(Из интернетской переписки)

…Нет. Читателей у меня, конечно, не появится. Надя и без сайта была моей читательницей. Прочла целых несколько вещей. И потом бросила на многие месяцы.

А к тебе я тоже, правду говоря, не справедлив.

Я действительно противно тенденциозен. У меня почему-то манера задирать. Хулиган своеобразный. Думаю, видите ли, что так интереснее… А зря, наверно. Маскировать надо, дипломатничать. Не так бы отвращало.

Но в чем ты не прав, так это в том, что я – ну как это сказать? - "любовник социализма".

Я просто не так тенденциозно предвзято отношусь к нему. В нем есть одна симпатичная черта – упор на нематериальное, подмеченная Платоновым: “Ровесники Дванова сидели в клубе на базарной площади, усердно читали революционные сочинения. Вокруг читателей висели лозунги, и в окна было видно опасное пространство полей. Читатели и лозунги были беззащитны - прямо из степи можно достать пулей склоненную над книжкой голову молодого коммуниста”.

Кроме головотяпства этакого наплевательского отношения к собственной жизни тут есть нота совсем иной шкалы ценностей, где нематериальное котируется оооооооочень высоко.

Ох, браток, жалко тратить твое время не на элементы художественных произведений…

Что с того, что ты только одну ошибку у меня нашел (с Хемингуэем). Что с того, что ты в упор не увидел указываемые мною невыдержанности в сквозных образах там и сям. Что с того, что, признавая гениальность Высоцкого и (по умолчанию, правда) – следующую из этого невозможность ему быть в одних произведениях антисоветским, а в других – советским, ты, тем не менее, написал: “Ты не можешь предположить, что он левак, если тебе удалось (допустим даже, что правильно) интерпретировать 2 песни на основании предположения, что он левак”,- тогда как у гениев такого разнобоя не бывает, и наоборот, если мне удалось левым образом интерпретировать ВСЕ песни, то это, наверно, не шутка, а тебе – плевать. Что с того. Что с того, что даже признав такое: “Ты здорово пишешь, что Высоцкому важен антисоциалистический момент в блатной музыке”,- ты не признаешь, что у поэта антисоветский элемент может быть лишь как часть пары – для противочувствия. И по определению катарсиса не может получиться антисоветчина в катарсисе (если понимать и чувствовать правильно и непредвзято). Что с того. Даже при всех этих вопиющих твоих поступках – все равно мне интересно говорить об элементах. ОБ ЭЛЕМЕНТАХ!

Но там ты терпишь поражение за поражением. Хоть и не признаешь это.

(Я видел таких шахматистов. Ну хоть убей, не признает своего поражения, получив мат.)

Ты предчувствуешь еще больше поражений, если будешь продолжать сайт читать и конструктивно спорить.

Поэтому ты и споришь вообще и попросту перестаешь читать.

А ведь я ж надеялся еще и на эффект системности. То есть превращение количества моих побед в качество – в признание, наконец, тобою своего поражения.

Ладно.

Тебя можно понять. Противно ж терпеть поражение.

Теперь – к твоему письму.

Не в том даже дело, что я не применяю слова исключительно. А в том, что это - относительно капитализма, где главное – прибыль, да не просто прибыль, а максимальная прибыль. И – оцениваемая в деньгах.

Так уж и нисколько.

Мне, конечно, трудно судить. Я в Америке не жил. Но вот мне вспоминается рассказ сотрудницы, у которой гостил какой-то, кажется, дальний родственник из США, часовщик. Он работал на большом часовом заводе. Он сказал сотруднице, что мы, советские, – счастливые люди. Живем, не боясь увольнения. (И это правда, смею думать, что и ты это признаешь.) А у нас,- говорит,- это кошмар каждой минуты. Нет,- говорит,- я, конечно, могу передохнуть; мне никто слова плохого не скажет. Но я этого не делаю. Потому что мне может в конце месяца прийти письмо с уведомлением об увольнении. Без объяснения причин. И я,- говорит,- работаю, как проклятый. И после работы у меня,- говорит,- ни на что больше не хватает сил.

Дело было давно. Лет 30 тому назад. Может, с тех пор изменилось трудовое законодательство. Не знаю.

Саша Печерский точно так же описывал мне в Одессу свою жизнь в Израиле, когда он еще работал. Когда работал там Сергей, он просто не жил от усталости. Ладно. Это ж все-таки не США.

Но когда я жаловался на это тебе, ты мне писал, что и у вас по отношению к программистам – потогонная система. Капитализм,- помнится, философски резюмировал ты дело в телефонном разговоре. Ладно, дело прошлое.

Но точно то же написала сейчас Настя, когда один день в Торонто поработала поливальщицей цветов. Оказалось, это ТАКАЯ тяжелая работа, да и все остальные неквалифицированные,- как она заподозрила,- что она вообще отказалась работать (идя навстречу пожеланию мужа). Ладно. Канада – тоже не США.

А в СССР было все наоборот. Равенство в принципе не способствовало потребительской гонке. Беззаботность насчет трудоустройства давала душевное спокойствие.

И я, став работать, почувствовал вольную волюшку. И занялся гуманитарным самообразованием. Другие шли в университеты культуры, в кружки самодеятельности.

Тот лжесоциализм был в принципе приспособлен для неограниченного духовного потребительства. Вместе с развитой оборонной промышленностью это запросто могло б оградить от реставрации капитализма.

Стихийно народ шел к тому, что случится более или менее скоро из-за капиталистически безумно выросшей производительности труда. Не нужен будет работизм. И во всю встанет вопрос, чем занять людей.

Настанет новый общественный строй – цивилизм. Кто хочет, будет расплющиваться в конкурентной борьбе в капиталистическом секторе хозяйства, а кто не хочет, будет довольствоваться очень приличным минимумом, получаемым от природной ренты.

И имея в виду это, стихийно чувствуемое советским народом, которому не светило, чтоб труд стал первой жизненной потребностью,- имея это в виду, тот лжесоциализм даже оказывался б не лже.

Вот в этом смысле я и говорю, браток, что любовь к нематериальному отличала социализм от капитализма. Я, конечно, имею в виду любовь к такому нематериальному, что не входит в контры с обществом. Духовная потребность Газина у Достоевского, которому удовольствие было чувствовать последнее содрогание ребенка на острие ножа, и тому подобные идеалы с вылета вниз с Синусоиды идеалов, должны б постигаться людьми чисто умозрительно и в материальном воплощении не допускаться.

Так я не коммунист. О чем много раз тебе говорил, но до тебя не доходит.

Это был ложный ход. Как – по-своему ложный - и у погибшего капитализма в городах-государствах в XVI в.

Тебе, наверно, и не представить, что абсолютно безразлично, как жить, если главное – любовь к нематериальному. Вещи – порабощают,- говорила Коллонтай. Я это так понимаю. Есть где-то в Индии коммуна, где все равны: и сантехники, и врачи. Пишут, что коммунары счастливы.

В колонии у Макаренко так и было. А люди оттуда вышли первоклассные.

И пусть надрывается в капиталистическом секторе хозяйства и ставит себе золотые унитазы.

От отвращения к мещанству, тем большего, что колоссально его засилье в США.

Вы живете в работизме, чем является и социализм, и капитализм. Да социализм сдох, не выдержав.

И сглупил.

Сглупившего.

Имею дурацкое удовольствие сказать тебе на все твои старания, как и ты мне – на все мои: не убедил.

Так уж оно было, что бывший строй был симпатичнее для миллионов, чем капитализм. А уж твое дело – переписывать историю и заявлять, что того, что было – не было так для этих миллионов. Потому твое дело, что ты не в силах вспомнить, как это было, и вжиться, если и забыл, тоже не в силах. Не тебе – вживаться в былое. За тебя - Бахтин.

Миллионы жили и где-то не тужили. И я их выразитель. А ты извратитель истории.

Пожалуйста.

Во-первых, первое же предложение, что перед процитированным тобою. Вот оно:

“А сожаление (пусть даже его оттенок) о том, что мы не ищем врагов среди себя, конечно же, не может официально поощряться, когда мы рядом имеем такой пример, как маоистский Китай”.

В 76-м еще очень хорошо помнили хунвэйбинов и культурную революцию. А она была левацкой. И, по-моему, эта оценка не пересмотрена.

Во-вторых, контекстно.

Сошлюсь на авторитет учебника по логике: “Всякий отрывок текста, всякий контекст, в котором встречается интересующее нас понятие, является в некотором смысле неявным его определением.”.

За три с небольшим абзаца ДО возмущающего тебя предложения есть такое: “Канула в прошлое неоправдавшаяся сталинская теория, что по мере продвижения и успехов социализма все злее и непримиримее становятся остатки классового врага, непрерывно перетягивающего на свою сторону наших порой даже лучших людей. Канула. И слава Богу. Но по Высоцкому…”

Как известно, это был левацкий сталинский перегиб. Правда, до разоблачения Сталина это не считали левизной. И я не помню, как это официально именовалось после. Но мне хорошо врезались слова Саши Печерского, что Сталин вообще для того, наверно, убил Троцкого, что взял на вооружение левизну последнего, и нужно было, чтоб Троцкий не заявил о своем приоритете.

(Я, правда, написал это сейчас в бездумном доверии, что и ты так думаешь. Хотя надо бы поостеречься: не увидел же ты следов о левизне в моем тексте до самого появления в нем слова “левак”. Но мне трудно представить, какое виляние ты предпримешь, когда окажешься припертым к стенке, прочтя этот мой довод. Мне трудно подстраховаться. И я останусь пока незащищенным с тыла, так сказать.)

Еще из контекстного определения, которое я уже приводил, но ты не внял. Теперь, может, внимешь (или воньмешь? J )

Не метафоры ради, а очень развернуто и глубоко проводить сравнение мирного времени с военным и упрекать мирное в непохожести на военное – есть некий мировоззренческий экстремизм.

А я ж настаивал, что Высоцкий не только в “Песне о новом времени” и в “От границы…” этим занимается, а во всех, так называемых, военных.

Я не знаю, каким термином в логике это называется. Может, очень широким контекстом для определения (слова “левак” в данном случае).

Тут мне хочется немного отвлечься и повторить то, что я тебе уже говорил, да ты, по-моему, тоже не внял.

Применение мною слова “левак” выдает меня как не разделяющего (в 76-м) мировоззрения Высоцкого. Тем не менее, перечитай, как добросовестно и, по-моему, удачно я вжился в это чужое мне мировоззрение. Мне кажется, что тебе кажется, что я тут СВОЕ мировоззрение навязываю Высоцкому. На самом же деле я таки навязываю. Но не свое. А навязываю тут я Высоцкому то мировоззрение, в которое он бы вошел, проживи еще немного. Мне б не хотелось сейчас заниматься разбором, в чем тут у меня ошибка. Я свою ошибку разобрал в конце книги. Может, потому и не хочется сейчас этим заниматься. Ну не хочется. Хоть я и рискую, что ты не дотянешь до конца книги.

Напомню (я писал). В 76-м я – на середине ската Синусоиды, навязываю Высоцкому вылет вверх с Синусоиды, тогда как должен бы обнаружить его на взлете Синусоиды перед ее верхним перегибом. Я навязываю Высоцкому маньеризм, тогда как он - поздневозрожденец. (В чем и заключается достоинство моей Синусоиды с вылетами – что позволяет проводить тончайшие наблюдения и оценки!)

Но в нашем с тобой споре моя ошибка 76-го года не имеет значения.

Имеет значение другое качество контекстного определения.

Опять приведу цитату из учебника по логике: “Оно – определение - однозначно выделяет и отграничивает множество рассматриваемых вещей, но делает это только в отношении известного их окружения. Чтобы отграничить, надо знать не только то, что останется в пределах границы, но и то, что окажется вне ее. Можно, например, сказать, что копытные — это животные, которые “ходят на кончиках пальцев, или на цыпочках”. При этом никто, разумеется, не спутает лошадей, коров и других животных с балеринами, которые иногда передвигаются по сцене на кончиках пальцев”.

Борцами-то с Системой были не только правые, но и левые диссиденты.

Но мне и в голову не пришло в 76-м иметь в виду столь извращенно понимающих его людей.

В терминах Синусоиды – мне и в голову не пришло иметь в виду двойной трек, имеющий место быть на всех извивах Синусоиды.

Впрочем, и это – отвлечение от твоего вопроса.

Наверно надо признать, что если ТОЛЬКО, то именно цитат – нет. Я ж признаюсь, что не думал о балеринах, когда писал то, из чего теперь надо взять цитату.

Ты, наверно, задал немного не тот вопрос. Я-то тебе – в первом возражении - демонстрировал две попытки разбора “Песни о новом времени”, имея в виду априори, что Высоцкий – правый диссидент. Реалии песни не позволяли мне видеть в ней цельность.

Я, наверно, недостаточно внятно продемонстрировал. Потому ты теперь что-то не то спрашиваешь.

Нужна ли тебе бОльшая внятность тех попыток?

Должен. Ответ на первый твой вопрос, по-моему, ясно это показывает.

Хороший вопрос.

Отвечая на него я должен постараться хорошо вспомнить себя прежнего, чтоб не навязать “мне” нынешнего своего мировоззрения.

Общество на глазах загнивало. Я говорил своим подчиненным: “Мы ж рухнем как страна, если вы так работаете. А ведь живете в раю. Не ведаете, что творите. Нас выгонят из рая”.

И так и случилось.

В том моем предвидении были оба момента, спрашиваемые тобой.

Но, если поверишь, больше было - упора на нематериальное.

Мне непереносима была бессовестность моих подчиненных. А сам я утихомиривал свою собственную совесть тем, что на работе ПРЕДЕЛЬНО использовал каждую минуту рабочего времени.

Но КАК использовал? – Тиражированием технической отсталости.

Нужно было быть Высоцким по силе, чтоб бороться с Системой на ниве ратования за технический прогресс. Но я был на скате Синусоиды. Я соединял несоединимое. Я делал самую лучшую конструкцию, какую мог, в условиях неконкурентной среды (а именно, например, в условиях принятой стандартизации деталей, узлов и мн. др.). Саша, за счет таланта (какого у меня не было) и упоения работой (работал каждый день не меньше, чем до 10-ти вечера, а я в это время дома ПИСАЛ), Саша был почти на мировом уровне. А я и в ус не дул. А в глубине души меня возмущала эта техническая гонка. На уровне дизайна приборов я аж словесно возмущался. Но тихо.

А в нематериальном – громко. Так, что на заметку КГБ попал. И начал бороться. В том числе и писанием того, что ты читал.

И Высоцкий, по-моему, был со мной, я извиняюсь, на одном, идеологическом, фронте.

Мы с ним боролись за утрачиваемый рай, где можно не думать о материальном. Как в раю – пища висит на деревьях райского сада. Мы с ним боролись за то, чтоб проснулось гражданское общество (не спавшее в войну), призванное все же не допускать ну совершенного безобразия в материальном, куда мы катились. Мы с ним были против всех. Против Истории. Потому что,- это я теперь понимаю,- тенденция неработизма в социализме и коммунизме была преждевременной. Она возродится в цивилизме. К которому мирно перейдет весь мир. И уже – социальными программами – чего доброго хорошим темпом переходит в тот цивилизм капитализм. Так что социализм не зря погостил на земле. И мы с Высоцким боролись не зря.

Ну, а то, что всем борцам (за что бы то ни было борцам) Высоцкий был – свой… - Так это не оттого, что его все правильно понимали. Не зря,- пишут самые близкие к нему люди,- он был глубоко одиноким человеком.

Знаешь, только потому, что мне бросились эти твои слова, когда я переписывал твои письма из интернета в ворд, я рискнул еще потревожить тебя этим бесперспективным спором.

Продолжая его я ж рискую потерять корреспондента. Ну действительно. Сколько можно испытывать твое терпение?

99% людей понимают других людей по себе, а не по тем, другим, людям. Ну почему я требую от тебя быть в числе одного процента? Я сам с огромным трудом переползаю (если таки переползаю!) в тот процент. 99% людей понимает художественные произведения (осознает свое бессознательное в совершенно безошибочном катарсисе) НЕПРАВИЛЬНО. Я взялся всех надоумить! – Ну и чудак! Нечего цепляться к людям с этим чудачеством…

Я, может, не сойду с ума от безделья, когда останусь без этого бесконечного спора с тобой. Можешь эту благотворительность кончать, если хочешь.

Попробую еще раз. Раз ты все-таки хочешь продолжать эти бесперспективные прения. Коль в первый раз – я и сам чувствовал – я мог убедить лишь более политически лояльного ко мне читателя. А главное - это интересная задача, и я ее недорешил тогда.

Правда, увы, как я и опасался, ты кроме деталей произведения опять хочешь разговора об определении левака…

Это до такой степени противно – опять и опять говорить о политике…

У меня нет сил вникать в твои извивы. Год ты понимал, когда я писал о разнице между левым и правым диссидентом. А теперь вдруг “перестал” понимать. Правый – за свержение строя, что и произошло, в итоге, по замыслу Горбачева. Левый – за перестройку строя: упор на нематериальное. И ненависть к вещизму.

(Как писала Алла Демидова в статье о Высоцком: “Мы с Володей обсудили интернациональное качество творческой интеллигенции - полную бесхозяйственность” http://vv.kulichki.net/ovys/people/demidova.html Прочти, и ты убедишься, с какой симпатией говорится о бесхозяйственности, и с какой антипатией – к мещанской хозяйственности).

Итак к песне.

Имеется некоторое противоречие между названием песни и ее остальным текстом. И в концертном исполнении ее через десятки лет после войны кажется, что песня – о войне, а название - сбивает. Это заставляет всматриваться. Обнаруживается, что о послевоенном времени (в последних 2-х куплетах) говорит лирический герой, еще живущий в войну. Тогда “Наше время иное, лихое”, в смысле лихолетья, когда теряешь – в бою – л-л-лучших товарищей – противопоставляется довоенному времени, где боев не было, теряния л-л-лучших товарищей не было, репрессий идиотского социализма не было (а была естественная оборона социализма от врагов народа, редких, не товарищей наших и тем более не л-л-лучших). Совершенная точка зрения моей мамы, о репрессиях, живя в своих Песках, не знавшая; как и лирическое “я” песни, белорусский партизан, живший в таком же местечке, как Пески и тоже не имевший никаких претензий к советской власти до войны.

Аналогия тем большая, что и он и мама до войны, вполне в мещанском духе летели за убегающим индивидуальным счастьем. Например, моя мама вышла за моего папу не по любви, а потому, что он ее очень любил. Так что и она имела некоторое право сказать про счастье, что оно убегающее. Она, правда, не помчалась за ним, убегающим, вслед. Но это другой вопрос.

Важнее другое отличие.

Мама эвакуировалась, а лирический герой остался в оккупации. И стал перерождаться.

Поначалу он “как прежде” пытался искать счастья для себя. Не умереть, скажем, с голоду, не попасть в облаву. Но вот потеря л-л-л-лучших товарищей переродила его. Он вступил в члены гражданского общества, взявшего на себя задачу борьбы за советскую власть в условиях, когда эта власть потерпела военное поражение в Белоруссии.

И вот с этой, новой точки зрения, лирическое я песни рассматривает будущее Страны (не меньше), безусловно победящей Германию. Но плохо, если забудущей о роли гражданского общества, роли, столь ярко показавшей себя в войну. Плохо, если на первый план опять выйдут “платьица”. Как у тети Азы. У нее за всю жизнь было три самых больших желания (она мне сказала): 1) хорошо получиться на фотографии, 2) заиметь норковую шубу и 3) выйти замуж за Николая. Второе желание не сбылось. Оно же было и у моей мамы и тоже не сбылось.

Погоня за убегающим индивидуальным счастьем в довоенное временя, не требовавшая (я додумываю) гражданского общества, сперва ценностно заменена борьбой гражданского общества против внешнего врага, а потом ценностно заменена неумирающей борьбой с почти врагами (внутренними), борьбой незаснувшего резко уменьшившегося гражданского общества послевоенного времени.

Кто эти почти враги? Разве не те, кто до войны граждански спал ради погони за убегающим счастьем мирного времени? За норковой шубой… За немыслимой любовью…

Ведь лирическое “я” песни во время войны переродился.

Он и до войны в гонке за счастьем терял лучших товарищей.

В чем причина перерождения?

Если в обоих случаях эта потеря – физическая… Смерть… До войны – от репрессий советской власти, во время войны – от врагов советской власти… Могло б случиться перерождение? – Да. Как у власовцев и Власова. Тот, дослужившись до большого чина и не попав под репрессии, терпел потерю (предполагаю) своих л-л-лучших товарищей. Но лишь на фронте – восстал. Когда возникла угроза потерять однополчан от действий врагов своих врагов.

Но тогда, получается, что Высоцкий коварнейшим образом вложил песню власовца в уста низового партизана, что из фильма!!!

Не знаю, браток. По-моему, это немылимо для Высоцкого.

А вот предположить, что рядовой партизан яростно поет согласную Л, не теряя до войны своих лучших товарищей в результате репрессий в его городке или селе, а теряя их оттого, что дружба кончилась из-за гонки за семейным, скажем, счастьем – это предположить естественно: он яростен, но - от последнейших потерь, военных.

Ну нет сил. Как я ожидал, ты стал изворачиваться насчет левизны, ПРИПЕРТЫЙ к стенке на деталях, на этот раз – моего текста. Опять политика!

Там,- в данном письме,- где я не реагирую на тебя – я (о ужас!) просто не понимаю тебя. Впервые.

И я подозреваю, что ты врешь, что “исключительно высокого мнения” о моих опусах. А правда – “надоело”.

Поэтому, давай, хватайся за мое предложение перестать мне благотворительствовать и тратить время на “интерпретации, которые слишком идеологически окрашены - твоей идеологией - и это, по моему мнению, мешает твоей объективности”. Не трать время на интерпретации, которые рассчитаны “на читателя с такой же идеологией, как” у меня, “убивают охоту читать книгу”, заставляют сказать: “сомневаюсь, насколько адекватен твой критический анализ” - и “Измени свою синусоиду идеалов”.

Я ж тебя просто по стенке размазал предыдущим письмом, а ты, как тот аксеновский шахматист после нескольких матов в одной партии: те маты просто не заметил и продолжаешь играть.

Да я на твой второй вопрос в прошлый раз не ответил. Сейчас – ответил. Опять размазал тебя по стенке. И что? – Я уверен, что если ты продолжишь переписку на интерпретаторские темы, ты, размазанный, опять что-то там станешь писать про политику.

Левака, видите ли я неправильно понимаю… Мало я тебе писал, что такое именно левак.

Раньше я тебя хотя бы просто понимал (за исключением случая с Шубертом). А теперь – ну вообще…

Уж не издеваешься ли ты надо мной. Этак встал в ораторскую позу, слушаешь сам себя, получаешь удовольствие от грамматически правильной речи – и говоришь, говоришь, говоришь.

У меня раз было. На публичной защите диплома меня спросили, какие меры по технике безопасности обычно применяют в цеху, подобном тому, какой спроектировал я. Ответа я не знал. Но знал, что на ПУБЛИЧНОЙ защите важно, чтоб внешне было все гладко и чинно. Поэтому я раздвоился, и один “я” стал что-то грамматически связное говорить, а другой “я” стал хладнокровно соображать, что более-менее осмысленное можно б сказать по данному вопросу. Напридумал несколько мыслишек. И, заметив, что задавшая вопрос женщина (она, думаю, была единственным человеком в комиссии, кто на самом деле знал, какой должен быть ответ),- заметив, что она стала проявлять нетерпение от слушания того, от чего ее уши вяли,- я сказал: “Резюмирую!” И пошел номеровать пункты и отвечать. – Сошло.

Так и ты, что ли?

Я, наверно, какой-то глупый. Не могу абстрактно мыслить. И все. Хоть ты убей.

Хочешь – повтори свою мысль про врагов на материале песни. Иначе я отказываюсь.

Я подозреваю, что если и есть речь о враге, то в каждой песне – со своим нюансом.

В общем, я не приемлю общих разговоров. И потому не по-ни-ма-ю.

Хоть это опять мне совершенно не интересно, т. к. является общими словами, но можно и возразить (при всей мне неинтересности, настаиваю, общих разговоров).

Возразить особенно легко, потому что ты поставил вопрос – нечаянно – совершенно неправильно. Ты заговорил обо мне лично. А за себя-то я могу совершенно компетентно отвечать.

Ты совершенно пальцем в небо попал. Я был против любого ограничения мне доступа к любой литературе. И я в течение этого года тебе об этом уже говорил. И ты еще удивлялся, как я помню такие нюансы, которые были сто лет назад.

Мы с тобой ехали на трамвае в какую-то даль, и я тебе говорил, что идиотизм не давать таким, как я и ты, читать Оруэлла, т.к. нас же все равно ничем не собьешь.

Как я заблуждался насчет тебя! Оказывается, ты к тому времени уже лет 15 как был антисоветчиком, а я не замечал.

Но ты-то спрашиваешь про меня лично. А я лично очень давно занимался литературоведением. И меня давным-давно интересовало, зачем так сделано что-то. И если это ЗАЧЕМ было антисоветским, то это был другой вопрос. Там я имел другие резоны, которые – видишь сам – до сих пор (при всем моем антикоммунизме) не дают мне так оголтело заниматься очернительством, как ты.

И поскольку я идеалист, могу тебе рассказать утопию, какую я носил в душе относительно политики в отношении цензуры.

Я считал, что государство чудовищно глупит, что не приравнивает к штыку перо, а именно – не тратит колоссальнейших средств на создание полков, дивизий, армий литературных критиков-прокоммунистов, которые могли б соревноваться с любыми (пусть будет – перечисленными тобой писателями) на территории ЗАЧЕМ они что-то применили у себя.

Т.е. я был против цензуры. Но это отсутствие цензуры должно было уравновешиваться чудовищным упором на нематериальное, способное идеологически победить любого художественного гения.

Собственно,- я извиняюсь, конечно, но я откровенен,- я взялся (и давным-давно) подавать пример такого поведения… государству.

Я все поставил на упор на нематериальное, и работал-работал в своем, крошечном радиусе действия.

И очень мало успешно. Но иногда кое-что и удавалось.

В этом и заключается причина того, что мои опусы “слишком идеологически окрашены.

Тебе все не взять в толк, что в упор я принимаю только детали и то, что получается из их направленности. На какую точку они направлены – вопрос второй.

Я настолько силен идеологически, что мне совершенно не страшно подвергнуть свое сокровенное мироотношение испытанию любым мировоззрением.

Наоборот. Может, это род какого-то мазохизма, но я особое наслаждение получаю, если меня художник побеждает, сталкивает меня в свою “пропасть”, и я потом должен выбираться из нее через душевные страдания (как это получилось – пусть и по ошибке – по поводу твоего сына, мол, постмодерниста).

Я и тебя в этакий мазохизм пытался втравить. Но…

Видно, из-за вечной занятости (вон, на экзамене меня читаешь…), до тебя подолгу не доходит то, что я говорю впрямую. Например, о своем отношении к цензуре, которое я тебе излагал в достопамятном трамвае.

Ну как с тобой иметь дело?

(не всегда, а пока – из-за угрозы экологической катастрофы – гомо-сапиенс не превратится в гомо-аскетикус)

(при цивилизме – силой примера, а при социализме – воспитанием, как родители детей)

(Николай, типичнейший представитель мещанства, еще в начале перестройки почувствовал, что его жизнь реформы испортят; и написал это мне. Он оказался прав. Меньше всего Горбачев и Яковлев, а тем более потом Ельцин и Гайдар – думали о жизнях миллионов. Какая ирония заключается в том, что наступившую эпоху упорно называют демократической!!!)

Моя мама его б не поняла.

Высоцкий искренний и смелый человек. И в своих инструментах для испытания нашего сокровенного мироотношения нисколечки не прятался. Он был абсолютно уверен в силе своей правды. Поэтому ему нечего было бояться обострения.

Сейчас поймешь, к чему я веду.

Я – ухаживая за Наташей письменно 1,5 года – раз (она потом-потом мне призналась) глубоко поразил ее, процитировав кого-то, что есть этика счастья, а есть этика долга.

(На самом деле этик, грубо говоря шесть – по количеству характерных точек на Синусоиде идеалов с вылетами; этика долга – на подымающейся ветви Синусоиды.)

Пораженная, она ввернула эти слова в каком-то разговоре на работе и поразила ими собеседников. Они насторожились и спросили, с каких пор она стала такая умная. Она сказала, что она процитировала письмо молодого человека, который за ней письменно ухаживает. Публика посоветовала ей не упускать этого молодого человека.

Высоцкий, певец этики долга (по закону Выготского) и не мог не отдать этику счастья предвоенному, мирному времени, отрицаемому им, Высоцким, для послевоенного мирного времени. Надо, браток, чувствовать, что хочет автор, а не вычитывать (выслышивать) в нем то, что импонирует тебе.

Душа обязана трудиться, - как сказал кто-то. Когда имеешь дело с произведением искусства.

Этого не делают (не доводят до полного осознавания свой полусознательный катарсис) 99% людей. И ты не исключение.

Я не читал Гроссмана, но хочу тебе верить (это ж не расходится с твоим мировоззрением), что у Гроссмана именно такой художественный смысл. Но не у Высоцкого!

(правильно, свободы, а не долга, увы, как это следует из пафоса песни, а не из того, что ты ей навязываешь, исходя из своего мировоззрения)

(я знаю – это твой метод – ты сейчас найдешь тысячи примеров, подтверждающих твою мысль, противоречащую пафосу песни, и не заметишь миллионов примеров, противоречащих истине: большинство считало репрессии обоснованными и против советского строя большинство ничего не имело; потому и выиграли войну. Еще раз процитирую своего московского интернет-товарища, твоего единомышленника-антисоветчика, но – в отличие от тебя – человека объективного и не держащего нос по ветру:

(http://margulev.narod.ru/dnevnik_idealista/dnevnik4.html).)

(Послушай,- если сможешь, главное, если захочешь,- массовые песни 30-х годов, и они тебе скажут; моя мама не была в контрах с пафосом этих песен.

Но дело даже не в этом. А в том, что не получается в песне Высоцкого власовца из белорусского партизана. А нужен же именно яростный власовец, чтоб соответствовать ярости Высоцкого.

Да плевать тебе на Высоцкого. Тебе свою правоту надо отстоять передо мной.

И у тебя она есть – правота твоего переживания. Любой антисоветчик с удовольствием возьмет на вооружение Высоцкого. Борьба ж! Любой зек возьмет на вооружение Высоцкого. Борьба ж! Любой Каспаров возьмет на вооружение Высоцкого. Борьба ж! Любой бандит возьмет на вооружение Высоцкого. Борьба ж!

Но правда твоего переживания не обязательно есть объективная правда.

Многочисленные примеры твоей нечувствительности к правдам художников не твоего мировоззрения, примеры, которые я тебе продемонстрировал за последние месяцы, могли б тебя, будь ты честен в споре, заподозрить мою правоту и свою неправоту.

Но где тебе!)

Почему? Типичный пример мещанского болота, которому до лампочки любая власть, советская она или нет. Таких таки действительно большинство в нынешнем человечестве.
Даже подумать, что лирический герой этой песни (я уверен, близкий душе
Высоцкого) может считать, что до войны в сладком мире социализма "репрессий не было, а была естественная оборона социализма от врагов народа")... Ну ты даешь...

(Это ты, извратитель истории, даешь. А Высоцкому не нужно ее извращать. Он гений.)

(Естественно! Ты ж не только в нечуткости должен будешь признаться, но и в проколах по части логики. А ты там какой-то специалист по логике.

Ярость, черт возьми, требует власовца или нет!)
И здесь нам никогда не сойтись.

(Вот и я говорю. Стоит ли нам дальше переписываться по интерпретационным вопросам? Тебе непереносимо читать идеологически чуждые работы, как непереносимо вживаться в истинный художественный смысл произведений, если тот не соответствует нынешней моде в истории; какова на дворе история – таков и художественный смысл песни прошлого; Большое время,- как говорит мудрый Бахтин.)

(Высоцкий политически проиграл, а не победил, ибо был против будущего – относительно его времени - хода истории; он победил в другом отношении: из-за того, что он противопоставил себя аж Истории, как Шекспир, Достоевский, Булгаков и мн. др., он будет бессмертен надолго-надолго; иначе до такого накала он бы не дошел; и его б не чтили все: от ницшеанцев-идеалистов-бандюг (подонков) до всех остальных борющихся с чем-то людей).

(Шанс, неимоверно слабый, - из-за бОльшей катастрофы, чем гитлеровская, в какую ввергнут сейчас народ)

(Значит, пробиться к твоему сознанию, что я уже со студенческих времен не коммунист, - невозможно! Естественно. Ты ж можешь слышать только себя.)

Ответ простой.

Я все время веду разговор об идеале. Идеал – особенно труднодостижимый – трудно достижим. Не только по внешним причинам, но и по внутренним.

Я уж не говорю об элементарном (которое ты в полемическом раже не замечаешь). Упор на нематериальное это не фанатически исповедуемое нематериальное.

Если МАЛЫМИ силами можно обеспечить себе защиту авторских прав… МАЛЫМИ… То почему их не обеспечить.

Главное ж, от чего я откажусь, пытаясь обеспечить себе авторское право.

Если я не смогу по-прежнему по многу часов в сутки заниматься нематериальным, я плюну на авторское право. Что я и сделал.

Вот тут я – марксист. Прогресс – аморален. А для меня главное – нематериальное.

Это ты о взрывах ликеро-водочных магазинов, начавшихся с позавчера в Ираке?

В своих интересах ты беспринципно натягиваешь интересы Азы и моей мамы. Они были очень красивыми женщинами. А красивая женщина и мода – близнецы-сестры. Уж свою-то маму я знаю хорошо. И жизнь у моей мамы до смерти папы была очень и очень радостной, а не безрадостной. За ней ухаживали толпы поклонников. Боюсь, что за Азой – тоже. Кто ж пройдет мимо таких красавиц. А это главное, что нужно женщине.

Ты б мог сказать, что это все – достаточно нематериальное.

И мы б вверглись в новый спор. Я б сказал, что это очень близкий родственник материальному……

Я как в воду глядел…

Я ж отвечаю, не читая, что там ты пишешь дальше…

Все так. В отрыве от песни.

Но вся то штука – подчинить себя песне, а не изнасиловать ее.

кто не пошел в партизаны, не стал членом гражданского общества, что выиграет - обязательно выиграет – войну, был, по большому счету, врагом партизану в войну и станет, вероятнее всего, врагом гражданскому обществу в мирное время (из-за чего и ярость Высоцкого, убедившегося, что так оно и случилось)

(Что есть прямое извращение песни и ее контекста: потенциального партизана жесткой силой немцы гнали в материальное: береги свою жизнь. А гонит – по песне – набат сапогов. Набат – это ассоциируется с соборностью, а не платьицами.

Когда ТАК извращают, должна совесть грызть по ночам. Но - не сытого мещанина.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Грешен.

Занозой сидят во мне твои опыты конкретного разбора той или иной песни Высоцкого, сделанные уже после того, как мы, вроде, договорились, больше о нем не разговаривать. И не потому, что последнее слово осталось за тобой. А потому, что это такая трудность – осознавание противочувствий и катарсиса, что дико интересно этим заниматься. Их же бесконечно много, этих элементов, и с каждым – проблема: его осознать.

Ты покаялся, что не были-таки антисоветчиками довоенные советские люди, я должен в свою очередь покаяться. За то, что позволил себе спросить тебя, неужели, мол, не слышишь иронии в песне “Поездка в город”.

Мой интернет-знакомый, Маргулев, твой единомышленник, но гораздо более, чем ты, объективный человек (а что тебе трудновато с объективностью, свидетельствует, с каким трудом тебе далось в свою очередь осознать и извиняться передо мной за ошибку), этот Маргулев имеет фундаментальную претензию к Достоевскому за то, что он сориентировал русский народ на упор на нематериальное (говорю, конечно, своими словами). Сориентировал тогда, упрекает Маргулев, когда идеологический пресс на Россию (в 19 веке) ослаб, и страны Европы стали соревноваться на экономическом поприще. Россия же, даже со своей официальной национальной идеей (самодержавие, православие, народность) продолжала упирать на нематериальное. Ну и коммунисты – тоже.

Так обрати внимание, как этот упор на нематериальное ведет себя по сюжету песни в этом, в ком есть моральная сила, в самом непьющем из всех мужиков. Он вполне принимал молчаливое соглашение с властью самого темного народа: потерпеть, пока идет холодная война, материальное отставание от Запада. Это видно изо всего. И из того, что себе-то он не собирался ничего покупать. Раз. Из того, как гиперболически он перепутал товарные запросы. Два.

(Думаешь, случайно, что я так туго вспоминал синее в клеточку пальто, которое дало тебе такой всплеск жалости к искореженной этим упором на нематериальное твоей маме? – Не случайно. Из-за приятия этого упора мне как-то достаточно до лампочки было, в чем я ходил. Мы – из-за нашего различия по отношению к этому упору – были, как оказывается, обречены разное запоминать, разное ценить, от разного страдать.)

Мой единомышленник, этот, с моральной силой, стесняясь обуявшего родственников вещизма, гиперболически, но резонно – съел все 8 листов списка вещей, “чтоб не достались врагам”.

Но материальный контраст между нами и Западом, открывшийся ему в “Березке” (как назло те магазины так душевно называли; те кто придумал такое название уже тогда душу народную, что с упором на нематериальное, готовы были продать), контраст сломил его. Он даже что-то желтое в тарелке захотел для себя. И из него вырвалось прямое антисоветское высказывание.

(Я не знаю, мне помнится, что я все тексты Высоцкого проверил перед изданием книги. У меня был очень неприятный разговор с Борисом Бурдой из “Что? Где? Когда?” Помнишь такого? Он читал машинопись и поймал меня. Надо было “по дороге в Мневники”, а у меня было “в Немники”. И он очень серчал. Я понимаю теперь, что за то, за что и ты. Но я сделал вывод и все проверил. Так вот теперь, сравнивая с Интернетом, вижу, что еще одна и знаменательная ошибка вкралась. Не “загадкой”, а “догадкой” сражен фронтовик. Это гораздо более по-антисоветски. Тут просматриваются обманщики-коммунисты. Сказали, что мы сражались в горячей, а теперь сражаемся в холодной войне – с капитализмом, плохо обеспечивавшим народ материально, а оказалось, что он хорошо обеспечивает народ материально.)

Это вполне могло быть проглочено властью, и песня в стране звучала. До очень уж крайнего раздражения был доведен персонаж собственной нетертостью, ранением, контузией.

Но было ли это легким щекотанием нервов сидящим в зале и слушающим про себя мещанам: сантехникам, бюрократам, несунам и т.д. и т.п.,- как выразился на днях Быков, главный редактор “Огонька”, про Райкина, Жванецкого, Карцева? (Шел спор, что такое сатира, и Быков резонно говорил, что сатирик ставит на кон свою жизнь, не меньше, и кончает-таки плохо, - тот же Галич, - чего не скажешь об этих эстрадниках.)

У этих эстрадников, как в барокко у Рубенса, веял жизнеутверждающий исторический оптимизм, что не мытьем (как в Нидерландах, победой революции), так катаньем (тихой сапой, экономически) Бельгия освободится от власти феодальной Испании.

Я вспоминаю, как просачивалась (соблазнительная, выражающая вседозволенность и индивидуализм, упор на материальное) западная музыка и танцы. Их искренне пародировали. Но таким образом музыка все же звучала, а танцы являлись глазу!

Мещанская страна, задавленная в своем мещанстве, вела себя как всепроникающая вниз вода.

Что должен был бы сделать боевой антисоветский Высоцкий, раз он больше других позволял себе самовыражаться? – Он должен был бы антисоветским выкриком фронтовика и кончить песню.

А он кончил не так. Этика долга опять возобладала в бывшем солдате над этикой счастья, и тот опять озаботился удовлетворением ненужных (по его себе на уме мнению) потребностей в вещах для родственников.

Я виноват перед тобою, что в песне с горечью иронизирует Высоцкий, а я тебе вспомнил только иронию. (А перед нынешними читателями книги в сайте виноват, что вообще не стал разбирать эту песню.)

Так вот горечь у Высоцкого амбивалентна. Она мыслима не только как горечь от изуродованности мещанства до степени вещизма, но – в конце мыслима – и как горечь от этого неумирающего преобладания над этикой счастья этики долга.

Ты можешь сказать, что и ты так понимаешь. Увы, мол, несчастный менталитет.

А я тебе замечу, что очень уж перебита тут горечь гиперболой смешного абсурда, этим прорывающимся презрением солдата к вещистам.

Галич, отнюдь не в сатирической песне (я прошу тебя, прочти конец книги “Сопряжения”) тоже взял обманутых, преданных властями солдат. Но он, чтоб акцентировать горечь от их эксплуатируемого властями природного русского упора на нематериальное, сделал этих солдат более ущемленными властью, чем доведение их родственников до уродливого вещизма. Там солдаты практически не похоронены.

Это все равно, как ты драматизируешь жалкость маминого счастья по поводу покупки пальто: гады коммунисты! Вы не смоете всей вашей черной кровью изуродование вами моей мамы вещизмом. И чуть не плачешь, что Аза не осуществила мечту о норковой шубе.

Высоцкий не драматизирует. Его горечь – в контексте всех песен – боевая. Есть еще порох в пороховницах упора на нематериальное.

А вот у Галича – обоснованная трагедия. Лишь в мистическом плане, в сверхбудущем, возможно воздаяние упору на нематериальное. Ибо слишком непробиваема Система. А пока мертвые обмануты брежневской охотой, спортом королей, лгунами от коммунизма.

Вот там меня Галич пронял. И я на минуту перешел на его мировоззрение: отвергание для себя в настоящем упора на нематериальное. Там не похоронены герои, пожертвовавшие своими жизнями.

Ты же, накручивая себя воспоминанием с мамой по поводу пальто в связи с песней “Поездка в город”, где (и там и там) никакой трагедии не произошло, ты – не адекватен песне.

Чтоб быть адекватным своим накручиванием, тебе приходится питать себя не реалиями песни, а воспоминаниями об угрозе жизни для грудного сына, не кормленного молоком, которого негде достать при социализме.

По Маргулеву точно так поступал Достоевский, накручивая себя и Россию на упор на нематериальное. Очень материальна, мол, угроза католицизма (желающего мирской власти) миру (и для того написан “Идиот”: лишь Россия-де может противостоять этому). Очень материальна угроза славянам от Турции (и повторены как реально бывшие слезы младенца из “Братьев Карамазовых”, но на этот раз вызванные, мол, турками). Нагнетать, когда реально не из-за чего нагнетать, это удел дурной пропаганды,- пишет Маргулев про Достоевского. А на самом деле нет у России миссии некоего внедрения доброты в мир, пусть и ценою ущерба для себя. Нечего было, понимай, Николаю II вступаться за Сербию в 1914 году, Ельцину за Югославию – в 90-х, патриотам сейчас - злиться на США за вмешательство во внутренние дела России.

Вот так и тебе – нечего.

А как надо?

А надо,- скажу я,- хоть это трудно, принимать – на своей территории, на уровне формальной логики – что если Высоцкий себе позволил прямым текстом, допускающим цитирование, антисоветчину (в предпоследнем куплете) написать, спеть, то это значит (раз ты идеи Выготского не отрицаешь), что Высоцкий НЕ антисоветчик в твоем, тем, что с упором на материальное, духе.

Может, это чуяли и в КГБ и потому все же терпели от него больше, чем от других. Это мне напоминает, как я получил кооперативную квартиру – быстрее, чем реально ожидал. Я ожидал, что меня обойдут очередью и во второй раз, как и в первый. Но нет. Второй раз не обошли. Несмотря на то, что продолжало (как я спустя годы узнал) надо мной висеть задание городского кагэбэшного начальства выжить меня с работы.

А все дело в том, что раз, придя к замдиректору по кадрам с делом по очереди, я наткнулся там на начальника первого отдела, который стал со мной говорить о разных разностях, и я ему, видно, очень понравился. Вот и в Высоцком умные кагэбэшники вполне могли видеть своего Системе, а не чужого Системе ее критика. (Я не разбирался с Любимовым. Может, того тоже потому любил и лично охранял Андропов.)

И еще.

Знаешь, я хотел перед тобой еще каяться. А потом оказалось, что зря. Но поучительно, по-моему, и это.

Я шел, думал про твою опору на текст. Не забыть и не простить… И про твою ярость на коммунистов: но вы не смоете всей вашей черной кровью… И стал петь себе мысленно эту песню. И от нежелания тебе поддаваться мне вспомнились такие слова:

Как тревожный набат прозвучали в ночи тяжело шаги.

Значит надо и нам уходить и прощаться без слов…

А ведь там еще есть и такое:

Будет долго зловещим казаться нам скрип сапогов.

И я подумал, что ты ж просто-напросто в лужу сел с этим не простить, относимым к коммунистам. Это ж, подумал я, удивляясь, что раньше этого не замечал, сапоги полицаев – зловещие. И шаги в начале песни – тоже полицаев. Потому, мол, и без слов уходят. Убегают просто. Некогда говорить слова. И не простить – это не простить полицаев. А вернее (полицаев, наверно, и так поубивали), не простить – это тех, кто был ни вашим, ни нашим. Кто трусил поступить по-граждански.

Но тогда, получалось, я зря нападал на тебя с этим соборным пафосом слова “набат”. В данном случае, получалось, набат шагов полицаев (не очень хороший троп) гнал от, а не звал к.

Следовательно, получалось, надо приходить домой, нарушать обет молчания насчет Высоцкого и просить у тебя извинения, раз и ты извинился за утверждение, что до войны большинство было счастливо и о репрессиях как именно о репрессиях не знало.

Пришел я домой, посмотрел текст песни. А там:

Как призывный набат…

Значит скоро и нам…

Вовсе тут не полицаи. И я был прав с соборными ассоциациями. И не о чем просить прощения.

Но так хотелось. Что я вспомнил, что зря тебе вякнул про иронию к несгибаемому тому, с моральной силой. А просто ирония к вещистски искалеченному социализмом, во-первых, плоско толкала тебя к антисоциализму Высоцкого. А во-вторых, перечитав это место у себя, я обнаружил, что и просто ирония к несгибаемому солдату-НЕантисоветчику тоже элементарно толкает моих читателей к антисоветскости автора песни.

Вот и получилось то письмо.

А раз табу нарушено, тянет на повторное.

Итак, ты говоришь, что “не простить бы” относится к злодеяниям социализма.

А признал, что до войны люди верили в скорое наступление коммунизма, рая земного, вопреки всем злодеяниям райского предвестника.

Так если теперь вернуться к песне, к тому, что я там не обнаружил почудившегося прямого указания на полицаев, теперь – что? Разве можно В ПЕСНЕ обнаружить какие бы то ни было провинности советской власти: до войны, в процессе отступления во время войны и в оккупации – со стороны оставленных энкавэдэшников? Нет этого, как нет и полицаев. Но почему тогда нужно отдавать предпочтение твоему адресату по части “не простить”? Разве не естественнее вспомнить, что фильм – о партизанах. И не простить партизану предстояло трусов, тех, кто уж вероятнее всего в будущем собою не пополнит ряды гражданского общества, как сейчас, в войну, не уходит к партизанам или просто не хочет им помогать. Разве не естественно “не простить” отнести к тем, чья хата с краю?

Вспомнив, как блестяще давеча моя настырность раскачала тебя до открытия двусмысленности слова “совокупность”, я подумал, что, может, нужно еще попробовать эту настырность пустить в ход. Тем более, что ты как-то повышенно эмоционально признал, что я прав, когда исхожу из песни, из песни и еще раз из песни. (И тут же притянул несуществующие по песне вины власти. Парадокс!)

А теперь пойду смотреть, что ты мне понаписал.

Прочел я три твои эмейла. И очень обрадовался. Очень мне интересно это (мне кажется, что у тебя в книге нет той глубины, что есть в этих эмейлах - может, я и неправ... может, просто не способен был понять). Хочу с тобой опять поспорить о Высоцком. И я попытаюсь как можно больше отрешиться от Большого Времени - отрешиться от того факта, что теперь я уже не двойственен - я убежден, что безумная форма собственности советского социализма (средства производства принадлежали НИКОМУ-ПОЛИТБЮРО) была источником трагической гибели этого общества, что ввергло и народ в глубокую трагедию настоящего глубоко мещанства - и не тебе с твоим одиноким призывом к "сознательности" было это спасти. Не везет русскому народу... Но об этом писать больше не буду. Жалко, что ты не ответил на пару моральных вопросов, которые я поставил (несколько неявно, признаюсь), но, по-видимому, это тебе неинтересно.

Хочу вернуться к "Песне о Нашем Времени" и к "Песне о поездке в город". Есть что сказать. Но надо собраться с мыслями. Я по-прежнему настаиваю на правильности моего восприятия "Песни о Земле" и "Штрафных батальонов". Но, главное, мне надо найти и прочитать, что ты написал о "Баньке по-белому".
Я помню, что я ее не разбирал, посчитав достаточным всего предыдущего для чутья в этой баньке того, о чем я писал выше.

Я их не давал и агрессивно настаивал, что это и так достаточно ясно.

Слушай, ты что, думаешь, что мы можем говорить о политике?

По-моему, ты не можешь быть таким же непредвзятым в этой области, как мой знакомый, Маргулев. А я даже с ним опасаюсь о политике говорить.

Я напоминаю, я б и с тобой не начинал и полслова, если б не думал ошибочно, что мы в прошлом были полными единомышленниками.

Ты знаешь, я был критиком Системы, пострадал (несильно), но…

Ну не знаю.

Я б не хотел соглашаться.

И вообще, мне вдруг стрельнуло, что в левизне есть узкий и широкий смысл. Широкий – это заменитель названия одного из полюсов, между которыми качается моя Синусоида идеалов, любовей, этик, счастий и т.д.

Так если говорить об этом смысле, то и тогда б я согласился лишь с той оговоркой, что лично мне та сторона света больше симпатична, чем правая. И не больше.

Впрочем, поймал себя, что вру. Ибо для себя выбрал, что при всем (синусоидальном) качании всего, где-то оно прекращается (как все на свете), кончится история, развитие, будет (если человечество умное) материальный застой во имя самосохранения человечества. И упор на нематериальное и общественное потому вневременно хорош.

Куда идет человечество по очень-очень большому счету, то и хорошо.

Закон сохранения вида.

Я сейчас устраняю ошибки и опечатки в другой книге, не попавшей на сайт - “Вроде дневника”, которую доча мне переслала. 83-й год.

Могу оттуда поцитировать откуда-то взятые цитаты.

Левак-Китай:

“обращенное к трудящимся массам требование отказа от всех “буржуазных” удовольствий и радостей жизни лишь прикрывало перманентные провалы экономической политики и изыскивало средства для планов превращения Китая в “сверхдержаву””.

И якобы нелевак-СССР:

“рост материальной обеспеченности, не подкрепляемый опережающим ростом культурных, духовных потребностей, способствует (особенно после достижения определенного уровня материального достатка) развитию потребительской психологии”.

Так автор, спокойно, но негативно оценивающий таковой СССР, - почти левак. И я – тогдашний - с ним согласен. Быстро движусь к непокою по этому поводу, а Высоцкого считаю далеко меня обогнавшим по непокою.

Я тогда еще не знал, что строй обречен, хотя и каркал на эту тему. И уже боролся по мере сил.

Ошибку, считал, сделали несколько десятков лет назад. Страна была в подавляющем большинстве мещанской. Лозунгом революции было улучшение материального благосостояния большинства. С ним революция победила. И этого – улучшения – достигли в 30-е годы (и объявили социализм построенным). И ошиблись. Платонов об этом написал. Перечитай начало моего Платонова.

Дальше делали сплошные ошибки.

Я не был левак. Но критиковал систему слева. Относительно спокойно. Сначала – издавая стенгазету “Идеи коммунизма – в быт и в будни”. А потом – еще спокойнее: писанием почти в стол интерпретаций. Высоцкий, дравший глотку, казался мне гораздо-гораздо более левым. Аж – до ошибочности: леваком.

А левак, строго говоря, это уже признавший обреченность на смерть и готовый умереть.

Вспомни Троцкого в 18-м году.

Революция – только в России. Это – шок. Без мировой революции – выжить нельзя. В Германии революции нет. Она развернула наступление по всему фронту. И – он объявляет: ни войны, ни мира. И срывает подписание мирного договора.

Лучше погибнуть, но остаться в памяти народов несгибаемыми.

То есть – как Бисмарк, но в применении к себе: попробовали – не вышло. Так надо так погибнуть, чтоб будущим было ясна ошибка: революция должна быть мировой, а не в одной стране.

Не левак Ленин, я где-то читал, готов был эвакуировать сотни тысяч отборных представителей рабочего класса за Урал, если не удастся остановить немцев в Европе (а в Азию они не пойдут сами).

Высоцкий – из-за хрипа – казался мне леваком. В последней, в книге, работе о Высоцком я покаялся в своей ошибке. Левачество ему было уготовано в будущем. Он до него не дожил.

А пока, как я стал потом считать, он невнятно думал типа “авось кривая вывезет”.

Я почему-то не думаю, что у него была осознаваемая политическая программа, какая кривая – авось.

И еще.

Мои вылеты вон с Синусоиды идеалов уготованы для людей, не способных приспособиться к изменяющимся условиям. Неконформисты.

Почему-то я думаю, что Высоцкий был именно таким.

Да почему почему-то. Такой образ автора он создавал своими песнями. Неконформиста.

/ Высоцкий /

Ты правильно написал, браток, что между нами 11 лет разницы возраста.

А я старше Высоцкого всего на 19 дней.

Во всяком случае, родом буржуа из бюргера, bourgeois.

Уже здесь у меня есть возражение против такой трактовки понятия Правый”. Я не считаю, что мещанство является одним из ГЛАВНИХ свойств капитализма.
Если считать верным определение капитализма как строя, преследующего МАКСИМАЛЬНУЮ выгоду, то мещанин, конечно, слабоват для капитализма. Недаром Ницше, идеолог, говорят, империализма, ненавидел мещан.

Это ненависть исповедующего активизм идеала на нижнем вылете вон с Синусоиды идеалов к исповедующему ДОСТИЖИМЫЙ идеал, находящемуся на нижнем перегибе Синусоиды идеалов.

Мне б не хотелось об этом говорить, потому что я категорически не верю твоей способности не впадать тут, как дрозд – в пение, в славословные варианты изображения протестантизма. Есть и другие словосочетания. Почитай об этом (если хватит мочи) в моем файле о Дефо.

О!

И я, впрочем, не знаю.

Но – по Гуковскому – и не нужно читать, что он написал об этом вне художественных текстов и что сказал вне их.

Все – в его художественных текстах и интонациях их исполнения.

Ты можешь найти в его балагурстве между песнями что-то, казалось бы, абсолютно подтверждающее твои крайние правые подозрения относительно его. Но – по Гуковскому – это не будет выражать его лучше, чем его творчество.

Докажи это не голословно и – пафосом своей речи, а осознанием катарсиса от какой-нибудь песни, или романа, но – не роли в фильме (роль в фильме – элемент в соотношении к другим элементам).

Есть теперь такая формула, которая точно описывает, что я тогда хотел. Управляемая демократия. Слова, уничижительно применяемые российскими правыми к путинскому режиму.

А тогда я свое хотение называл желанием наладить элементарную обратную связь в управлении хозяйством, где есть опережающий рост духовных культурных потребностей.

Ты что? Уже передумал, что он – антисоветчик?

Вообще нет никого, кто б для своего идеала (любого!) не умудрялся б самым искренним образом находить самые хорошие слова. И слово “высокое” У ВСЕХ БЕЗ ИСКЛЮЧЕНИЯ – есть.

Если есть общечеловеческие ценности, то одна такая – применять слово “высокое” для своего идеала. Монголы его для своей смерти применяют… Буддисты.

Я много где каялся за применение мною слов “верх”, “выше” в описании своей Синусоиды идеалов. И настаивал на их условности и относительности.

Просто мне поначалу неведомы были идеалы ницшеанские, буддистские, и я в этом неведении построил свою Синусоиду и первые вылеты. Там долго не было вылетов субвниз.

Поздно мне менять терминологию.

Но не попадаться на блезиры я тоже научился.

Отмечал недавно,- имея в виду свою Синусоиду,- как камуфлирует буддизм, дао и т.п. словоприменением - свои настоящие ценности. Обхохочешься. И лишь редко-редко проскальзывает ПРАВДА.

Я б, повторяю, не хотел втягиваться в подобный разбор протестантизма, этого религиозного извода эгоизма.

Вот они! Опять эти пафосные выкрики без какой бы то ни было опоры на текст какой-нибудь песни.

Я не в состоянии так вести разговор

Как ты себе хочешь.

Прочти конец “Сопряжений”.

Нет. У левого лозунг: погибаю, но не сдаюсь. Высоцкий до этого не дожил. Но жил – туда. Потому я не стесняюсь своих давних писаний о нем.

(А бывало и хуже. Я начинал с ненависти к нему, как выразителю чуть не того разряда, к которому ты теперь причисляешь арабских террористов. Но тогда я еще не писал.)

На тот период, когда индивидуалисты объединились в коллектив в борьбе против коллектива коллективистов – почти нет разницы. Ее в микроскоп тогда только можно увидеть. С помощью моей Синусоиды идеалов и осознавания нецитируемости катарсиса.

Да. Она потому и лже-, что декларирует опережающее развитие духовных потребностей, а этого опережения не обеспечивает. Это особенно противно.

Капитализм в этом отношении прямо душка. (Чего никак не может понять Стас Дьяченко. Аж думает, что я – за капитализм.) (Ну я, конечно, имею в виду идеологов, а не политиков, то бишь, дипломатов, или богословов, то бишь, супердипломатов, вроде протестантов. У тебя, кстати, университет – католический, да?)

Когда речь ведешь об упоре – все гораздо проще. Что из двух ты выбираешь?

Твоя беда – в абстрактности мышления. (А для конкретного – у тебя нет материала. Чем и хорошо интерпретаторство, что его материал всегда под рукой.) Вот я на днях слушаю по телевизору Любимова. В Ницце перед спектаклем исчезает из поля зрения Высоцкий. А все билеты в театр проданы именно под него, Высоцкого. И Любимов начинает обход абсолютно всех пивных и находит Высоцкого в беспамятстве в каком-то непотребном углу. Любимов говорит: больной человек.

Если верить ему, то чем руководствовался Высоцкий, еще трезвым удирая из труппы? – Наверно – материальным. Это как ломка. Ему нужно выпить. А нельзя. И он ломается.

Так вопрос: можно ли по такому моменту делать вывод об отсутствии у него в пафосе творчества упора на нематериальное?

Конечно же, нет.

Вспомни Гуковского. Ни в чем себя творец не выражает полнее, чем в своем творчестве.

А вспомни ж, что мне пришлось во всем поверить Любимову. Знал ли он все тонкости, почему и как Высоцкий мог так поступить?

Потому и хорошо такое мое бегство от действительности, как интерпретаторство. – Там все проще.

Здесь ты тоже не сосредоточиваешь внимание на моменте выбора. Человек такой – как поступает чаще в момент выбора. Если чаще он делает упор на нематериальное (типа помочь племяннику, ущемив в чем-то свою семью), то он, грубо говоря, идеалист. Если наоборот – материалист.

Через большинство. В произведении искусства – это очень легко обозреваемое множество. Потому мне приятно туда убегать из жизни. Этим я тоже произвожу акт выбора.

Все очень просто, а не очень сложно, как тебе представляется.

Достаточно быть конкретным – и все.

Есть, правда, два, сколько я знаю, затруднения: теория разумного эгоизма и пуританство. Оба возникли при втором появлении капитализма в Европе и исповедуют этику пользы. Первая и самые нематериальные побуждения объясняет эгоизмом. Второе, сколько я знаю, считает нацеленность на пользу признаком богоизбранности. Замечательная нотка иронии по этому поводу проскользнула в “Приключениях Робинзона”. В бурю капитан понял, что им хана и надо приготовиться к переходу на тот свет, однако ни на секунду при этом не переставал отдавать нужные для материального спасения распоряжения, и команда корабля не утонула. Факт – богоизбранны: действовали, а не молились – и спасены Богом.

Как тут распознать, какой случай более, какой менее ориентирован на нематериальное?

Сами религии распределяются по Синусоиде с вылетами. Приведенные выше французский атеизм и английское реформаторство – на самом низу, у перегиба Синусоиды. Католицизм где-то повыше.

А и сама история каждой религии, уверен, тоже располагает религиозные поступки по Синусоиде. Раз я заметил, что перевод устной Торы в письменное состояние и написание кабаллы в общем совпали с пиками гонений на евреев. Религия переходила на вылет вверх с Синусоиды, где достижимость идеала переходит в сверхбудущее. Но у меня не было времени этим заняться.

Впрочем, я отвлекся.

А на самом деле нужно бы совсем иначе отнестись: понять, в какую систему образов тут Толстой нас включает и с какой целью.

Я не разбирался с Толстым. Не знаю. И так откровенно и говорю.

Очень приблизительно, Толстого в “Войне и мире” интересовал вопрос, как НЕ по-декабристски, без народа, освобождать народ. Похоже, он от этой проблематики женщин решил отодвинуть, что и выполнил в Наташе, замкнув ее материальными интересами. Упор на нематериальное (что соответствует, кстати, моей догматике о существовании романтического реализма, где и пребывал Толстой в тот период) Толстой предоставил мужчинам, главному герою – Пьеру, который и стал (подразумевается) декабристом.

Наташа, как отвергнутая от нерва произведения с его упором на нематериальном (романтический же реализм),- Наташа, конечно же – по принципу Выготского – обеспечена всем тем, что обеспечивает в наивнореалистическом восприятии наивысшими характеристиками, чтоб в нее влюблялись юноши, а старики, как ты, говорили: “bescenno”.

Это, как ты сам когда-то рассказал про наблюдение чье-то, что это ничтожество, Николай Ростов, выписан самыми красивыми красками.

(Помнишь? На даче ты мне это сказал.)

Ни фига себе! Как я вывернул? А? Сам от себя не ожидал минуту до того.

Мне сразу так скучно-скучно… Я не спец. Но я слышал, что есть у Маркса разработка этой категории. В ранних произведениях.

У меня есть проработки Маркса о правах человека где-то в книге “Когда кино было”… Мне так не хочется заниматься теперь этим…

У Днепрова, знаю, есть что-то про тенденцию к увеличению массы подсознательного по мере прихода людей к осознанию необходимости.

Там теряет свою остроту и значение вопрос о свободе.

Я смотрю (и все не могу никак привыкнуть), как в израильтян въелась необходимость обеспечить автомобилистам безнервную езду.

Любая ж домохозяйка тут водит (если муж работает). Чуть не все ж на работу ездят “в другой город”. Ну и что, что есть скоростные дороги, что есть сверхскоростные дороги. (Настрадаешься, если захочешь преодолеть все препятствия и пешком пересечь их в неположенном месте.) Так хочется ж безнервно ездить и по городу. Всем в конце концов приходится кончать поездку поездкой по городу. – Ну так мало того, что даже самый непосещаемый кем бы то ни было перекресток снабжен автоматическим светофором. Мало. У людей – у всех повально – выработан рефлекс ходить только на зеленый свет. Анекдот! В любое время суток! Как бы пусто вокруг ни было! Все (все!!!) просто раздражаются на меня, когда я иду на красный свет. Не могут сдержать своего раздражения. Мне аж неприятно. И – я замечаю – я все чаще совершенно бессознательно стою себе стою и жду, когда загорится зеленый свет. Хоть возле меня на квартал вокруг нет ни одного ни человека, ни автомобиля – жду. И - естественно.

Вот тебе и осознанная необходимость коллективистская, личная несвобода, опустившаяся в подсознание. – Никаких проблем!

Боже, как скучно!

У тебя есть твои годичной давности слова (случайно сохранившиеся у меня): “1. Социализм имеет высокий моральный императив (здесь, мы, по-моему, согласны: это твой факт)”

Этого хватает, чтоб на 11 лет старше тебя Высоцкий, не умеющий меняться с изменяющимися обстоятельствами, думал: “Авось кривая вывезет!!!” - не вдаваясь ни в какие экономические соображения.

Знаешь, я не настолько наивен, чтоб судить о прошлом Любимове (художник все же!) не по его режиссерским решениям (которых я не знаю аб-со-лютно). А люди ж еще – бывает – и меняются. Я видел его на днях по телевизору.

Я физиономист. В том смысле, что слишком часто оказывалось в жизни, что я в человеке ошибался, судя о нем по виду. Тем не менее, я никогда не отказался – в глубине души – продолжать судить о человеке по впечатлению.

Так мне НЕ показалось – на днях – что Любимов – это тот человек, который не менялся. (А такие бывают.) Я чувствовал в нем, как в тебе за этот год (и, как оказалось на днях, не зря)… Ну как сказать? – Я чувствовал, что нельзя теперь совсем уж верить его словам про прошлое.

Я и после всего случившегося в мире себя, например, не считаю политически наивным. Тем более – его.

Ты меня тут понимаешь?

И я хочу перед этим.

Мне кажется, ты искаженно передал мои слова в отношении Бахтина сыну.

Если я правильно понимаю, то Бахтин большим временем называл все будущее время относительно восприятия произведения в какой-то мере являющегося произведением прошлого.

Вот песни Высоцкого СЕЙЧАС подвергаются действию этого самого большого времени. Ты Блейка воспринимал под флагом большого времени, модернизируя Блейка кризисами и революциями, в частности, в науке ХХ века.

И совсем другое дело – восприятие Высоцкого современниками.

Я понимаю, что тебя сбивает с толку.

Тебе не пришлось своими глазами увидеть ту социальную базу, на которую опирался и которую выражал, скажем так, мой Высоцкий.

Мне пришлось ее увидеть. Я был на нескольких одесских туристских слетах и на одном всесоюзном слете КСП. И шокирован был не меньше того, как ты описал свои шоки. Кроме того я был женат на активной и немного заслуженной деятельнице этих движений. Наташа была не на одном всесоюзном слете КСП и какого-то была лауреатом. Если можно ей верить (а почему б и нет), то Галич и вообще антисоветчики были в меньшинстве в те годы, когда у вас, если верить тебе, они были в большинстве.

А кроме выступлений перед прибалтийскими студентами у Высоцкого были выступления по всему СССР, по глубинке, так сказать. И он вполне мог…

А, что там говорить – в сослагательном наклонении.

Никто так не слеп, как тот, кто не хочет видеть.

Если почему-нибудь ты не захочешь, тебе эти мои слова будут нулем.

(Хорошо, что я писать стал только после своих шоков. Я как бы тоже обрел свою социальную базу. Она меня как бы призвала.

Да вот я ее предал, трус. Боялся пойти на самиздат.

Впрочем, вру. Я почуял, что эта социальная база тает не по дням, а по часам, и нечего на нее работать. А работать надо на далекое будущее. Которое, как спустя много лет оказалось, называется цивилизмом.)

Сначала о “Поездке в город”. Цитирую твой эмейл: “И у него вырвалось антисоветское (то есть, анти –“лжесоциалистическое” – правильно? А если действует закон двойного отрицания, то верно ли что анти-лже-социалистическое есть социалистическое?
Нет. Лжесоциализмом социализм называют поборники более хорошего социализма, левые диссиденты. А правые, как мы договорились, потому и правые, что социализм и хорошее считают несовместимыми понятиями, считают, что Систему нужно не улучшать, а заменять на капиталистическую.

Да.

Когда сердце рвется, то ничем не брезгуют. Переходят в околоискусство. Как мы видели в “На смерть поэта” Лермонтова.

И если захлестывают антисоветские эмоции, то так и поступают. Что и делал Галич в своих сатирах.

Подозреваю, что ты сравниваешь не только произведения разных идеологических направленностей, но и разных талантов. Китайцу вероятнее всего – для более глубокого воздействия в левом духе – нужно было кончить фильм какой-нибудь мучительной смертью левачки от врагов, а не кончать трагедию победной нотой.

Окстись!

Я писал, что конец амбивалентен. Я сумел увидеть обе его валентности. Ты – одну.

Или скажем так: я глубоко прочувствовал одну, ты – другую.

В контексте предыдущей – по книге – неантисоветскости всех песен не антисоветской, следовательно, является и эта. Действует выработавшаяся установка.

Элементарно, Ватсон.

Трудность осознавания катарсиса – элементарное дело, а не довод против меня.

Выготский вообще писал, что поэзия воздействует как-то темно.

Будет светло – не будет поэзии, художественности. Некоторые халтурщики даже специально темнят.

А честные делают это подсознательно.

Художник не может выражаться силлогизмами. Он волнуется. У него вдохновение.

Есть такое. Но это не грех в принципе, если не притянут за уши. Как ты драматизируешь покупку мамой пальто в связи с отнюдь не драматичными по последствиям непокупкам, что в песне. У тебя – с драматизмом вокруг пальто - ассоциация притянута, у меня – нет.

Это вполне закономерное ПОДСПОРЬЕ, которым я, например, на каждом шагу пользуюсь в случае с Пушкиным, т.к. там беспрецедентно изучена его биография. Не знаю, как это в случае с Высоцким. Но имею тихое подозрение, что ты чего-нибудь равного писаниям о Пушкине Томашевского или Лотмана о Высоцком не читал.

Угадал?

Угадал хотя бы потому, что ты не читал Томашевского и Лотмана и не знаешь, какой глубины должна быть проработка биографии и привлечение ее в качестве ПОДСОБНОГО материала. НЕ ГЛАВНОГО.

Я и имею его в виду, помня свое – равное твоему – потрясение от лицезрения полуподпольного всесоюзного движения КСП, где большинство было антигаличским.

Я таки был прав, что ты меня переврал сыну насчет большого времени.

Сначала эти заговоры

Между лафитом и клико..?

Выходит, что слишком далеко.

Я уж не стал тебя поправлять. Я этого не писал. Наоборот. Приводил в пример мою маму, вышедшую за папу не по любви. Достичь счастья – это вообще… знаешь! Ого.

Ты не осознаешь,- в своем обычном духе,- сколько ты тут понапривлекал внетекстовых вещей.

Я по причине такого твоего поведения не хотел больше никогда переписываться на интерпретационные темы. И ты, вроде, обещал… А?

Очень ошибаешься.

Перечитай, перечитай песню!

Обрати внимание на грамматику последних двух куплетов.

В них партизан сначала поет о будущем мирном времени, исковерканном войной. Потом – о будущем мирном времени, излечившемся от войны. Разделены эти два периода словами “А когда” и “И когда”. Потом же вступает - “тогда”. Назидание: не выбросить бы из купели – при излечении от негативного войны - вместе с негативным войны позитивное войны. А что ж это за позитивное войны? – Это непрощение равнодушным и т.п.

Очень ошибаешься.

Перечитай песню, перечитай!

Прочитай и дух, и букву.

Наше, военное, время иное, чем мирное, лихое. Но есть и сходство: счастье, как встарь, ищи. Только вот есть существенное отличие от мирного. В военное – теряем л-л-лучших товарищей.

Чего, получается, не было во время мирное.

Единственный штрих общности – тот индивидуализм в скачке за счастьем, из-за которого не замечаешь гибели товарищей.

Репрессий нет и все.

Их можно только притянуть НЕ из текста.

Если ты ставишь на принципиальную позицию свое право опираться на любую из сторон в борьбе, которая происходит вообще всегда и во всем (в данном случае имеется в виду борьба за души довоенных советских людей: согласны ли они с властью, что л-л-лучшие их товарищи это не враги народа, что необоснованных репрессий нет, что л-л-лучшие их товарищи не гибнут в мирное время,- или не согласны они с властью), то нам с тобой больше заниматься интерпретациями незачем.

У нас же тогда неравные условия.

Я себя ограничиваю (например, я привлекаю контекст только если тебе и мне одинаковые шансы дает текст), а ты – нет.

Не в курсе и потому за довод – не принимаю.

Не знаю.

Не понимаю, о чем ты.

Если у тебя есть право называть аргументы не аргументами, то, повторяю и повторяю, нам не надо переписываться насчет интерпретаций, ибо я тебя таким правом не наделял.

Не понимаю.

И я говорю. Давай не будем. Давно, мне кажется, сказал, приведя пример одной польки, профессора языкознания. Это ж душещипательное дело – испытание отношения к испытанию сокровенного мироотношения человека.

Не анализ это, браток. А подкручивание. Потому, может, и противно…

Оставляю без внимания твой срыв.

А по делу, впервые с этой песней, - вот. Я действительно не мог до сих пор объяснить этого “уходить и прощаться без слов”.

Я нашел в Интернете описание фильма и, кажется, теперь могу. В фильме таки полно полицаев и предателей. То и дело кому-то приходится срочно сматывать удочки, уходить и прощаться без слов.

Вот описание фильма:

С приходом оккупантов заведующая аптекой Анна Корзун (Нина Ургант) устанавливает связь с партизанами, и регулярно передает им медикаменты и информацию. Каждый день рискуя своей жизнью и жизнью сыновей, окруженная предателями, готовыми при первой опасности пойти в полицию, эта самоотверженная женщина, ни на секунду не сомневается в правильности выбранного пути. А когда опасность грозит помешать ее делу, она вместе с сыновьями уходит в лес, к партизанам. (http://kinoexpert.ru/index.asp?comm=4&num=392#1)

Если хочешь, закажи этот фильм, посмотри и увидишь, есть ли там что-то о довоенных репрессиях.