Есть упоение в бою…

Бой словесный, но всё-таки.

Если есть амбиция открывателя в произведении художественного смысла, всегда скрытого… И вот ты перед очередным. И хочется писать о нём, ещё не зная, в чём же его художественный смысл… Просто веришь, что войдёшь в обстановку, и Бог опять смилостивится… и – озарит…

А нет – никому не скажешь.

Но всё-таки самолюбие пострадает.

Зато как оно восторжествует, если опять удастся! Уж в который раз…

Словно десантник ладонью кирпич разбивает…

Итак, входим в обстановку.

Это был 1961 год. Провинция. Свирепое, глядя глазами сегодняшнего “я”, мещанство. Я окончил институт, работал, но жили в семье очень бедно. Мать инвалид, отца с войны нету. По одной этой причине я б не мог входить в круг, так сказать, золотой молодёжи города. Это были сыновья выживших в войне офицеров, осевших здесь после демобилизации и обеспечивших детям после войны безбедную жизнь. Это ещё были молодые офицеры гарнизона этого города, здоровью и самому существованию которых в наступившей мирной жизни со стороны их специальности ничего не угрожало. Они назначали каждый день, мол, день рождения друг друга, звали легкомысленных девиц и праздновали, праздновали, праздновали. Подражали героям хемингуэевской “Фиесты”, только те были потерянное поколение после Первой мировой войны, а эти просто бездумно заходились в потребительской гонке. Через одного соученика у меня с этим кругом было шапочное знакомство. Я им завидовал. Ещё и потому, что не только финансово, но и морально был не готов так жить – с одной женщиной, с другой, и так далее. Я был влюблён в восемнадцатилетнюю, похоже, шлюшку и раздираем был противоречиями: и это святое чувство, и я не готов жениться; и я её подозреваю, и – из-за любви – в принципе не смею позволить себе проверить. Ну куда такому к тем.

И вот у тех появляется песня. Про бл… во, понимаю, идеализированное. Вот бы и мне, думалось, такую, и не больше, и не меньше. С квартирой.

А на днях, спустя жизнь, я по радио узнаю, что, оказывается, это песня на слова Кохановского “Бабье лето”, и музыку сочинил его школьный соученик и товарищ – Высоцкий (слушать тут).

Высоцкий же – это серьёзно для меня сегодняшнего. Я его числю левым шестидесятником, то есть возмутившимся на то, что за безобразный социализм построили отцы, и решившего, что надо его лечить срочно. А тут – такая развязная песня.

Но зато ж я знаю, что если песня художественная, так, если в ней поётся про что-то, то это не про то, что слышит ухо. Если она блатная – то это про романтику, которой лишены оказались пацаны в гнилой вещистской послевоенной жизни. Если про войну – то это про отчаяние, что вокруг забыли в вещистской, опять же, мирной жизни, каким высоким пафосом жили в войну. И так далее. Можно чего-то подобного ждать и от развязной песни.

Сам Кохановский, казалось бы, даёт шанс (столичная передовая молодёжь – не чета ни черта не понявшей в песне молодёжи провинциальной):

“Да, мы были молоды, беззаботны и несуетливы. Последнее, видимо, стало причиной того, что эта пора жизни особенно чётко сохранилась в памяти. Нам, только что окончившим вузы, просто некуда было спешить. Дни, недели и месяцы сменялись неторопливо, словно нехотя, а не летели как безумные, забивая, затмевая и вытесняя друг друга. Впрочем, может быть, так видится сегодня, издалека, из второй половины восьмидесятых годов... Взгляды героев Хемингуэя, которым мы зачитывались, исподволь становились нашими взглядами и определяли многое: и ощущение подлинного товарищества, выражавшееся в формуле "Отдай другу последнее, что имеешь, если это другу необходимо"; и отношение к случайным и неслучайным подругам, с подлинно рыцарским благоговением перед женщиной; и темы весьма темпераментных разговоров и споров; а главное - полное равнодушие к материальным благам бытия и тем более к упрочению и умножению того немногого, что у нас было. Не могу сказать, что мы вели жизнь богемы, но какие-то черты её, безусловно, просматривались” (Кохановский http://irrkut.narod.ru/vospominania/struni.htm).

Но и пережимать не позволяет, имея в виду и “Бабье лето” тоже:

Ну, во-первых, потому, что и у Булата Окуджавы, и у Александра Городницкого, и, скажем, у Новеллы Матвеевой всё сразу было всерьёз. У Володи же - всё в шутку, всё на хохме” (Там же).

Так я посмею влезть и поспорить. Высоцкий успел бросить технический вуз, успел окончить театральный. Кохановский сам тут же удивляется, что Высоцкий вдруг стал его духовно очень перегонять. Кохановский пишет, как бы погружаясь в ту атмосферу. А нам, со стороны, известно ж, что это гений – Высоцкий. И гений не актёр, а именно автор-исполнитель песен. И раз так, то акцент нужно ставить на другом абзаце у Кохановского же:

“Почему мы пели такие песни, а не другие? Да потому, что они были тем запретным плодом, который всегда сладок. И ещё - в них не было тех муляжных героев с их занудным бодрячеством и штампованным переживанием, которыми кишмя кишели песни эстрады и эфира и уже одним этим отталкивали от себя” (Там же).

А на самом деле перед нами минус приём. Одна крайность (казёнщина) подразумевается, а другая крайность (оторва) выдаётся на гора. Их столкновение и даёт художественный смысл. Который тоже можно обозначить словами Кохановского же: “отношение к случайным и неслучайным подругам, с подлинно рыцарским благоговением перед женщиной”. Подтверждением могут служить проколы: “я кручу напpопалую / С самой ветpеной из женщин” и “Это омут, ох, это омут”.

Об этом хорошо у… Белинского о Печорине:

“Но этому человеку нечего бояться: в нём есть тайное сознание, что он то, чем самому себе кажется, и что он есть только в настоящую минуту. Да, в этом человеке есть сила духа и могущество воли, которых в вас нет; в самых пороках его проблескивает что-то великое, как молния в чёрных тучах, и он прекрасен, полон поэзии даже в те минуты, когда человеческое чувство восстаёт на него… Ему другое назначение, другой путь, чем вам <…> Даже и теперь он проговаривается и противоречит себе, уничтожая одною страницею все предыдущие: так глубока его натура, так врожденна ему разумность, так силён у него язык истины!” (Собрание сочинений в трёх томах. М., 1948. Т. 1. С. 595).

Слова, правда, Кохановского: и о песне, и в песне. Но он сам вот что написал: “Вскоре "Бабье лето" стало у нас чуть ли не своеобразным гимном. И Володя часто пел его, не давая этого сделать мне, что было своего рода признанием песни с его стороны”. Не пел бы часто, если б не оказалось конгениально ему самому.

Впервые опубликовано по адресу

http://made-in-irkutsk.ru/rubr.php?rubr=addcomment&type=article&parentid=635