Вот какие были финальные слова Тавиани на обсуждении его и брата фильма “Цезарь должен умереть!” (там зэки в итальянской тюрьме ставят трагедию Шекспира), - финальные слова Паоло Тавиани на “Закрытом показе” Александра Гордона, пригласившего на сторону, ругающую фильм, таких авторитетов: театрального режиссёра Константина Богомолова, члена экспертного совета гильдии киноведов и кинокритиков Давида Шнейдерова, литературоведа Льва Аннинского,

“Мы не имели намерения воспроизвести проблемы тюрьмы бесконечные. Проблемы освобождения, там, исправления… Очень много документальных фильмов существует. Вот. Кто-то сказал, что это есть документальный фильм. Это фильм не документальный. И я слышал, об этом фильме с этой стороны, от некоторых представителей этой стороны, как будто они говорили о другом фильме. Я могу сказать одну вещь несколько с юмором, возможно претенциозно… Я вспомнил, когда Бунюэль на фестивале в Венеции представил “Дневную красавицу”. И он сидел, был на сцене, вокруг него были в зале критики, и один из них сказал: “Послушайте, почему вот в самом начале там в вагоне персонажи находятся, в конце никого нет? Пустое…” И он немного был глуховат. “Что вы сказали? - сказал. – Как пустой? Я удивился. Я этого фильма не ставил!” (http://video.yandex.ru/#!/search?text=%D0%B7%D0%B0%D0%BA%D1%80%D1%8B%D1%82%D1%8B%D0%B9%20%D0%BF%D0%BE%D0%BA%D0%B0%D0%B7%20%D1%86%D0%B5%D0%B7%D0%B0%D1%80%D1%8C%20%D0%B4%D0%BE%D0%BB%D0%B6%D0%B5%D0%BD%20%D1%83%D0%BC%D0%B5%D1%80%D0%B5%D1%82%D1%8C%20%D1%81%D0%BC%D0%BE%D1%82%D1%80%D0%B5%D1%82%D1%8C%20%D0%BE%D0%BD%D0%BB%D0%B0%D0%B9%D0%BD&where=all&filmId=qhY_FbOYPX0)

Вот так с треском провалилось обсуждение гордоновское, поскольку он присоединялся к критиканам.

Директор Итальянского института в Москве Адриано дель Асто чуть до Тавиани добавил (на русском языке! А я оставлю моему читателю только квинтэссенцию, по-моему):

“Есть преступники, настоящие убийцы. Не карапузы. Они играют трагедию Шекспира. Ну, какую трагедию они играют? Они играют трагедию о свободе. То есть это – уже вызов. Преступники в тюрьме и свобода”.

То есть: есть противоречие – есть художественность.

Я, смотря фильм, противоречие чувствовал (думаю я теперь, а не во время смотрения), и меня это если не потрясало, то впечатляло.

А критиканов, именитых (!) – нет!

Андрей Максимов объяснил почему: они смотрели не наивно. Они смотрели, тут же думая о чём-то своём, и… оно с виденным не стыковалось. А так смотреть нельзя. Я же, - подозреваю, что из-за наличия противоречий, - опешиваю от них, противоречий, и… становлюсь рабом автора. Он может сделать со мной что захочет.

В принципе такой же (или даже больший) итог может быть и от произведения, заражающего (непротиворечивого). И заразить можно не только образом, а и сухой логикой. То есть и проповедь может возбудить, и речь оратора, и публицистика, и живой пример, что и вовсе не искусство всё.

Но если почему-нибудь важно после всего пережитого определить, что ж это было: неискусство, прикладное искусство (усиливающее заранее известное чувство) или то искусство, которое имеет дело с подсознательным (и в тесном смысле слова только оно и называется Искусством с большой буквы), - если почему-нибудь нужно понять, что это было, то нужен или вкус или простое знание, что художественность – это противоречивость.

Авторитеты-критиканы, увы, не имели ни того, ни другого. (И Аннинский! Что значит старость…)

Андрей Максимов, это почему-то о них зная, в самом начале хлёстко выразился:

Аннинский, между прочим, сказал непостижимое про противоречие: “Шекспир же объяснил, что разобраться в принципе невозможно. От Шекспира исходит, что быть или не быть – один шут”. – Какой-то пофигист-постмодернист, мол, Шекспир…

С “Юлия Цезаря” у представителя эпохи гармонии высокого и низкого, эпохи Возрождения, - у Шекспира действительно начался перелом в творчестве. Он написан в 1599-м (“Гамлет” – через год). На Англию надвигался какой-то непостижимый ужас (потом его назвали капитализмом). Аникст это определил в осознаваемом Шекспиром и его современниками виде как “себялюбие, господство личного интереса” (http://lib.ru/SHAKESPEARE/shks_july.txt). Те побеждают “высокую нравственную добродетель”. Но. Раз герой, Брут, олицетворяющий эту высоту, гибнет, то, согласно правилу трагедии, его идеал остаётся жить в зрителях. Когда он осуществится, по Шекспиру? – Это вопрос: скоро, в историческом или в сверхисторическом будущем. Но в любом случае – осуществится, и не прав Аннинский, что никогда. Можно склоняться, ориентируясь на временную близость к “Юлию Цезарю” создания “Гамлета”, что идеал этот свершится в сверхбудущем. Это – сверхисторический оптимизм Шекспира. То, что и составляло главное в том подсознательном, что вдохновляло его трагедию сочинить и ставить, и что было главное в том подсознательном, что рождалось в душах его зрителей-современников и всех последующих зрителей – в веках.

И вот этому-то главному (тоже, наверно, подсознательно) решили возразить братья Тавиани.

Они дали играть шекспировскую трагедию самым принципиальным врагам Брута, насильникам-убийцам детей, - людям, наплевавшим на “высокую нравственную добродетель”, - тем, для кого “себялюбие, господство личного интереса” есть бог, для которого жизни не жалко. Ведь знать, что будешь осуждён пожизненно, и, тем не менее, сделать то, что сделал, это всё равно, что покончить с собой, если не ещё круче. Ведь если привык ни в чём себе не отказывать, и не отказать, зная, что потом долгие годы будешь жить в несвободе… Сам капитализм, тайное знамя которого – вседозволенность в низком, прячет таких смелых в тюрьму. И вот по фильму такие – невероятно возвысились на время. Сами. По собственной воле. Переродились на час. – Значит, можно-таки – переродиться! – Так, может, и сверхбудущего не надо, чтоб это произошло со всем человечеством?!.

Это важно – чтоб раньше, чем сверхбудущее. Потому что сверхубудущего у человечества нет. Оно слишком близко подошло к своей гибели. Вспомнить хоть оружие массового уничтожения или глобальную экологическую катастрофу от исповедования – во имя себялюбия и личного интереса – неограниченности прогресса, справящегося-де с перепроизводством и перепотреблением.

Это ближе-чем-сверхбудущее братьями Тавиани не осознаётся вполне. Паоло и дель Асто, вон, только осознают, что на уровне Шекспира “речь” идёт, на уровне Искусства. Тогда как многие россияне, хоть и претендующие на глубину постижения, ею не обладают.

Ужас. Итальянцы, и так утёрли нос россиянам, пусть и некоторым. Да и немцы… Высшую награду дали этому фильму на Берлинском кинофестивале.

Может, мир таки движется к тому, чтоб договориться всем со всеми, а не всем погибнуть. Я надеялся на традиционалистский менталитет россиян (он не срабатывает, вижу). Американцы и англичане, - сказал Паоло, - говорили, что не читали титры, а слушали мелодию неаполитанского жаргона. И те оказались чутки к чему-то традиционному. А Аннинский, наоборот, жаловался, что вот если б заросшие бандитские морды были русскими, а не итальянскими, он бы, может, что-то по ним разобрал. Я надеялся на россиян… Но ладно. Какая разница, если договориться нужно всем. Отказываться от капитализма нужно всем. Иначе – конец всем.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/157.html#157