Уважаемые читатели!

Я люблю вводить в курс дела, вводя в курс о себе…

Вот про музыкальное произведение, говорят, что восприятие его при каждом прослушивании другое. Ну, пусть в деталях другое. – Понятно, что человек, взявшийся акцентировать один и тот же художественный смысл “Евгения Онегина” на фоне таких “говорят” выглядит человеком грубым. Признаю. Но не согласитесь ли вы, что многим вообще неведомо, что то, что мы прочли в “Евгении Онегине” не было задачей Пушкина. В его сознании вообще не было задачи. Он писал, словно искал, не зная что. – И вот такой грубый-прегрубый я говорю, что Пушкин в “Евгении Онегине” сделал открытие: жизнь не поддаётся благим намерениям, что очень и очень печально, но не смертельно, и что уже хорошо. – Я написал несколько статей на эту тему. Ищите и найдёте их в интернете. – Я пока хочу настоять, что такая моя грубость (да ещё и касательно такого возвышенного предмета) имеет ценность для тоже грубых людей, которым плохо преподавали литературу в школе, и которые потому не догадываются, что, если вы что в произведении прочли, то сочинено это не для того, чтоб вы поняли из значения прочтённых слов.

Пушкин до сочинения “Евгения Онегина” был продекабрист (хоть его в тайное общество не позвали). А время было – краха в Европе одной за другой дворянских безнародных революций. Это отрезвило его. И он стал врагом ещё опьянённых. Их принято считать в литературном плане романтиками. Тогда как точнее было б – представителями гражданского романтизма (коллективистами, революционерами). Просто романтиками (индивидуалистами) эти представители становились от разочарования в действительности. Эти убегали от мерзкого внешнего мира в прекрасный свой внутренний мир. А некоторые – совсем радикальные – вообще в иномирие, в метафизическое, в принципиально недостижимое. “Над Добром и Злом”, - так это стали называть. Но гораздо позже, чем был написан “Евгений Онегин”. И называли так – ницшеанцев.

А я считаю (и это многократно доказано; но это не общепринято), что типы идеалов (ницшеанского, просто романтического, гражданско-романтического и т.д. – их немного, типов) повторяются в веках. И потому ницшеанством можно называть идеал, возникавший до рождения самого Ницше (он родился в 1844 году, через 21 год после начала писания Пушкиным “Евгения Онегина”). И сменяют идеалы друг друга в психологическом порядке разочарования в чём-то и очарования чем-то противоположным.

Пушкин подошёл “Евгением Онегиным” к реализму, отвергающему опьянённых. И среди опьянённых (удравших от действительности в себя или в иномирие) в романе были романтик (Ленский) и ницшеанцы (Онегин и Татьяна).

Вы понимаете, читатель, что, написав так, я иду наперекор многим устоявшимся традициям. Потому и нужно вас вводить в курс о себе.

И я, конечно, даю возможность себя неистово критиковать, раз ТАК многим противоречу. Например, не в иномирие, мол, убежал Онегин, а в путешествие, а Татьяна, тоже не в иномирие, а в остранённое супружество.

Иномирие Татьяны особенно трудно оспаривать. Хотя можно – она впала в душевную смерть. Иномирие Онегина – легче. По Гуковскому (тот рассчитал хронологию всего в романе) получалось, что Онегин должен был пойти на самоубийство путём примыкания к восстанию декабристов на Сенатской площади. Как, кстати, и сам Пушкин в жизни (в искусстве он был другой) поступил – нарывался на дуэли, нарывался, чтоб погибнуть, и нарвался. Впрочем, и само по себе вдруг-обрывание романа глубоко соответствует расчётам Гуковского и моей догадке, что Онегин – ницшеанец, сверхчеловек.

За меня, наконец, сам эпиграф к роману:

За ницшеанство Татьяны ярче всего говорит её сон. Точно по Ницше: "Счастье мужчины зовется “Я хочу”. Счастье женщины: “Он хочет””.

Вы только представьте: вдруг, незнакомый, разбойник, на морозе и на шаткой скамье…

Пушкин не в жизни, в искусстве, был другой, разный (он дюжину раз менял свой идеал, и лишь мельком становился ницшеанцем).

Когда он становился реалистом, в “Евгении Онегине”, он своих исторических, так сказать, предшественников, а теперь антагонистов, осмеял и убил.

Спасибо Минкину, он заметил (для меня это открытие), как жестоко он осмеял Татьяну.

Неужели насмешка?” (http://5165news.com/nota-bene/%D0%B0%D0%BB%D0%B5%D0%BA%D1%81%D0%B0%D0%BD%D0%B4%D1%80-%D0%BC%D0%B8%D0%BD%D0%BA%D0%B8%D0%BD-%D0%BD%D0%B5%D0%BC%D0%BE%D0%B9-%D0%BE%D0%BD%D0%B5%D0%B3%D0%B8%D0%BD/).

Минкин себе не позволяет поверить самому себе! – Я поражаюсь, насколько – даже больше чем через 100 лет после смерти Ницше – насколько трудно идеал его пробивается в сознание…

Я сам, читая Минкина, подумал, что я попался: не смогу это объяснить с точки зрения идейного замысла романа.

Смог.

Счастлив.

Но самое счастливое… Сама эта трудность осознавания, возможно, и у самого Пушкина – трудность, намекает, что мы имеем дело с общением подсознания автора с подсознаниями его восприемников.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/617.html#617