Начинает выкристаллизовываться у меня новый жанр искусствоведческого разбора – объяснять самому себе, почему мне стыдно за себя при просмотре произведения.

В этот раз стыдно было заставлять себя смотреть минисериал “Любка” (2009). Стыдно было потому, что сценарий для него по своей повести 1987 года написала, в том числе, и Рубина. Я смотрел, мне не смотрелось, фильм тяжёлый, так сделано, что всё время ждёшь какой-то беды (похуже, чем смерть матери Ирины Михайловны, которая прошла как что-то должное и обычное в такой жизни), и на сцене зачитывания на общем собрании сообщения о врачах-вредителях я сдался и смотреть перестал.

И стал думать, почему.

Ясно, что я от Рубиной ждал тенденциозности и таки видел её в кино: воспринимаемый как нищий – быт послевоенного плебса, воспринимаемую как убогую – провинцию страны, как устрашающий – пейзаж с металлургическим предприятием на заднем плане, как привычно халатное – отношение рядового врача к труду своему. А тенденциозность я не ахти как люблю. Причём, - подумал я дальше, - писатель Рубина – современный (сейчас справился в Википедии – с 77-го приобрела известность), на слуху теперь, то есть, принята истэблишментом России реставрированного капитализма, значит, тенденциозность будет антисоветская. Что и мелькало походя в тех крохах, что я раньше у неё читал. А я устал от антисоветской тенденциозности. Надоела эта однообразная вот уж сколько лет отовсюду звучащая песня. Я аж ударился в противоположную крайность: назвал для себя вообще все тенденциозные произведения произведениями прикладного искусства, или “в лоб”, или почти “в лоб” выражают, мол, заранее знаемое, и стал исступлённо противопоставлять им произведения, выражающие подсознательное. То есть не “в лоб”. И вдруг мне подумалось, что я могу оправдать свою предвзятость к фильму подсознательным ощущением фальши. Режиссёра. Тот же взял повесть за основу. То есть это – экранизация. А экранизация ж всегда хуже литературного источника. И понятно почему. Потому что, если и выражалось что подсознательное литератором, то киношник-то его понял (если можно применять это слово) до создания своего кино. И он станет, вероятнее всего, иллюстрировать уже знаемое. И стараться замаскировать, что уже знает. То есть – фальшивить. – Вот её-то, фальшь, я учуял, - подумалось. А сама Рубина, может, что-то подсознательное таки и выражала. Помнится, я надыбал у неё не вполне осознаваемое ею мининицшеанство в тех крошках, что я читал (см. тут)…

И тут меня озарило. Ведь и в кино “Любка”, пусть и наполовину только посмотренное, Любка – бывшая преступница, бывший главарь банды. Так я ж могу уже знакомое мининицшеанство (проверка!) обнаружить у Рубиной и тут!

И я стал читать повесть.

И, по ходу чтения, – коллекционировать черты исключительности сверхчеловека, обязательные для ницшеанства, в том числе и мини:

Домработница-командир.

“…был пересыпан отборнейшим, великолепным, многоступенчатым матом, открывающим такой простор воображению Кондаковой [соседке Ирины Михайловны по коммунальной квартире], что дух захватывало. Ирина Михайловна даже не подозревала, что можно составлять такие сложные художественные конструкции из столь примитивных элементов”.

И в пику этому блеску – быдло, больные Ирины Михайловны, еврейки. Дело в том, что вчера объявлено было о деле врачей-вредителей. И сегодня палата не хочет лечиться у неё, фигурально выражаясь, спасшей на днях того, другого… Масса этого быдла. Тех, кого стали называть в перестройку и после совками. Глас народа-де-раба. Большинства. – Ни один, на её вопрос, не согласился у неё лечиться дальше. А потом и коллективное письмо написали.

Аура (из-за ассоциации), что весь народ такой, – из-за рабочих, кричавших не “Ира!”, как в отчаянии бегущей из санчасти докторше сперва показалось, а “Вира!”: весь народ – антисемиты!

Исключение (Любка) – догадываешься – лишь подчёркивает правило.

И честный, вроде, главврач попросил её уволиться по собственному желанию. Тоже раб. Совок. И не ахти что за человек соседка вмиг сделалась антисемиткой.

И сама ж Ирина Михайловна до сих пор рисовалась забитым изгоем.

Но. Запредельная, мол, мука, - понимаешь мечту автора, - может и из изгоя сделать героя. Исключительного.

Я стал думать, что не зря раньше вывел, что за мироотношение у Рубиной. Маленький человечек не может, да, стать над толпой, но хотя бы мечтать-то он может? В тайне от себя… И это недоосознание питает и питает, подумалось, Рубину. И у меня есть шанс её всё же похвалить за особо понимаемую художественность, ту единственную, что способна подсознательное выражать.

Правда, пока передо мною только позитив к сверхчеловеку и негатив (со сверхчеловеческой точки зрения) к массе недочеловеков. А это не есть ценностное противоречие, которое одно только и способно выражать подсознательное. И без которого вещь для чтения превращается в чтиво. – Но надо дочитать до конца, благо, повесть довольно короткая.

Одно, безусловно, плохо. Сюжетное время-то – перед смертью Сталина. То есть есть опасность, что будет пошлый хэппи-энд. Он погубит то ницшеанство, что тайно бродит в душе Рубиной. И получится не рыба, не мясо – чтиво.

А пока – шикарное в-лоб-ницшеанское видение:

Предвестие трагедии?.. Вот бы да…

М! Как я люблю эти, пусть и почти “в лоб”, прорывы в ницшеанскую метафизику…

Я ж даже оправдал для себя, обычно бескомпромиссного, их появление в ницшеанских произведениях. Мол, изредка – не портит любезную моему вкусу нецитируемость выраженного подсознательного. Ведь, - адвокатствовал я, - ницшеанство всё же редкий идеал. А пишут, пусть и ницшеанцы-писатели, не только для сверхчеловеков. Вот и создают образы вечности, вневременности, апричинности и тому подобного надмирного, что над Добром и Злом. Образность легче воспринять.

Чаще после войны эти произведения называли экзистенциалистскими…

Ай да Рубина! Надо же: меццо-сопрано непрерывно метафизически звучит над живущим себе реальным миром…

И – снижение:

Сорвалась. И Любка, и Рубина. Последняя – психологическое объяснение метафизического меццо-сопрано. Ирина ж Михайловна интеллигентка, из Ташкента. Ходила там в оперу. Вот ассоциация платья с блестками, театрального, и привела её подсознание к оперному голосу… - Не тянет автор на ницшеанство?

И – хэппи-энд. И в Ташкент из глуши вернулась Ирина Михайловна. И карьера удалась. И отец Сонечки объявился и путёвку на Чёрное море достал. И Любка замуж вышла за какого-то Валентина (осела).

И надо всем этим реет что-то смущающее душу…

Мелочь жизни… С надмирной высоты… Сверхценная за то, что миг – невозвратим. И Любку, прежнюю, не найдёшь и никогда больше не увидишь. Как и жизнь нельзя повторить. Побузили когда-то…

Мининицшеанство.

К сожалению, есть определённая выгода в том, чтоб кусать теперь Россию. За прошлое. За настоящее. Крупно. Мелко. Как угодно и за что угодно. Чтоб россиян раздражить. Они расколоты. При возрастающем градусе раздражения всех на всех есть шанс, что страна расколется. И тогда можно будет её окончательно подчинить. Что невозможно при единстве народа в себе самом и со властью. Пусть и достаточно дурной.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/182.html#182