Мне легко писать о себе в связи с каким-нибудь кино. Во-первых, теоретически, во-вторых, практически. Вслед за некоторыми я считаю, что произведение искусства существует только в головах автора и его восприемников и больше нигде. Вот стоит, скажем, кинокассета на полке в хранилище фильмов – всё: кино не существует. Почему? Потому что у произведения есть идеальная часть, кроме материальной, причём неосознаваемая, причём касающаяся сокровенного. – Мне возразят, что это относится не только к кино, не только к искусству (неприкладному, я о нём почти всегда по умолчанию говорю). Все человеческие проявления имеют идеальную составляющую. Просто то, что я прожил, сказалось на такой неосознаваемой вещи, как менталитет: я его своей жизнью поддержал или, наоборот, перешёл в менталитет другой. (Менталитет, из-за отчасти неосознаваемости его, не улавливается простыми социологическими опросами. А существует в общем неизменным веками и тысячелетиями. И это – сокровенное. Пример одного учёного: английский солдат, вернувшийся из Афганистана, станет хвастаться, что он не охотился на местных жителей. А русский похвастается, что он раз спас одного афганского ребёнка от смерти. Оба гордятся своим менталитетом. Один – менталитетом человека цивилизованного, а на самом деле – человека высшей расы по самоощущению. Другой – менталитетом человека культурного, а на самом деле человека, считающего других тоже людьми.) Касание сокровенного искусством – условно (оно непосредственно и непринуждённо), а касание сокровенного жизнью не условно (непосредственно и принудительно). В искусстве – испытываешь себя, а в жизни – живёшь. И как-то так повелось у человечества, что людям нужно испытание подсознательного сокровенного. Как будто есть такой специфический орган чувства, как вкус, например, и ему надо давать пищу.

А слово вкус имеет и смысл, относящийся к искусству.

Так вот его можно обманывать. Обман – дело сознания. А хороший вкус должен обман распознать. Вот я и тренирую своих читателей на рост вкуса. Иными словами и по отношению к неискусству – тренирую на распознание отсутствие в нём следов подсознательного идеала при замене их сознательным идеалом. (Я повторю, что всё время имею в виду неприкладное искусство; даже идеологическое я стал теперь именовать прикладным, т.к. оно приложено к идее; и только неприкладное ни к чему не приложено из-за подсознательности идеала; то, что в акте последействия искусства нас всё-таки озаряет, что хотел “сказать” автор, только кажется, что превращает неприкладное в прикладное; вкус такую кажимость разоблачает.)

Это было – о теоретическом обосновании лёгкости для меня говорить о себе в связи с кино. – Практическое обоснование такое: говоря о себе, я даю своему подсознанию время довести себя до состояния озарения: когда словами можно сказать другим, что хотел “сказать” автор.

Итак, о себе.

Я много лет прожил и очень мало что испытал. Самоограничивал себя. Так воспитан.

И раз оказался в положении человековеда.

Дело было сперва в кафе, а потом на улице. Приятель меня всё провожал и никак не мог со мною расстаться.

(Из-за бедности само пребывание в кафе было для меня исключительностью.)

Жизнь я изучал, в частности, по “Евгению Онегину”. (Дёшево и не опасно.) И я произвёл на своего приятеля большое впечатление, продекламировав ему что-то такое: он был любим, по крайней мере, так думал он, и был счастлив; стократ блажен, кто предан неге, как пьяный путник на ночлеге, или нежней, чем мотылёк, в весенний впившийся цветок; но жалок тот, кто всё предвидит, чья не кружится голова, кто все движенья, все слова в их переводе ненавидит, чьё сердце разум остудил и забываться запретил. – Парня грызло, любит ли его та пассия, которая ему отдаётся. Он хотел с моей отдалённой помощью доискаться до истины, и не отпускал меня домой. И откровенничал.

Он себя считал представителем золотой молодёжи. И признаком её считал утончённость переживаний, которая обеспечивается Предельным Опытом. Уверен, что тогда и там (50 лет назад в советской провинции) не было ни наркомании, ни гомофилии. Он имел в виду, наверно, сексуальные позы.

И вдруг духовным эфиром ему от меня повеяло. Какая-то разница между любит и не любит, когда отдаётся… Его исключительность заколебалась.

Но меня впечатлило, что она у него была – такая, какая была.

И это имеет отношение к фильму Разыкова “Турецкое седло” (2017).

Вот скажите, что можно вывести из такого диалога?

Хорошо, я, посмотрев фильм, прочитал где-то, что чёрно-белая съёмка означает придумки лысого, бывшего кагэбэшника или что-то вроде.

Никак при просто смотрении кино этих чёрно-белых вкраплений не заметишь.

Имеется, мол, в виду, что он, уйдя на пенсию, заболел от скуки жизни, лишённой власти над людьми. Болезнь называется пустое турецкое седло. Только, если прочесть о ней, это нечто опухолевое в мозгу. А в фильме – это психическое. Не смог человек приспособиться к новой жизни.

И эта новая показана очень красиво. Даже те же порносъёмки.

Только я вот теперь, обдумывая, сомневаюсь, что кагэбэшник, устраивая тайные съёмки обрабатываемых людей лейтенантами-проститутками (одна моя родственница недавно призналась, что так служила родине) настолько в курсе деталей коммерческой порносъёмки, что они, детали, попали, вот, в фильм в виде, мол, больного воображения бывшего кагэбэшника.

Я мало имел дело с КГБ. Хоть велено было меня уволить из режимного предприятия, так как на меня мужу, большому чину в КГБ, донесла жена, моя сослуживица. Я был за самоуправление, а государство – за усиление централизации управления. Узнал через товарища, которому признался, страдая, мой начальник, получивший указание, мой соученик. Так от самой той жены я знал, что её муж ходил на эстрадные концерты с проверкой, придерживаются ли выступающие той заявки, которую представляли администрации. И что вмешивался в выступления прямо на концерте при нарушении заявленной программы. Путин (кстати, на него сделан похожим лысый в фильме) рассказывал в прямом эфире, как он с сослуживцем повели своих жён (по их просьбе) в стриптиз-клуб в Германии, как они пошли в какой-то коридор, куда двери гримёрок выходят, и как жена товарища упала в обморок, когда из одной из дверей вышел абсолютно голый мужчина.

Но так вот информированный я… не верю, что лысый из фильма был способен по служебному опыту вообразить спинку кровати в виде трёхметрового фиолетового сердечка.

Однако это не прокол режиссёра.

Вернее, прокол.

Он-то знает об этой особенности людской, упомянутой выше, о желании испытать своё сокровенное, и что переживание общения по этому поводу подсознаний автора и восприемников так ценится, что творцы, такое общение обеспечившие, не забываются в веках и тысячелетиях. Гомер, например. Пусть и почти никто его теперь не читал. Верят знающим. (Информационная война в этой области не так сильна, и можно поверить авторитетам.)

Так вот, зная эту особенность, режиссёр приложил силы и достиг какой-то недопонятности зрителю предъявляемого… То, что выше я подчеркнул, я-то видел и при первом просмотре. Но до сознания оно ж не дошло. Зато дошло ЧТО-ТО, словами невыразимое.

А только так и считают люди со вкусом, что им не ерунду показывают, а сто`ящий фильм.

Но это ЧТО-ТО оказывается не следом авторского подсознательного идеала гедонизма. Это свидетельство наличия сознательного окна Овертона.

"…при масштабном и бесконтрольном со стороны общества использовании СМИ можно любую идею из немыслимой сделать не просто принятой в обществе, а единственной нормой… за пару десятилетий [в Западной Европе] педерастия и лесбиянство стали абсолютной нормой”.

Процитированные эпизоды – это внедрение мысли, что порнография – нормальное общественное явление, которого можно не стесняться на публике.

То есть перед нами не произведение неприкладного искусства, а вполне себе прикладного, приложенного к пропаганде вседозволенности. Как порнография приложена к потребности полового возбуждения. Как колыбельная песня – к желанию усыпить, как любовная – к усилению любовного чувства.

Другое окно Овертона в этом фильме – норма, мол, считать кагэбэшников людьми второго сорта, вообще-то не имеющими души, которых, живущих сейчас на пенсии, можно пожалеть за их недочеловечность.

Мне говорила дочка одного кагэбэшника по секрету, что эти кадры становятся от своей работы едва ли не больными: люди им предстают обычно со своей плохой стороны. Вот и этот лысый… Он прослушал, что в разговоре парня с девушкой промелькнули слова "в искусстве” (что вообще-то безобразие и на кагэбэшника не похоже, но режиссёру это и не надо). Он прослушал. А мог бы подумать и хорошее: что Антон дома снимает любительский фильм. (Я лично знал такого, с претензиями человек, и считал современное профессиональное кино пришедшим в упадок.) Но зачем режиссёру такой вострый кагэбэшник, не пропускающий ни слова. Ему подавай обычного человека, который, имея зуб на что-то (на западный образ жизни), скорее поймёт то плохим, чем хорошим.

А то – хорошее ж (если по-западному): красивые порносъёмки... с оригинальностью – девственника снимают, уникума.