Вы, как хотите, а на меня эти слова Александрова производят как бы гипнотическое действие:

"…неживое в модерне живёт активно, а живое мертвеет и застывает. Отсюда проистеакет жуткость стиля, которую не сразу осознаёшь” (http://alexnn.trinitas.pro/files/2011/12/Stil-modern-ar-nuvo-4.pdf).

Я верю. – Смотрите:

Разве не правда, что эти мощные толстые чёрные штрихи углём для фона, какие-то живые? Размашистые. Не скрывающие движения державшей уголь руки. Смело. Вольно. - Фон - живой. А цветок - мёртвый.

Максимальный размах штрихов на моём кинескопе, где фон – 200 мм. А минимальный, где цветок – 5 мм. В сорок раз уменьшенная амплиттуда штрихов – образ смерти. Что-то то же – с чёрнотой фона и еле заметной полутенью на цветке.

И от такого дикого столкновения возникает катарсис. И если его осознать – это будет ницшеанское метафизическое иномирие, антихристианское. Оно вдохновило на такое противоречие в штриховке.

А вот обратный случай – как-то живы такие неживые вещи, как платье, подсвечник, графин, скатерть, полутьма над ними.

Когда Врубель меняет карандаш на акварель, роль живых штрихов принимают затёки краски, где фон.

"Границы затёков в акварели “Белый ирис” вторят контурам цветка так, как будто вокруг него плавится морозное окно зимней теплицы, сквозь которое белоснежный с нежно-голубыми и золотисто-розовыми тенями цветок кажется исчезающим призрачным видением…” (Алленов. Этюды Врубеля (1886 - 1887) // Советское искусствознание ’77-2. М., 1978. С. 192).

Фон живой, а цветок – мёртвый. Потому и оттенки фона тёплые, а цветка – холодные.

Есть, правда, и противоположный случай.

Тут – всё живёт. И роза и фон. – Образ изменчивой неопределённости, то есть – символизма, веры в лучшее для всех сверхбудущее.

Бедный Врубель, какие крайности в себе носил…

Впервые опубликовано по адресу

http://newlit.ru/~hudozhestvenniy_smysl/6220.html