Пушкин. Джон Теннер,
Демократия в Америке Токвиля и А. Эткинд

Токвиль - автор первой (из двух) книги “Демократия в Америке” (1835-го года издания), прочитанной Пушкиным во втором, видно, ее издании 1836-го года в том же 1836 году. Токвиль в восторге от демократии в Америке: <<...книга Токвиля прославляет демократию в Америке, указывает на нее как на путь для Франции и мира>> [5, 40]. Пушкин же, по Эткинду, Токвиля совершенно не понял: <<Опираясь на негативные интонации многих рассуждений Токвиля, Пушкин представляет его страстным обвинителем буржуазии>> [5, 40]. <<Столь искаженное чтение Токвиля - возможно, самая крупная из критических ошибок Пушкина>> [5, 40],- акцентирует Эткинд. И объясняет ее влиянием пушкинского идеала.

Так начать с того, что совсем не доказано,- если судить по источнику, на который Эткинд ссылается (по Алексееву),- что именно Токвиля показал Пушкин страстным обвинителем Соединенных Штатов. Читал Пушкин и бесспорных обличителей [1, 547].

Но преимущественно тот ее все же хвалит. И мыслимо, что Пушкин, в “Джоне Теннере”, упоминая где-то в середине этой вещи Токвиля и его книгу по пустяковому поводу, по большому счету реагировал своей филиппикой против США - в начале того же “Джона Теннера” - в числе прочих и на “Демократию в Америке” Токвиля. Причем я, считая - в отличие от некоторых - “Джона Теннера” публицистическим произведением, не склонен думать, что в нем Пушкин выражал себя не непосредственно. Его отрицательное отношение к США есть именно отрицательное, а не повод для одного из пары читательских противочувствий, рождающих третье, катарсис, как то бывает в произведениях художественных:

<<С изумлением увидели демократию в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нестерпимом тиранстве. Все благородное, бескорыстное, все возвышающее душу человеческую - подавленное неумолимым эгоизмом и страстию к довольству [...]; такова картина Американских штатов, недавно выставленная перед нами>> [5, 39],- цитирует ошибающегося, мол, Пушкина Эткинд и по-своему прав.

И я отдаю должное психологической тонкости Эткинда, видящего “ошибку” Пушкина во влиянии на восприятие - идеала: <<Пушкин увидел разницу между Просвещением и демократией - и не захотел принять глубинного сдвига, о котором оповестил Токвиль>> [5, 40].

И пушкинская симпатия к Просвещению не является моим неправильным пониманием цитировавшегося Эткинда: <<Пушкин увидел разницу между Просвещением и демократией - и не захотел принять глубинного сдвига, о котором оповестил Токвиль>>. В первой части своей статьи Эткинд - вполне непоследовательно относительно пафоса всей статьи - демонстрирует эту пушкинскую симпатию к Просвещению, к воспитанию и перевоспитанию людей властью:

<<Спровоцированный [Токвилем] Пушкин высказывает здесь [в письме Чаадаеву конца 1836-го года] свою интимную историософию. Она питала его сочинения, но в столь прямой форме нигде не высказана. В других черновых записях есть сходные формулы: “революционная голова, подобная Мирабо и Петру”; “Все Романовы революционеры и уравнители”; Петр был “воплощенной революцией”; “правительство все-таки единственный Европеец в России”. Итак, согласно Пушкину, в России уже была революция, подобная французской, ее произвел Петр I. Формула звучит радикально, но выводы из нее следуют консервативные. Поскольку революция уже была, новой революции не надо. Поскольку революция Петра произошла раньше революций Вашингтона и Марата, постольку Россия - страна передовая, а не отсталая, как полагал Токвиль...

Но вот, по Эткинду же,- наоборот,- свидетельства пушкинского же отказа от Просвещения и, соответственно, опыты побегов от действительности в тот же (!) отрезок времени: в 1824 г., в “Цыганах” - побег Алеко; в 1825 г., в “Борисе Годунове” - побег Отрепьева; в 1829 г. в “Путешествии Онегина” - бегство Евгения; в 1832 г., в “Дубровском” - побег Владимира в разбойники; в 1833 г., “Не дай мне Бог сойти с ума” - <<желание свободы соединяется со страхом безумия>> (безумие - тоже бегство); в 1834 г., в “Капитанской дочке” - побег Швабрина и колебания Гринева; в 1835 г., в “Страннике” - <<уход из семьи, общества и культуры>>. И все это у Эткинда на одной странице [5, 49] предпредпоследней главы “Жить после”, смысл названия которой - жизнь после революции, после насильственного просветительского деяния.

Нам не плевать, что Отрепьев побежал не от действительности, а в политику. Т. е., по Эткинду, - в большую свободу. И тем выпадает из продемонстрированного ряда бегущих в свободу малую. Нам не плевать, что будто бы <<автор любуется им [Отрепьевым], во имя своего героя пожертвовав... надеждой на сценический успех>> [5, 49] своей трагедии, когда мы знаем, что несценичность трагедии была вызовом - да-да! - сценичному, всегда эффектно-театральному, романтическому пафосу [3, 68], вызовом от имени несценичного реализма [3, 68], воплощавшего на сцене невиданную вещь - историческую необходимость, из-за чего (несценичности) герои - попассивнее, чем у романтиков, зато <<вершителем “суда истории” в конечном счете выступает народ>> [3, 72].

Нам не плевать, что Эткинд на следующей странице уже не замечает, что и Швабрин-то, как и Отрепьев, тоже побежал в политику, но уже этот почему-то <<показан очень неаппетитно>> [5, 50].

Почему он так халатно поступил в отношении основательности и логичности своей работы? - Потому, видно, что рассчитывал на аудиторию, для которой теперь США - путеводная звезда человечества. Потому что отказ от принудиловки Просвещения, и отказ от тихобунтарского индивидуалистического бегства из действительности - оба - в пользу общественности, <<смиряющейся с природой человека>> [5, 40], в пользу реализма, рационализма, терпимости и демократии есть отказ в пользу США. Так чего уж там щепетильничать с Пушкиным, который то ли по одной, то ли по другой причине,- ошибшийся он человек,- США не уважил!..

Название его статьи содержит слова пушкинского “(Из Пиндемонти)”: Иная, лучшая потребна мне свобода... А не, мол, свобода американской демократии, как <<предположил Ефим Эткинд>> [5, 44] и как соглашается с ним автор разбираемой статьи, Александр Эткинд, что тут - полемика с Токвилем от имени Пушкина.

Низменность отдаленного исторического результата Просвещения, т. е. демократии (у нижнего перегиба одной из расщепившихся ветвей Синусоиды), при всей ее приемлемости для низменной толпы, не приемлема не только для эгоистически-“возвышенных”, романтических натур, бегущих от толпы в свой внутренний мир (вторая из спускающихся ветвей). Мыслимо неприятие и для иных людей (повернувших, как Пушкин,- после нескольких быстрых колебаний “вниз”-“вверх”-”вниз”,- опять наверх) и мечтающих опять, пусть и не опозоренно-насильственно,- как в последней фазе Просвещения (на верхнем вылете вон с Синусоиды),- но все-таки как-то толпу поднять из ее одержимости <<неумолимым эгоизмом и страстию к довольству>> (с нижнего перегиба). Понять как-то!.. Еще не известно как... И это опять - некая пропросветительская утопия (новый вылет свехвверх).

<<Первая книга Демократии в Америке кончалась так:

1. Алексеев М. П. Пушкин и мировая литература. Л., 1987.

2. Воложин С. И. О сколько нам открытий чудных... Доклады для Пушкинской комиссии при Одесском Доме ученых. Одесса, 2003.

3. Левин Ю. Д. Некоторые вопросы шекспиризма Пушкина. В кн. Пушкин. Исследования и материалы, т. VII. Л., 1974.

4. Фомичев С. А. Поэзия Пушкина. Творческая эволюция. Л., 1986.

5. Эткинд А. Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах. М., 2001.

Одесса. 2003 г. 18 апреля 2003 г.