струящихся волною волос”.

Правда, похоже на цитату про “уд” из начала “Чрезвычайного положения”?

А ведь из истории литературы и литературоведения известно, что “Золотой осел” - произведение сатирическое. Так что если и Яна с Дмитрием выдали нам что-то такое же? Мы же, простаки, думаем, что они всерьез. Что они, сами продвинутые, нас продвигают ко вседозволенности, этой квинтэссенции терпимости и свободы, знаменитым ценностям западного менталитета.

Вот теперь вы прочтите рассказ и задумайтесь…

Ну хорошо. Пред нами какая-то банановая республика с чехардой государственных переворотов со стороны то одной, то другой хунты. В эти именно места действительно ездит весь мир в отпуска, и именно здесь полюс, с иудеохристианской точки зрения, разврата. Но зачем же тогда древнеримский штрих введен:

Стараниями чьих-то (я не следил за газетами) артиллеристов был поврежден величественный охряной акведук, который строил приемный внук Цезаря Юлия, сердечный друг нашей провинции, и теперь моя гостиница осталась засыхать без воды.

В европейском средиземноморье, через столько десятков лет после свержения в Греции черных полковников, не может быть хунт, а в африканском – из-за ислама – настолько афишируемого разврата (они, видите ли, слышали, что в таких гостиницах, как эта, самое то для эротики).

Ладно, можно отмахнуться от такого антиисторизма. Предположим, тут не подколка, а накладка. Но почему систему водоснабжения Яне с Дмитрием нужно назначать современному городу быть взятой из древних времен? Читателей такого чтива что: считают недоумками? Или тут другого сорта читателям посылают авторы-харьковчане знак: чтоб не слишком близко к сердцу принимали их буффонаду с половыми извращениями, переставшими, мол, быть таковыми?

Ну ладно. Пусть можно отнести на счет балагурства рассказчика (рассказ написан от первого лица) его нофелет, этот всегда один и тот же повод войти хозяину гостиницы на ночь глядя в номер к новоприбывшей женщине: задернуть на ночь шторы. И то, что его впускают, пусть тоже можно принять: укладывается в правила игры в таком вертепе. Но не посмеялись ли авторы над своим рассказчиком и нами, по-видимому, серьезно описывая существенные различия между впустившими:

С теми, кто говорили "ой, как стало темно!" нужно было вежливо прощаться, у тех, кто говорил "спасибо", можно было внаглую оставаться до утра”.

Или и тут балагурство героя?

Или вот. Выведен же из зоны сознания и речи рассказчика сюжетный ход о замене кралечек в качестве клиентов гостиницы штабными работниками. Ну это еще куда б ни шло. Но вот замена ими же (из-за того, что их много, и всех полководцу хочется ублажить гостиничной оранжереей и другими удобствами), замена ими же гостиничной прислуги в комнатах, где проживала эта прислуга… замена с передачей тем штабным функций той прислуги (то бишь ухода за скотом, готовки еды, уборки, стирки). Эт-то, знаете ли… Разве не подшучивание писателей над читателем?

Или реакция полководца F.” от хунты на сцену прелюбодеяния его жены (ею оказалась та самая минетчица Ширли) с хозяином гостиницы:

– Выйдите, – потребовал я. – Вы что, не видите, она одевается?

Но F. не сдвинулся с места, сверля меня своим алюминиевым взглядом. Он так увлекся, что, кажется, не понимал, чего я от него хочу.

Тогда я встал с кровати и, нисколько не стесняясь ни своей болтающейся наготы, ни заряженной винтовки в руках у полководца F., подошел к двери, вытолкал F. за порог и закрыл дверь на засов”.

Тут Зорич находится-таки в зоне сознания и речи этого “я”, рассказчика. Но разве не почувствуете вы в веселости героя еще и авторское нелицеприятное веселье? Хотя бы - в натурализме болтающейся наготы?

Если не почувствуете, то оцените хотя бы сюжетный ход: в разгар гражданской войны находящийся в силе полководец F. всего лишь сажает в тюрьму своего обидчика.

И, наконец, общий сюжет рассказа.

Хозяин гостиницы – рассказчик - просидел в тюрьме четыре года, до свержения хунты. Полководца F. казнили. Рассказчика амнистировали. Он вернулся в гостиницу (шеф-повар ту сохранил). Пошел в десять вечера закрывать шторы. Обнаружил в одном номере Ширли в трауре и… Дальше то, что было раньше. Вот только начинался-то рассказ повествованием “я”, сидящим в тюрьме из-за Ширли:

Если только верно, что все имеет конец, то тогда точно: срок моего заключения еще не кончился, увы. Прокричать это "увы" из окна да во двор, где полосатым уроборосом гуляют другие зеки, мне не с руки. Кричать здесь нельзя, а кричать на языке немых – затея для безработных мимов, которые, как правило, лет на десять меня моложе. Все знают, что я здесь из-за женщины. И даже не скажешь "как обычно", поскольку обычно сидят из-за денег”.

Ну зачем так было делать Боцман и Гордевскому? Чтоб посмеяться с нами, пребывающими в чрезвычайном для нас положении тоталитаризма “денег”, над тем, во что мы влипли? Или чтоб повеселиться вместе с читателями, принявшими как свое это время “денег”, когда легкого веселья ради и забывать-то уже стали, что было что-то более серьезное. Идеологическое искусство, например. (Развлечение-то ведь – если в области чтения – это читать что-то с сюжетными трюками ради трюков, с психологической невероятицей; лишь бы веселило необычностью, с небывалым сексом, например.)

Если иметь в виду, что написали это писатели, пользующиеся своей популярностью среди масс, купающихся в “свободе от”, то – одно. Если вспомнить, что авторы – философы и математики, едва могущие выживать на свои доцентские зарплаты, то – другое.

Как же быть нам, традиционным? И секса мы не чужды (и рассказ действует на наше ниже пояса), и видим, что смеются авторы изрядно над героем “скромной прелести буржуазии”, дорвавшейся, наконец, до своего торжества: судьба – вздрагивать от этого и только от этого. – Нам, традиционным, кажется, что учесть надо и некоторую незаметность чисто авторских насмешек, и все-таки их насмешничество. Вероятнее всего, что разуверились наши писатели во всем. Это рассказом своим и выражают. Пофигизм.

То есть перед нами произведение постмодернизма. Причем художественное произведение. Ибо соответствует признаку художественности Выготского: возбуждает сочувствие и противочувствие и рождает третье, нецитируемый катарсис.

До некоторых пор я не думал, что произведение, не имеющее в причине своего рождения идеал (пофигизм это отсутствие идеала, причем хроническое), не думал я, что такое произведение может быть художественным. Мда.

Надо проверить этого Зорича на чем-то еще.

*

Дальше мне не повезло. Впрочем, я не старался.

Может, я на порнуху более падок, чем на что-то другое. Но рассказ за рассказом не увлекали меня. И я ограничился двумя попытками. Впрочем, они, вроде, не опровергли открывшегося мне в “Чрезвычайном положении” пофигизма авторов. И если мне правильно кажется, то это “вроде” реабилитирует меня перед самим собой за падкость на якобы порнуху.

Что имею в виду?

По крайней мере в старой традиции художественного слова было принято автору любить хотя бы своего главного героя, пусть и – выражусь по-совковому – отрицательного. Например, как Гоголь – своего Хлестакова.

Такая любовь Зорича чуть не в каждой строчке чувствуется в “Чрезвычайном положении” к своему ловеласу-рассказчику. Смотрите на первую цитату. “Предмет своего предстояния…” Какая свободная игра всех сил рассказчика! Этак важно о чем!!! Тут и насмешка над своей партнершей, и над собой, и бравада своим необыкновенным удом, и находчивость иносказания (и ради неповторения слов,- что тянет на изящную словесность - кого? – довольно низменного типа! – и ради уважения его к своим, может, щепетильным слушателям). Много-много чего!.. Чувствуешь эстетическое наслаждение от некого живо-писания.

В “Торговце сладостями” я не любовь автора к герою почувствовал, а презрение.

Ближе к вечеру, по улице Риедора шествует, возвращаясь домой, старик Капилед – торговец сладостями(http://www.zorich.ru/stories/a04.htm).

А перед этим в двух абзацах начала рассказа мы введены в захирение всего городка. И вот величественное “шествует”. Зачем? Из дальнейшего видна вся ничтожность Капиледа, не умеющего из своего мастерства извлечь себе хотя бы прожиточный минимум. Он отвратителен в своей слабости и духа, и тела – всего-всего.

Такие же отвратительные два горе-грабителя, прицепившиеся к нему.

От известной частушки “Нищий вывесил портянки сушить, другой нищий портянки украл…” смешно от краткости, лаконичности, ловкого звучания. А тут… Хоть и короткий рассказ, скука не успевает одолеть. Но…

Но пофигизм сокровенного мироотношения Зорича не опровергает.

То же – в “Хэлоуине”.

И тут – пофигизм к описываемому. Как у безработных, пробивающихся режиссерством и исполнительством в телевизионных реалити-шоу. Халтура, возведенная в норму. Пипл схавает:

Было уже темно, когда на обочине я разглядел неподвижный "форд". Присев рядом с ним на корточки, курила женщина. Больше я не разглядел ничего, так как пронесся мимо нее маленьким торнадо. Через несколько секунд я понял, что не мешало бы вернуться, очень не мешало бы вернуться. И я вернулся.

Ее звали Джил. Меня – Рекс, Тайри Рекс.

У нее была холодная кожа, славная холодная кожа, такая же, как и у всех нас [герой ощущает себя нетеплокровным животным после вьетнамской войны и выхода замуж своей девушки, Элен, за однополчанина]. Свой первый рок-н-ролл мы танцевали на просторном заднем сидении ее "форда" той же ночью. Я скрывался от ФБР, Джил от своего мужа. И мы решили поиграть в прятки вместе(http://www.zorich.ru/stories/a09.htm).

Это, может и стилизовано под американскую эрзацлитературу, но для русской, все же еще не умершей, не годится.

Но пофигизма Зорича, повторяю, не опровергает.

На том кончаю.

29 сентября 2004 г

Натания. Израиль.

На главную
страницу сайта
Откликнуться
(art-otkrytie@yandex.ru)