Поршнев Б. Ф.

Главы из его главной книги,

отсутствующие в первом издании

 

О начале человеческой истории

проблемы палеопсихологии

 

Научный редактор Олег Вите

Санкт-Петербург

АЛЕТЕЙЯ

2007

 

Кто хочет получить в формате doc всю книгу, пусть напишет мне (art-otkrytie@narod.ru) письмо с обещанием не применять в коммерческих целях, и я письмом вышлю её. Кто хочет, может поискать её в файлообменниках, например в http://allrusbook.ru/load/knigi_po_istorii/o_nachale_chelovecheskoj_istorii_problemy_paleopsikhologii_porshnev_b_f/15-1-0-704

 

http://vipbook.info/iskustvo/31369-o-nachale-chelovecheskoj-istorii-problemy-paleopsixologii-porshnev-b-f.html

 

http://platonanet.org.ua/load/knigi_po_filosofii/antropologija/porshnev_b_f_o_nachale_chelovecheskoj_istorii_problemy_paleopsikhologii_2007/5-1-0-1569 

В файлообменниках книги долго не хранятся. Если там уже нет, надо самостоятельно поискать.

Кто возьмётся её перевести на английский (или другой) язык, напишите мне. Дочь Поршнева, возможно, найдёт способ это оплатить как-то.

А здесь – извлечение из книги издания 2007 года под редакцией Олега Вите.  Я процитировал (кроме фотоиллюстраций, нескольких глав подсобных, рекламных а также уже  имеющихся в интернете) то, что в издание 1974 года не попало. И ещё я, с подачи С. Гузиевой, посмел исправить нашедшиеся грамматические ошибки (то, чего касается издательский «Список обнаруженных опечаток», здесь не исправлялось намеренно; сам список в части, касающейся здесь процитированного, не приводится). С. Воложин.

Итак.

Олег Вите

О втором издании книги Б.Ф. Поршнева «О начале человеческой истории (проблемы палеопсихологии)»

Предыдущее (первое) издание книги Б.Ф. Поршнева было выпущено в свет изда- тельством «Мысль» в 1974 г. только со второй попытки. В ходе каждой из этих двух попыток текст авторской рукописи подвергался сокращению¹. Первый типографский набор книги был готов уже летом 1972 г., однако осенью того же года набор так и не подписанной в печать книги был рассыпан.

Первому типографскому набору книги (1972 г.) предшествовали значительные сокращения представленной в издательство авторской рукописи. В книгу не вошли три главы: Глава 6 («Плотоядение»), Глава 7 («Появление огня») и Глава 9 («Дивергенция троглодитид и гоминид»). В целях сохранения целостности изложения Поршнев включил в Главу 2 («Идея обезьяночеловека на протяжении ста лет») краткое резюме удаленных глав², а также составил из нескольких фрагментов этих глав новую Главу 6 («У порога неоантропов»). Эта «сборная» глава включила в себя три раздела:

I.    Некоторые данные и предположения о сигнальном воздействии палеоантропов на диких животных (бывший одноименный раздел VI Главы 6);

II.  Некоторые механизмы нейросигнального взаимодействия между особями и популяциями палеоантропов (бывший одноименный раздел 11 Главы 9);

III. Время дивергенции палеоантропов и неоантропов (бывший одноименный раздел III Главы 9, дополненный фрагментом из раздела 1 той же Главы 9 — «Характер отбора, лежавшего в основе дивергенции»).

¹ См. подробнее об обстоятельствах подготовки первого издания книги в настоящем издании: Поршнева Е.Б. Реальность воображения (записки об отце); Вите О.Т. «Я — счастливый человек». Книга «О начале человеческой истории» и ее место в творческой биографии Б.Ф. Поршнева.

 ² В настоящем издании это резюме помещено в конце книги, в «Примечаниях научного редактора» (к главе 2).

5, а  в книге страница без номера

В настоящем (втором) издании публикуется полный авторский текст книги «О начале человеческой истории». Рукописи, сданной Поршневым в издательство для публикации в 1972 г., не сохранилось. Использованные для ее восстановления материалы можно разделить на четыре группы.

1. Корректура книги по набору 1972 г. Сохранилось два экземпляра корректуры. Один хранится в личном архиве А.И. Бурцевой; другой — в личном архиве Л.Н. Дороговой. В архиве Дороговой хранится корректура с авторской правкой. Оба сохранившиеся экземпляра корректуры не полны, часть страниц утеряна, однако имеющиеся в этих двух экземплярах лакуны не совпадают. Таким образом, эти экземпляры, в целом, позволяют собрать один полный вариант корректуры.

II. Рукописи трех глав книги (машинописные копии), которые Поршнев вынужден был изъять из книги. Хранятся в личном архиве Л.Н. Дороговой. Вероятно, эти рукописи — самая поздняя версия текста этих глав.

III. Рукописи тех же трех сокращенных глав книги (машинописные копии). Более ранняя версия текста этих глав. Хранятся в Отделе рукописей Российской государственной библиотеки.

IV. Рукописи различных глав книги, написанные в 1968 - 1971 гг. (автографы), а также подготовительные материалы к ним. Многие из этих рукописей не полны. Хранятся в Отделе рукописей Российской государственной библиотеки.

В основу настоящего издания положен текст корректуры с учетом авторской правки (группа I), сверенный с текстом опубликованной в 1974 г. книги. Сокращенные к набору 1972 г. главы восстановлены по их самым поздним машинописным версиям (группа II). Фрагменты этих глав, включенные в набор 1972 г. в качестве разделов новой («сборной») Главы 6 (а потому отсутствующие в материалах группы II), восстановлены по корректуре (группа I), сверенной с текстом опубликованной в 1974 г. книги. Отдельные фрагменты, пропавшие в ходе этой вынужденной «реструктуризации» текста, восстановлены по более ранним машинописным версиям сокращенных глав (группа III). Наконец, ссылки на изъятые главы, имевшиеся прежде в других главах, восстановлены по ранним рукописям (автографам) соответствующих глав (группа IV). Сокращенная в издании 1974 г. глава 8 восстановлена по корректуре (группа I).

В настоящем издании существенно расширен научный аппарат. Во-первых, уточнены многие сноски, приведены ссылки на новейшие российские издания упоминаемых работ (включая новейшие переводы); ссылки на авторов, чьи работы опубликованы в собраниях сочинений (Л.С. Выготский, И.П. Павлов, А.А. Ухтомский) полностью переадресованы на эти издания; наконец, добавлены ссылки на некоторых авторов, упоминаемых Поршневым без ссылок. Эти добавленные ссылки отмечены цифрами со звездочкой (*). Во-вторых, в конце книги помещены примечания, дающие читателю дополнительные сведения по той или иной теме, в том числе, цитаты из произведений авторов, не упоминавшихся Поршневым, но близкие к взглядам последнего, а также исправляющие ряд неточностей, допущенных Поршневым. Сноски на эти примечания отмечены римскими цифрами. В-третьих, в конце книги

6

помещены предметный и именной указатели, библиография работ Поршнева, а также библиография работ о Поршневе.

Кроме того, в настоящем издании в качестве приложения публикуются воспоминания Е.Б. Поршневой о своем отце, а также написанный мной очерк творческой биографии Поршнева.

Считаю своим долгом выразить искреннюю признательность за поддержку и помощь в работе по подготовке к печати полной авторской версии книги Поршнева и в работе над биографическим очерком многим людям: Аверьянову И.А., Анцыферовой Л.И., Баянову Д.Ю., Бурцевой А.И., Бурцеву И.Д., Вернеру О.Н. (Украина), Воронкову В.М., Гордону А.В., Дороговой Л.Н., Звягину Ф.В., Иванову Н.Б., Карпу С. Я., Ковалю Г.М., Куценкову П.А., Маркову А.В., Мухиной B.C., Мягкову В.Н., Ойзерману Т.И., Павловой И.Е., Павловскому Г.О., Петровой А.Г., Свящ. Димитрию Почепе, Райчеву В. (Болгария), Самодовой Ю.В., Соколовой Л.В., Тираспольской И.З., Томчину Г.А., Тульчинскому Г.Л, Филиппову А.В., Хрюкину А.Р., Чудинову А.В.

Особую благодарность хочу выразить дочери Бориса Федоровича Поршнева, его внучке и правнуку — Поршневой Е.Б., Плютинской Е.В. и Овчинникову Б.В., а также сотрудникам Отдела рукописей Российской государственной библиотеки (Москва), Информационно-библиографического отдела Российской национальной библиотеки (Санкт-Петербург) и Центра независимых социологических исследований (Санкт-Петербург).

Без поддержки и помощи — в разное время и в разных формах — со стороны всех этих людей и коллективов настоящее издание не могло бы появиться.

Апрель 2006 г.

P.S.

Неожиданные «вновь открывшиеся обстоятельства» требуют дополнить рассказ о подготовке настоящего издания некоторыми подробностями.

В давно минувшем 2000 г. г-жа Дорогова познакомила меня с г-ном Г.Р. Контаревым, договорившимся с неким издательством о переиздании книги Поршнева. Встретившись с Контаревым, я передал ему все подготовленные к тому времени материалы в электронном виде. Вскоре издательство отказалось от этого проекта. Еще через некоторое время умер Контарев...

И вот, спустя шесть лет тот ранний проект, наконец, осуществлен: летом 2006 г. российское издательство «ФЭРИ-В» выпустило в свет «двойник» настоящего издания, отразивший результаты моей редакторской работы на 2000 г.

С одной стороны, это событие говорит о несомненном росте в современной России интереса к исследованиям Поршнева. С другой — читатель настоящего издания вправе знать, чем отличаются предлагаемая книга от своего неожиданно появившегося «двойника», иначе говоря, каковы результаты редакторской работы после 2000 г.

7

Наряду с научным аппаратом (дополнительные ссылки на источники, примечания научного редактора, библиографии, именной и предметный указатели), а также материалами, помещенными в настоящем издании в «Приложении», главные результаты второго этапа работы (2000 - 2006 гг.), которые не нашли места в «двойнике», таковы:

(1) Исправлены неточности, допущенные Поршневым³, а также допущенные при перепечатке его рукописи, уточнены ссылки на источники, написание имен, инициалов и т.п.

(2) Проведена тщательная сверка корректуры 1972 г. с опубликованной в 1974 г. книгой, в результате чего восстановлен ряд важных изъятий, не замеченных ранее.

(3) Восстановлены по более ранним рукописям фрагменты текста, сокращенные еще перед набором 1972 г. (прежде всего, отсылки в сохранившихся главах к главам сокращенным).

(4) Признан неправомерным план восстановить в структуре книги деление всех глав на четыре «части» (исходный замысел Поршнева)⁴. Издатели «двойника» осуществили этот ранний план, однако, для части II, авторское название которой было обнаружено мной позднее, дали собственное название.

(5) Устранены ошибки, допущенные при сканировании машинописных текстов глав, не вошедших в издание 1974 г. Поскольку издатели «двойника» имели возможность работать только с подготовленной мной электронной версией, но не с авторским текстом, в «двойнике» оказались не исправленными несколько моих ошибок, исказивших мысль Поршнева.

Наконец, важно отметить, что издатели «двойника» внесли в текст книги Поршнева немало собственных изменений, не оговорив их редакционными пояснениями: изменены авторские названия некоторых разделов глав и одной главы, внесены изменения в тексты некоторых глав и даже изменен авторский порядок следования глав...

³ Все исправления оговорены в «Примечаниях научного редактора».

⁴ См.: Вите О.Т. «Я — счастливый человек»... Настоящее издание, с. 680-687.

8

Глава 6. Плотоядение^I

I. Затуманивающее понятие «падаль»

Один из корней ложного постулата, отождествляющего троглодитид с людьми, я усматриваю в том, что им приписали охоту на крупных животных. Если археологи находят в четвертичных залеганиях кости и обработанные камни, оставшиеся от ископаемых предков Homo sapiens, вместе с костями крупных животных, отсюда вытекает вывод вовсе не об охоте, а лишь о том, что они поедали мясо этих животных. Если бы охота была основой жизни, скажем, археоантропов дошелльского, шелльского и ашёлъского времени, она не могла не оставить каких-либо достаточно очевидных следов.

Как показывают исследования, ничто серьезно не говорит за охоту¹, но отбросить эту запутывающую дело гипотезу мешают предубеждения. Поэтому надо пригласить читателя вдуматься в некоторые слова.

¹ Обзор новейших данных см.: Man the Hunter / ed. by В. Lee and I. De Vore. Chicago, 1968; в частности см. статьи: Isaac G.L.l. Traces of Pleistocene Hunters: an East African Example, p. 253 — 261; Laughlin W.S. Hunting an Integrating Biobehaviour System and its Evolutionary Importance, p. 304 - 320; Washburn S.L., Lancaster G.S. The Evolution of Hunting, p. 293 - 303. Ср. параллельное выступление двух последних авторов: Washburn S.L., Lancaster G.S. The Evolution of Hunting // Human Evolution / ed. By N. Com and F. Thompson. N.Y., 1968. Наиболее свободна от домыслов работа: Schaller G.B., Lowther C.R. The Relevance of Carnivore Behaviour to the Study of Early Hominids / / Southwestern Journal of Anthropology. Albuquerque, 1969, vol. 25, где авторы делают такой вывод из своих детальных исследований: «Группа плотоядных гоминид кормилась посредством комбинирования питания падалью и убивання больных животных». Однако убивание больных животных в статье ничем не доказано.

244

пока отвлекаемся от санитарно-гигиенической стороны). Только вегетарианцы неповинны в трупоядении.

Что касается запаха, вида, вкуса, то недозволительно вносить в палеонтологическое исследование критерии или мотивы не биологического плана. Однако ниже будет показано, что экология троглодитид вовсе и не требует обязательно представления об использовании значительно разложившегося, «испорченного» мяса крупных животных.

Зоология широко пользуется терминами «падальщики», «падаль». Есть не мало воздушных и наземных плотоядных видов, специализированных на отыскании и поедании падали или практикующих это наряду с другими путями питания. Однако термин «падаль» в обиходном употреблении несет смысловые оттенки то охотничье- этического, то санитарно-гигиенического, а то и просто бранного характера. Но нам надо с самого начала избавиться от этих туманных оценочных значений.

Если один охотник убил, но не нашел дичь, а нашел ее другой через какое-то время, то скажут, что он нашел падаль. Если же ее нашел через такой же промежуток времени тот охотник, который убил, скажут, что он нашел свою добычу, но не падаль. Легко видеть, что эти оценки ничуть не касаются объективного состояния трупа. Если из стаи волков, преследующих добычу, один раньше других успел умертвить ее, никто не скажет, что остальные ели падаль. Словом, когда известно, кто убил, слово падаль не употребляется, когда убийца или причина смерти неизвестны — употребляется. Люди вовсе не брезгуют мясом животного, павшего не от человеческой руки: дичь, добытая дрессированными соколами, беркутами, ястребами, как и затравленная собаками, охотничьими гепардами или другим живым оружием охоты, это охотничий трофей, добыча, а не падаль. Но если такой трофей, умерщвленный другим хищником, найден в природе, его не принято брать в пищу.

В значительной степени такое отношение к убитому и найденному животному объясняется существующими с первобытных времен запретами, поверьями и т.д. Однако слово труп вызывает неосознанные ассоциации с разложением трупа или с трупным ядом. Живой организм многих плотоядных защищен от вредных химических агентов, от трупного яда противоядиями, и мы не можем исключить этого для троглодитид. То же относится к возможности безвредного переваривания продуктов разложения мяса^II. Но надо полагать, что наши далекие предки не хуже других животных распознавали без всяких отвлеченностей и табу, что брать в рот, что нет. В подавляющей части случаев свежая падаль не содержала для них никакой угрозы.

Итак, отряхнув некритическое употребление слов, мы можем подойти вполне спокойно к рассмотрению вопроса о последовательных этапах эволюции плотоядения в истории семейства троглодитид.

Зоологи не всегда достаточно ясно разграничивают понятие «плотоядные» и «хищные» виды. Но «плотоядные» — это общее (родовое) понятие по отношению к частному — «хищные». Плотоядные — это питающиеся в основном мясной пищей (в отличие от питающихся в основном растениями — растительноядных или фитофагов), независимо от того, как они эту мясную пищу добывают. Хищными следовало бы именовать из них тех, кто добывает ее убийством. Чтобы усвоить разницу, надлежит вообразить себе ситуацию, когда в каком-то фаунистическом комплексе

245

нет вообще ни одного хищного вида в указанном ограниченном смысле. Что же, животные перестанут умирать? Нет, они смертны, количество смертей в точности равно количеству рождений: всякая родившаяся особь умрет. Непосредственные причины и обстоятельства смерти могут быть очень разными. Вся накопленная за жизнь биомасса (объем живого вещества) всех видов, составляющих этот фаунистический комплекс, конечно, не пропадет, а будет кем-то потреблена. Ею воспользуются разные плотоядные живые существа, которые не являются хищниками в указанном смысле, т.е. убийцами: черви и насекомые, птицы и звери. Их всех, если угодно, можно называть трупоядными (некрофагами — «поедателями покойников»). Однако будем помнить, что сказанное о противопоставлении «трупоядных» — «хищникам» условно. Нетрупоядными, строго говоря, являются только паразиты. Но условно можно оставить термин «трупоядные», подразумевая под ним «плотоядные не хищники». А так как термин «хищные» в свою очередь имеет и расширительное значение в зоологической морфологической систематике, то для экологических целей лучше всего было бы говорить: «плотоядные — убийцы» и «плотоядные — не убийцы».

Первая группа плотоядных — убийцы — должна обладать совершенно особой морфологической, нервной, функциональной приспособленностью к своей роли, какая не требуется второй группе. Приспособление пищеварительной системы к потреблению мяса — это в филогении совсем не та же трансформация, что приспособление когтей и клыков, дистантной рецепции и моторики к преследованию и умерщвлению жертвы. Это две весьма различных биологических трансформации. Можно представить себе их появление у хищников-убийц в разном порядке, но невозможно вообразить одновременность двух столь различных преобразований. В самом деле, природа знает не мало видов убийц, которые вовсе не плотоядны, т.е. не являются пожирателями своих жертв, — это убийцы, вооруженные смертоносными средствами ради самообороны, межвидовой конкуренции и т.д. Среди них в грандиозно долгом процессе адаптации и естественного отбора сложились и некоторые виды, у которых к этой функции убийства прибавилась совсем другая — поедание своих убитых жертв, т.е. развился биохимический и морфо-функциональный аппарат плотоядения. И наоборот, были трупоядные формы, давно адаптировавшиеся ко всем биохимическим и морфо-функциональным требованиям питания чужим мясом, у которых опять-таки в долгом процессе отбора сложилась еще одна система — комплекс приспособлений к функции и образу жизни убийцы. Но чтобы обе столь различные и несхожие системы сложились сразу, одновременно — это было бы равносильно чуду.

В филогении всего отряда приматов до появления семейств троглодитид и гоминид элементы плотоядения слегка проглядывают тут и там — они не абсолютно чужды биологии этого отряда. Но все же эти элементы лишь едва проступают, они не более чем слабый добавок к растительноядности. Впрочем, зубная система приматов позволяет относить их к всеядным. Единственным исключением является небольшой южно-африканский зверек галаго из числа полуобезьян (лемуров) — настоящий хищник, соединяющий в себе и плотоядного, и убийцу по основному образу жизни и питания. Проследить его специфическую филогению трудно, но, во всяком

246

случае, он представляет собою чрезвычайное отклонение от характеристики образа питания обезьян в целом. Обезьяны не прочь полакомиться и насекомыми, и ящерицами, и мелкими животными, овладение которыми не требует сложных охотничьих приемом. Изучение экологии павианов засвидетельствовало, что наряду с основной растительной пищей ничтожную, но уловимую роль в их рационе составляет охота на зайцев, мартышек, детенышей газелей; здесь, как видим, на поверхность выступают следы какого-то древнего комплекса, таящегося в генетическом фонде приматов, роднящею кое-что в павианах с упомянутым галаго: плотоядение — убийство, впрочем, при отсутствии специальных морфологических приспособлений для умерщвления мало-мальски крупных зверей; отмечено, что павианы, по-видимому, избегают падали (впрочем, это может быть и следствием того, что она привлекает и опасных для них хищников) и не питаются остатками добычи крупных хищников, — может быть из-за отсутствия средств обезопасить для себя территориальное соседство с последними². Павианы, однако, как уже отмечалось, в родословном древе приматов стоят весьма далеко в стороне от троглодитид и гоминид. Что касается антропоидов, плотоядение у них выражено крайне слабыми признаками. Что все же примечательно, так это опыты с повреждением некоторых участков на медиальной стороне и своде полушарий головного мозга шимпанзе. Это повреждение побуждает обезьяну жадно есть сырое мясо, неожиданно предпочитая его всем видам пищи³. Таким образом, плотоядение потенциально заложено в филогенетическом фонде приматов, в том числе высших.

Но при этом нет и малейших данных (и биологических возможностей) об умерщвлении крупных млекопитающих даже самыми сильными и большими антропоидами. Следует признать абсолютно противоречащей биологическим фактам реконструкцию в книге В.И. Громова⁴ ископаемого антропоида дриопитека (вероятно, ближайшего предка прямоходящих высших приматов), душащего руками довольно крупное парнокопытное вроде антилопы. Это непростительный полет фантазии.

² Vore I. de, Washburn S.L. Baboon ecology and human evolution / / African ecology and human

evolution. New York, 1963.

³См.: Васильев Г.А. [Выступление на симпозиуме «Проблема грани между животными и человеком» // Труды VII Международного конгресса антропологических и этнографических наук. Т.З. М., 1968, с. 598 - 599.

⁴ См.: Громов В.И. Из прошлого земли. М., 1955.

247

С.П. Толстову принадлежит, среди многих других его талантливых прозрений, замечательный афоризм: «Секрет антропогенеза заключается в превращении всеядной, преимущественно растительноядной обезьяны в хищника»⁵.

Да, тут действительно «секрет». Ногти и зубы, скорость передвижения, неспособность к высокому прыжку — все не благоприятствовало превращению этой обезьяны в «хищника», в убийцу. Ее челюстной аппарат, зубы, пищеварительные средства, несмотря на всеядность, вовсе не были приспособлены и подготовлены к преимущественно мясной пище, в частности к поеданию мяса крупных млекопитающих (к раздиранию толстой шкуры, отдиранию мяса от костей и сухожилий, разжевыванию крепких мышечных тканей, перевариванию свежего мяса в значительных количествах). Часть отсутствующих природных приспособлений для этого заменили особые «экзосоматические» благоприобретенные органы: камни, подходящие по форме или оббитые и заостренные для этой цели.

Некоторые авторы пытаются выйти из логических затруднений таким путем: сначала эта самая обезьяна стала хищником-убийцей, т.е. научилась убивать, а уже много позже появились первые приспособления для освоения трупов — грубейшие каменные орудия. Для первой фазы кроме рук и челюстей интерполируются деревянные копья, ямы-западни, загон животных на край обрыва (забывая при этом, что речь идет о временах, когда животные были непугаными, не имели выработанного страха перед человеком и, чем-либо сигнализирующем его присутствие; следовательно, не имели причин для панического самоубийства). Многие другие авторы ухватились за идею австралопитеков, как «хищной обезьяны» (А.П. Окладников). Им рисовался образ «обезьяны-убийцы», охотницы за другим видом обезьян, павианами, с помощью элементарного костяного и рогового оружия, причем не изготовляемого, а просто находимого на земле среди останков других животных. Дартом и другими авторами были подобраны тщательные, но легко рассыпающиеся, как сейчас увидим, подтверждения этой версии.

И все это — чтобы не допустить последовательных ступеней раскрытия этого секрета — перехода от всеядной обезьяны к плотоядному хищнику. Все это — ради избежания образа «падальщика», «трупоеда», «некрофага». Человек должен был явиться, а не развиться. Это был «акт»⁶.

⁵ Толстое С.П. Проблемы дородового общества // Советская этнография. М., 1951, № 3 — 4, с. 80.

⁶ Выражением «акт» охотно пользуется претендующий на безапелляционный авторитет и материализм Д.А. Крайнов. Например: «Был один скачок в акте возникновения человека и дальше началась история развития человеческого общества». О странном понимании им материализма можно судить по выражению: «Соотношение материалистических категорий ’’сознание” и ’’труд” в самом ’’акте” возникновения человека». (Крайнов Д.А. Некоторые вопросы становления человека и человеческого общества // Ленинские идеи в изучении истории первобытного общества, рабовладения и феодализма. М., 1970.) Высказываясь туманно «о соотношении труда и сознания — этих движущих сил человеческого прогресса» (с. 77), автор и не подозревает, что со священным негодованием отстаивает от еретиков идею, что человек не произошел от обезьяны, а был создан из обезьяны, вопреки устаревшему мнению, будто он был создан из глины.

248

хотя бы в некоторых случаях, в известной мере, поедание обитателями палеолитических стоянок останков и трупных находок. Первым автором, отважившимся на такую дерзость, был русский археолог А. Кельсиев. Он утверждал, что обильные кости мамонтов на стоянках Костенки, Карачарово, Гонцы и др. говорят не об охоте на этих огромных животных, совершенно неправдоподобной, а о том, что человек питался падалью, выкапывая из мерзлоты длительно сохранявшиеся туши⁷*. Идею Кельсиева воспринял и распространил на Западе И. Стеенструп, между прочим, объяснявший обилие костных остатков мамонта на стоянке Пжедмост какой-то стихийной гибелью этих животных, вслед за ним — Кжиз. Точку зрения Кельсиева разделял одно время В.А. Городцов, однако, высказывал сомнение, чтобы скопления костных останков мамонта в палеолитических стоянках Испании, Италии и других южных стран можно было объяснить там сохранением трупов в вечной мерзлоте. Но применительно к территории СССР этот взгляд о поедании трупов, сохранившихся в вечной мерзлоте или скопившихся от каких-либо эпидемий, принимали П.П. Ефименко, В.И. Громов, И.Г. Пидопличко⁸.

Несколько особняком в этом ряду надо поставить догадку Ф.К. Волкова, признававшего значительную часть костных останков, находимых на стоянках палеолита, результатом деятельности рек ледниковою периода: трупные остатки животных течением рек сносились из их первоначальных местонахождений к таким местам, где в связи с этим возникали стоянки⁹*. К этому взгляда, наиболее углубленному, мы вернемся ниже. Пока отметим, как недостаток перечисленных теорий, что все они обосновывались исключительно на материалах верхнего палеолита.

⁷* Кельсиев А.И. Палеолитические кухонные остатки в с. Костенках / / Древности. М., 1883.

⁸ См.: Илларионов В. Т. Введение в историографию древнейшей истории. Горький, 1960, с. 204 - 205,238 - 239, 272 - 273.

⁹* См.: Волков Ф.К. Палеолит в Европейской России и стоянка в с. Мезине // Русское императорское археологическое общество. Записки отделения русской и славянской археологии. Т. IX. СПб, 1913.

¹⁰ Бунак ссылается здесь на статью Дж. Д. Кларка в журнале «Современная антропология»

(Clare J D. Human Ecology During Pleistocene and Later Times in Africa South of the Sahara //

Current Anthropology. Chicago, vol. 1, No4, 1960). Можно было бы в качестве другого примера из относительно недавней экологии отсталых народов сослаться на практику эскимосов и алеутов, выбривавших на побережье выброшенные морем трупы китов и нередко переселявшихся целыми селениями на это место, пока вся огромная туша давала пропитание.

249

«Если для метания, нанесения удара не трудно было найти на земле подходящий предмет [? — Б.П.]% то для разделки туши крупного животного, для отделения шкуры, перерезки сухожилий необходимы были прочные камни с заостренным краем. В начале плейстоцена некоторые группы прегоминид пришли к тому, чтобы при отсутствии поблизости подходящею камня наносить на кусок породы несколько скалывающих ударов и получать заостренный конец. Таковы зачаточные поделки из камня — олдовайские гальки...»

«Рабочий край рубил [аббевильских и ашёльских— Б.П.] обычно не имеет зазубрин, иначе говоря, рубила использовались не для обработки твердых предметов (дерево), а для разделки туши павшего или убитого животного... Изготовление простейших каменных поделок не требовало большого времени, рубила и сколы изготовлялись по мере надобности там, где разделывалась туша животного, и после использования оставлялись на месте...»

«Исследования Р. Дарта даже при осторожной оценке его выводов показывает, что уже австралопитековые использовали для добывания костного мозга убитых или павших животных длинные кости скелета, рога и зубы...»¹¹.

В приведенных цитатах мною отмечено многоточиями, что эти мысли о трупоядении пересыпаны словами об «охоте». Позиция В.В. Бунака характеризуется научной осторожностью. В вопросе, давно вызывавшем споры исследователей, почему многие палеоантропологические скелетные остатки из слоев нижнего и среднего палеолита найдены в раздробленном виде или со следами ударов на костях черепа и трубчатых костях конечностей, В.В. Бунак отвечает: «Наблюдения показали, что разрушения черепа сопровождались извлечением мозга, и, надо думать, поеданием его. Остается не выясненным, производилось ли разрушение черепа посмертно или удары наносились живым индивидуумам и притом с целью поедания их тела». Впрочем, автор склоняется к большей вероятности первого объяснения, то есть трупоядения (некрофагии)¹².

¹¹ Бунак В.В. Речь и интеллект, стадии их развития в антропогенезе // Ископаемые гоминиды и происхождение человека. Труды Института этнографии. Новая серия. Т. 92. М., 1966, с. 536 — 537.

¹² См.: Бунак В.В. Там же, с. 545. См. так же вышедшую посмертно монографию: Бунак В.В. Род Номо, его возникновение и последующая эволюция. М., 1980, с. 141 — 147.

¹³ Leakey. L.S.B. Facts instead of dogmas on man’s origin / / The origin of man. Chicago, 1965.

250

Этот краткий обзор предшествовавших попыток показывает, что ни разу не ставилась интересующая нас задача: вполне и безоговорочно исключить охоту. Поедание падали всякий раз допускалось лишь как компонент образа питания наших предков в плейстоцене. Таким образом достигалась цель преимущественно эстетического характера: было показано, что в изучение палеолитического времени антинаучно вносить такие критерии как «противно», «омерзительно», «отталкивающе», заимствованные из поздней человеческой культуры или даже просто из плохо осознаваемого житейского жаргона.

Но нам важна не эстетическая, вообще не оценивающая, а научно-биологическая сторона дела. Приведенные примеры лишь показывают, что затуманивающие ее препоны и предрассудки некоторые авторы уже пробовали расшатать. Этого требовали факты, хотя и не приведенные ими в систему.

II.        Реконструкция начального этапа

Исходным биологическим понятием должен служить биоценоз (полнее — биогеоценоз), т.е. совокупность или сообщество устойчиво взаимосвязанных видов, населяющих то или иное место обитания (биотоп). Современная биология далеко ушла от того времени, когда тот или иной вид изучался изолированно от других окружающих его видов. Ныне вопрос о возникновении нового вида это не только вопрос о его филогенетическом происхождении из предшествовавшего вида, но и вопрос о его новой экологической нише, о его положении в биоценозе среди составляющих последний других организмов. Не так-то легко новому виду втиснуться в эту систему, если только он не просто вытесняет предковую форму, присвоив в силу лучшей приспособленности все ее источники питания. Биоценоз является более или менее устойчивым, длительно исторически сложившимся образованием. Конечно, эта устойчивость носит характер сложнейшей флюктуации: если какой-нибудь вид животных или растений слишком размножился, это рано или поздно приведет к нарушению пищевых цепей, к сдвигу в биоценозе, который через соответствующий промежуток времени скорректирует численность популяции данного вида. Основу или ядро биоценоза составляет группа тех видов растений, животных, микроорганизмов, которые проделали в данном месте эволюцию в тесной связи друг с другом и потому находятся в приспособлении (коадаптации) друг к другу.

Разные виды, связанные в биоценозе пищевыми отношениями, составляют или прямые так называемые цепи питания («пищевые цепи»), или находятся в косвенной взаимозависимости, в отношениях конкуренции, нахлебничества и т.п., а также в пространственных связях (распределение убежищ, колонии разных видов и т.п.). Численность животных и растений, хищников и добычи, паразитов и хозяев, конкурентов, сожителей и пр. взаимно регулируется, что и создает относительную устойчивость биоценозов, — как сказано, устойчивость подвижную, т.е. с постоянными колебаниями в ту или другую сторону. Все виды, составляющие биоценоз, связаны в единое целое, и судьба каждого вида зависит от этого целого. Биоценоз как целое осуществляет сложный круговорот между этой системой живых организмов и неорганической (абиотической) средой. Массы живого веса (биомассы) всех звеньев в цепях питания находятся между собой в закономерных пропорциях. Эта цельность,

251

устойчивость внутренняя сбалансированность биоценозов дала даже повод уподоблять их «сверхорганизмам» или «метаорганизмам», организмам высшего порядка.

Как правило, биоценоз насыщен видами до экологического предела, т.е. внедрение нового вида может произойти лишь путем вытеснения им другого вида, сходного по пищевым стремлениям. Вот первое соображение, которое должно учитываться, когда мы хотим говорить о появлении где-то в конце третичного периода древнейших троглодитид. Идея биоценоза сразу выступит как разумный корректив к долго распространявшимся представлениям, что человек или предчеловек внезапно появился в роли хищника и стал истреблять вокруг себя разнообразных животных, неся им и гибель, и ужас. Даже если бы ему было чем этого достигать, мы должны были бы спросить себя, что же стало при этом на многие сотни тысяч лет с биоценозами, в которые ворвался этот столь внушительный фактор. Словом, современное биологическое мышление требует начинать с противоположного конца, не с «акта» явления в мир небывалого двуного хищника, а с того мира, в котором он мог бы завестись, несомненно, сначала в виде «личинки».

Но все сказанное о биоценозах, с другой стороны, нимало не исключает подвижности и исторической изменчивости структуры видового состава и численного соотношения видов в биоценозе. Он перестраивается с изменениями среды обитания. Может происходить внедрение новых сочленов, вытесняющих прежних. Таким образом, понятие биоценоз отнюдь не стоит помехой на пути изучения возникновения новых видов. Оно лишь требует, чтобы возникновение нового вида всегда рассматривалось в связи с вопросом о путях внедрения этого нового вида в биоценоз. «Количество различного вида животных, могущих жить вместе в области однородного типа, — говорит Элтон, — быстро достигает точки насыщения»¹⁴. Это значит, новый вид может внедриться либо путем вытеснения другого вида, сходного по экологической нише¹⁵, либо найдя какую-то свободную или легко ему доступную, неиспользованную другими экологическую нишу в данном биоценозе.

Особенно выпукло эта дилемма вырисовывается перед зоологом, говорящим о внедрении нового плотоядного вида или хищника в широком смысле. Если биоценозами называют самые различные биологические совокупности, начиная от мельчайших, скажем, от микросообщества на одном растении или населения одной лужи, одного луга и т.п., то в данном случае речь идет о крупных зональных, ландшафтных биологических комплексах. В этих последних хищники занимают, так сказать, верхнюю часть пирамиды. И именно она в биоценозе заполнена всегда наиболее тесно. Именно в нее труднее всего внедриться кому-то новому. Здесь биоценоз сложен наиболее плотно.

¹⁴ Элтон Ч. Экология животных. М. — Л., 1934, с. 24.

¹⁵ См.: Кашкаров Д. Н. Основы экологии животных. М. - Л., 1944, с. 129, 235.

252

из трех этажей, т.е. общий вес всех составляющих его особей, на целый порядок меньше, чей биомасса нижележащего этажа. Эта закономерность последовательного убывания биомассы потребителя по сравнению с источником его пищи (так называемая «пирамида чисел») объясняется как тем, что не вся потребленная пища может превратиться в живой вес потребителя, так и тем, что последний никогда не пожирает весь нижний этаж полностью, иначе прекратилось бы и его собственное существование.

Следуя условной схеме Семпера, если биомассу растений принять равной 1000, то биомасса травоядных равна 100, а биомасса хищных — 10. Действительные пропорции, конечно, могут быть и иными, но эта схема ясно показывает, что в верхнем этаже, в мире плотоядных, всегда наиболее «тесно».

В самом деле, ограниченность биомассы представляет ограниченность числа особей (тем более что дело идет в большинстве случаев о видах весьма крупных животных), а также и ограниченность числа видов. Из меньшего же числа видов в свою очередь вытекает, что каждый вид плотоядных питается, как правило, не одним, а многими видами травоядных, также как вытекает и больший размах кормовых миграций. Это осложняет отношения плотоядных видов между собой. Отсюда понятно, что внедрение нового вида в ряды плотоядных неизмеримо труднее, чем в ряды травоядных или растений. Именно к хищникам относятся классические примеры конкуренции: не переносящих друг друга черного и серого медведей в горах Запада США; льва и тигра, ареалы которых почти не перекрываются; антагонизмов леопарда и ирбиса, пумы и ягуара, волка и койота¹⁶. Иными словами, отношения конкуренции наиболее напряженны именно в мире хищников. Средствами смягчить конкуренцию являются только разделение хищных видов на дневные и ночные, отношения комменсализма (нахлебничества) и раздел ареалов, или же, если дело идет о конкуренции внутри вида, раздел охотничьих территорий; последнее, однако, жестко ограничивает возможности размножения.

16 См.: Там же, с. 129.

253

известной мере оказывают даже положительное влияние на размножение добычи, так как вылавливают больных и ослабленных животных, что препятствует эпидемиям. При дальнейшем возрастании числа хищников их влияние на численность преследуемых видов становится отрицательным¹⁷. А сокращение добычи в свою очередь влечет за собой вымирание части хищников от бескормицы.

Знаменитый итальянский математик Вольтерра сделал попытку сформулировать чисто математические законы подвижного равновесия между хищниками и добычей, при условии, если не меняются ни коэффициенты защиты и нападения, ни коэффициенты рождаемости. Поскольку вероятность поимки хищником добычи возрастает при увеличении плотности населения добычи, причем возрастает быстрее, нежели растет ее численность, Вольтерра вывел закон постоянных автоматически повторяющихся циклов или флюктуаций: то число хищников возрастает, а число добычи уменьшается, то наоборот¹⁸*. Сама деятельность хищников порождает эту периодическую цикличность при сохранении на большом отрезке времени постоянной средней численности.

Рассматриваемая со стороны собственно математической, задача Вольтерра в настоящее время составляет основание целой группы исследований в области дифференциальных уравнений. К этой задаче о хищниках и добыче приложены новейшие математические методы (Тарабини). Усложняется и сама задача. Так, сам Вольтерра в 1937 г. распространил свои законы на случай, когда взаимодействуют не два, а много видов. Никольсон разработал расчет шансов хищника в отыскании добычи в популяциях различной плотности, и т.д., и т.п. Не менее важно, что законы, выведенные Вольтерра, в некоторых случаях получили подтверждение при экспериментальной биологической проверке. Так, получилось полное совпадение формул и данных опыта с двумя видами инфузорий в искусственной среде; статистика рыбных уловов подтвердила некоторые прогнозы, выведенные из формул Вольтерра¹⁹.

¹⁷ См.: Наумов Н.П. Экология животных. М., 1955, гл. VI.

¹⁸*См.: Вольтерра В. Математическая теория борьбы за существование. М., 1976. Переиздано (репринт) в 2004 г.

¹⁹ См.: Северцов С. А. Хищник и его жертва. Опыт исследования некоторых моментов борьбы за существование позвоночных// Памяти академика А.Н. Северцова. Т. И, ч. 1. М. — Л. 1940.

²⁰ Элтон Ч. Там же, с. 59.

²¹ См.: Северцов С. А . Хищник и его жертва... С. 198 — 202.

254

Наумов возражает Вольтерра, что законы численных отношений преследующих и преследуемых видов проявляются не автоматически, а лишь при содействии других экологических факторов, например, толчок к снижению численности может дать эпидемия или неблагоприятная погода²².

Можно высказать также предположение, что тенденция к циклическим колебаниям численности хищников может проявляться и в форме «больших циклов», а именно таких, которые сопровождаются уже и сменой видового состава хищной фауны. В этих случаях цикл доходит до крайней возможной точки амплитуды — до вымирания целых групп видов хищников. Такой вариант отнюдь не исключен логически, хотя и противоречит некоторым исходным посылкам Вольтерра. Напротив, это даже наиболее правдоподобно и, по-видимому, подтверждается гигантскими флюктуациями плиоценово-плейстоценовой фауны. И дело тут не сводится к большим эпохам наступления и отступления ледников. Правда, если, по Наумову, сдвиги численных отношений хищных и нехищных животных провоцируются, среди прочего, неблагоприятной погодой, то, очевидно, более глубокие изменения климата могут послужить провоцирующим фактором для больших циклов, т.е. для более коренных и существенных фаунистических сдвигов в соотношении хищных и травоядных видов. Но сущность этих огромных волн, вероятно, лежит в той самой логике отношений численности в двух верхних этажах пирамиды, наиболее элементарные и некрупные схемы которых математически исследовали Вольтерра и его продолжатели.

Всякий будущий исследователь экологии семейства троглодитид и должен будет вписать его в динамику четырех больших циклов смены плиоценово-плейстоценовой фауны и в особенности ее верхнего — плотоядного этажа.

²² См.: Наумов Н.П. Там же, с. 196.

255

лей убийц как «браковщиков», отсеивающих в первую очередь неполноценные особи, которые благодаря этому не успевают оставить потомства, отягощенного плохой наследственностью). Далее уже надо представить себе конкуренцию между самими видами убийц: одни эффективнее в этой функции, чем другие; появляются убийцы, имеющие возможность избирательно питаться лишь некоторыми желательными для них частями жертвы, некоторыми их внутренностями или только горячей кровью, оставляя все прочее другим наземным и пернатым плотоядным. Существует гипотеза, что махайрод — саблезубый тигр — был именно таким высокоэффективным убийцей, изумительно приспособленным именно к умерщвлению, а не к освоению туши и пережевыванию мяса, что он обходился извлечением и пожиранием только печени жертвы²³. Итак, ни к коем случае не следует смешивать нашу «пирамиду чисел» с вопросом только о хищниках-убийцах, с разветвленностью и множественностью их видов. Пирамида остается в цельности, если их и вовсе нет, но их наличие, как и специализация их видов свидетельствует о межвидовой борьбе за первоочередное присвоение мяса, еще чаще — лучших частей мяса и питательных веществ животных (в основном травоядных, но отчасти также и других плотоядных видов).

Четыре интересующих нас больших этапа в судьбах плиоцено-плейстоценовой фауны крупных наземных хищников это: 1) сначала процветание и изобилие их с преобладающей формой полиморфного подсемейства Machairodontinae; 2) упадок хищников с полным вымиранием этой ведущей формы и почти полным исчезновением других; 3) возрождение хищной фауны, на этот раз с преобладанием так называемых пещерных хищников; 4) упадок и вымирание и этих хищников. Дальше уже следует современная голоценовая фауна, в которой хищники новых типов не достигли такого высокого расцвета, несомненно, из-за действия антропического фактора, т.е. конкуренции человека, который теперь уже выступает как активный убийца, а также охранитель и защитник стад.

Нас сейчас интересует первый из названных этапов, когда в составе биоценозов появляются первые виды прямоходящих высших приматов, т.е. представители семейства троглодитид в лице австралопитековых (включая Homo Habilis).

²³ См.: Быстров А.П. Саблезубые тигры / / Природа. М., 1950, №12.

²⁴ См.: Громов В.И., Мирчинк Г.Ф. Четвертичный период и его фауна / / Животный мир СССР. Т. 1. М. - Л. 1936; Яковлев Н.Н. Учебник палеонтологии. М. - Л., 1937.

²⁵ Flint R.F. Glacial Geology and the Pleistocene Epoch. New York, 1947; Алиман А. Доисторическая Африка. М., 1960; к предыдущему и последующему ср.: Решетов Ю.Г. Природа земли и происхождение человека. М., 1966.

256

оценовой фауны характерны многочисленные лесостепные и степные травоядные: различные виды гиппарионов, носороги (двурогий и этрусский), различные виды мастодонтов и появляющихся слонов (плосколобый и южный), стегодонты, лошади Стенона, тапиры, гиппопотамы, различные виды оленей, антилоп, древний верблюд, древний бык и т.д. Многочисленны также и виды грызунов. Особо отметим необычайный расцвет приматов, в том числе обезьян, представленных более чем тысячью видов, как низших, так и высших (антропоморфных). Над всей этой кормовой базой надстроился и развился богатый мир хищников. На первом месте, как уже сказано, должны быть названы многоразличные махайродовые. Но верхнеплиоценовая фауна содержит также представителей предковых форм многих четвертичных хищных млекопитающих: гиен, волков, лисиц, медведей, львов.

Здесь нет надобности дифференцировать различные стадии верхнеплиоценовой фауны. Важно лишь подчеркнуть, что уже к концу плиоцена, может быть в связи с Гюнцким оледенением, а может быть просто в силу логики указанной макро-флюк-туации, явственно замечается начало оскудения фауны хищников, тогда как фауна травоядных, в общем, несмотря на нисходящую линию некоторых отдельных видов, остается богатой и может быть в целом даже развивается по восходящей линии. Если в хапровском фаунистическом комплексе мы находим, из числа хищных, обильные останки махайродов, волков, лисиц, медведей, гиен, то уже в псекупском, как и в последующем таманском встречаем всего лишь немногочисленные останки какого-то вида волка, а также гиены²⁶. В нижнечетвертичное время третичная фауна продолжала доживать свой век в южных широтах.

Можно ли предположить, что в достаточно перенасыщенный мир верхнеплиоценовых хищников внедрялся еще один или даже целая группа: ранние троглодитиды, будь то обладающие оббитым камнем или нет. Мы видели, что тенденция биологической эволюции была как раз обратная: не расширение мира плотоядных убийц, а медленное сужение. Оставалось бы допустить, что эти новые плотоядные существа оказались сразу более эффективными как убийцы, превзошли всех соперников и в конкурентной борьбе стали шаг за шагом вытеснять их с биологической сцены. Но это предположение снова засасывает нас в сферу чудес, так как мы совершенно не можем истолковать внезапное преображение всеядной преимущественно растительноядной обезьяны не просто в преимущественно плотоядное существо, но к тому же сразу в высокоспециализированного преследователя-убийцу.

Попробуем представить себе совсем другой путь.

²⁶ Флеров К.К., Трофином Б.А., Яновская Н.М. История фауны млекопитающих в четвертичном периоде. М., 1955; Громов В.И. Палеонтологическое и археологическое обоснование стратиграфии континентальных отложений четвертичного периода на территории СССР (Млекопитающие, палеолит)// Труды Института геологических наук. Вып. 4, геологическая серия, №17. М., 1948; Лазуков Г.И. Основные этапы развития флоры, фауны и человека в четвертичном периоде. М., 1954; новейшие сводки и библиографию см.: Марков К.К., Лачитков Г.И., Николаев В.А. Четвертичный период (ледниковый период — антропогеновый период). Т. 1 — 111, М., 1965—1967.

257

крепкую оболочку. Это и скорлупа ореха, и раковины моллюсков, и панцири черепах и костяное облачение головного мозга, как и так называемого костного мозга, хотя в последнем случае функция защиты мягкого вещества является лишь побочной. Но природа же в вековечной борьбе за источники питания породила у разных животных и специальные инстинкты для разрушения этих твердых оболочек с помощью еще более твердого материала и сильного удара. Целая группа хищных птиц специализирована на использовании не мяса животных, а только их костей.

Есть несколько видов птиц, которые, подняв в воздух ракушки, а в других случаях кости животных, содержащие питательный мозг, бросают их на скалы или на твердый грунт и таким образом разбивают оболочку. Иногда применяется прямой удар на земле. Дрозд разбивает улиток о камни. Дж. Гудолл с мужем в Восточной Африке открыли, что стервятники разбивают большие страусиные яйца камнем, который берут в клюв, затем задирают голову и сильно швыряют на яйцо; при этом стер- вятников-бросателей камней нередко после удачных ударов, когда яйцо расколото, оттесняют другие теснящиеся вокруг более крупные хищные птицы (белоголовые сипы, грифы, бурые стервятники), сами не умеющие разбить твердую скорлупу. Наблюдения и опыты показали, что в поисках подходящего камня стервятники подчас отходят более, чем на пятьдесят метров, а возвратившись, бросают камень в страусиное яйцо, еще не подойдя к нему вплотную. Они подбирают камни, какие только могут удержать в клюве, от 15 до 500 гр. Но маленькое куриное яйцо стервятник просто поднимает клювом и разбивает, бросая об землю, если же оно не бьется — относит к скале и швыряет об нее, а то колотит одно яйцо о другое²⁷.

Среди млекопитающих хорошо описана техника использования камня для разбивания твердой оболочки моллюска морской выдрой, или каланом. Последний принадлежит к семейству куньих, обитает на побережье Алеутских островов и Калифорнии. Когда, нырнув, калан приносит на поверхность моллюска-мидию, то одновременно подмышкой выносит и камень размером с кулак. На поверхности воды калан перевертывается на спину, кладет камень на грудь и, крепко зажав моллюска в своих коротких лапах, сильно и многократно бьет им о каменную «наковальню», поглядывая время от времени, не раскололась ли раковина и не показалось ли мягкое тело мидии. Наблюдавший это Дж. Шаллер подсчитал, что за полтора часа один калан вытащил пятьдесят четыре моллюска и стукнул ими о камушек 2237 раз. При этом подчас калан разбивает несколько моллюсков об один и тот же камень. Замечено, как он, выныривая, извлекает у себя из подмышки тот же самый камень, который уже использовал и с которым нырнул²⁸. Очевидно, подходящие камни на дне редки, а без камня морская выдра рискует найти моллюсков и не иметь возможности их съесть. Природа заставляет ее, по возможности, не упускать свой камень в поисках этих раковин. Шаллер добавляет, что вообще каланы, по его представлению, обладают врожденным стремлением брать в лапы какой-либо предмет и долбить им.

²⁷ Гудолл Дж. Вооружившись камнем / / Наука и жизнь. М., 1969, №6.

²⁸ См. Шаллер Дж. Б. Год под знаком гориллы, М., 1968, с. 217.

258

крабов. Яванскому макаку, употребляющему в пищу различных моллюсков, собираемых на побережье, нет надобности особенно дорожить используемым камнем, так как камней пригодных для разбивания ракушек, здесь множество. Капуцины отлично разбивают орехи сильным ударом камня. В Либерии Битти видел, как шимпанзе на воле раскалывает орех: «Он взял камень и принялся ударять им по ореху, предварительно положив последний на другой плоский камень»²⁹.

Эти примеры, относящиеся к разным группам позвоночных, иллюстрируют, что нет чего-либо чрезвычайного и исключительного с точки зрения зоологии в появлении у того или иного вида инстинктивного приема разбивать крепкую оболочку для извлечения привлекательной пищи. Тем самым мы и подошли к ответу на вопрос, как внедрился высший примат, переходящий к плотоядению, в тесно сложенный фаунистический комплекс верхнего плиоцена. Он был разбивателем, раскалывателем, дробителем, — и этот подсобный для его предков инстинкт развился у него в профилирующую сторону жизнедеятельности. Он уже умел разбивать большими камнями большие и очень крепкие орехи, когда вел полудревесный образ жизни, как умели, вероятно, многие родственные ему формы антропоидов. В местах находок останков австралопитеков в Южной Африке обнаружены относящиеся к тому же времени и связываемые с ними большие скопления расколотых панцирей черепах и пресноводных крабов. Это уже нечто достаточно специфичное для данного вида — раскалывателя твердых оболочек. Но чаще всего африканских австралопитеков связывают с найденными в тех же залеганиях черепами павианов. Первый исследователь этих костеносных брекчий, Р. Дарт, выдвинул теорию, что австралопитеки были охотниками на павианов. В качестве орудий нападения и умерщвления они якобы использовали длинные кости конечностей копытных животных. Сопоставление мыщелков найденных здесь же этих костей с двойными вмятинами на некоторых из черепов павианов, по мнению Дарта, доказало его гипотезу. Однако если даже эти вмятины не следы клыков какого-либо хищника вроде леопарда, причинившего смерть, а в самом деле оставлены австралопитеками с помощью поднятых ими в окрестностях крепких костей других животных, то из этого вовсе не вытекает «охота*. Из всех столь искусно подобранных фактов вытекает только, что в природе, окружавшей австралопитеков, имелся никем не использованный, по крайней мере, из сильных претендентов, ценный пищевой ресурс — мозг, заключенный в черепе этих кем-то убиваемых и поедаемых собакоголовых обезьян. Все проломы, столь тщательно исследованные, говорят лишь о том, что с помощью ударов, наносимых как длинными костями некоторых животных, так, вероятно, и нижними челюстями, других животных с крепкими клыками, или твердым рогом, череп расковыривался настолько, чтобы можно было извлечь из него мозг. И в самом деле, зоологам хорошо известно, что наземные хищники-убийцы, да и пернатые падальщики, сплошь и рядом оставляют череп не расколотым, сохраняющим свое содержимое, хотя оно и очень питательно.

²⁹ Там же, с. 219.

259

шинство из этих костей представлены лишь обломками. Соответственно критики Дарта выдвинули версию, что пещеры, содержащие останки австралопитеков, были обиталищами пещерных гиен. Последние стаскивали сюда части падали или свою добычу. Природа снабдила гиен необычайно мощным челюстным и зубным аппаратом для разгрызания костей. И все же современные данные зоологов свидетельствуют, во-первых, что гиена прилагает максимум усилий к разгрызанию больших костей только в случаях крайнего голода, во-вторых, что даже и при этом ее зубам посильны далеко не все длинные и черепные кости больших млекопитающих. Наиболее вероятный вывод, — что австралопитеки могли разбивать накопившиеся в этих пещерных складах кости с помощью камней. Тщетно Дарт пытался в специальной статье отбиться от этой реалистической картины, выставив против нее аргументы, якобы доказывающие, что гиены вообще никогда не стаскивают в свои логова и пещеры никакой падали, никаких костей, полная несостоятельность этого очевидна перед лицом показаний тех африканских охотников за гиенами, которые проникали в самую глубину облюбованных ими пещер, и расщелин, заполненных в огромной степени костями разных животных, неоспоримо затащенных сюда самими гиенами. Кстати, эти охотники обнаружили у современных гиен странное свойство — может быть остаток очень древних биоценотических связей: если гиена снаружи довольно опасна для человека, то во тьме пещеры к ней можно придвинуться вплотную и без всякой опасности обвязать ей голову мешком...

Наша теоретическая задача состояла в том, чтобы ввести прямоходящих высших приматов, сначала в лице их самой низшей формы, в биогеоценозы верхнего плиоцена, а в тропических областях и нижнего плейстоцена, не как нечто взрывающее существующие пищевые цепи и сложнейшее межвидовое экологическое равновесие, а, наоборот, посредством указания на заполненную ими «пустовавшую экологическую нишу*. Среди остро конкурировавшей тысячи видов третичных обезьян морфологически и экологически обособился и обрел новые кормовые условия один довольно специализированный род. Несомненно, эти существа продолжали прибегать к общему для приматов пищевому фонду — плодам, побегам, корням, листьям. Они пользовались и мелкой живностью, но может быть, во всем этом его умели опережать и кое в чем превосходили разнообразные обезьяны. Зато они превосходили их в способности разбивать крепкие оболочки — будь то орехов, больших крабов, черепах, черепов, длинных костей. Здесь открылся необычайно перспективный путь развития.

Как мы помним, фауна млекопитающих была в то время весьма богатой, в том числе не только мелкими и средними, но и очень крупными животными из отрядов хоботных, непарно- и парнокопытных, как и больших хищников. Свободная экологическая ниша и состояла в том, что никто кроме разве червей, насекомых и мелких грызунов не претендовал на такой пищевой ресурс, как мозговое вещество, заключенное в костях их конечностей, в позвоночном хребте и в головном черепе. Многочисленные хищники, вероятно, объедали мягкие ткани, но не было ни крайнего всеобщего голода среди них, ни анатомической приспособленности, чтобы добираться и до этого ресурса.

260

Между тем вес так называемою костного мозга в костях скелета крупных млекопитающих представляет отнюдь не малую величину. В скелете взрослого человека он составляет около 2 кг, т.е. 2,5-3% веса тела. Но у крупных травоядных этот процент еще значительно выше. Например, у северною оленя — 5,1 %, т.е. почти половина веса скелета³⁰. Принимая, что у других копытных вес костного мозга (красного и желтого) к весу тела и весу скелета составляет такой же процент, в костях, например, современного слона, достигающего до 4500 кг, вес костного мозга равен не менее 150-200 кг., а так как древние формы слонов были в полтора и более раз крупнее, то речь идет о весе костного мозга порядка 250-500 кг. Правда, лишь часть этой величины приходится на трубчатые кости, но и с этой оговоркой видно, что речь идет действительно о весьма существенном пищевом ресурсе. Питательность же этого вещества едва ли может быть поставлена в сравнение с каким-либо другим в природе. Несравнимо большим по объему является тоже высокопитательное вещество, заключенное в черепе. Возведем эти объемы в степень, отвечающую огромному обилию повседневных рождений и соответственно повседневных смертей в том или ином биотопе, где обитали или мигрировали разные стада из тысяч и десятков тысяч голов. Словом, речь идет о вполне реальном и весомом, да к тому же экстраординарно питательном пищевом ресурсе. Овладеть им — значило вырваться из тесных рамок схватки за древесную и околодревесную пищу в лесном обезьяньем царстве.

По многим причинам та ветвь приматов, которая начала специализироваться преимущественно на раскалывании твердых оболочек, и шаг за шагом поднималась по лестнице от более простых объектов ко все более трудным — несущим все более щедрое содержимое костям огромных млекопитающих — должна была быть по своей морфологии прямоходящей. Биологическая функция и морфология всегда составляют единство. Поэтому можно сформулировать положение и в обратном порядке: та ветвь высших приматов, в которой анатомо-морфологические и локомоторные предпосылки или зачатки двуногого передвижения были наиболее выражены, имела тем самым возможность специализироваться на раскалывании твердых оболочек и начать эволюционное восхождение от простых ко все более сложным задачам в этой деятельности.

³⁰ Коржуев ПЛ. Эволюция, гравитация, невесомость. М., 1971, с. 60 — 61.

261

силыциком³¹. Для яванского прибрежного макака прямохождение не нужно, ибо ои находит раковины и камни поблизости друг к другу, ему нет необходимости переносить их. С другой стороны, мы знаем ряд видов животных, которые являются в той или иной мере носильщиками, но они носят более или менее мягкий груз, в который можно вцепиться зубами или когтями: тигр, как и некоторые другие хищники, может закинуть добычу себе иа спииу и подчас очень далеко унести ее, придерживая зубами; орел-ягиятиик является типичным носильщиком добычи на значительные расстояния, ио описываемому примату надо было нести или кости, или камии. Для этого недостаточно было хватательной функции, ио требовалось разделение работы верхних и иижиих коиечиостей. В то время как верхние нечто иесли, будь то в кистях, в обхват, подмышками или придерживая иа загривке, иижиие осуществляли локомоцию бегом или шагом, причем, судя по всему, дистанции, отделявшие друг от друга два предмета, которые надо было привести во взаимодействие, могли быть очень и очень значительными. Археологи сплошь и рядом обнаруживают, что природные выходы той породы камия, из которой изготовлены примитивные изделия иижиего и среднего палеолита, находятся в нескольких километрах, а то и в десятках километров от места, где эти камии либо подвергались окончательной обработке, либо использовались.

Кроме этого главного биологического основания для возиикиовеиия среди части высших приматов бипедии, т.е. дифференциации функций, моторики и морфологии передних и задних коиечиостей и вертикального положения тела, были, несомненно, и другие факторы такой адаптации. Уже поиски крабов и черепах вдоль течений речек или в скалах, а тем более поиски костных останков животных требовали выхода из лесов на равнины, в ущелья, на плоскогорья, на склоны, в кустарниковые зоны и т.д., т.е. разрыва с техникой передвижения преимущественно по ветвям больших деревьев или лианам, занимавшей передние конечности. В высокой траве и в кустарниках для обзора местности необходимо было выпрямляться, тем более для закидывания головы назад, когда по полету хищных птиц высматривалось местонахождение искомых останков. Двуиогость обеспечила высокую быстроту бега, возможность хорошо передвигаться в скалах, плавать в воде, перепрыгивать через что-либо.

³¹ Hewes G.W. Food transport and the origin of huminid bipedalism / / American Anthropologist. Arlington. Vol. 63, No4, 1961.

262

варительно нанесено хоть три-четыре удара, чуть заостривших край гальки, как проявление тут нового духовного начала. В действительности нет никакого разрыва в цепи между удачно подысканными ранними представителями семейства троглодитид камнями, эолитами, камнями «кафуанской культуры», о которых спорят, естественного или искусственного происхождения их сколы, и гальками «олдовайской культуры», на которых сколы, бесспорно, нанесены искусственно. Здесь так же несерьезно усматривать признак «замысла» и сознательного намерения, как в гнезде, искусственно построенном птицей. Цепь этих материальных посредников непрерывна, хотя и может быть расположена в порядке известного усложнения, однако она вполне соответствует и отсутствию какого-либо уловимого скачка в эволюции морфологии тела и в морфологии макроструктуры мозга всей обширной группы, включающей, австралопитековых и так называемых Homo habilis. Это единый род с точки зрения морфологической систематики. С точки же зрения экологической, все они — разбиватели, причем в основном и в возрастающей прогрессии — разбиватели костей животных камнями, которые все лучше подобраны или все удачнее другим камнем разбиты, т.е. подправлены, для этой специфической работы.

Так, примерно, в фаунистические комплексы конца третичной эпохи вписались разновидности или виды ответвившегося от обезьян формы приматов. Тут не было и в помине какого-либо глубокого сдвига для биоценоза. Известный урон понесли лишь упомянутые представители мелкого животною мира — черви, насекомые и мелкие грызуны, какими кишела тогда щедрая земля, но которые отнюдь не были обречены на исчезновение в основной своей части только из-за того, что некое крупное животное вырвало из их кормового рациона этот, отнюдь не единственный для них, источник — головной и костный мозг, остающийся в костях после трапезы хищников.

К набросанной выше картине следует внести некоторые дополнения. В основном об австралопитеках мы знаем по южноафриканским находкам геологически несколько более позднего времени, чем время действительного возникновения и формирования этих ранних прямоходящих высших приматов — этих зачинателей семейства Trogloditidae. Но дело просто в том, что в этих тропических областях значительно дольше, чем где-либо, сохранялся во всех главных чертах тот биогеоценоз, в частности тот виллафранкский (хапровский) фаунистический комплекс, который в иных районах и расцвел, и пережил упадок раньше. Теперь, после каскада открытий Л. Лики и других в Восточной Африке, мы знаем, что филогенез семейства Trogloditidae бесспорно уходит в плиоцен. А начавшие «австралопитековую революцию» находки Дарта и Робинсона относятся к поздним остаткам, может быть экологически уже и регрессировавшим, как в смысле использования викарной пищи, так, в связи с этим, и не нуждавшихся в столь эффективных средствах разбивания, как олдовайские оббитые гальки.

Далее, можно с уверенностью предполагать, что численность совокупной популяции австралопитеков, ограниченная узким объемом их специальной пищи, при утере доступа к некоторым традиционным для приматов источникам растительной пищи, была, в общем, невелика. Это был довольно редкий вид. Его тропический ареал даже в период максимального размаха не был особенно велик.

263

На этом фоне следует представить себе довольно напряженный поиск среди локальных популяций разных приспособительных вариантов. Наряду с более или менее полиморфным, т.е. состоящим из скольких-то видов рода австралопитековых, систематика в праве выделить и обобщить формирующийся примерно столь же рано род, охватывающий мегантропов, гигантопитеков и парантропов. Имеется в виду вся та линия или ветвь прямоходящих высших приматов, для которой особенно характерно разрастание и мощность зубной и челюстной системы. Об этой филогенетической развилке в сочинениях по антропогенезу упоминается много, и здесь нечего существенного прибавить: специализация на потреблении мясной пищи требовала либо дальнейшего развития экзосоматических искусственных органов, т.е. каменных «орудий», либо совершенствования соматических органов, т.е. выработки повышенной возможности разгрызания и обгрызания костей, остающихся на них сухожилий, мышц, кожи. Второй путь, в конце концов, оказался тупиковым, т.е. названный род угас в нижнем плейстоцене, тогда как первый путь вел хоть и к кризису, но из которого нашелся новый выход, и к новому кризису, и к новому выходу.

Здесь остается описать, в чем состоял первый кризис, едва не пресекший существования на нашей планете экстравагантного явления двуногих плотоядных при-матов-разбивателей, из которого, однако, они вышли преображенными — уже не австралопитеками, а археоантропами.

³² См.: Громов В.И., Мирчинк Г.Ф. Четвертичный период и его фауна...

³³ См.: Ромер А.Ш. Палеонтология позвоночных. М. — Л., 1939.

264

В этой регрессии хищников, неуклонно происходившей с конца плиоцена до среднего плейстоцена (или, может быть, преимущественно в гюнцское и миндельское время), самым выразительным фактом служит полное вымирание махайродов на всей территории Старого Света. Являясь подсемейством по происхождению еще олигоценово-миоценовым, махайроды продолжали прогрессивно развиваться также и в плиоцене³⁴. Но уже в нижнем плейстоцене они быстро вымирают, хотя отдельные находки отмечаются еще в течение среднего плейстоцена (исключением является Америка, где род смилодонов оставался многочисленным на протяжении почти всего плейстоцена).

Высказывались самые разные гипотезы о причинах этого вымирания махайрода в начале плейстоцена. Так, по предположению М.В. Павловой, «его клыки, полезные ему вначале, достигли таких размеров, которые сделали их вредными»³⁵, т.е. естественный отбор уже не смог совладать с этой инерцией роста клыков. Такое объяснение мало правдоподобно. По мнению других авторов, махайроды вымерли от начавшегося похолодания. Большинство предполагает, что махайроды, по крайней мере, новые виды, были слишком узкоспециализированными хищниками, приспособленными только к охоте на некоторые виды толстокожих хоботных, преимущественно на мастодонтов, менее высоко организованных, чем другие, и потому должны были вымереть вместе с исчезновением мастодонтов и немногих в чем-то им подобных видов. В доказательство приводится, с одной стороны, сохранение в Америке мастодонтов почти до конца плейстоцена. С другой — приспособленность саблевидных клыков махайрода к прокалыванию толстой кожи³⁶.

Однако находки остатков махайродов вовсе не подтверждают их столь тесной связи с мастодонтами. Например, в знаменитом местонахождении Ранчо ла Бреа (Калифорния) найдено около трех тысяч особей этих саблезумых тигров, но ни одного мастодонта или типира³⁷. Одновременность вымирания махайродов и мастодонтов может объясняться всего лишь общностью причины, например, какой-либо неприспособленностью и тех, и других к увеличившемуся снежному покрову или другим экологическим изменениям абиотического характера. А может быть именно мастодонты вымерли вследствие вымирания махайродов: последние могли деградировать из-за отсутствия у них всяких опасных врагов и конкурентов, а тем самым прервалась и жизненно необходимая для сохранения вида отбраковка неполноценных особей среди мастодонтов. Палеонтология далеко не всегда может объяснить непосредственные причины вымирания того или иного вида³⁸.

³⁴ См.: Павлова М.В. Палеозоология. Ч. II. М. - Л., 1929.

³⁵ Павлова М.В. Палеозоология. Ч. II. М. — Л., 1929, с. 199.

³⁶ См.: Давиташвили Л.Ш. Курс палеонтологии. Изд. 2-е. М. — Л., 1948; новейшее издание: Давиташвили JI.Ш. Краткий курс палеонтологии. В 2-х частях. Тбилиси, 1985; Ромер А.Ш. Палеонтология позвоночных. М. — Л., 1939.

³⁷ См.: Ефремов И.А. Тафономия и геологическая летопись//Труды Палеонтологического института АН СССР. Т. 24. Кн. I. М., 1950.

³⁸ См Давиташвили Л.Ш. Причины вымирания организмов. М., 1969.

265

огромное распространение, обилие родов и видов махайродов, т.е. не-специали- зированность этой формы семейства кошачьих. Скорее их следует рассматривать как наиболее универсальную и высшую форму хищника-убийцы, как хищника par excellence среди прочих плиоценовых плотоядных. Конечно, саблевидные верхние клыки майхайрода, редуцированные коренные зубы и нижние клыки, характер сочленения нижней челюсти — свидетельствуют о своеобразном способе его охоты: он не кусал добычу, не перегрызал ей шею, не поглощал больших кусков мяса, как делают львы, тигры, леопарды, как делают собственно большие кошки (Felis), а прокалывал, прорубал и разрезал кожу, питаясь, видимо, в основном кровью и мягкими внутренностями жертвы. Однако это свидетельствует не о какой-либо уродливой специализации, а о том, что этот кровожадный убийца развился в эпоху изобилия и доступности добычи.

Представляется вероятным, что большинство других плотоядных верхнеплиоценовой фауны так или иначе пользовались плодами расточительнейшей охоты махайродов и кормились возле них. Там, где находят остатки махайрода, находят и остатки других хищников. В Америке в плейстоцене вместе с махайродом жили гигантские волки, вымершие виды койотов и медведей³⁹, крупная форма кошки, отчасти похожая на льва — кто знает, может быть умевшая добивать подрезанные махайродом жертвы⁴⁰.

А если верно, что махайроды были действительным центром мира плиоценовых хищников, главным убийцей среди плотоядных, то становится понятным, что, начав вымирать по той или иной причине, этот царь зверей должен был в своем падении, в конце концов, увлечь за собой и всех остальных хищников.

³⁹ См.: Ефремов И. Л. Тафономия и геологическая летопись.

⁴⁰ См.: Ромер А. Ш. Палеонтология позвоночных...

266

III. Второй этап: образ питания археоантропов

Максимум упадка фауны хищников приходится на миндельское время. Только во второй половине миндель-рисского межледниковья начинается новый подъем волны в истории хищников, — как бы их возрождение, но уже без махайрода.

А пока что, в существенно новых условиях жизни и смерти растительноядных млекопитающих, по-прежнему обильных, естественный отбор привел к возникновению новой линии плотоядных высших приматов. Антропологи многое могут сказать о телесных изменениях, отличающих их от австралопитеков и мегантропов. Археологи многое могут сказать о видоизменениях связанного с ними «древнего камня* и о динамике этих изменений в нижнем плейстоцене, но экологи могут сказать лишь немногое, — однако столь важное, что это может послужить ключом к реконструкции их экологической ниши в целом: следы этих существ, т.е. их кости и остатки их жизнедеятельности, преимущественно в виде обработанных камней, связаны с водоемами. За исключением очень немногих неясных случаев, археоантропы, их стойбища, места их добывания пищи привязаны к побережьям — речным, озерным и морским, к устьям и наносам четвертичных рек, к топким местам. Это были животные и не лесные, и не равнинные, а околоводные.

С другой стороны, для реконструкции их экологии мы располагаем данными о так называемом хазарском фаунистическом комплексе, особенно раннего его времени; широчайшие параллели хазарского комплекса в Европе и Азии были указаны В.И. Громовой⁴¹. Хотя в хазарском комплексе мы уже не находим некоторых травоядных, как южные слоны, этрусские носороги, лошади Стенона и др., в общем в это время «крупные травоядные достигли своего расцвета как по количеству (видов), так и по площади распространения»⁴². В состав хазарской фауны входили такие крупные травоядные как трогонтериевы и древние слоны, эласмотерии, носороги Мерка, громадные длиннорогие бизоны, очень крупные большерогие и благородные олени, крупные верблюды, крупные формы южных лошадей, как и более мелкие северные лоси и др. Этот расцвет травоядных, несомненно, является плодом миндельского и первой половины миндель-рисского времени, когда за ними хищники охотились все меньше и меньше. Крутое сокращение мира хищников лишь в очень малой мере возмещалось весьма вероятным фактором огромного размножения пернатых хищников. Но, разумеется, даже самые крупные из них не выполняли функции убийц больших травоядных животных, максимум, они могли добивать умирающих.

⁴¹ См.: Громова В.И. Краткий обзор четвертичных млекопитающих Европы (Опыт сопоставления). М., 1965; Громов В.И., Мирчинк Г.Ф. Четвертичный период и его фауна...; Громов В.И. Основные этапы развития четвертичной фауны СССР...; он же. Палеонтологическое и археологическое обоснование...

⁴² Флеров К.К. Трофимов Б.А., Янковская Н.М. История фауны млекопитающих... С. 16.

267

ких органов (в основном обработанных камней), чем их предки — австралопитеки, включая Homo habilis с их искусственно обработанными гальками.

Вернемся к коренному экологическому понятию биоценоза. Как мы уже знаем, «возможности вселения и существования в сообществе какого-либо вида зависят от удовлетворения его минимальных потребностей при существующих физико-химических и биологических условиях существования. Во многих случаях это может быть связано со способностью вида к конкуренции с уже живущими в сообществе [в случае «насыщенного» биоценоза — Б.П.]. При этом возможно как вытеснение одного вида другим, так и взаимное ограничение их численности, разделение ниши, или образование из одной прежней двух новых ниш». Случай же «ненасыщенного» биоценоза подразумевает наличие «свободных» экологических ниш. Эта терминология, разумеется, условна: экологические ниши не существуют независимо от занимающих их видов⁴³.

Мы видели, как наидревнейшие троглодитиды внедрились в биоценоз, заняв свободную или почти свободную экологическую нишу. Но может быть надлежит вообразить, что в начале плейстоцена они уже потрясли всю его структуру? Можно ли, например, предположить, что археоантропы вытеснили и спутников махайрода? Нет, и малочисленность и крайне слабая вооруженность этих Homo habilis и Homo erectus исключает такое предположение. Они не могли ни прямо истребить махайродов, ни косвенно вызвать сокращение их численности, истребляя их кормовую базу. Последнее, как мы видели, противоречит фактам. Иной вопрос, не включались ли питекантропы в биоценоз в связи с вымиранием махайрода, а также его спутников, т.е. в связи с освобождением их экологических ниш? В общем, положительный ответ на этот вопрос представляется вероятным. Достаточно напомнить, что в Америке, где махайроды сохранились до верхнего плейстоцена, не происходило в течение всего этого времени и расселения каких бы то ни было видов троглодитид, Но, разумеется, это не значит, что в Старом Свете питекантропы стали охотиться и питаться точно так же, как делали махайроды. Связь вымирания махайрода и внедрения в изменившийся биоценоз археоантропа гораздо более сложна и косвенна.

По-видимому, лишь очень немногие представители этих узкоспециализированных плиоценовых форм высших приматов выдержали экзамен естественного отбора и перешли в плейстоцен, где однако для этой части их открылись с дальнейшим упадком хищников совершенно новые возможности и пути развития.

⁴³ См.: Наумов Н.П. Там же, с. 449.

268

В нашем распоряжении немного источников для палеоэкологической реконструкции образа питания и жизни следующей эволюционной формы — археоантропов: это — костные остатки питекантропов, синантропов, атлантропов, гейдельбержца; дошелльские, шелльские и отчасти ашёльские «орудия», немногие известные обитавшиеся пещеры; сопровождающие кости нижнеплейстоценовых животных. Однако один круг источников еще не подвергался достаточному анализу: упомянутые ландшафтные, географические условия почти всех этих находок, а именно их близость к водоемам, на них мы и обратим сейчас главное внимание.

Долгое время считалось, что подавляющая масса нижнепалеолитических находок известна лишь в сильно переотложенном, вторичном залегании. Орудия, находимые археологами в галечниках речных террас, в древних речных и озерных наносах, представлялись снесенными в четвертичные реки и озера водными потоками из каких-то размытых неведомых нам стоянок. Такое представление закрывало путь к уяснению биотопов и условий жизни существ, делавших эти орудия. Однако накопление знаний приводит мало-помалу к коренному изменению представлений на этот счет. Так, например, было признано, что в классическом местонахождении шелльских орудий, вблизи устья р. Соммы у Аббевиля, они находятся в первичном залегании (in situ). Подобных фактов становилось все больше.

Приведу пример из собственных наблюдений. В 1955 г. я участвовал в работах экспедиции В.П. Любина по нижнему палеолиту Юго-Осетии. Рубила ашёльского (может быть шелльского) типа здесь выявляются путем систематического обследования оврагов, прорезающих древние береговые террасы рек Большая Лиахви, Большая (Метехская) и Средняя (Оконская) Проне. Эти овраги, параллельные друг другу и перпендикулярные пойме реки, представляют как бы огромные археологические природные траншеи в террасах.

Находки в них нижнепалеолитических орудий дают право заключить о рассеянности этих орудий на площади многих квадратных километров нижнечетвертичного галечного (вернее, щебенчатого) берега, прибрежного мелководья реки. Ряд наблюдений говорит о том, что орудия не были принесены сюда рекой откуда-то сверху. Так, если бы река длительно несла эти орудия, мы находили бы их не только на береговых террасах, но и в русле, по крайней мере, на тех участках, где горные препятствия образуют теснины и где поэтому ни с одной стороны нет никаких террас. Но орудий там нет. Следовательно, орудия связаны именно с берегами, они отлагались не вместе с береговой скатанной щебенкой, а на береговом склоне или в мелководье возле берега, впоследствии же перекрывались новым накоплением скатанной щебенки. Это не исключает, конечно, того, что известное время эти орудия перемещались и окатывались водами горной реки. Однако юго-осетинские рубила хотя и окатаны, но незначительно, во всяком случае, неизмеримо меньше, чем окатана горными реками та щебенка, среди которой мы их находим. Очевидно, что они не лежат точно в том самом месте, где некогда были оставлены в воде или у воды. Но еще очевиднее, что они оказывались тут не в результате поздних переотложений и не принесены водой особенно издалека, а находятся как бы в первичном залегании — в той части течения указанных рек, где последние, спустившись со склонов, изливаются на равнину, теряя тут свою стремительность, становясь более широ-

269

кими и мелкими, откладывая наносы, подчас распадаясь на мелкие потоки и ручьи, текущие среди обширных галечно-щебенчатых пляжей. Несомненно, что таков был биотоп тех древнейших троглодитид, от которых остались эти орудия. Несомненно, что их жизнедеятельность тысячелетиями в какой-то мере протекала здесь, у самой воды, может быть отчасти в воде, в которой они и теряли подчас свои орудия.

От этого частного примера вернемся к общей постановке вопроса. Нельзя, разумеется, отрицать, что в ряде случаев нижнепалеолитические находки сделаны в условиях поздних переотложений. Но наличие убедительных фактов первичного залегания в береговом галечнике или «бичевнике» снимает необходимость и в переотложенных находках обязательно искать результат смыва их водами из стоянок, расположенных где-то вдалеке от берега реки или озера. Напротив, представляется возможным утверждать, что жизнь этих троглодитид была тесно и неразрывно связана с берегами водоемов или с речными руслами. Напомню, что находки костных остатков яванских питекантропов, гейдельбергской челюсти, синантропов связаны с древними реками, причем в последнем случае в бесспорно первичном залегании, а алжирских атлантропов — с впадением реки в древнее озеро. Просмотр публикаций по нижнему палеолиту всего мира показывает, что в подавляющем большинстве случаев, где геологические условия описаны с достаточной полнотой, мы обнаруживаем связь местонахождения с рекой, изредка с озером, морским побережьем. Классические находки нижнего палеолита связаны с ранне-плейстоценовыми террасами Марны, Сены, Соммы, Темзы, Мансанареса и т.д. Может быть, лишь немногие местонахождения клектонского типа являются «сухопутными», что, впрочем, тоже еще требует проверки.

⁴⁴ Паничкина М.З. Палеолит Армении. Л., 1950, с. 15 — 20.

270

днее остаточное русло еще более древней реки, протекавшей у подножья Богутлу, на берегах которой некогда и отложились нижнепалеолитические орудия. Может быть, здесь была не река, а горное озеро. Наконец, еще один нижнепалеолитический памятник СССР, а именно нижний слой грота Киик-Коба в Крыму, судя по всему, не связан ни с каким крупным водоемом. Но он как раз может быть сопоставлен с памятниками клектонского типа или относится к концу ашёля — началу мустье, когда связь с водоемами вообще уже не характерна.

Если мы сравним карту нижнепалеолитических местонахождений с картой мус-тьерских местонахождений, особенно первой половины мустье, мы увидим, что последние в значительной степени, хотя и не полностью, теряют связь с большими водными артериями, сдвигаются к водоразделам, в том числе и в горы. Для позднего мустье и особенно для верхнего палеолита снова вырисовывается связь многих стоянок с руслами и бассейнами больших рек, но все же далеко не в той почти всеохватывающей степени, как в нижнем палеолите.

Итак, археоантропы были почему-то в высокой степени водолюбивы и тесно привязаны к совершенно специфическому биотопу — к берегам водоемов, преимущественно к берегам больших нижнеплейстоценовых рек, нередко к их устьям и дельтам.

Чем это объясняется? Прежде всего, надо отбросить мысль, будто потребностью в речном галечнике для изготовления орудий. Такая мысль высказывалась⁴⁵, но она опровергается тем фактом, что в ряде случаев орудия, находимые в речных отложениях, изготовлены из такого сырья, которого в этих отложениях вовсе даже и нет. В качестве примера приведу опять нижнепалеолитические местонахождения Юго-Осетии. Найденные здесь рубила и другие изделия изготовлены из андезита, вулканической породы, причем данный тип андезита никогда не встречается в галечнике и речной щебенке, но хорошо известен в горах в 20 и более км от мест находок орудий; желвачная корка, сохранившаяся на части орудий, не валунная, а характерна для выходов коренной породы. Данный тип андезита настолько чужд петрографическому комплексу речных отложений, что, по словам В.П. Любина, заметив в разведываемом районе древних террас такой камень на земле, «смело поднимай его как нижнепалеолитическую находку*. Совершенно очевидно, что в этом случае, как и в некоторых других, материал или заготовки для орудий доставлялись на берег реки, причем доставлялись даже издалека и с большими усилиями. Значит, дело не в том, что орудия тут изготовлялись, а в том, что они тут употреблялись.

⁴⁵ См.: Паничкина М.З. Разведки палеолита на Средней Волге // Советская археология. Т. XV111, М., 1953; Борисковский П.И. Палеолит Украины. М. - Л., 1953.

271

приурочены к трем довольно специфическим орографическим ситуациям: во-первых, к излучинам или крутым изгибам горизонтального профиля русла, во-вторых, к главному изгибу вертикального профиля горных рек, т.е. стыку их падения со склонов и равнинного течения, в-третьих, к их устьям — при впадении в море, иногда в другую реку, в озеро.

Примеры первого рода особенно многочисленны. Скажем, во Франции классические места нижнепалеолитических находок в окрестностях Амьена находятся у самого крутого поворота во всем течении Соммы, с запада на север, в форме угла. Известные места находок на Марне, в том числе Шелль, приурочены к самому извилистому отрезку ее течения. Изучение карт нижнепалеолитических находок дает наглядное представление о множественности, постоянстве таких ситуаций. Между прочим, пещера Чжоукоудянь также находилась у изгиба древнего русла реки. Из местонахождений в СССР характерными примерами являются Круглик — на самом главном изгибе Днепра, Хрящевский — на изгибе Сев. Донца недалеко от впадения в Дон, Лука-Врублевецкая — на крутом изгибе («луке») Днестра, прямо против впадения речки Сурши⁴⁶ и др. Для второго случая, т.е. рек в предгорьях, характерны описанные местонахождения в Юго-Осетии⁴⁷. Для третьего, т.е. устий рек при впадении в море, — местонахождения в Абхазии, при впадении древней р. Гумисты и др. в Черное море⁴⁸, так же как и расположение известного грота Обсерватории во Франции на берегу Средиземного моря недалеко от впадения р. Руайа. Список можно продолжать. Подавляющую часть нижнепалеолитических находок, если геологические их условия описаны детально, удается отнести к одному из этих трех случаев.

⁴⁶ Борисковский П.И. Там же.

⁴⁷ Любин В.П. Палеолитические находки в Юго-Осетии / / Краткие сообщения института истории материальной культуры. Вып. 54, М., 1954.

⁴⁸ Замятнин С.И. Палеолит Абхазии // Труды Института абхазской культуры. Вып. X. Сухуми, 1937.

272

ее подпирается волновыми и ветровыми влияниями со стороны моря, происходит усиленное отложение наносов. Здесь образуются мелководные дельты или широкие мелкие устья. Точно так же впадение в реку значительного притока или эрозия больших оврагов способствует отложению наносов и образованию перекатов — мелких, но с убыстренным течением⁴⁹.

Итак, оказывается, троглодитиды нижнепалеолитического времени жили и кормились преимущественно у этих самых обмелений различного происхождения. А это может обозначать только одно: они действительно искали места, где скоплялась наиболее обильная фауна, — но только это была фауна не живая, а мертвая.

Чтобы представить себе как эти устья, отмели, косы и перекаты играли роль аккумуляторов трупов и останков крупных четвертичных животных, вспомним о «великих кладбищах», например, на Волге. Интерес к огромным размываемым водой скоплениями костей четвертичных животных на Средней Волге возник уже давно. Сначала Ососков, затем Яковлев, Павлова, Громова, Мензбир, Беляева, Прокошев, Николаев, Бадер, наконец, в 1953 г, Паничкина и Верещагин описали эти скопления. Особенно велики «кладбища», образовавшиеся в четвертичное, а именно, по- видимому, миндель-рисское время на косах и перекатах там, где сейчас полуостров Тунгуз, острова Хорошенский, Бектяжский и Вороний, близ нынешних населенных пунктов Черный Яр, Мысы, Ундоры, Красновидово, Красная Глинка и др. В общем, дело идет о самом извилистом участке течения Волги (между Казанью и Куйбышевом), а указанные пункты неизменно приурочены к отдельным изгибам русла; предполагается, что здесь находились древние устья Волги. В некоторых из этих пунктов скопления костей исчисляются многими тоннами, хотя их уже с давних времен целыми баржами вывозили отсюда на заводы для выжигания извести. Н.К. Верещагин пишет: «Если учесть, что на бечевник выбрасывается и остается незамытой только небольшая часть костей и что весь этот процесс повторяется в половодье ежегодно на протяжении веков, можно поразиться тому поистине колоссальному количеству трупов зверей, которые накапливались и захоронялись на протяжении тысячелетий в поймах рек. Число захороненных скелетов крупных животных в таких костеносных линзах достигало многих сотен тысяч для одного лишь такого отрезка долины Волги, как от Казани до Ульяновска»⁵⁰. Очень важно подчеркнуть, что, как видно по костным остаткам, на этих отмелях или устьях древней четвертичной Волги аккумулировались, по большей части, не кости давно умерших животных, волочимые течением до дну, вымываемые из давних захоронений и т.д., а целые трупы, которые уже в дальнейшем разложились и были занесены песком и галечником здесь же на месте.

⁴⁹ См.: Огиевский А.В. Гидрология суши. М., 1952; Аполлов В.А. Учение о реках. М., 1952; Шамов Г.Н. Сток взвешенных наносов рек СССР // Труды Государственного гидрологического института. Вып. 20. J1., 1949.

⁵⁰ Верещагин Н.К. Великие «кладбища» животных в долинах рек Русской равнины // Природа. М., 1955, №12, с. 62.

273

 первобытных людей. Так, М.Д. Мензбир писал: «Возможно, конечно, что человек употреблял для своих целей и животных, погибших не от его рук... Местные условия могли благоприятствовать накоплению трупов на одном участке, и может быть, это накопление дало мысль людям — современникам погибавших животных — устроить свое становище именно в этом месте»⁵¹. Сходную мысль высказал О.Н. Бадер по поводу волжских скоплений костей четвертичной фауны, подчеркивая, вслед за Беляевой и Прокошевым, что наблюдающееся сохранение костями их анатомического порядка могло иметь место только в случае разложения трупов в пункте их находки и совершенно невозможно при переотложении костей в аллювии. «Весьма правдоподобно, — продолжает Бадер, — что после спада воды места массовой гибели животных благодаря изобилию на них не вполне испортившегося мяса, кож, костей привлекали людей, которые, оставаясь на этих местах более или менее длительное время, должны были оставлять свои следы в виде каменных орудий, расколотых костей и т.п.»⁵². Предположение О.Н. Бадера вполне подтвердилось: М.З. Паничкина нашла в трех из вышеперечисленных пунктов скопления костей, а именно в урочище Тунгуз на Бектяжском острове и в урочище Красная Глинка, хотя и немногочисленные, но бесспорные нижнепалеолитические орудия⁵³. К ним надо добавить найденное прежде в Самарской губернии на берегу Волги ручное рубило (Бадер).

⁵¹ Мензбир М Л. Очерк истории фауны Европейской части СССР (от начала третичной эры). М., 1934, с. 179.

⁵² Бадер О.Н. Ранний палеолит Урала и Поволжья / / Ученые записки Молотовского государственного университета. Т. VII, вып.2 (исторический), Молотов [Пермь], 1955, с. 196.

⁵³ См.: Паничкина М.З. О работах по изучению палеолита на Волге / / Краткие сообщения института истории материальной культуры. Вып. 1, М., 1953; она же. Разведки палеолита...

⁵⁴ Ср.: Рыбаковский Э. Следы палеолита в Арктике / / Правда. М., 18.01.1972.

274

В других же случаях, наоборот, физические условия осадконакопления привели к полному исчезновению следов трупов животных, некогда аккумулировавшихся на отмелях, зато сохранив до нашего времени каменные орудия этих предков человека. В частности, все без исключения горные реки, даже в нижнем, равнинном течении, не сохранили костей четвертичных животных, так как эти кости, несомненно, в конце концов, истирались камнями в порошок и уносились водой. Но оставшиеся в галечниках каменные нижнепалеолитические орудия, как, например, юго-осетинские или абхазские, говорят о том, что в раннем плейстоцене здесь на отмелях были эти скопления трупов животных. О том же говорят, скажем, и шелльские рубила, собранные на бечевнике у Луки-Врублевецкой. Но в разных местах нижнепалеолитических находок кости животных могли быть уничтожены разными физическими и химическими факторами. Наконец, в третьем случае, как в классических отложениях нижнечетвертичных галечников некоторых европейских, в частности, французских, рек, скопления костей животных и нижнепалеолитические орудия сохранились в совместном залегании.

⁵⁵ См.: Дарвин Ч. Путешествие на корабле «Бигль» / / Дарвин Ч. Собрание сочинений. Т. 1. М. - J1., 1939.

275

ло извержение вулкана Клут в восточной части этого острова. По словам очевидцев, огибавшая вулкан большая судоходная река Бронтас вздулась и высоко поднялась, — в ее воде было много вулканического пепла, пемзы, цвет воды стал черным. Река несла массу сваленного леса, а также трупов животных, в том числе буйволов, обезьян, черепах, крокодилов, даже тигров, так что под напором всего этого был сломан большой мост⁵⁶.

Но какой характер носило накопление животных трупов в четвертичное время? На этот вопрос косвенно отвечает основатель тафономии И.А. Ефремов: постепенное накопление животных остатков в озерах, болотах, дельтах рек не играло заметной роли в образовании более древних костных скоплений, т.е. там чаще действовали чрезвычайные обстоятельства вроде эпидемий и мора; напротив, именно постепенное накопление приобретает все большее значение для молодых геологических периодов — для верхнею кайнозоя и четвертичною периода⁵⁷.

Однако при конкретных исследованиях над умами все же тяготеет поиск каких- либо нерегулярных, исключительных причин для истолкования и этих молодых, четвертичных костных скоплений. Сам И.А. Ефремов, в особенности же Н.К. Верещагин, специально анализировавший четвертичные речные захоронения русской равнины, все же не отказываются от поисков экстраординарных факторов массовой гибели животных, включая в число этих факторов половодья и периодические наводнения. Для нас очень важно проверить, необходима ли такая гипотеза, так как, если поступление трупов животных в воды рек и их оседание на речных дельтах, отмелях, косах, возможность их вылавливания у низких берегов и на мелководных перекатах носило узко сезонный или совершенно спорадический характер, оно не могло доставить постоянной базы питания археоантропам и служить постоянной основой их связи с данными биотопом.

Но почему мы должны представлять себе смерть в природе как экстраординарное явление? Мы уже говорили, что смерть столь же необходима, как и жизнь, и что число умерших особей в конечном счете равно числу родившихся. Не забывают ли об этом палеонтологи, когда, видя кладбище, они обязательно ищут какую-то катастрофу?

Несомненно, побудительной причиной таких поисков служит то, что само образование кладбищ имеет разную интенсивность в разные эпохи. Но это различие может быть объяснено рядом причин, и в первую очередь сменой факторов смерти, так сказать «нормальных» для той или иной палеонтологической эпохи. По данным

Н.И. Николаева и Н.К. Верещагина наиболее мощные костеносные линзы в речных отложениях и в коренных руслах рек русской равнины залегают в слоях миндель-рисского, но в западноевропейских реках они относятся так же к миндельскому и гюнц-миндельскому времени.

⁵⁶ См.: Окладников А.П. Происхождение человека / / Всемирная история. Т. I, М., 1955, с. 23.

⁵⁷ Ефремов И.А. Там же, с. 105.

276

Р.Ф. Геккеру⁵⁸*, особенно при изучении наземных позвоночных, уметь различать, во-первых, место обитания организма, во-вторых, место его захоронения и, в-третьих, место его смерти. Иными словами, место смерти может не совпадать ни с обычным местом жизни, ни с местом захоронения, например, отложениями речных дельт, куда его останки могут быть снесены водой.

Реки отнюдь не являются основным местом обитания крупных млекопитающих, но они посещают реки для водопоя, переплывают их при кормовых кочевках, находят в них убежище от жары, насекомых и отчасти от хищников, ибо хищники, хотя и умея плавать, уже не способны к нападению находясь в воде; для слонов струя воды из хобота служит серьезным средством обороны. Но, будучи животными сухопутными, они относительно чаще и гибнут, находясь в чуждой стихии, т.е. в такой, к которой менее адаптированы. Особи слабые, больные, стареющие, так же как молодые, легко отстают от стада, переплывающего реку, и гибнут. Это наблюдается ныне в стадах северных оленей и сайгаков, теряющих некоторый процент поголовья при переправе через реку. Реки же раннечетвертичного времени имели подчас несколько километров и даже десятков километров ширины. Реки в этом случае играли роль важнейшего фактора естественного отбора, роль беспощадного истребителя части поголовья, т.е. ту роль, которую теперь все меньше выполняли хищники. Крупные, тяжеловесные раннеплейстоценовые травоядные также легко увязали в речном иле при спуске на водопой и купанье, тем более трудно им было выбраться на крутой берег после водопоя, купанья или переправы.

Особо надо отметить гибель животных в зыбкой болотистой почве, по которой надо было пробираться к водопою. Классическую картину представляет проанализированное мною на месте нижнепалеолитическое местонахождение Вертешсёллеш в Венгрии. Здесь на глинистой почве отпечатались следы разных крупных животных, пробиравшихся к ручью, а также и следы археоантропа вместе с его кремневой утварью. Кости животных расколоты им, и скелеты расчленены на некотором пространстве по обе стороны бывшего ручья, но в самом русле скелеты лежат нетронутые и кремневых изделий не встречается. Это значит, что археоантроп использовал трупы тех, кто погибал, увязнув в заболоченной низине, но не мог добраться до тех, кто пошел на дно в более глубокой части.

⁵⁸‘ Геккер Р.Ф. Введение в палеоэкологию. М., 1957.

277

Эта роль, конечно, еще возрастала в периоды весеннего таяния снегов, паводков, когда из районов, подчас возвышенных, покрывавшихся на зиму снежным покровом, с потоками талых вод сносились трупы замерзших или провалившихся под лед, как и в приледниковые «талики», животных. Но это означало не сезонную исключительность, а лишь сезонное увеличение переноса трупов нижнеплейстоценовыми реками.

Таким образом, можно предполагать, что этот перенос совершался круглый год, хотя бы и неравномерно. Следовательно, данный источник питания для нижнеплейстоценовых троглодитид мог быть не временным, а постоянным и более или менее устойчивым, — впрочем, со значительным диапазоном колебаний находимой тут биомассы. Но, конечно, эти троглодитиды могли обитать или скапливаться только на берегах незамерзающих рек, например, стекающих с гор. Может быть именно поэтому мы не находим их следов у многих мест скопления нижнечетвертичных отложений костей животных в замерзавших реках русской равнины.

По мнению подавляющего большинства геологов и палеогеографов, главные реки той эпохи были очень широкими, по крайней мере, в некоторых частях своего течения, хотя в других их обильные воды теснились примерно в том же русле, как и сейчас. Правда, были и периоды усиленного отложения наносов, связанного с обеднением водного потока, может быть с сухим климатом во время роста ледников или, напротив, во время межледникового потепления. Но эти периоды были неизмеримо короче периода полноводья и энергичной деятельности четвертичных рек, как равнинных, так и подгорных, несших, в общем, огромные массы воды от таявших ледников⁵⁹. Русла рек в миндельское и миндель-рисское время подчас не вполне оформлены, разливались на огромные пространства, ниже снова концентрировались в определенных берегах. В южных широтах обильные дожди плювиального периода порождали аналогичное многоводье рек.

Эти огромные массы воды несли в себе и немалую биомассу трупов животных, собираемых ими с огромных территорий. Но в то же время трупы, как бы они ни были многочисленны, рассеивались бы поодиночке в водных просторах и не послужили бы кормовой базой для троглодитид, если бы речные дельты, отмели и перекаты не оказались аккумуляторами, как бы специальными ловушками для этих сносимых водами трупов. Тут в единой точке концентрировался если не полностью, то хоть в известней мере запас мяса, сносимый с большого пространства и, может быть, в течение долгого времени.

⁵⁹ См.: Страхов Н.М. Основы исторической геологии, ч. II, М. — Л., 1948; Герасимов И.П.,

Марков К.К. Четвертичная геология (палеогеография четвертичного периода). М., 1939, они же. Ледниковый период на территории СССР. М. — Л., 1939; Громов В.И., Мирчинк Г.Ф. Четвертичный период...

278

от человеческого жилья, где убитая и прикрытая от хищников дичь, может лежать неделями не разлагаясь.

Как показывает И.А. Ефремов, перенос реками трупов животных осуществляется тремя способами: в плавучем состоянии на поверхности воды, во взвешенном состоянии в водном потоке и, наконец, волочением по дну. Во всех случаях передвижение определяется гидродинамическими закономерностями переноса осадков. Чем свежее труп, чем меньше он разложился, тем меньше его удельный вес и тем, следовательно, меньше требуется сила потока для его перенесения. При этом он остается в плавающем, взвешенном состоянии. Перенос может осуществиться на весьма далекое расстояние, ибо дальность переноса определяется только скоростью разложения трупа. Погружение на дно потока происходит лишь на поздних стадиях разложения, но и, опустившись на дно, труп, в силу своего меньшего удельного веса по сравнению с донными минеральными частицами и большего объема, будет передвигаться в потоке быстрее этих частиц. Однако и не разложившиеся трупы принуждены осесть на дно в том случае, когда скорость потока уж слишком сильно упала, что, например, имеет место в дельтовой области (в том числе при впадении реки в озеро), в предгорном перегибе, у пологого выпуклого берега⁶⁰.

Итак, археоантропы, селившиеся у подобных мест, имели здесь возможность использовать трупы крупных животных. Археологические исследования местонахождений показывают, что при этом они искали поблизости возвышенности, даже горы, откуда можно было очень далеко просматривать водную поверхность. Не надо ни в коем случае представлять себе этот образ питания как постоянное изобилие или как спокойное ожидание, как «пассивный* способ получения пищи, как собирательство. Это было очень сложно — высматривать, поспевать, подчас вылавливать трупы в быстрой или глубокой воде и подтягивать к берегу, одновременно защищаясь против наседавших птиц и поджидавших шакалов, песцов, а то и куда более опасных врагов.

⁶⁰ См : Ефремов И. Л. Там же.

279

Но выследить и подтащить пищу, присылаемую рекой, было еще далеко недостаточно. Около туши слона или носорога человекоподобное существо, вооруженное только своими зубами и ногтями, обречено умереть с голоду, так как не найдет на ней места, где можно было бы прокусить или разодрать кожу и добраться до мяса. Да и оторвать кусок мяса это существо было бы не в состоянии. Только та ветвь плиоценовых высших приматов, которая не только адаптировалась к питанию сначала мозговым веществом, затем мясом, но и сжилась с таким компенсирующим новообразованием, как употребление оббитых камней, имела шанс закрепиться на такой кормовой базе и развиться в этих новых экологических условиях.

Развитие выразилось в выделении в этом последнем новообразовании и на его основе еще одного специального новообразования: такой особой формы оббитых камней, которая известна под названием рубящих орудий или ручных рубил и чопперов.

Вся совокупность нижнепалеолитических каменных изделий может быть разбита на две части: рубила и все остальное. Хотя в этом остальном археологи усматривают прообразы разных будущих форм орудий, все же дифференциация здесь еще крайне нечетка. Это примерно тот же комплекс, который предшествует появлению рубил (дошеллькие орудия), который сопровождает рубила в шелльское и ашёльское время («сопровождающий инвентарь»), а изредка встречается и помимо рубил («клектон», «аморфный инвентарь» и т.п.). Этим каменным инвентарем можно проделывать разнообразнейшие операции по разрезанию мяса и сухожилий, расчленению суставов, соскабливанию мяса с костей, отделению шкуры от мяса и т.д.

Какова же функция рубил? Отразился ли в факте появления рубил тот новый источник получения мясной пищи, который был описан выше? Может ли появление рубил служить подтверждением изложенной реконструкции образа питания археоантропов?

Большинство археологов признает нижнепалеолитическое рубило (как и чоппер) «универсальным орудием». Однако это не увязывается с его фиксированной формой, говорящей о строго определенном характере движения. Для обработки дерева ни этот характер движения, ни форма рубила не подходит. Правда, С.А. Семенов с сотрудниками показали, что возможно с помощью рубила изготовить примитивную деревянную дубинку, обрубая у небольшого вывороченного из земли дерева ветви и корни, но они не задумались, нельзя ли достичь того же просто сильными руками, а главное — дубинки-то эти вымышленные, они недоказуемы, да, как видим, вовсе и ни к чему были этим падальщикам. К тому же рубило явно не приспособлено для нанесения боковых или косых ударов, оно годится лишь для удара острием сверху вниз. Бессмысленно предположение о его назначении для выкапывания чего-либо из земли. Догадка, брошенная вскользь П.П. Ефименко и некритически повторенная несколькими авторами, будто рубилами разбивали гнилые пни для добывания личинок, основана на недоразумении; низкие пни, привычные нашему глазу, это дело рук человека, в природе же, например, в тайге, деревья либо переламываются на более или менее значительной высоте, либо падают, выворачивая корни.

Тщательными и вдумчивыми наблюдениями М.З. Паничкиной и С.А. Семенова доказано одно: рубила, как и подобные им грубые рубящие изделия, использова-

280

лись для очень сильных рубящих ударов сверху вниз, с одновременным режущим движением заостренным краем по направлению к себе⁶¹. К этому можно добавить, что удары наносились по предмету, находившемуся ниже груди человека или, самое большее на уровне его груди, так как только при этом условии возможно приложение полной силы. Что же это за предмет, который можно одновременно, т.е. почти одним и тем же движением, и рубить и резать, с которым к тому же было не управиться с помощью всего прочего комплекса режущих и скребущих орудий? Ответ представляется однозначным: это была туша крупного животного, кожа которого ни в одном месте не была повреждена и поэтому не поддавалась никакому подрезанию. Еще один вариант «твердой оболочки», которую создала природа!

Таким образом, ручные рубила были, по-видимому, орудиями очень точного и ограниченного назначение. Их единственной, строго специальной функцией являлась первичная обработка туш крупных животных, приносимых к отмели или берегу водой, Сюда входит, прежде всего, вспарывание, т.е. прорубание шкуры, но, по всей вероятности, так же и разрубание крупных сочленений, отделение членов и т.п. Вторичную обработку удобнее было производить комплексом остальных орудий (если не говорить о необходимости какого-либо рычага для раздвижения ребер или позвонков, о чем будет сказано ниже).

В дошелльское время древнейшие троглодитиды обходились без ручных рубил. Очевидно, отсюда следует заключить, что тогда находилось еще довольно много останков травоядных с уже ободранной кожей, объеденных. Это соответствует времени, когда вымирание хищной махайродовой фауны еще только начиналось. Но позже для троглодитид стала уже вопросом жизни необходимость выработать новообразование для освоения совершенно цельных туш. Они обрели то, что природой в другом звене было утрачено: подобие клыков махайрода, предназначенное для прорубания, вспарывания шкур толстокожих.

⁶¹ См.: Паничкина М.З. Шелльский комплекс древнепалеолитического местонахождения Сатани-дар // Палеолит и неолит СССР. М. — Л., 1953; Семенов С.А. Первобытная техника // Материалы исследования по археологии СССР. №54, М. — Л., 1957.

⁶² Sorgel W. Die Jagd der Vorzeit. Jena, 1922.

⁶³ См. Семенов С.А. Очерк развития материальной культура и хозяйства палеолита // У истоков человечества (Основные проблемы антропогенеза). М., 1964.

281

охоты. В раскопках не найдено ничего, сколько-нибудь надежно поддерживающего такие догадки.

И вот, наконец, нечто обнаружилось! Правда, крохотный предлог, но зато для огромного обобщения: у питекантропов было деревянное оружие охоты — копья, дротики, рогатины, пики. Прежде это было только привлекавшей кое-кого умственной конструкцией. Раз оббитые камни явно не годятся для охоты, а охота мыслилась как нечто обязательное (иначе какие же это люди!), значит надо было вообразить деревянное оружие охоты, просто не сохраняющееся в геологических наслоениях так долго, как камни. И вот догадки как будто бы подтвердилась.

В 1948 г. у Лерингена (Нижняя Саксония, на р. Аллер), вместе с архаического типа каменным инвентарем была найдена между ребрами древнего слона палка из тисового дерева длиной в 244 см. с заостренным и закаленным на огне концом. На счастье, опубликовавший эту находку Адам сам исключил возможность толковать эту палку как метательное оружие — копье, ибо установил, что центр тяжести располагается ниже ее середины. Остающееся предположение об охоте на слона с помощью пики или рогатины слишком неправдоподобно: такое оружие годилось бы не для преследования убегающего животного, а лишь против надвигающегося на охотника, либо если последний подкрался под самое брюхо слона⁶⁴.

Найдены и еще немногие обломки таких палок в нижнепалеолитичесиих нахождениях Клектон (Англия) и Торральба (Испания)⁶⁵. Растут и ширятся догадки о «деревянном охотничьем оружии» нижнего палеолита, для изготовления которого якобы и каменные орудия служили всего лишь рабочим инструментом.

⁶⁴ Jacob-Friesen К.И. Grosswildjager des Eiszeit alters. 1949, H. 11; Adam К.D. Der Waldelephant von Lehringen, eine Jagdbeute des diluvialen Menschen / / Quartдr. Jahrbuch fur Erforschung des Eiszeitalters und der Steinzeit. Bd. 5. Erlangen — Nьmberg 1951; Zotz L .F . Altsteinzeitkunde Mitteleuropas. Stuttgart, 1951, S. 54 - 56; анализ этих данных, впрочем, весьма дискуссионный, см.: Хрустов Г.Ф. О возникновении материального производства // Вопросы философии. М., 1960, №3.

⁶⁵ См.: Хрустов Г.Ф. Там же.

282

совместного залегания нижнепалеолитических орудий с костями нижнеплейстоценовых животных. Но эта связь, как было показано, в действительности объясняется иначе.

Впрочем, упомянем единственную находку кости животного нижнеплейстоценового времени с вживленным еще при его жизни небольшим обломком кремня. Факт слишком единичный, чтобы служить достоверной основой для выводов. Это мог быть, скажем, исключительный случай, когда археоантроп принялся было за труп животного, но оно оказалось еще не испустившим дух и от острой боли вскочило, унеся в ране этот осколок. Никаких сходных материалов не существует.

Нельзя не затронуть вопрос о растительной пище археоантропов. В высшей степени вероятно, что они продолжали ею широко пользоваться, однако, стараясь ради нее не уходить слишком далеко от своего биотопа — от отмелей и побережий. Можно, конечно, допустить и более далекие откочевки за растительной пищей в моменты оскудения основного источника корма. Но фактических данных для разработки вопроса о растительной пище почти нет. В пользу употребления такой пищи говорит лишь анализ состояния жевательной поверхности зубов. Из археологических материалов можно сослаться только на найденные в Чжоукоудянь косточки каких-то ягод, напоминавших вишню, и на обнаруженный там же орех.

Итак, согласно изложенному представлению, разнообразные археоантропы представляли собою весьма специализированный, занимавший узкую экологическую нишу род. Его существование связано лишь с определенной эпохой четвертичного периода, с особенностями ее климата, ландшафта, фауны. Пожалуй, австралопитеки (и близкие формы) были еще более специализированы; может быть, они даже вовсе не потребляли и не умели использовать мясо — ели только мозговое вещество. Но и археоантропы были редким родом, ибо его кормовая база была все же очень специфической и ограниченной, родом, ареал которого был широк, а число особей незначительно. Особенность этого рода, сделавшая его важным звеном в антропогенезе, состояла в том, что он очень далеко отклонился от образа жизни, присущего другим приматам. По утверждению зоологов, бобры организованы особенно сложно и интересно по той причине, что они являются единственным видом среди грызунов, приспособившимся к обитанию в воде. Но эти троглодитиды неизмеримо больше отклонились от экологии отряда приматов. Будучи по происхождению преимущественно растительноядным, этот род питался мясом; будучи сухопутным, он добывал себе пищу в воде; обладая древними инстинктами не более чем для разбивания камнем орехов и раковин, затем — костей, он разбивал и обкалывал крепкие камни, от которых к тому же сыпались при этом искры.

Следовательно, в своей новой экологической среде он в ограниченной мере мог опираться на эволюционно древние инстинкты своего отряда, на унаследованные издалека стереотипы поведения, а должен был вырабатывать много новых, молодых, небывалых в его родословном древе навыков и стереотипов. Значительное увеличение объема и веса головного мозга этого животного является показателем грандиозности этих компенсаторных и приспособительных процессов, обилия тех новых физиологических механизмов, которые он должен был обрести.

283

Можно выделить три аспекта биологии археоантропов, особое важных для дальнейшего. 1) Высокая степень экологической специализированное™, 2) Вероятность тех сезонных или иного рода больших, но не устойчивых скоплений особей в одном месте, о которых мы говорили выше, выдвигавших железную необходимость формирования особых предохраняющих нейрофизиологических механизмов межиндивидуальных взаимоотношений — тормозящих и повальную заразительную имитативность, и стадное доминирование, словом — механизмов интердикции. 3) Несомненно, возникшая еще у австралопитеков и на рассматриваемом этапе эволюции троглодитид, хотя бурно развившаяся позже, весьма новая и не простая система сигнальных и прочих взаимоотношений индивидов данного рода с индивидами многих других видов зверей и птиц: пусть хищники не были обильны, они все же могли повседневно представлять опасность и на суше и с воздуха; оттаскивание части туш в ближние пещеры — лишь часть этих сложных межвидовых адаптивных отношений.

IV.       Третий этап: образ питания палеоантропов

⁶⁶ См.: Пидопличко И.Г. О ледниковом периоде. Вып. 2. Биологические и географические особенности европейских представителей четвертичной фауны. Киев, 1951; он же. О ледниковом периоде. Вып. 3. История четвертичной фауны европейской части СССР. Киев, 1954.

284

пространения наземных хищников в их биологическом противоборстве с воздушными.

Сказанное относится, конечно, к тем областям, где ландшафтные условия позволяли и парение хищных птиц в воздухе, и нахождение пещер на земле. Но, если данное заключение верно, мы можем сделать вывод о значительном обилии крупных хищных птиц в предрисское время, хотя кости их, как и вообще птиц, палеонтологам попадаются редко, — по причинам, видимо, тафономического характера. Однако не вызывает сомнений само существование уже в плиоцене таких видов как орлы, стервятники, грифы, ягнятники, соколы и др. Они, как и вообще все представители современной орнитофауны, налицо в плейстоцене⁶⁷, в упоминавшемся плейстоценовом местонахождении Ранчо да Бреа (Калифорния) в очень большом количестве найдены остатки грифов и орлов, скоплявшихся массами на трупах и погибавших с ними в вязких продуктах окисленных нефтей⁶⁸. Этими птицами, очевидно, и были насыщены биоценозы эпохи максимального упадка наземных хищников.

Что касается дальнейших судеб хазарской фауны, то некоторые палеонтологи выделяют ее обедненный следующий этап под названием мустьерского фаунистического комплекса. Он приходится на время начала рисского, или днепровского, оледенения⁶⁹. В мустьерской фауне уже не достает носорога Мерка, эласмотерия, верблюда Кноблоха и других, зато появляются некоторые виды верхнепалеолитического комплекса: шерстистый носорог, мамонт, северный олень, песец. Крупные хищники остаются те же, что в харазском комплексе. Хазарский и мустьерский комплексы характеризуют время их процветания. Но далее они, вернее ведущие формы, начинают исчезать: в так называемом верхнепалеолитическом фаунистическом комплексе или «мамонтовой фауне» (верхний плейстоцен; рисс и вюрм) уже нет пещерного медведя и пещерной гиены, а к концу верхнего плейстоцена вымирает и тигро-лев (пещерный лев). Такова последняя интересующая нас волна в истории плейстоценовых хищников.

Вместе с фаунистическим комплексом хазарско-мустьерского типа судьба прямоходящих троглодитид снова критична: если предыдущий уровень определялся обилием нетронутых хищниками трупов крупных травоядных, смываемых водами, то теперь происходит крутое умножение и размножение хищников, а тем самым троглодитиды опять утрачивают свою экологическую нишу.

⁶⁷ Серебровский П.В. Очерк третичной истории наземной фауны СССР / / Животный мир СССР. Т. I, М. - Jl., 1936; Дементьев Г.П. Птицы / / Руководство по зоологии. Т. 6. М. - Л., 1940.

⁶⁸ См.: Ефремов И.А. Там же.

⁶⁹ Марков К.К., Лазутков Г.И., Николаев В.А. Там же.

285

 возникновение новых форм, порожденных этим кризисом, приспособленных к новым экологическим условиям.

Мы знаем об этом скачкообразном прогрессе не только потому, что изменившаяся фауна хищников не привела к вымиранию или упадку троглодитид, но и по прямым костным остаткам последних и по следам их жизнедеятельности.

Здесь нет надобности останавливаться на морфологии ископаемых палеоантропов: значительное число костных находок дало возможность антропологам детально описать ее. Резюмируя, можно сказать, что при значительной полиморфности, в общем, перед нами, безусловно, высшая ступень развития семейства троглодитид. У всех видов рода Troglodytes налицо снижение питекоидных (сближающих с обезьянами) черт и признаков, т.е. дальнейший и ясно выраженный шаг дивергенции с понгидами. Это касается как строения черепа в его мозговой и лицевой частях, так и остального (посткраниального) скелета⁷⁰. У всех этих «неандертальцев» в широком смысле — значительное увеличение как общего объема головного мозга, так и, в особенности, его задней, т.е. сенсорной, в частности, зрительной области. В то же время можно предполагать у них значительный прогресс и обогащение локомоции бега, скалолазанья и пр. Наконец, налицо прогресс в эволюции кисти — ее двигательных и тактильных возможностей⁷¹.

Точно также появление и развитие палеоантропов знаменует существенный прогресс в морфологии обработанных и использованных ими камней. В терминах археологии это — вторая половина или конец ашёля и мустье. Характеристику этих новых приемов обработки камня читатель найдет в любых пособиях по каменному веку, а также специально в исследованиях по первобытной технологии⁷².

⁷⁰ См.: Рогинский Я.Я., Левин М.Г. Антропология. Издание 3-е, переработанное и дополненное. М, 1978; Нестурх М.Ф. Происхождение человека. М., 1970; Бунак В.В. Череп человека и стадии его формирования у ископаемых людей и современных рас. Труды Института этнографии. Новая серия. Т. 49. М., 1959; Ископаемые гоминиды и происхождение человека. Труды Института этнографии. Новая серия. Т. 92. М., 1966; Урысон М.И. Начальные этапы становления человека // У истоков человечества (Основные проблемы антропогенеза). М., 1964.

⁷¹ См.: Данилова Е.И. Эволюция руки в связи с вопросами антропогенеза. Киев, 1965.

⁷² Семенов С.А. Первобытная техника...

286

Это значит, что по сравнению с нижний палеолитом функция обработанного камня смещается: если раньше на первом плане стояла задача вспарывать и расчленять наружно не поврежденный, целый труп, то теперь вперед выдвигается и уже доминирует задача резать само мясо. Ашёльские рубила еще как бы сочетают эти две задачи, но леваллуазские пластины, судя по всему, свидетельствуют о том, что теперь все чаще приходилось иметь дело с трупами уже в той или иной мере раскромсанными зубами хищников. В хазарских отложениях, по сообщению Н.К. Верещагина, в отличие от более ранних, ясно заметны следы зубов хищников на многих костях зубров, носорогов, лошадей и особенно эласмотериев. Растерзанный хищниками труп — это уже не цитадель, как стеной окруженная толстой и крепкой кожей или шкурой, которую надо протаранить, а осваивать в нем надлежало именно само мясо, которое надо отрезать от костей, раскромсать на клочья.

Рассматриваемый третий этап характеризуется с точки зрения экологической тем, что «стоянки» или «памятники», т.е. места палеолитических находок уже не прикованы обязательно к берегам и устьям четвертичных водоемов, а сплошь и рядом сдвинуты далеко от них, на водоразделы. Конечно, и там палеоантропы нуждались в воде для утоления жажды, вероятно, также для вылавливания крабов, лягушек и другой мелкой добычи, но здесь не может быть речи о значительных сносах «падали» этой водой. Мустьерские находки лишь отчасти приурочены по-прежнему к берегам. Они теперь раскиданы, в общем, в очень неоднородных ландшафтах, в том числе и в горах. Можно сказать, что теперь налицо несколько вариантов нахождения мясной пищи не только там, где ее преимущественно обнаруживали археоантропы, но также и всюду, где хищник застигал жертву или где систематически находились останки животных.

Это значит, что экология палеоантропов распадается на некоторое количество различных экологических ниш и способов добывания мясной пищи, несмотря на морфологическую общность рода и одинаковую популяционно-этологическую основу каменной техники. Биолога не испугает предположение о широкой вариабельности экологии одного и того же зоологического вида: бурый медведь, к примеру, имеет в разных зонах и ландшафтах весьма различный круг источников питания, жизненных повадок связанных с ними, пищевых стремлений.

Ниже я предлагаю краткий перечень намечающихся, (но в очень разной степени исследованных и анализированных) вариантов подступов палеоантропов к мясной пище. Подчеркну, что эти варианты не предполагают абсолютную биологическую специализацию и, следовательно, в принципе не препятствуют неограниченному тасующемуся общению между особями. Но все же расхождение этих вариантов в какой-то мере приспосабливало всякую популяционную группу к какому-либо ландшафту или кругу животных видов с их биологическими взаимосвязями, словом, к локальному биоценозу, и тем самым в некоторой мере благоприятствовало разобщению популяций (в особенности последнее может относиться к самкам с детенышами).

1.   Прямые отношения комменсализма между палеоантропами и тем или иным видом (может быть, точнее, сказать, теми или иными особями) хищников-убийц. Палеоантропы держатся охотничьей территории данного хищника, приспосаблива-

287

ются не слишком отставать от момента, когда тот забивает жертву и успевает утолить голод, после чего уходит от остатков трапезы или спит. Задача палеоантропа состоит в том, чтобы обогнать или отогнать других наземных и воздушных комменсалистов и паразитов, может быть, отрезать и унести часть добычи. Систематическое пользование частью плодов чужой охоты — явление известное в зоологии: такие отношения, например, существуют между росомахой и рысью, между песцом и белым медведем. Несомненно, что описываемая ситуация, касающаяся палеоантропа, должна быть различной в зависимости от того, о какого рода хищниках-убийцах идет речь, в частности, о представителях семейства кошачьих (тигро-лев, леопард, ирбис, гепард, рысь) или семейства собачьих (волк и другие). Можно предполагать особенно длительную пищедобывательную связь палеоантропов как раз с волками; до выведения из волков домашней собаки (а кости последней обнаруживаются уже в конце верхнего палеолита) прошло колоссально долгое время близких и сложных экологических взаимосвязей палеоантропов с волками. Допустимо думать о полуприрученном состоянии некоторых из них, об использовании враждебности между отдельными стаями, а также разновидностями. Известную шутку археологов: «собака человека в люди вывела», надо бы расширить, распространив ее и на волков, на мустьерское время.

2.   Особняком следует поставить вопрос о симбиотических взаимоотношениях палеоантропа с гиеной. В отличие от современных видов гиен, плейстоценовая пещерная гиена, по-видимому, не была преимущественно комменсалистом или нахлебником при крупных хищниках, но и сама систематически вела охоту. В этом смысле и ее следовало бы включить в предыдущий вариант. Однако мы не можем исключить здесь более тесного симбиоза с палеоантропом, большей степени взаимной выгоды от занятия общей пещеры, хотя, можно полагать, сменяя в ней друг друга в разное время суточной активности. Если же пещерная гиена все же находилась преимущественно в отношениях комменсализма к большим хищникам, то отношения палеоантропа к ней самой должны быть названы субкомменсализмом.

3.   Чрезвычайно много внимания не только археологов, но также художников и романистов привлекало так называемое медвежье или альпийское мустье. Речь идет о костеносных пещерах, содержащих остатки несчетных поколений, подчас, сотен тысяч экземпляров пещерного медведя. Последний, со своей стороны, очень тщательно изучен, реконструирован, описан палеонтологами (в том числе, Абелем). «Медвежьи пещеры» нередко несут следы деятельности палеоантропов: обработанные камни ашёльско-мустьерского типа, признаки временного или даже длительного обитания.

Принято считать, что палеоантропы в соответствующих районах, в горах (а также и на равнинах, поскольку существовала и равнинная разновидность того же вида медведей) вели систематическую и опасную охоту на этого огромного зверя. Что касается опасности, то надуманность этого представления становится очевидной перед хорошо установленным фактом, что пещерные медведи отклонились от других представителей того же семейства медвежьих в сторону травоядности. В основном это были мирные существа, весьма изобильные в определенных биотопах, в большом количестве пасшиеся на альпийских лугах, травянистых горных склонах

288

и в долинах. Конечно, при этом они были достаточно сильны и вооружены клыками и когтями для самообороны и поэтому хищники-убийцы на них, по-видимому, вовсе не нападали. Изучение костей пещерных медведей привело палеонтологов к заключению о быстро нараставших в среднем плейстоцене патологических изменениях, к представлению, что этот вид выродился сам собой, поскольку вредные и опасные мутации не выбраковывались. На этом оснований И.И. Шмальгаузен пришел к выводу, что пещерный медведь был обречен на прогрессирующее ухудшение генетического фонда и на патологическое вырождение самим фактом отсутствия в природе опасных для него врагов. Такое мнение можно считать хорошо аргументированным. А между тем, как сказано, авторы чуждые зоологии, уверяют нас в противном: у пещерного медведя якобы был грозный истребитель в лице охотников- неандертальцев.

Эта охота решительно ничем материальным не доказана, но зато щедро обставлена образами, порожденными воображением. Вот для примера пассаж такого рода: «Не легко представить себе приемы охоты на такого крупного и опасного хищника при несовершенстве охотничьего вооружения неандертальца. Силе и свирепости пещерного медведя человек мог противопоставить действия хорошо организованной сплоченной группы, внезапность нападения, хитрость, умение поразить зверя на расстоянии. Среди способов охоты можно предположить охоту облавой с задачей поднять зверя и загнать его в узкий горный проход, где его поражали из-за засады. Если раненый медведь уходил, предпринималась охота вдогон с добиванием зверя рогатинами и дротиками. Зверя подкарауливали у мест кормежки, на водопоях, у солонцов, около падали и у выходов из занятых им пещер. Во всех случаях засады охотники располагались в безопасных местах на вершинах скал, откуда было удобно обрушивать заранее запасенные камни, бревна, метать дротики. Нельзя также исключить возможность забоя животных с помощью каких-либо примитивных раздавливающих устройств, устанавливаемых в узких проходах, у входов в пещеры, около выложенных привад. Скалистые ущелья черноморских рек и закарстованные хребты с многочисленными пещерами и гротами как нельзя лучше способствовали успеху охоты такого рода»⁷³.

⁷³ Любин В.П. Ранний палеолит Кавказа / / Природа и развитие первобытного общества на территории Европейской части СССР К VIII Конгрессу INQUA. Париж, 1969. М., 1969, с. 159 - 160.

289

 действительно наносили серьезный урон поголовью пещерных медведей? Но они не наносили никакого урона.

В «медвежьих» пещерах мустьерского времени преобладают кости очень молодых особей или очень старых. Молодь здесь держали в безопасности от хищных птиц. Вся их смертность сконцентрировалась тут — повредившие себя, больные, неполноценные особи умирали под сводом пещеры, чтобы не умереть в когтях или в горном гнезде орла. Старые и слабые приходили под тот же кров и по большей части тут заканчивали жизнь. Палеоантропам достаточно было внедриться в этот мир, где их никто не боялся, так как они ни на кого не нападали. Я видел входы в несколько пещер такого рода (в Австрии и на Кавказе) и ни одна из них не была расположена так, чтобы на выходивших или входивших медведей можно было откуда-то сверху скидывать камни. Зато внутри, в полумраке пещеры, палеоантроп мог вполне безбоязненно и непосредственно наблюдать за протекавшей там жизнью, мог знать индивидуально многих из этих скончавшихся там великанов. Он мог и снаружи вовремя подоспеть к моменту смерти или, может быть, предсмертной беспомощности каждого из них, чей час пробил. Рассеянные там и тут на протяжении и в разных слоях этих, подчас очень глубоких, пещер, кремневые осколки и изделия, следы кострищ, рассказывают с полной очевидностью непредубежденному взгляду, как все это происходило в биологической действительности.

Надо отметить, что последние два рассмотренных варианта, соседство палеоантропа с пещерной гиеной и с пещерным медведем, в значительной степени объясняют, почему он сам может быть, в немалой мере, отнесен к числу «пещерных» существ. Это — гораздо более серьезное основание, чем нередко приводимые мотивы его пещерного образа жизни: укрытие от ветра, дождя, холода, от хищных зверей. Откуда было взяться у них изнеженности, боязни непогоды? Это все типичные антропоморфизмы исследователей. У палеоантропов были двоякого рода мотивы для пещерного образа жизни: а) те же, что у медведей или гиен, — укрытие молоди и умирающих или больных от видимости сверху, т.е. от птиц (плюс сокрытие от этого «небесного шпионажа» также запаса своей мясной пищи) и б) то или иное подобие симбиоза с указанными пещерными хищниками. Пещеры надолго стали характерным рефугиумом для палеоантропов, подучивших заслуженное прозвание «троглодитов», т.е. пещерных жителей. Впрочем, мы сейчас увидим, что оно подходит лишь для части палеоантропов, но не может быть распространено на всех.

1.       Лишь в самых приближенных контурах может быть очерчен другой образ пи- щедобывания этих плотоядных: следование непосредственно за стадами или, вернее, со стадами травоядных — хоботных, парнокопытных, непарнокопытных. Здесь роль хищника-убийцы как посредника вероятно снижена. Все же можно различать два случая, а) Палеоантроп следует по пятам волков, идущих за стадом или нападающих на стадо, точнее на молодь или на старых и слабых; при этом волки нередко забивают много больше, чем могут съесть, б) Палеоантропы сами высматривают тех отстающих и умирающих, которых в определенном проценте неминуемо теряет всякое стадо. Впрочем, и тут вероятно соучастие волков и шакалов или хотя бы добивающих эти жертвы хищных птиц. Что специфично в обоих случаях для поведения палеоантропов, это — необходимость нести с собой, держать в руке режущий

290

камень. Минимальный вес последнего, возможность максимально далеко занести его от места залегания кремня в виде заготовки или законченной пластины — вот, может быть, один из секретов «леваллуа», как и других мустьерских режущих и остроконечных изделий.

Миграции стад травоядных животных могли быть местными и небыстрыми, т.е. всего лишь сменой близлежащих пастбищ. Но палеозоологи предполагают также чрезвычайно далекие и стремительные перемещения стадных животных, в том числе предковых форм современной лошади. Табуны совершали подчас быстрые пробеги через непригодные в качестве пастбищ территории — пустыни, солончаки и пр. Обязательно ли в таком случае и волки, и палеоантропы отставали и отрывались от них? Нет, на основании факта приручаемости лошади, несомненно, на десятки тысячелетий предшествовавшей появлению ее одомашненного вида, допустимо представить себе, что в своем стремительном беге табуну легче было оторваться от любых хищных преследователей, чем от палеоантропов. Последние могли бежать какое-то время вместе, держась, чтобы не отстать, за гривы и хвосты, потом могли приспособиться и вскакивать на спины, благо этот симбионт бегущего коня или, скажем, слона, не представлял ни малейшей опасности, не провоцировал инстинкта самосохранения, а может быть и приносил стаду ту или иную биологическую пользу.

Мы тут затрагиваем такие гипотетические формы связи палеоантропов со среднеплейстоценовой фауной, которые не могут быть документированы обычными археологическими средствами. Но есть и такой вид источников, каким никогда не пользуется палеоантропология: отличия разных видов современных животных (зверей и птиц) в отношении антропического фактора: иные из них приручаются человеком сравнительно легко, поддаются дрессировке или даже склонны к синантропизму; другие мизантропичны — не поддаются ни приручению, ни дрессировке. Такое различие между видами не может быть случайным, как и не могли подобного рода инстинкты сложиться в короткое время. Они уводят зоолога в толщу четвертичного времени и позволяют наметить круг животных, с которыми палеоантроп находился в отношениях биологического контакта, не представляя для них ни малейшей опасности. Разве не заманчивый предмет — выяснить, почему индийские слоны отлично поддаются приручению и обучению, а африканские почти не поддаются? Но ко всему этому комплексу палеозоологических и вместе с тем палеоантропологических вопросов мы вернемся в последнем разделе этой главы.

5.   Опираясь на такие же зоологические древности, проявляющиеся в современных инстинктах и реакциях на антропический фактор, можно предполагать добывание палеоантропами мясной пищи с помощью нескольких видов крупных хищных птиц. Еще в недавнее историческое время охота с помощью прирученных беркутов, а также ястребов, соколов и других пернатых убийц была хорошо известна, а в историческом прошлом была высоко почитаема.

6.   Еще один вариант представляет собою традицию, идущую от предыдущего этапа эволюции троглодитид: использование прибрежных отмелей и устьев рек для вылавливания трупов животных, сносимых водами. Автор этих строк в 1954 г. принимал участие в раскопках мустьерской стоянки близ Волгограда под руководством

С.Н. Замятнина и М.З. Паничкиной. Стратиграфия и вся восстановленная картина

291

 этого классического памятника показывают, что он располагался на мысу при впадении большой реки в древнюю Волгу. Мыс этот спускался к самой воде и переходил в топь и мелководье. Некоторое число кремневых изделий найдено именно там, у подводной части мыса: мясо принесенных течением мертвых животных (бизонов, сайгаков и др.) резали и кромсали тут же в воде или, может быть, хранили это мясо в воде. К подобному варианту можно отнести разыскивание и использование в пищу трупов животных на топких берегах озер, на торфяных болотах и т.п.

7.   Наконец, еще один вариант, в большой мере скрытый от непосредственного изучения: морская добыча. Сюда относится, с одной стороны, выброс волнами на морские и океанские побережья всяческой, в том числе крупной живности, о другой стороны, ныряние за ней. В последнем случае палеоантроп вступал в биологические взаимоотношения со сложным миром морских хищников, может быть, опираясь, в той иди иной мере, на подводные антагонизмы дельфинов с акулами и т.п., о чем опять-таки судить можно только по сохранившимся врожденным реакциям на антропический фактор у этих представителей подводного царства.

Читатель видит, что каждый из перечисленных вариантов заслуживал бы обширного обзора и обсуждения. Однако задача данного раздела состояла лишь в том, чтобы дать самую общую наметку для соответствующей проблематики среднеплейстоценовой зоологии — не фаунистики, а именно зоологии в самом полном современном смысле, т.е. включающей экологию, биоценологию, этологию. Без этого наука о палеолитическом времени принуждена будет оставаться на уровне загадок примерно следующего рода: палеолитический человек «должен был широко использовать всякого рода уловки, основанные на знании привычек зверя, так как его охотничье вооружение было слишком несовершенным для непосредственной борьбы, по крайней мере, с более крупными и сильными представителями животного мира»⁷⁴. Незавидна позиция науки, признающей, что она не знает и не намеревается знать тех «привычек», «повадок» животных, которые знал и использовал наш четвертичный предок, раз речь идет о фундаменте этой науки, об основаниях для веры в нижне- и среднепалеолитическую охоту.

V.        Рассмотрение одного примера: тешик-ташский палеоантроп и его биотическая среда

⁷⁴ Ефименко П.П. Первобытное общество. Очерк по истории палеолитического времени. Издание 3-е, переработанное и дополненное. Киев, 1953.

292

Во-первых, этот памятник образцово опубликован открывшим его А.П. Окладниковым и другими исследователями. В нашем распоряжении имеется коллективный труд археологов, зоологов и антропологов, всесторонне и с большой полнотой освещающий и неандертальского обитателя грота, и материальные остатки его жизни, и состав окружающей его фауны. Последнее обстоятельство особенно важно. Известно, что исследователи палеолитических памятников слишком часто пренебрегали, а на Западе многие и сейчас пренебрегают, изучением костей животных, сплошь и рядом ограничиваясь выборочным определением ведущих видов животных, более в целях стратиграфических, чем в целях уяснения образа жизни и биотической среды человека. Кости животных из Тешик-Таша, как и из ряда других палеолитических памятников СССР, подвергнуты самому тщательному и анатомическому, и статистическому изучению. Статьи В.И. Громовой⁷⁵ и П.В. Сусловой⁷⁶ о фауне млекопитающих и орнитофауне из грота Тешик-Таш дают надежную базу для нашей задачи.

⁷⁵ См.: Громова В.И. Плейстоценовая фауна млекопитающих из грота Тешик-Таш, Южный Узбекистан // Тешик-Таш. Палеолитический человек. М., 1949.

⁷⁶ Суслова П.В. Плейстоценовая орнитофауна из грота Тешик-Таш, Южный Узбекистан / / Тешик-Таш. Палеолитический человек. М., 1949.

⁷⁷ См.: Окладников А.П. Исследование мустьерской стоянки и погребения неандертальца в гроте Тешик-Таш, Южный Узбекистан // Тешик-Таш. Палеолитический человек. М., 1949, с. 69, 71; Громова В.И. Плейстоценовая фауна... С. 97 - 98.

293

ших животных, мы в известной мере принуждены оперировать с иксами: мы не знаем точно, каков был образ жизни данного животного, каковы были его «привычки» и «повадки», кто были его враги и т.д. А из фауны Тешик-Таша к вымершим животным относится одна пещерная гиена, да и та, по-видимому, почти тождественна живущим ныне пятнистым гиенам, остальные в неизмененном виде живут либо тут же, в том же месте, либо, как сибирский горный козел («киик» или «тэк»), встречающийся сейчас в данном районе реже, чем винторогий козел, маркур⁷⁸, или как леопард живут в окрестных горных хребтах в тех же ландшафтных условиях. Относительно каждого из этих видов имеются обильные наблюдения, обширная зоологическая литература. Следовательно, биотическая среда тешик-ташского неандертальца может быть реконструирована со всей конкретностью.

Правда, нет никаких оснований утверждать, что костные остатки из грота Тешик-Таш отразили все без исключения виды животных, обитавших в его окрестностях. Изучение современной фауны дает некоторые важные дополнения (например, сипы и грифы). Но все же описок видов, которые были определены В.И. Громовой и П.В. Сусловой, производит впечатление большой полноты. Из млекопитающих здесь представлены: сибирский горный козел (761 кость/38 особей), олень (1/1), лошадь (2/1), медведь (2/2), гиена, предположительно пещерная (1/1), леопард (2/2), многообразные грызуны, как то заяц-толай (2/1), пищуха (11/7), сурок (16/1), слепушенка (19/6), серый хомячок (11/6), полевка (7/5), туркестанская крыса (1 /1), лесная соня (1 /1), мелкие мышиные (70). Из птиц представлены: азиатская каменная куропатка «кеклик» (9/2) и другая форма куропатки (2/2), скалистый или каменный голубь (4/2), сизый голубь (6/2), еще один вид голубя (2/1), утка (3/1), пустельга (6/2), совка (1 /1), ушастая сова (1 /1), черный стриж (2/1), белобрюхий стриж (1 /1), грач (1 /1), ворон (1 /1), клушица (2/1), еще одна форма из врановых (1/1), просянка (1/1), овсянка (3/2), трясогузка (1/1), конек (2/2), черный дрозд (8 /1) и другие (9).

Это была не просто биотическая среда тешик-ташского неандертальца, но такая среда, с которой он находился в тесном взаимодействии: ведь речь идет о костях, найденных не где-либо в окрестностях его обитания, а непосредственно на месте его обитания, в сопровождении его каменного инвентаря и следов его огня. Каковы же были отношений тешик-ташца с этой средой? Естественно возникала, прежде всего, мысль, что все эти кости — остатки его охотничьем добычи. Эту мысль принимают как очевидную А.П. Окладников, В.И. Громова и П.В. Суслова.

⁷⁸ Утверждение В.И. Громовой, будто сейчас горный козел совсем не встречается в данном месте, Байсун-тау, основано на недоразумении: зоологи Среднеазиатского государственного университета наблюдали здесь сибирского козерога (Capra sibirica) совместно с винторогим козлом и архаром (Г.В. Парфенов).

294

⁷⁹ См.: Бонч-Осмоловский Г А. Кисть ископаемого человека из грота Киик-Коба // Палеолит Крыма. Вып. 2. М. — Л., 1941, с. 137 и др.

295

ное в ловле зверей и птиц это приманка, а также те или иные ловящие или пришибающие добычу приспособления. Птицеловы и охотники знают, что почти для каждого вида требуется своя особая приманка. Технические приспособления также требуют полной видовой индивидуализации.

Следовательно, для 35 или более видов тешик-ташский неандерталец должен был бы иметь 35 или более отдельных способов охоты. А.П. Окладников предполагает, что даже на одного лишь горного козла существовало «немало» способов охоты, которые варьировались в зависимости от разнообразных топографических условий и от времени года⁸⁰. Но удивительным образом ничто прямо не свидетельствует ни об одном из этих способов, оставляя неограниченное поле для догадок. Предполагаемый главный вид деятельности палеоантропа остается вне сферы знания, хотя он должен мыслиться, как видим, как очень сложный, разветвленный и специализированный. Поскольку ни о каком профессиональном разделении труда в неандертальской группе не может быть и речи, удивительна сама возможность совмещения в особи неандертальца стольких специальностей, каждая из которых, несомненно, требовала бы искусных навыков и более или менее длительного обучения. Не менее удивительно, как могло выработаться у него искусство охоты на такие виды птиц, которые не гнездились и устойчиво не обитали в данной местности, а являлись здесь перелетными птицами, каковы определенные по костям утка и грач⁸¹. Утка, единственная предшестенница водоплавающих птиц в данном списке, требует абсолютно других приемов охоты, чем сухопутные птицы, и непонятно, как могло бы развиться в данном районе, лишенном водоемов, это искусство охоты на водоплавающих птиц. Тем не менее, П.В. Суслова не подвергла сомнению тот факт, что утка, как и другие птицы, «являлась объектом охоты палеолитического человека из грота Тешик-Таш»⁸². Еще более удивительно, что если уж специализированное искусство охоты имелось у тешик-ташца, то оно было одновременно мало продуктивно: кроме горного козла и мелких мышиных, все остальные виды представлены в гроте немногочисленными костями, принадлежащим единичным особям. В сумме их немало, но каждый вид, требовавший такой трудной специализации, оказывается представленным немногочисленными экземплярами.

Эта загадка, мне кажется, имеет простое решение. Но прежде, чем говорить о нем, остановимся на ведущем виде тешик-ташской фауны — на горном козле (иначе — сибирском козероге Capra sibirica), которому из 907 определенных костей принадлежит 761, т.е. более 4/5. Общее же число обломков костей, принадлежащих, по-видимому, в основном горному козлу, превышает 10 тысяч. Это и дало основание А.П. Окладникову сделать вывод, что «основным источником существования для жителей грота служила охота на горных козлов — кииков»⁸³.

⁸⁰ См.: Окладников А.П. Там же, с. 73.

⁸¹ Суслова П.В. Плейстоценовая орнитофауна... С. 107.

⁸² Там же, с. 108.

⁸³ Окладников А.П. Там же, с. 73; Громова В.И. Там же, с. 92.

296

и основательна, что не оставляет места для ссылок на какие-либо неизвестные нам повадки этого зверя или неведомые возможные способы охоты на него. Особенно ценны появившиеся уже после сборника о Тешик-Таше и потому не использованные А.П. Окладниковым и В.И. Громовой монографии В.И. Цалкина «Сибирский горный козел» (1950) и превосходная диссертация О.В. Егорова «Экология сибирского козерога» (1952), основанная на длительных полевых наблюдениях и исчерпывающей литературе^III. Данные зоологической науки исключают возможность тех способов охоты тешик-ташца на горного козла, которые были предположены авторами сборника «Тешик-Таш».

⁸⁴ Окладников А.П. Там же, с. 73; Громова В.И. Там же, с. 92.

⁸⁵ См.: Кашкаров Д.Н. Животные Туркестана. Ташкент, 1931.

86 Туркин Н.В., Сатунин К.А. Звери России. Т. IV. Вып. IX. Охота на антилоп, серн, козлов и баранов // Природа и охота. М., 1904. Кн. IX, с. 664.

^87* Шнаревич И.Д. Материалы по биологии горного козла / / Труды Алма-Атинского зоопарка. Вып. 1, Алма-Ата, 1948.

^88* Цалкин В.И. Сибирский горный козел / / Материалы к познанию фауны и флоры СССР.

Московское общество испытателей природы. Новая серия. Отделение зоологическое. Вып. 21 (36), М., 1950, с. 79.

297

ками, к которым они обычно не приближаются по несколько суток. Никаких постоянных водопоев, где их можно было бы подкараулить, не существует.

Дело в том, что Capra sibirica — вид, приспособленный к обитанию в самых высокогорных условиях (верхняя граница — вечные снега и ледники), на альпийских склонах. Летом он держится у снеговой линии⁸⁹. Экстренную жажду горный козел приспособился удовлетворять с помощью снега, обычную же — влагой, получаемой в достаточно сочной альпийской растительности; суточный рацион взрослого горного козла в природных условиях — 10 (для самок) — 16 (для самцов) кг травы (результаты изучения О.В. Егоровым содержимого желудков), что дает, по меньшей мере, 5-8 литров воды. Поэтому даже в самых засушливых районах Восточного Памира горные козлы посещают водопой лишь спорадически раз в несколько дней⁹⁰. Совершенно нерегулярны также и посещения козлами солонцов. Естественно, что охотниками, вопреки сообщению Кашкарова, «способа охоты на сибирского козерога, основанного на подкарауливании на водопое или солонце, не практикуется, так как эти места посещаются козлами нерегулярно»⁹¹.

⁸⁹ См.: Егоров О.В. Экология сибирского козерога. 1952 (диссертация); он же. Экология сибирского горного козла (Capra sibirica Меуег) / / Труды зоологического института АН СССР. Т. 17, Л., 1955, с. 10 — 12; Каверзнев В.Н. Полорогие фауны СССР и их добывание (сайгак, джейран, серна, горал, дикие бараны, козлы, зубры). М. - JI., 1933; Шнитников В.Н. Животный мир Джетысу // Джетысу (Семиречье). Естественно-историческое описание края. Ташкент, 1925; Левиев П. Охотничьи и промысловые звери и птицы Сары-Ассийского района // Труды Узбекистанского зоологического сада. Т. 1. Ташкент, 1939; Антипин В.М. К экологии горного козла — Capra sibirica // Вестник АН Казахской ССР № 11(20), ноябрь 1946, Алма-Ата; Цалкин В.И. Сибирский горный козел...

⁹⁰ Егоров О.В. Экология сибирского козерога... С. 107 - 113, 361; он же. Экология сибирского горного козла... С. 21 — 23.

⁹¹ Егоров О.В. Экология сибирского козерога... С. 361.

⁹² См.: Алфераки С. Кульджа и Тянь-Шань / / Записки Императорского русского географического общества по общей географии. Т. ХХ111, №2, 1891, с. 139; Алфераки С. Тау-тэкэ, тянь-шаньские горные козлы / / Природа и охота. М., 1880, т. 2 (май), с. 81; Дорогостайский В. К распространению и образу жизни диких баранов и козлов в Северо-западной Монголии // Ежегодник Зоологического музея Российской АН за 1918 — 1922. Т. 23. Петроград, 1922, с. 37,38.

⁹³ См.: Зверев М.Д. К вопросу о быстроте бега некоторых животных // Труды Алма-атинского государственного заповедника. Алма-Ата, 1948. Вып. VII.

298

полезно, поскольку тешик-ташец не располагал, в отличие от хищников, никакими природными средствами контактного убоя такого крупного зверя, как горный козел. Наличие в руках дубинки или тяжелого камня для контактного убоя, разумеется, препятствовало бы нужной скорости преследования, и без того недостижимой для него на скально-каменистом ландшафте. Столь же невозможен был и дистантный убой. Все, что известно об осторожности и чуткости горных козлов, обладающих острыми слухом, зрением и обонянием⁹⁴, исключает предположение, чтобы тешик-ташец мог систематически подстерегать их до короткой дистанции, достаточной для умерщвления деревянным дротиком (или, допустим, каменным боласом). Современная охота на горных козлов (без собак) состоит в том, чтобы, с помощью бинокля, скрадом или из засады оказаться от них на расстоянии ружейного выстрела, — да и это достигается с огромным трудом. Козлы обнаруживают присутствие человека за 1,5 - 2 км⁹⁵. Все авторы единодушно подчеркивают особую трудность охоты на горных козлов — их чуткость; специальную роль вожаков и сторожей; быстро нарастающую осторожность, т.е. выработку соответствующих условных рефлексов; в случае повторяющейся опасности. «Животные эти, едва их начинают преследовать, сразу же становятся крайне осторожными»⁹⁶. Все это исключает допущение, чтобы основой систематической охоту тешик-ташцев на горных козлов могло быть убийство дротиками с относительно близкой дистанции — из засады иди скрадом.

Изобретательная, ищущая мысль А.П. Окладникова устремилась к иной гипотезе: к предположению, что главным способом охоты тешик-ташцев на горных козлов были облавы или загоны, в результате которых козлы разбивались при падении в пропасть и становились добычей охотников. Соблазнительность этой гипотезы состоит в том, что при таком способе охоты как будто снимается полностью или в значительной мере необходимость охотничьего оружия, и контактного, и дистантного (что соответствует состоянию техники тешик-ташца), а в качестве главного оружия выступает сам человеческий коллектив, его согласованное действие, расстановка его членов. А.П. Окладников ссылается на пример такой загонной охоты камчадалов на диких баранов, при незначительной роли в ней охотничьего оружия, хотя, правда, камчадалы в отличие от тешик-ташцев все же имели лук и стрелы⁹⁷.

⁹⁴ Lydekker R. Wild Oxen, Sheep and Goats of all Lands: Living and Extinct. London, 1898, p. 281; Туркин H.B., Сатунин K.A. Там же, с. 658; Шнитников В.Н. Млекопитающие Семиречья. М. - Л., 1936, с. 132; Шнаревич И.Д. Материалы по биологии горного козла / / Труды Алма-атинского зоопарка. Вып. 1, Алма-Ата, 1948, с. 90; Цалкин В.И. Сибирский горный козел... С. 68 - 88; Егоров О.В. Экология сибирского козерога... С. 349 — 352.

⁹⁵ См.: Егоров О.В. Там же, с. 352; Шнаревич И.Д. Материалы по биологии горного козла... С. 90.

⁹⁶ Шнитников В.Н. Там же.

⁹⁷ См.: Окладников А.П. Там же, с. 73.

299

где они непрерывно тянутся на многие сотни метров, образуя непреодолимые даже для горного козла препятствия. Не менее важно наличие здесь многочисленных узких карнизов, которые тянутся на большой высоте над дном ущелья и нередко перекрыты сверху навесами. Такие карнизы и в настоящее время служат полюбленным убежищем для козлов-маркуров. Эти же самые карнизы — излюбленные убежища горных козлов — могли легко стать и западней для козлов в том случае, если охотники, одновременно занимая их противоположные концы, начинали двигаться к середине, а остальные загонщики таким же образом заранее размещались в других пунктах, преграждая козлам путь там, где они могли бы выбраться на свободу. В подобных условиях и при такой организации охотничьего промысла коллективная охота загоном на край пропасти могла быть вполне реальным способом добывания горных козлов даже и при относительно немногочисленном составе охотников, хотя бы и передвигавшихся, благодаря своему еще не совершенному прямохождению, не так быстро и ловко, как современные горцы. Таким, очевидно, мы и должны представлять себе основной способ охоты неандертальцев из грота Тешик-Таш на исконного жителя скал — горного козла»⁹⁸.

При всем кажущемся правдоподобии этой гипотезы, она, однако, опровергается зоологическими фактами. Никто из наблюдателей горных козлов не отмечает, чтобы карнизы служили их излюбленным убежищем. Напротив, отмечается, что горные козлы выбирают место для отдыха посередине осыпей, для гарантии от внезапного нападения ирбиса или волка, или в нишах⁹⁹, что их ночные лежки располагаются в непосредственной близости от пастбищ— альпийских склонов и лужаек¹⁰⁰, дневные лежки — в открытых возвышенных местах, откуда далёко видно по сторонам¹⁰¹. Конечно, козлы посещают и карнизы, но не в качестве убежищ, а в качестве травянистых пастбищ¹⁰². Если же козел и попадает на карнизы, спасаясь от преследования, то он выбирает именно такие карнизы, на которых преследователь принужден от него отстать, на которых неандерталец не мог продвигаться: «он уверенно и цепко пробирается по таким едва выступившим горным карнизам, вспугивая их обитателей, скалистых голубей и галок, по которым не пройти ни одному животному, и редко-редко когда у него из-под ног сорвется маленький камешек и покатится вниз...»¹⁰³.

⁹⁸ Там же, с. 73 - 74.

⁹⁹ См.: Цалкин В.И. Там же, с. 69.

¹⁰⁰ См.: Егоров О.В. Там же, с. 52.

¹⁰¹ См.: Антипин В.М. К экологии горного козла... С. 62.

¹⁰² См.: Кашкаров Д.Н. Животные Туркестана... С. 381.

¹⁰³ Туркин Н.В., Сатунин К.А. Там же, с. 647.

300

ни. Дикие бараны обитают на пологих горных склонах, равнинах, и, оказавшись на краю обрыва или пропасти, могут погибнуть, не имея ни соответствующих инстинктов, ни морфологической приспособленности для такой ситуации. Часть исследования О.В. Егорова посвящена ценному сравнительно-морфологическому изучению сибирского горного козла и дикого барана архара. Все их морфологические различия, как оказывается, связаны с приспособленностью первого к обитанию в скалах и к спасению от опасности путем прыжков, второго к обитанию на склонах и равнине и спасению от опасности путем бега¹⁰⁴.

¹⁰⁴ См.: Егоров О.В. Экология сибирского козерога...; он же. Экология сибирского горного козла... С. 12 - 13; Северцев Н.А. Путешествие по Туркестанскому краю и исследование горной страны Тянь-Шаня. СПб., 1873; Северцев Н.А. Аркары (горные бараны)// Природа. М., 1873. Кн. 1; Насонов Н.В. Географическое распространение горных баранов Старого Света, Пг., 1923; Цалкин В.И. О вертикальном распространении диких баранов / / Бюллетень Московского общества испытателей природы. М., 1945, №1 — 2; он же. Горные бараны Европы и Азии. М., 1951.

¹⁰⁵ Брэм А. Козлы и бараны (извлечение из «Жизни животных»). СПб., 1905, с. 11 — 12.

¹⁰⁶ Алфераки С. Там же, с. 9.

¹⁰⁷ Головнин Д. Очерки охоты на Памирах // Природа и охота. М., 1901, кн. VII, с. 27.

¹⁰⁸ Туркин Н.В., Сатунин К.А. Там же, с. 647.

¹⁰⁹ Кашкаров Д.Н. Там же, с. 382.

301

мительно и тому, кто не видел этого лично, трудно даже представить ту обстановку, среди которой тэке не только свободно и легко ходит, но и бежит полным аллюром в случае преследования. Также изумительны его прыжки вниз на камни с огромной высоты. И недаром человек, пораженный этими прыжками, при которых козел не только не разбивается там, где разбилось бы всякое другое животное, но не повреждает и своих, казалось бы, хрупких и тонких ног, старается придумать объяснение этому ’’чуду”. Обычно охотники уверяют, будто бы тэке при прыжках с большой высоты не становится на ноги, а падает на рога, которые, как пружина, смягчают удар»¹¹⁰. Последнее, конечно, является легендой. Можно привести множество других ярких описаний необычайной приспособленности к передвижению по скалам и кручам как сибирских горных козлов¹¹¹, так и родственных им видов¹¹². О.В. Егоров наблюдал прыжки сибирских горных козлов с 10-12-метровой высоты¹¹³ а С.А. Северцовым приводится наблюдение одного из работников заповедника Аксу-Джебаглы о падении козла, сбитого другим, с отвесной скалы не менее 33 м высоты (т.е. с высоты 11-этажного дома), козел упал на ноги и убежал¹¹⁴. Во всяком случае, по данным О.В. Егорова, никто из местных охотников или из натуралистов никогда не видел, чтобы козлы разбивались или ломали ноги, прыгая вниз со скал, или падая во время драк¹¹⁵. Разные приемы прыжков, спусков и подъемов горных козлов в скалах и щелях в настоящее время засняты на кинопленку («Звериной тропой») и техника их может бить проанализирована.

¹¹⁰ Шнитников В.Н. Там же, с. 132 — 133.

¹¹¹ См.: Цалкин В.И. Сибирский горный козел... С. 65; Зверев М.Д. За тэками / / Боец-охотник. М., 1939, №9, с. 27.

¹¹² См.: Динник Н. Кавказский горный козел //Труды С.-Петербургского общества естествоиспытателей. СПб., 1882. Т. Х111. Вып. 1, с. 12; он же. Звери Кавказа / / Записки Кавказского отделения Императорского русского географического общества. Кн. XVII. Вып. 1, 2. Тифлис, с. 197.

¹¹³ См.: Егоров О.В. Экология сибирского козерога. С. 176; Егоров О.В. Экология сибирского горного козла... С. 49.

¹¹⁴ См.: Северцов С.А. Поездка в заповедник Аксу-Джебаглы / / Землеведение. М., 1929. Т. XXXI. Вып. 2 — 3, с. 182.

¹¹⁵ См.: Егоров О.В. Экология сибирского козерога... С. 176; он же. Экология сибирского горного козла... С. 49.

302

но одновременно и инстинктивное торможение импульсов к прыжку, не удовлетворяющему условиям этих вариантов (высота, уклон, наличие мелких выступов для амортизации ускорения и т.д.). Эта дифференцировка стала уже физиологическим признаком Capra sibirica. Для него неверный, гибельный прыжок просто невозможен — это было бы не его «ошибкой», как нам может казаться, а нарушением прочнейшего, наследственно закрепленного инстинкта не прыгать так. Наука о дрессировке животных учит, что никакими средствами нельзя заставить животных делать что-либо, кроме того, что соответствует их собственным инстинктам. Никаким пуганием нельзя заставить горного козла сделать то, что он вообще не может сделать, т.е. выполнить движение, в бесчисленных поколениях заторможенное, запрещенное, отдифференцированное от допустимых, возможных движений. Напротив, горные бараны (как и другие млекопитающие, на которых мог охотиться палеоантроп, не специализированные по прыжкам со скал) не имеют этой наследственной инстинктивной дифференцировки. На горного же козла данный способ охоты полностью исключается.

Гипотеза эта, возможно, восходит к предположению Н.А. Северцова, что находимые часто черепа горных козлов принадлежат самцам, дерущимся и теряющим чуткость во время гона и поэтому при внезапном приближении волков «бросающимся в пропасть с переполоха»¹¹⁶. Но гипотеза эта давно отпала¹¹⁷. В частности, путем изучения роговых чехлов установлено, что большинство этих животных погибло не в период гона, осенью, а во второй половине зимы, в бескормицу, главным образом от хищников¹¹⁸.

¹¹⁶ Северцов Н А. Путешествие по Туркестанскому краю...

¹¹⁷ См.: Головнин Д. Очерки охоты на Памирах...

¹¹⁸ См.: Егоров О.В. Экология сибирского козерога... С. 131, 161 — 162.

¹¹⁹ Там же, с. 147, 325.

¹²⁰ См.: Брэм А. Там же, с. 6.

303

распространено и на неандертальца. Следует подчеркнуть, что кости и рога горных козлов грота Тешик-Таш принадлежат в большинстве не молодым, а взрослым, крупным особям — самцам и самкам¹²¹. Таким образом, никакая реальная опасность не принуждала горного козла к биологически бессмысленному акту самоубийства (даже если б он мог его совершить), вместо того, чтобы обратить свое естественное орудие защиты против тешик-ташцев, принять бой с полными шансами на успех и прорваться сквозь цепь загонщиков.

¹²¹ См.: Громова В.И. Там же, с. 91.

¹²² См.: Брэм А. Там же, с. 4, 13; Динник Н. Кавказский горный козел... С. 13; Дорогое тайский В. Там же, с. 40 — 41.

¹²³ См.: Шульпин Л.А. Материалы по млекопитающим и гадам Таласского Алатау / / Известия АН Казахской ССР. Серия зоологии. Алма-Ата, 1948, №51, вып. 7; Шнаревич И.Д. Материалы по биологии горного козла...

¹²⁴ См.: Антипин В.М. Там же, с. 62.

¹²⁵ См.: Туркин Н.В.% Сатунин К.А. Там же, с. 652 - 653; Шнаревич И.Д. Материалы по биологии горного козла / / Труды Алма-атинского зоопарка. Вып. 1, Алма-Ата, 1948, с. 92; Кашкаров Д.Н. Там же, с. 382; Егоров О.В. Там же, с. 354.

¹²⁶ См.: Шнаревич И.Д. Там же, с. 92.

¹²⁷ См.: Кашкаров Д.Н. Там же, с. 382; Шнитников В.Н. Животный мир Джетысу... С. 134;

Дорогое тайский В. Там же, с. 89; Егоров О.В. Там же, с. 353; Цалкин В.И. Горные бараны

Европы и Азии... С. 72; Мекленбурцев Р.В. К экологии сибирского горного козла на Памире // Зоологический журнал. М., 1949. Т. XXV111. Вып. 5, с. 483.

304

близко и пасясь при них с домашним скотом, но стоит появиться взрослому человеку на расстоянии выстрела, как они убегают в скалы¹²⁸.

Все это свидетельствует о том, что горным козлам вовсе не присущ какой-либо исконный, издревле прирожденный страх перед человеком, что человека они отлично дифференцируют от других животных и боятся лишь в меру реальной опасности, исходящей от него. В неволе сибирские козероги хорошо приручаются к человеку¹²⁹. Таким образом, психологический фактор в гипотезе о загонной охоте тешик-ташцев на горных козлов придется тоже отвергнуть.

В заключение приведем два факта из практики современной загонной охоты на горных козлов. Они в известной мере послужат опытной проверкой наших теоретических выводов, тем более что тут дело идет о загонщиках, вооруженных ружьями, следовательно, представляющих для горных козлов неизмеримо большую опасность, чем тешик-ташцы. «На хребте Терскей Алатау — рассказывает О.В. Егоров — нам с киргизским охотником удалось загнать стадо из 14 козлов в довольно узкий каньон, обрывавшийся отвесной скалой метров 18 высоты. При нашем приближении звери беспорядочно суетились на краю обрыва, но ни один из них не рискнул прыгнуть вниз. Когда до козлов осталось не более 70-80 метров, старая самка бросилась нам навстречу, и все стадо пробежало между мной и киргизом...»¹³⁰. Как видим, даже 18-метровый отвес смутил козлов больше, чем встречное движение на загонщиков. Другой рассказ принадлежит М. Звереву: большая группа загонщиков должна была выстрелами выгнать горных козлов на спрятавшихся в засаде охотников; загонщики обнаружили стадо в 80 голов, грянул выстрел, крупный самец рухнул на камни, но стадо не побежало — козлы сгрудились в кучу и озирались, выясняя, откуда исходит главная опасность. Очевидно, заметив охотников в засаде, «животные рванулись и понеслись прямо на загонщиков, которые вскочили на ноги и выстрелами пытались повернуть козлов назад на охотников. Но не тут то было. С бешеной быстротой стадо пронеслось мимо, в нескольких десятках шагов от загонщиков, и скрылось за уступом скалы»¹³¹.

¹²⁸ Туркин Н.В., Сатунин К.А. Там же, с. 653 - 654.

¹²⁹ См.: Брэм А. Там же, с. 16; Динник Н. Там же, с. 14.

¹³⁰ Егоров О.В. Там же, с. 176; он же. Экология сибирского горного козла... С. 49.

¹³¹ Зверев М.Д. Там же, с. 27.

305

определить точно направление его падения или затем обнаружить его останки на огромном пространстве, среди камней, скал, кустарников, было бы тоже более чем затруднительно, — разве что по полету хищных птиц, спускающихся на труп.

Итак, приведенные аргументы исключают гипотезу о применении тешик-ташцами загонной охоты на горных козлов, виду специальной приспособленности последних к скальному образу жизни. Нет необходимости столь же подробно рассматривать все другие гипотезы.

А.П. Окладников допускает, хотя и «при весьма малой вероятности», что тешик- ташцами вполне мог применяться тот способ охоты на горных козлов, который, по словам киргизских охотников, применяет медведь: он якобы скатывает на них огромные камни¹³². Эта легенда, почерпнутая у Д.Н. Кашкарова¹³³, легко опровергается, если опять-таки учесть экологические особенности сибирского козерога. Он великолепно приспособлен не только к скалам, но и к каменным осыпям¹³⁴. При передвижении по каменным осыпям козлу случается потревожить камень, вызвать камнепад, — для стада сибирских козерогов падающий камень это обычная, а не экстраординарная опасность. Ни медведь, ни тешик-ташец не могли бы застать врасплох козлов, спустив на них сверху камень, ибо они чутко реагируют на всякий камнепад. Да и немыслимо прицельно направить катящийся и подпрыгивающий тяжелый камень именно на определенного козла внизу.

В силу экологических особенностей горного козла отпадает также всякая мысль об охоте на него с помощью ловчих ям на тропах, так как вырыть их в каменном грунте тешик-ташец, конечно, не мог, или с помощью тех или иных деревянных ловушек, так как последние применимы только в лесу, а горные козлы обитают выше древесно-кустарниковой растительности и посещают зону хвойного леса лишь спорадически, редко, почти исключительно в зимних условиях¹³⁵.

¹³² См.: Окладников А.П. Там же, с. 73.

¹³³ См.: Кашкаров Д.Н. Там же, с. 395.

¹³⁴ См.: Антипин В.М. К экологии горного козла... С. 61 — 62; Шнитников В.Н. Там же, с. 132 - 133; Головнин Д. Там же, с. 27.

¹³⁵ См. Егоров О.В. Экология сибирского козерога... С. 70 — 90; Цалкин В.И. Сибирский горный козел... С. 61 — 62; Антипин В.М. Там же, с. 62; Северцов С.А. Там же, с. 177 - 186; Jleвиев П. Охотничьи и промысловые звери и птицы... С. 126; Шнитников В.Н. Там же, с. 130; Кашкаров Д.К. Там же, с. 3 8 1.

¹³⁶ См.: Шнаревич Н.Д. Там же, с. 93.

¹³⁷ См.: Туркин Н.В., Сатунин К.А. Звери России. Т. IV. Вып. VII. Полорогие жвачные // Природа и охота. М., 1902. Кн. XII, с. 534.

306

практикуется и в наши дни, однако мало и считается приемом не добычливым¹³⁸. Он требует ландшафта тоже не типичного для горных козлов, так как петли должны прикрепляться к деревьям, хотя бы стоящим редко, как бывает на верхней границе зоны арчевника. Но что делает более чем сомнительной возможность применения петель тешик-ташцами, это необходимая большая прочность и длина веревки. Горный козел очень силен, петля для него требуется такая же, как на медведя, т.е. из очень крепкой веревки или из проволоки¹³⁹. Так, в Северо-Западной Монголии буряты, среди прочих способов охоты, ставят на козлов петли из проволоки, пользуясь для расположения этих проволочных петель тропинками, проложенными самими козлами¹⁴⁰. Мог ли тешик-ташец, на его мустьерском техническом уровне, делать (из растительного волокна или из кожи) петли настолько же прочные, как проволочные, чтобы козел не мог их разорвать, к тому же достаточно длинные? Ответ на этот вопрос должен быть отрицательным. Никакие данные истории материальной культуры не говорят в пользу такого допущения.

Таким образом, обзор всех гипотез о способах охоты тешик-ташца на горного козла приводит нас к выводу, что никакой вид охоты, по-видимому, не мог тут систематически практиковаться. Но раз исключается систематическая охота тешик-ташского палеоантропа на горных козлов, то остается только два пути для истолкования костных скоплений в гроте Тешик-Таш.

Можно предположить, что пребывание неандертальцев в горах Байсун-Тау было кратковременным и случайным. В таком случае и самые примитивные приемы охоты могли оказаться успешными, поскольку горные козлы, никогда не видевшие такого существа, может быть, и подпускали его вплотную. Некоторое время он мог убивать этих не пуганых животных запросто, а затем должен был покинуть горный ландшафт Байсун-Тау и опуститься к обычный условиям своего обитания. Такое предположение вполне допустимо, и даже наличие в гроте Тешик-Таш не одного, а пяти культурных прослоек, не исключает его полностью, ибо можно представить себе и пятикратное кратковременное проникновение группы неандертальцев в высокогорный район. В таком случае Тешик-Таш представляет собою памятник случайного характера. На основании его нельзя будет делать никаких обобщений о постоянном способе питания даже данной группы неандертальцев.

¹³⁸ См.: Егоров О.В. Там жег с. 362.

¹³⁹ См.: Белоусов В. Медведи, беркуты и волки в западных Саянах (Из работ биостанции Кара-Кем) // Охотник Сибири. Новосибирск, 1934, №5-6, с. 23.

¹⁴⁰ См : Дорогостайский В. Там же, с. 42.

307

Бесспорно, что кости горного козла в гроте Тешик-Таш, носящие следи расчленения каменными орудиями и соскабливания мяса, раздробленные для добывания костного мозга¹⁴¹, свидетельствуют о питании тешик-ташцев мясом и мозгом горных козлов. Охота же тешик-ташцев на горных козлов оказывается исключенной. Следовательно, остается принять мысль, что тешик-ташский палеоантроп не сам убивал этих горных козлов.

Лишь субъективная психология охотника мешает заметить, что в природе смерть животных подчинена определенным статистическим закономерностям¹⁴². Количество смертей, независимо от того, есть налицо охотники или их нет, в конечном счете, при больших числах и сроках, равно количеству рождений. Если тешик-ташский человек и не убивал горных козлов, их все равно умирало в среднем столько, сколько рождалось. Какие же факторы смерти горных козлов мог использовать тешик-ташский палеоантроп?

В литературе отмечены случаи гибели горных козлов от снежных обвалов и лавин¹⁴³, от снежных буранов. Чтобы не быть погребенными под снегом, козлы ищут спасения от бурана в хвойном лесу¹⁴⁴ и (может быть также от лавин) в тех же пещерах и нишах, где они в других случаях укрываются от зноя и насекомых¹⁴⁵. Но какой-то процент поголовья горных козлов ежегодно неизбежно гибнет под снегом, и тешик-ташцы могли научиться находить при таянии их хорошо сохранившиеся замороженные туши. Может быть, даже и в сам грот Тешик-Таш неандертальцев первоначально привлекла находка таких туш козлов, отрезанных снежной лавиной, которая засыпала вход.

Но все же эта гипотеза не может нас удовлетворить, прежде всего, потому, что она ограничивает время употребления тешик-ташцем мясной пищи только сезоном таяния снегов, оставляя в тумане картину питания тешик-ташца во все остальное время года.

¹⁴¹ См.: Окладников А.П. Там же, с. 65.

¹⁴² См. Туркин Н.В. Общий статистический обзор охотничьих и промысловых зверей России // Туркин Н.В., Сатунин К.А. Звери России. Т. 1. М., 1902; Северцов С.А. Хищник и его жертва...

¹⁴³ См.: Егоров О.В. Там же, с. 174.

¹⁴⁴ См.: Шнитников В.И. Там же.

¹⁴⁵ См.: Цалкин В.И. Там же, с. 71.

¹⁴⁶ См.: Туркин И.В., Сатунин К.А. Там же, с. 670; Левиев П. Там же, с. 130; Шнитников В.Н. Там же, с. 76; Кашкаров Д.К. Там же, с. 395.

308

а некоторые относят медведя даже к числу главных истребителей горных козлов и других копытных¹⁴⁷. Напротив, Н.Я. Динник отмечает, что на Кавказе медведи не нападают на диких копытных, и серны даже пасутся с медведями рядом¹⁴⁸. О.В. Егоров на Западном Памире, при большой численности там медведей, совершенно не обнаружил в их помете остатков козлов и архаров¹⁴⁹. Так или иначе, во всяком случае, горные козлы отнюдь не составляют главной пищи медведя или главного объекта его охоты, являясь лишь его спорадической жертвой.

¹⁴⁷  См.: Белоусов В. Там же.

¹⁴⁸ См.: Динник Н. Звери Кавказа... С. 376.

¹⁴⁹ См.: Егоров О.В. Там же, с. 167; Егоров О.В. Экология сибирского горного козла... С. 46.

¹⁵⁰ Охотники и натуралисты называют то леопардов, то ирбисов «барсом», что вносит в литературу путаницу; поэтому ниже мы избегаем термина «барс».

¹⁵¹ См.: Билькевич С. Леопард и охота на него в Закаспийском крае // Туркестанский охотник. Ташкент, 1924, №5 — 6, с. 7; Огнев С.И. Звери СССР и прилежащих стран (Звери Восточной Европы и Северной Азии). Т. 111. М. — Л., 1935, с. 255.

¹⁵² См.: Сатунин К. А. Млекопитающие Кавказского края. Т. 1. // Записки Кавказского музея. Серия А., Тифлис, 1915, № 1, с. 339; Насимович А. Барс на Кавказе // Природа и социалистическое хозяйство. Сб. VII, ч. И. М., 1941, с. 263.

¹⁵³ См.: Динник Н. Там же, с. 529 — 530.

¹⁵⁴ См.: Чернышев В.И. Распространение тигра, леопарда и ирбиса в Таджикистане // Сообщения Таджикского филиала АН СССР. Вып. XXV, Сталинабад [Душанбе], 1950, с. 22 - 23; Богданов О. П. К нахождению леопарда в Узбекистане / / Известия АН Узбекской ССР. №1. Ташкент, 1952, с. 83.

¹⁵⁵ Флеров К.К. Хищные звери (Fissipedia) Таджикистана / / Виноградов Б.С., Павловский Е.Н., Флеров К. К. - Звери Таджикистана, их жизнь и значение для человека. АН СССР. Труды Таджики ста не кой базы. Т. 1. Зоология и паразитология. М. — Л., 1935, с. 188; Флеров К.К, Громов И.М. Экологический очерк млекопитающих долины Нижнего Вахша // Материалы по паразитологии и фауне Южного Таджикистана. Труды Таджикской комплексной экспедиции. Вып. X., М. - Л., 1935; Огнев С.И. Там же, с. 255.

309

Леопард, как и ирбис, охотится преимущественно на крупных копытных (хотя может очень ловко добывать сурков и других грызунов, а также птиц — уларов и др.). Из всей добычи леопард более всего предпочитает коз и горных козлов. И леопард, и ирбис великолепно приспособлены к охоте на горных козлов и являются их главными природными антагонистами, распространяясь всюду, где есть горные козлы. Даже в зоне, где типичны горные бараны, ирбисы характеризуются как «охотящиеся за пасущимися тэками»¹⁵⁶. Другие враги горных козлов, например, волки, ограничены в своих возможностях — от преследования стаи волков козлы могут спастись, уйдя в скалы, где волки теряют свои преимущества. Поэтому волкам удается добывать козлов лишь поздней осенью и зимой, когда те спускаются на склоны, удаленные от выходов скал, в остальное же время года волкам в горах приходится пробавляться сурками¹⁵⁷. Напротив, леопард и ирбис сами лазают и прыгают по скалам не хуже горных козлов даже в наиболее труднодоступных участках высокогорья, а также на осыпях, на ледниках и на снегу¹⁵⁸. Охотясь на горных козлов, пишет Байков, леопарды «проявляют свою удивительную способность преодолевать препятствия в виде горных ущелий и пропастей, шириною до 8 метров. Это препятствие барс (леопард) перепрыгивает легко, без разбега, только одним могучим толчком своих упругих мускулов. По отвесным утесам, держась за малейшие выступы камня когтями, он подвигается снизу вверх короткими скачками... Бег его чрезвычайно быстр, накоротке он легко догоняет любую собаку, козулю, горала и кабаргу [которые бегают быстрее горного козла. — Б.П.]... В траве или в снегу не глубже 70 см он ползет и извивается, как змея, так что наблюдателю, стоящему на одной уровне с ним, заметить его движения невозможно. Затаивается он до того крепко и неподвижно, что можно пройти мимо него в трех шагах, и не заметить его»¹⁵⁹. И леопард, и ирбис, при некоторых кратковременных сезонных колебаниях¹⁶⁰, все же охотятся на козлов круглый год. В этой охоте они имеют, между прочим, и то преимущество перед козлами, которого нет у человека, что обладают превосходным ночным зрением, служащим для подкрадывания и нападения ночью, тогда как козлы, хотя могут видеть и подчас передвигаются и пасутся ночью, все же более приспособлены к светлому времени суток¹⁶¹.

¹⁵⁶ Шнитников В.Н. Там же, с. 165.

¹⁵⁷ См.: Егоров О.В. Экология сибирского козерога... С. 147 — 158; Цалкин В.И. Там же, с. 67; Мекленбурцев Р.В. Там же.

¹⁵⁸ См.: Егоров О.В. Там же, с. 143; Мекленбурцев Р.В. Там же; Динник Н. Там же, с. 529.

¹⁵⁹ Байков Н А. Охота на барса в Маньчжурии // Охотник. Вятка, 1927, №7, с. 15 — 16.

¹⁶⁰ См.: Спангенберг Е.П., Судиловская А.М. Ирбисы в Киргизском Ала-Тау// Природа. М., 1954, №9, с. 122.

¹⁶¹ См.: Егоров О.В. Там же, с. 53.

¹⁶² Brehm А.Е. Die Saugetiere. Bearbeitet von Carl W. Neuman (Brehms Tierleben, Jubilaums-Ausgabe, Bd. 11). Leipzig, 1928, S. 275.

310

Сообщение Д.Н. Кашкарова, будто «барсы всегда следуют за кииками, словно пастухи», основанное на единичное факте¹⁶³, не подтверждается. Леопард и ирбис подкарауливают козлов на их тропах, спрятавшись за скалой, распластавшись на высокой скале или на нижней ветви дерева, или подкрадываются к ним из-за скал, камней, кустарников, в густой траве, когда те пасутся или отдыхают¹⁶⁴. Одним или несколькими стремительными прыжками они обычно легко настигают наиболее близкое животное из не успевшего набрать скорость стада, — преимущество начальной скорости здесь неизменно на стороне хищника¹⁶⁵. Длина каждого прыжка, по крайней мере, в два-три раза превосходит длину самого хищника, т.е. равняется нескольким метрам, ирбис по некоторым сведениям может сделать прыжок со скалы на скалу длиною в 15 м¹⁶⁶, а леопард— в 18 м¹⁶⁷. Напором прыжка, когтями и клыками хищник мгновенно валит и убивает жертву, даже самого крупного горного козла. При нападении совсем близком леопард всегда вздымается на дыбы. Надо помнить большие размеры леопарда, не уступающие иногда, по словам Динника¹⁶⁸, размерам хорошего тигра¹⁶⁹. Кроме того, из всех кошек, кроме гепарда и рыси, только леопард может гнать добычу; свой достаточно быстрый бег он ускоряет сильными прыжками, что дает ему возможность и в преследовании одерживать верх даже над самыми быстрыми из копытных, не говоря о горных козлах¹⁷⁰. Умерщвляют леопарды добычу, как и большинство кошек, прокусывая ей шейные позвонки, затылок или горло¹⁷¹.

Таким образом, леопарды представляют собою совершеннейшее созданное природой орудие охоты, — в частности, на горных козлов. Зоологи единодушно признают, что, уступая тигру или льву по отдельным качествам, леопард по комплексу охотничьих качеств, по изумительной приспособленности к разнообразным условиям и требованиям охоты, является самым эффективным из хищников («совершеннейший хищник мира»)¹⁷². Не мог ли тешик-ташский палеоантроп использовать это?

¹⁶³ См.: Кашкаров Д.К. Там же, с. 383, 393.

¹⁶⁴ См.: Егоров О.В. Там же, с. 144; Шнаревич И.Д. Там же, с. 93; Огнев С.И. Звери СССР и прилежащих стран... С. 256; Кашкаров Д.К. Там же, с. 393; Байков Н.А. Там же, с. 15.

¹⁶⁵ См.: Егоров О.В. Там же, с. 144 — 154.

¹⁶⁶ См.: Огнев С.И. Там же, с. 270.

¹⁶⁷ См.: Бобринский Н.А. Дикие кошки СССР. М., 1932, с. 32.

¹⁶⁸ См.: Динник Н. Там же, с. 524.

¹⁶⁹ В.И. Громова отмечает «значительные размеры» леопарда из грота Тешик-Таш (См.: Громова В.И. Там же, с. 95).

¹⁷⁰ См.: Огнев С. И. Там же, с. 256.

¹⁷¹ См.: Байков Н.А. Там же.

¹⁷² Билькевич С. Там же.

311

случае, устраивает настоящую бойню и в одну ночь умерщвляет дюжину и более овец»¹⁷³. Характерно, что немецкий зоолог Нейман, выпуская в 1928 г. свою переработку «Жизни животных» Брэма, освобожденную от всех недостоверных и преувеличенных сведений, в этом месте сделал поправку в сторону значительного увеличения: «Некоторые леопарды в одну ночь убивают 30 - 40 овец»¹⁷⁴. По словам

В.  Лункевича, «их точно что-то подмывает придушить побольше животных, учинить кровавую бойню; а там уж, выбравши добычу покрупнее, уйти обратно в лес»¹⁷⁵. Эта «кровожадность» означает, что действие инстинкта убийства у леопарда не ограничено ничем, кроме внешних обстоятельств, — наличия и достижимости жертв: раз жертвы оказались в загоне, инстинкт действует с неумолимым автоматизмом, пока налицо жертвы или пока не иссякли силы хищника. Точно так же и в природных условиях, по словам Сатунина, «при случае он убивает животных гораздо больше, чем сможет съесть»¹⁷⁶.

¹⁷³ [Брэм А.] Иллюстрированное издание «Жизни животных» А.Э. Брэма. Т. I. Млекопитающие. СПб., 1893, с. 486.

¹⁷⁴ BrehmA.E. Ibid, S. 272.

¹⁷⁵ Лункевич В. Четвероногие и пернатые хищники. Л, 1927, с. 28.

¹⁷⁶ Цит. по: Кашкаров Д.К. Там же, с. 394.

¹⁷⁷ См.: Капланов Л.Г. Тигр, изюбрь, лось / / Материалы к познанию фауны и флоры СССР. Московское общество испытателей природы. Новая серия, отделение зоологическое. Вып. 14 (29). М., 1948, с. 28; Сатунин К.А. Там же, с. 320.

¹⁷⁸ Флеров К.К. Там же, с. 183; Флеров К.К, Громов М. Экологический очерк млекопитающих... С. 804; Сатунин К.А. Там же, с. 320.

¹⁷⁹ Needham F.M. Tyger eating carrion / / Journal of Bombey Society of Natural History. Vol. 50, Bombey, 19 5 1, p. 389 - 390.

312

бее выражено, ибо, как правило, он не обитает совместно с хищниками-паразитами. Очень голодный леопард ведет себя, по-видимому, так же, как и тигр; в отдельных случаях «прожорливость его изумительна: он зараз поедает целую козулю»¹⁸⁰. Но гораздо характернее для леопарда избыточная добыча, от которой сам он потребляет лишь малую часть. Леопард, как и тигр, по-видимому, обычно не возвращается более чем дважды к останкам своей добычи. Но, в отличие от тигра, он охотится почти ежедневно. Так, в сильно снежную зиму 1921г. один леопард, поселившийся в 15 верстах от Полторацка, ежедневно таскал баранов в этом районе, пока не был убит¹⁸¹. Свою добычу леопард не доедает и бросает, если только он не затащил ее к своему гнезду для потомства или же не спрятал на дерево, в развилину ветвей. Как правило, он на другой день или через день начинает новую охоту, с тем, чтобы снова убить и даже не одно животное, а по возможности несколько, полакомившись от них иногда лишь кровью из перекушенного горла. Об одном леопарде в Индии Брэм писал: «по-видимому, он умерщвлял иногда из одной только страсти к убийству, так как много раз находили его жертвы совершенно нетронутыми, кроме перекушенного горла»¹⁸². Итак, от охоты леопарда, промышляющего в данном районе, остается весьма значительное количество не потребленного им мяса. Эта черта леопарда очень существенна для ответа на интересующий нас вопрос.

¹⁸⁰ Байков Н.А. Там же.

¹⁸¹ См.: Билькевич С. Там же.

¹⁸² [Брэм А ] Там же, с. 489.

¹⁸³ См.: Егоров О.В. Там же, с. 149 — 150; Егоров О.В. Экология сибирского горного козла... С 46.

¹⁸⁴ См.: Егоров О.В. Экология сибирского козерога...

¹⁸⁵ Туркин Н.В., Сатунин К.А. Там же, с. 650.

¹⁸⁶ См.: Громова В.И. Там же, с. 91.

313

Количественно же охота леопарда оставляет неизмеримо больший остаток мяса, чем охота ирбиса. Даже если предположить, что он убивает только по одному животному в день, т.е. от каждого убитого животного удовлетворяет голод, то остаток этот выразится в нескольких десятках килограммов в сутки. Суточный рацион леопарда по Брэму — 1 - 1,5 кг, по данным Московского зоопарка — 1,5- 2,5 кг мяса; вес же чистого мяса взрослого козла — от 25 до 60 и даже до 75 кг, при живом весе до 90 - 100 кг¹⁸⁷. Конечно, если леопард давно не ел, он может съесть за раз, как и тигр, 10 и более кг мяса. В другом случае добычей его может послужить не взрослый козел, а ягненок, которого он съест целиком. Но в среднем в оптимальных условиях вес мяса каждого забитого им животного в 10-20 раз превосходит вес съеденного им мяса.

Взрослый тигр, по JI. Капланову, в условиях заповедника пожирает в год около 30 крупных зверей по 100 кг, т.е. около 3000 кг живого веса, или соответствующее количество других животных¹⁸⁸. Пропорционально леопард пожирал бы в год козлов на 1500 кг живого веса, т.е. тоже около 30 штук. В действительности же, забивая в среднем одну штуку в день, он тем самым забивает в год 15000 кг, а если принять за среднее 2-8 штуки в день, то 30 - 45 тыс. кг живого мяса, пожирая из них лишь 1500 кг. Эта огромная истребительная деятельность леопарда делает его еще и в наши дни важным фактором, регулирующим поголовье копытных¹⁸⁹. Но ввиду одновременного истребления копытных охотниками, эпизоотиями и т.д. леопарды в наши дни принуждены расселяться крайне редко, занимая каждый охотничью территорию в несколько десятков и даже сотен кв. км, постоянно бродя по которой они и совершают свои опустошения, уравновешиваемые естественным приростом поголовья¹⁹⁰.

¹⁸⁷ См.: Антипин В.М. Там же, с. 61; Цалкин В.И. Там же, с. 90; Егоров О.В. Там же, с. 370

- 371.

¹⁸⁸ См.: Капланов Л.Г. Там же, с. 34.

¹⁸⁹ См.: Насимович А. Там же, с. 264.

¹⁹⁰ См.: Билькевич С. Там же; Бобринский И.А. Там же, с. 31.

314

В самом деле, именно в этой части периода должно было появиться отставание численности разных нахлебников-плотоядных от возросших возможностей находок падали. Если в районе охоты каждого леопарда оставалось раньше, допустим, в сутки 50 кг непотребленного им мяса, то это обеспечивало регулярным достаточным питанием 10-12 гиен (суточный рацион одной гиены при регулярной питании 2-3 кг) и 20 - 25 грифов и сипов (суточный рацион каждого из них — 600 - 700 гр.), да еще некоторого числа врановых. Если же количество мяса, остающегося в районе охоты каждого леопарда, возросло, допустим, до 100 кг, в сутки, то пройдет немало лет, пока гиены и пернатые хищники размножатся еще вдвое, — да и в этом случае они не явились бы непосильными соперниками для тешик-ташцев. Шакалы вообще не встречаются в высокогорьи, тем более там, где водятся леопарды¹⁹¹. Волки, хотя и составляющие своеобразную пару с ирбисами, тоже не встречаются вблизи леопардов¹⁹². Следовательно, тешик-ташцам пришлось бы вступить в конкуренцию только с указанными плотоядными. А с этими конкурентами тешик-ташцы, при всей своей слабой вооруженности, вполне могли вступить в успешную борьбу за запасы мяса.

Собственно вступать в прямую борьбу с гиенами им и не пришлось бы. Во-первых, гиены ищут пищу преимущественно с помощью обоняния и поэтому обычно появляются у трупа не сразу после смерти животного, а лишь по мере разложения, тешик-ташец же, как сейчас увидим, опираясь преимущественно на зрение, мог опережать гиен. Во-вторых, гиены, как и леопарды, в отличие от человека, активны только ночью. Непосредственные встречи человека с гиеной происходят крайне редко. Можно долгое время жить где-либо в горах по соседству с гиеной и ни разу ее не встретить, хотя и видеть ее следы: все светлое время суток гиена скрывается в логовище, расселине, пещере, норе, и только с наступлением темноты выходит, а с рассветом снова прячется¹⁹³. Несомненно, что это относится не только к ныне живущий видам гиен, но в равной мере и к той пещерной гиене, которая, видимо, обитала в горах Байсун-Тау одновременно с тешик-ташцем и видовое отличие которой от современной африканской пятнистой гиены вообще еще не доказано¹⁹⁴. Как бы ни были сложны биологические отношения тешик-ташцев с этими гиенами, прямых, непосредственных столкновений между ними у падали не могло происходить. Тешик-ташцы уже не находили гиен утром у туши козла, если там до наступления рассвета оставалось несъеденное мясо. Точно также, если козел был забит леопардом лишь под утро, тешик-ташцы не встретили бы у туши гиен, по крайней мере, до наступления сумерек.

¹⁹¹ См.: Флеров К.К, Громов И.М. Там же., с. 293.

¹⁹² Данник Н. Там же, с. 524.

¹⁹³ См.: Динник Н. Там же, с. 407 — 408; Сатунин К.А. Там же, с. 298; Огнев С.И. Звери Восточной Европы и Северной Азии. Т. И. М. -Л . , 1931, с. 422 - 423; Флеров К.К. Там же, с. 163 - 164; Флеров К.К, Громов И.М. Там же, с. 299.

¹⁹⁴ См.: Громова В.И. Там же, с. 95.

315

грифов и сипов, не борющихся с человеком, даже когда он добирается до их гнезд¹⁹⁵, было задачей вполне безопасной и посильной для тешик-ташца.

¹⁹⁵ Кашкаров Д .К. Там же, с. 415.

¹⁹⁶ Там же, с. 414 — 416.

¹⁹⁷ См.: Капланов Л.Г. Там же, с. 41.

¹⁹⁸ См.: Рейслер А.В. Гигиена питания. М., 1952, с. 244 — 245.

¹⁹⁹ См.: Штегман Б.К. Дневные хищники (Фауна СССР). Птицы. Т. 1, вып. 5. М. - Л., 1937,

с. 149 - 155.

²⁰⁰ Там же.

316

расстояние; он может разбивать крупные трубчатые кости, сбрасывая их на камни с большой высоты²⁰¹. Он еще больше чем черный гриф остерегается человека, — по- видимому, это след древних противоречий. Но, вопреки рассказам, ягнятник абсолютно безопасен для человека. Всех указанных птиц тешик-ташец мог отогнать или пришибить палкой, камнем и даже голыми руками.

Те же хищники, возможно, оказывались его помощниками и в другом отношении: по наблюдениям О.В. Егорова, скелеты козлов и архаров, объеденных сипами, с жадностью вырывающими куски, бывают, как правило, значительно стащенными ими вниз по склону от того места, где животное было убито ирбисом, в одном случае, например, не менее чем на 800 метров²⁰². Вообще расположение стоянки тешик-ташцев в самом низу пояса обитания горных козлов оказывается вполне целесообразным, так как тащить туши или части туш вниз по склону неизмеримо легче, чем подниматься с ними. Отпадает в связи с этим и необходимость в предположении А.П. Окладникова, что тешик-ташцы приносили в грот рога горного козла, совершенно бесполезные, с какими-то особыми идеологическими целями²⁰³; по сообщению О.В. Егорова, охотники обязательно сохраняют голову с рогами на убитом козле, так как за рога легче стаскивать тушу вниз по склону и удерживать от падения²⁰⁴. Однако предположение А.П. Окладникова не оправдано и потому, что рога вовсе не бесполезны: чехлы рогов прикрывают ту их губчатую костную часть, в которой содержится и вырабатывается костный мозг; чтобы его получить, рога требовалось прогреть в углях или в золе.

²⁰¹ Там же, с. 158-161.

²⁰² См.: Егоров О.В. Там же, с. 164; Егоров О.В. Экология сибирского горного козла... С. 45.

²⁰³ См.: Окладников А.П. Там же, с. 74, 78.

²⁰⁴ См.: Егоров О.В. Экология сибирского козерога... С. 151, 363; Егоров О.В. Экология сибирского горного козла... С. 40, 128.

²⁰⁵ См.: Егоров О.В. Экология сибирского козерога... С. 149 - 150; Капланов Л.Г. Тигр, изюбрь, лось... Единственное обратное свидетельство одного кавказского охотника, будто «у зверей, убитых барсом, бывают объедены головы» (См.: Огнев С.И. Там же, с. 259 — 260), не может быть отнесено к деятельности самого барса.

²⁰⁶ См.: Егоров О.В. Там же, с. 150.

²⁰⁸ См.: [Брэм А.] Иллюстрированное издание «Жизни животных» А.Э. Брэма. Т. И. Млекопитающие. [Продолжение.] СПб., 1893, с. 5, 14.

²⁰⁸ См.: Чеглок А. Гиена. М., 1924, с. 18.

317

кости конечностей, с костным мозгом, не тронутым никем из этих хищников. Зато и леопард, и гиена охотно разгрызают копытца; в помете барса встречаются цельные мягкие копытца молодых козлят²⁰⁹, более твердые же копытца взрослых особей разгрызаются. Это точнейшим образом гармонирует с одним обстоятельством, отмечаемым А.П, Окладниковым при характеристике костных остатков грота Тешик-Таш; «среди костей козла подавляющее большинство принадлежит трубчатым костям конечностей, но копытца все же отсутствуют»²¹⁰.

Разумеется, обычно тешик-ташцу должно было доставаться и немало отличного мяса. Мясо забитых леопардом горных козлов, очевидно, было совершенно свежим, даже если палеоантроп добирался до него не в первое же утро: охотники смело оставляют туши убитых козлов в горах, прикрыв их от птиц снегом или камнями, так как стерильность воздуха на больших высотах способствует сохранению свежести мяса даже летом до десяти, а осенью и до двадцати дней; к тому же на мясе горного козла быстро образуется предохранительная корочка, что высоко ценится заготовителями²¹¹. Само умерщвление козлов леопардом служило предпосылкой наилучшей сохранности мяса: решающее значение для развития интоксикации в туше имеет состояние животного перед смертью, — было ли оно утомлено от бега (чего нет при методах охоты леопарда); максимальное обескровливание туши служит важнейшим средством предотвращения интоксикации, а степень обескровливания зависит опять-таки от предубойного состояния (ослабленные, утомленные животные обескровливаются плохо) и от выбора вскрываемых сосудов — на бойнях вскрываются обязательно шейные кровяные сосуды, что соответствует и охотничьему приему леопарда²¹². Что касается аутолиза, глубокого распада белков в животных тканях, то этот процесс, происходящий преимущественно при высокой температуре, сам по себе создает лишь неприятный с нашей точки зрения запах, но не опасен, пока на его основе не происходит развитие микрофлоры, гниение. Однако все эти оговорки навряд ли и нужны применительно к тешик-ташцу, ибо очевидно в большинстве случаев он добирался до мяса козла в первый-второй день после убоя, т.е. имел мясо достаточно свежее.

²⁰⁹ Егоров О.В. Там же, с. 140 - 143.

²¹⁰ Окладников А.П. Там же, с. 74.

²¹¹ См.: Егоров О.В. Там же, с. 363 - 366.

²¹² См.: Тарханов И.Р. О ядах в организме животных и человека. СПб., 1888; Азбелев В.Н.

Пищевые токсикоинфекции и интоксикации. М., 1952; Орлов Н.И. Пищевые отравления и их профилактика. М., 1952; Рейслер А.В. Гигиена питания. М., 1952.

318

Каменные орудия, находящиеся в культурных слоях Тешик-Таша, несомненно, служили для освоения всей этой добычи: для отдирания мяса от костей, сдирания шкуры, расчленения суставов, перерезания сухожилий. Без этих искусственных орудий, возмещавших отсутствие естественных органов плотоядных животных — клыков и когтей, палеоантроп не мог бы использовать той высокоценной питательной мясной пищи, которую предоставила ему горная природа. Одним собиранием этой пищи он обойтись не мог — она требовала обработки.

Не следует думать, что вся эта среда требовала от тешик-ташца мало напряжения и оставляла ему пассивную роль. Данная форма собирательства, плотоядное собирательство, если разрешено будет применить такой термин, ставила перед палеоантропом неизмеримо более сложные задачи, чем простое растительное собирательство.

²¹³ [Брэм А.] Иллюстрированное издание «Жизни животных» А.Э. Брэма. Т. 1... С. 498.

²¹⁴ См.: Динник Н. Там же, с. 407.

²¹⁵ Brehm A.E. Ibid, S. 280.

²¹⁶ См.: Динник Н. Там же, с. 534.

²¹⁷ См.: Лукашевич И.Е. Лев и хищные его спутники гиена и шакал. М., 1930, с. 24.

319

бы работать на гиен, эксплуатирующих его морфологию и инстинкты, великолепно приспособленные к убийству.

И тешик-ташец, очевидно, нашел пользу в этом антагонизме. Днем человек почти никогда не встретит в горах ни леопарда, ни гиены, хотя видит их следы вокруг²¹⁸. Тешик-ташцу надо было предохранить себя от нападения леопарда только ночью. Он поселился в одной из тех пещер, ям и расселин в скалах, в каких обычно проводят день гиены, выходя лишь с наступлением темноты на поиски пищи²¹⁹. Боясь и избегая гиен, леопард, несомненно, не подходили подобным местам (сами леопарды устраивают открытые гнезда среди бурелома). Тешик-ташец с наступлением темноты мог уверенно скрываться в грот, защищаемый, видимо, не кострами, которых, кстати, леопарды, как и ягуары, не боятся и на свет которых приходят из леса²²⁰, а этим врожденным страхом леопарда перед гиеной, признаки обитания которой грот должно быть сохранял.

²¹⁸ См.: Динник Н. Там же, с. 407 - 408, 534.

²¹⁹ Там же, с. 407 - 408.

²²⁰ [Брэм А.] Там же, с. 518.

²²¹ См.: [Брэм А.] Иллюстрированное издание «Жизни животных» А.Э. Брэма. Т. 11... С. 6, 13 - 14.

²²² См.: Балаев Г.И. К биологии полосатой гиены (по наблюдениям в Узбекском зоологическом саду) // Труды Узбекского зоологического сада. Т. 11, Ташкент, 1940, с. 89.

²²³ Чеглок А. Там же, с. 5; Brehm А.Е. Там же, S. 471, 476.

²²⁴ [Брэм Л.) Там же, с. 5 - 6; Динник Н. Там же, с. 404 — 405; Сатунин К.А. Там же, с. 297, 410; Флеров К.К. Там же, с. 163 — 164.

²²⁵ Brehm А.Е. Ibid, S. 473 - 474.

320

в их отсутствие), о ее той или иной экологической взаимосвязи с людьми. Не может быть сомнения, что эта сложная взаимосвязь требовала не меньших проявление превосходства высшей нервной деятельности палеоантропа над другим животным, чем изготовление грубых каменных орудий.

Невозможно думать также, чтобы палеоантроп, войдя в данный биоценоз, не оказывал далее на него активного воздействия. Его взаимоотношения с хищными птицами, с одной стороны, с гиенами — с другой, вели, конечно, к возраставшему перераспределению запасов козлиного и прочего мяса в его пользу, что, может быть, компенсировалось до поры до времени повышением охотничьей деятельности леопардов, как мы видели, весьма эластичной по природе.

Допустимо предположение, что из близкого симбиоза с хищными птицами тешик-ташец извлекал и другие выгоды. До сих пор мы рассматривали лишь кости крупных животных в костных скоплениях грота Тешик-Таш; вернемся теперь к костям мелких зверей и птиц. Как уже было сказано, крайне неправдоподобно предположение, что тешик-ташец охотился на все эти разнообразные вида. Напротив, скопления этих костей могут быть легко объяснены как результат охотничьей деятельности хищных птиц, обитавших в том же гроте и в соседних нишах и расселинах скал. Согласно описанию А.П. Окладникова, над гротом Тешик-Таш имеются следы второй ниши, столь же значительного размера, но разрушенной обвалом или выветриванием²²⁶ в глубине грота всегда царит легкий полумрак²²⁷ благоприятствующий пребыванию здесь днем ночных хищников. Говоря о разборке четвертого культурного слоя, А.П. Окладников отмечает: «в процессе разборки слоя у самого скалистого барьера, разделявшего грот на верхнюю и нижнюю часть, нам пришлось встретить неожиданное расширение, в котором, несмотря на ограниченную площадь (около 1,5 кв. м), особенно густо были рассеяны очень мелкие косточки птиц и грызунов, почти не встречавшиеся раньше, вполне возможно, продолжает автор, что скопление костей мелких животных образовалось из погадок и отбросов хищных птиц, так как над этим местом как раз проходит глубокая щель и карниз, на котором могли жить хищные птицы»²²⁸.

А.П. Окладников допускает, что эти мелкие кости не связаны с охотничьей деятельностью тешик-ташцев. Вполне справедливо он утверждает далее, что и в этом случае они ценны, так как дают более полное представление о местной фауне в момент образования культурного сдоя. Однако А.П. Окладников не делает попытки восстановить, какие же пернатые хищники могли оставить эти следы своего существования в непосредственной соседстве с тешик-ташцами.

²²⁶ См.: Окладников А.П. Там же, с. 15.

²²⁷ Там же.

²²⁸ Окладников А.П. Там же, с. 29.

321

лее крупную лишь разрывают на части, у них в желудке в большом количестве об- разуются непереваренные остатки, выбрасываемые в виде так называемых погадок после каждой еды²²⁹. Близкое соседство сов с тешик-ташцем заставляет вспомнить, что сейчас несколько видов сов синантропичны — живут по соседству с человеком, гнездятся в строениях (на чердаках, башнях и т.п.)²³⁰. Возможно, что этот симбиоз вырабатывался именно в те далекие времена. Условием его возникновения, очевидно, являлась какая-то польза, которую обе стороны получали друг от друга: сову, может быть, привлекало обилие мышей, разводившихся вблизи палеоантропа, последний же приучился не трогать сову из какой-то своей постоянной выгоды от ее соседства.

Но более крупные кости, зарегистрированные в гроте, Тешик-Таш, не могут быть продуктом охоты сов, Наиболее вероятно предположить здесь деятельность кого- либо из следующих дневных хищников. 1) Алтайский кречет, крупный сокол, типичная птица альпийской и субальпийской зон; у его гнезда обильны остатки пищухи, сусликов, особенно — клушиц. 2) Балабан, крупный сокол, гнездится в скалах, один из видов — преимущественно высокогорная форма; у гнезд — остатки сусликов, сурков, зайцев, пищухи и различных птиц, в том числе саджи, трясогузки, скалистого голубя, чирков, носатой утки, болотной совы и др. Упомянутая высокогорная форма питается в значительной степени прилетной водоплавающей птицей и может быть приручена как ловчая птица. 3) Сапсан гнездится на скалах, один из видов в горах Таджикистана; у гнезд — остатки разных птиц, в частности, у таджикистанского вида — каменной куропатки «кеклик»; может быть приручен как ловчая птица. 4) Стервятник, мелкий гриф, гнездится на скалах, часто недоступных, в неглубокой нише или на карнизе под нависающей скалой; синантропичен, не чуждается человека, подчас питается преимущественно человеческими испражнениями, а также различными мелкими животными, куски которых приносит к гнезду в зобу очень долго, так как птенцы долго остаются в гнезде. 5) Орел-беркут, самый крупный из орлов, гнездится на неприступных скалах; приносит к гнезду (не в зобе) разнообразную дичь: ловит зайцев, сурков, крупных птиц (куриных, куропаток, горных индеек, водоплавающих птиц), но также и полевок; по отношению к человеку крайне осторожен, но птенцы хорошо приручаются и дрессируются человекам как ловчая птица²³¹.

²²⁹ См.: Штегман Б.К. Там же, с. 13.

²³⁰ См.: Промптов А.М. Птицы в природе. М., 1949, с. 351.

²³¹ См.: Штегман Б.К. Там же, с. 59 - 60, 67 - 70, 77 - 82, 155 - 158, 164 - 169; Кашка-

ров Д.Н. Там же, с. 167, 416; Шнитников В.Н. Там же, с. 135 — 136.

322

ленное взаимодействие, извлекать пользу из их соседства, тончайшим образом утилизировать их биологические особенности и свойства их высшей нервной деятельности. О том, что тешик-ташец находился в тесном общении с какими-то из этих птиц, косвенно свидетельствует факт тешик-ташского захоронения, всесторонне исследованного А.П. Окладниковым. Оставляя в стороне домыслы об идеологической и социальной стороне этого захоронения, возьмем лишь сам материальный факт: закапывание покойника в грунт грота, несомненно, было его «схоронением» от каких-то животных. Но схоронить таким образом труп от гиены, медведя или волка, с их отличным обонянием, было бы совершенно бессмысленно (и, действительно, гиена откопала труп); напротив, этот акт совершенно рационален, если имелось в виду схоронить труп от хищных птиц, у которых, как известно, обоняние редуцировано. Охотники оставляют добычу, слегка присыпав ее землей или прикрыв чем- либо, и этого достаточно, чтобы она лежала нетронутой хищными птицами. Таким образом, захоронение тешик-ташского мальчика косвенно свидетельствует о том, что в других случаях трупы людей поедались птицами, и что в самом гроте птицы были обычными гостями.

Все перечисленные виды птиц в период выращивания птенцов приносят к гнезду избыточное количество мясной пищи. Это объясняется особыми механизмами снабжения птенцов — обычно не непосредственно приносящим пищу самцом, а через посредство остающейся при гнезде самки, или, во всяком случае, механизмом, при котором инстинкт доставки пищи не контролируется непосредственно потреблением ее птенцами и приобретает отчасти характер «самоцели», У ястребиных, у которых лучше всего изучен процесс кормления, под гнездами образуются огромные массы не съеденных трупов принесенных птиц или рваных частей их; при обилии пищи ястребы едят лишь головы своих жертв (мозг), а все остальное пропадает²³². В той или иной мере это наблюдается также у соколиных, у орлов, у некоторых грифов (ягнятников). Чем старше птенцы, чем больше им нужно пищи, тем интенсивнее родители (или один из них) ловят добычу и таскают к гнезду, употребляя на это все светлое время суток, едва успевая сами перехватывать пищу и заготовляя ее, в конце концов, гораздо больше, чем нужно птенцам²³³.

²³² См.: Промптов А.М. Там же, с. 347; Хейрод О. Из жизни птиц. М., 1947, стр. 58 - 60.

²³³ См.: Промптов А.М. Там же, с. 52.

323

гнилостным бактериям и гнилостным ядам, по-видимому, благодаря обилию соляной кислоты²³⁴.

Интересна относительная легкость приручения человеком перечисленных и ряда других пернатых хищников²³⁵. Может быть, это говорит о закрепившемся опыте бесчисленных поколений. Во всяком случае, если тешик-ташец был заинтересован в ловчей добыче своих пернатых соседей и сожителей, он, конечно, не был только пассивным собирателем их отбросов, а стимулировал эту их деятельность, старался продлить ее сезон, вмешивался в кормление молодняка, приучал их к себе и приучался сам к ним, отлично, разумеется, разбираясь в индивидуальных повадках и особенностях разных особей и выводков.

Полученные выводы не могут быть распространены на другие среднепалеолитические памятники, кроме, может быть, остальных высокогорных мустьерских памятников. Но общее ориентирующее значение этого примера состоит в том, что он ограничивает привычное суждение: раз в пелеолитическом памятнике найдены кости такого-то вида животных, значит, наш предок охотился на него. Оказывается, тщательная проверка этого суждения не подтверждает его и требует более пристального изучения той или иной конкретной биотической среды этого палеоантропов.

VI. Некоторые данные и предположения о сигнальном воздействии палеоантропов на диких животных^IV

Может показаться, что вся эта длинная глава лишь прервала нить нашего анализа последовательных нейрофизиологических механизмов, ведущих к возникновению второй сигнальной системы. Мы словно покинули на полдороги рассуждения, относящиеся к высшей нервной деятельности, и свернули в сторону к вопросу о последовательных ступенях экологического развития плотоядного семейства троглодитид и положения последних в мире зверей. Однако это было необходимо не только само по себе для общей задачи данной книги, но и для того, чтобы нащупать едва ли не самое неясное звено во всей цепи анализа и реконструкции происхождения человеческой речи. Теперь требуется величайшая осторожность при попытке вернуться на стезю прерванного анализа. И все же это звено необходимо, какой бы зыбкой ни была почва, на которую мы вступаем.

²³⁴ См.: Штегман Б.К. Там же, с. 11.

²³⁵ См.: Промптов А.М. Там же, с. 350.

324

ным образом жизни (некоторые виды — наскальным). Несомненно, наши предки отчасти сохранили подобные элементы самообороны: будучи легче тех крупнейших хищников, которые стали бы на них систематически охотиться, они могли быстрее последних и в менее доступных местах передвигаться посредством лазания, благодаря наличию (сохранению от обезьян) рук, по ветвям или по крутым скалам. Но если развить эту мысль последовательно, выходит, что предки человека не могли спуститься на землю с деревьев (или скал), ибо они были бы съедены. Так и думал Энгельс: на низшей ступени дикости люди «жили, по крайней мере, частью, на деревьях; только этим и можно объяснить их существование среди крупных хищных зверей»²³⁶. Однако за прошедшие сто лет мы неоспоримо узнали, что они таки к тому времени спустились с деревьев. Значит, нужно как-то иначе объяснить их существование среди крупных хищников. Мысль археологов и антропологов искала разгадку лишь в одном направлении: в увеличении боевой силы наших предков в результате, с одной стороны, их вооруженности палками и камнями, с другой — соединенных действий группами. Это имеет некоторый филогенетический резон, так как обезьяньи стаи подчас успешно противостоят таким хищникам, как леопард. Но все это, даже если бы отвечало действительности, рисовало бы нам картину «оборонительного» приспособления к хищникам. А не было ли оно «наступательным», хотя и не в обычном смысле слова?

Экологический анализ показывает нам колоссальную связанность палеоантропа со всем окружающим животным миром. И абсолютно иными путями, «палеонтологическим анализом языка», столько раз оспоренный и все же притягательный своим талантом и прозрениями лингвист Н.Я. Марр снова и снова возвращался к одному из своих казавшихся парадоксальными тезисов: наидревнейшие слои языка свидетельствуют о некоей тесной связи перволюдей с окружающим животным миром, какую нынешний человек не может себе и представить.

²³⁶ Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства / / Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Издание 2-е. Т. 21. М., 1961, с. 28.

325

Только не упрощать! Конечно, палеоантроп не мог оказывать сигнального воздействия на все виды, на всех особей. Палеоантроп прежде всего укрывался от опасных видов тем, что использовал их природных антагонистов и конкурентов, стимулируя их враждебность и разобщение. Если в верхнем палеолите человек углубил антагонизм двух разновидностей волков — ныне дикого и предка собаки, а вместе с тем этого последнего со всеми другими хищниками, то от данного явления анализ может нисходить в глубь времен. Так, гиена отгоняла других от своей норы, и палеоантроп в какой-то мере, найдя те или иные успешно воздействующие на нее сигналы, был в некоторой безопасности «за ее спиной», по крайней мере, пока находился в соседстве с ней. Впрочем, во множестве случаев это средство не годилось и приходилось больше рассчитывать на преимущество, которое давали собственные цепкие руки, — отсюда пристрастие и археоантропов и палеоантропов к обрывам, отвесным берегам и т.п. Но, возвращаясь к антагонизмам среди окружавших их животных, надо учесть не только антагонизмы между видами, но, может быть, еще больше — между индивидами. Широко известно, как сложны разделы охотничьих участков между особями того же хищного вида; «пристроившись» к одному, уже можно было не опасаться соседних.

В пользу самой возможности такого «сожительства» говорят разные данные полевых зоологов. Установление контактности исследователя с тем или иным хищным животным, даже на простом условнорефлекторном уровне, оказывается возможным. Так, в южнотаежном сибирском заповеднике «Столбы» сотрудница метеостанции настолько приручила одну из страшных хищниц — рысь, что та на зов своей «хозяйки» выбегает из чащи и сопровождает в экскурсиях по лесу не только ее, но и ее гостей²³⁷. Опубликованы данные натуралистов о безопасном длительном проживании их и относительном контакте среди медведей, среди волков²³⁸. Этот результат достигается только длительным и осторожным общением, однако высшая нервная деятельность человека неизменно берет верх. Кажется, особенно легко устанавливаются отношения полуприрученности с ирбисом (снежным барсом), который, впрочем, и вообще никогда не нападает на человека.

²³⁷ См.: Банников Л.Г. Столбы / / Природа. М., 1963, № 4.

²³⁸ См.: Онегов А. В медвежьем краю / / Наука и жизнь. М., 1968, №1; Моуэт Ф. Не кричи, волки. М., 1968. Такие полевые наблюдения буквально опрокидывают привычные представления об опасности медведей и волков для человека: они не имеют инстинкта нападать на существо человеческого облика, напротив, проявляют инстинкт некоторого контакта, если только человек ведет себя так, как, вероятно, вел себя палеоантроп.

326

таить опасность. Что касается хищников, нападение их на человека вообще мало характерно. Оно наблюдается там и со стороны тех видов, где имеет место постоянная охота, т.е. человек представляет опасность. Конечно, бывают особи — людоеды. Однако, как мало-мальски регулярная добыча, человек не только сейчас нигде не входит в нормальный пищевой рацион хищника, но и не входил на памяти истории: такие факты в биологии хищников всегда представляли отклонения от нормы. Надо только уметь обращаться с диким животным на воле, говорят натуралисты. Несмотря на зрелищную эффектность дрессировки хищников, она для биолога свидетельствует об их врожденной совместимости с человеком.

В отношениях человека с животными и в настоящее время дело отнюдь не сводится к простой противоположности: дикие и домашние животные. Надо пользоваться и такими понятиями, как непуганность, полуприрученность и прирученность — по отношению к животным, которых искусственный отбор отнюдь не преобразовал в специальные одомашненные виды. Полуприрученными и прирученными являются, конечно, не виды, а индивиды, особи, в лучшем случае отдельные стада или стаи. Эта прирученность оказывается индивидуальным признаком, несколько противопоставляющим данного индивида (например, данную рысь в приведенном примере) прочим, особям того же вида. Большее или меньшее приручение не индивидов, а стад (кабанов) или стай (волков) предполагают в мезолите. Одомашнением же называется возникновение новых видов, и оно датируется в основном временем неолита и позже. В настоящий момент в поле нашего зрения попадает как раз не видообразование, а диапазон явлений от непуганности до прирученности или, если угодно, симбиотичности, но не в экологическом смысле, а на уровне нейрофизиологических взаимодействий.

Впрочем, как проведешь жесткую границу между биологической взаимной пользой и нейрофизиологической адаптацией между индивидами разных видов? Лишь недавно выяснилось, что подчас бабуин в Африке выступал как бы в роли пастуха в стадах некоторых парнокопытных. Обезьяна издавала предупреждающие крики при возникновении опасности, подтаскивала заблудившихся детенышей при беспокойном крике самок в стаде, но зато, видимо, сама поедала их ослабевших или больных детенышей, можно предположить, что иногда и сосала молоко. Готтентоты издавна дрессируют отдельных бабуинов, используя их инстинкты и превращая в неплохих «пастухов» козьих стад.

По такому образцу мы можем представить кое-что и во взаимоотношениях ископаемых троглодитид со стадами травоядных. Если, не усматривать предвзято в доисторическом прошлом обязательно войну нашего предка со всем животным миром, то откроется широчайшее поле для реконструкции его необычайно тесной и бескровной связи с этим миром. Это, а не версия об охоте, важнейшая сторона процесса, который приведет его к порогу очеловечения. Даже в памяти первых европейских переселенцев в Южную Америку запечатлелось явление обитания вместе с семьями индейцев большого числа практически бесполезных разнообразнейших прирученных животных. Но тогда эти нравы и сцены, конечно, были не более чем реликтом.

327

В распоряжении биологической науки есть своеобразное средство для распознания, с представителями каких животных видов троглодитиды ранее всего и полнее всего находились в мирных взаимосвязях, во взаимном «приручении». Этим средством познания далекого прошлого ледниковой эпохи является удивительный факт весьма разной степени приручаемости и дрессируемости современных зверей и птиц разных видов. Конечно, правы те, кто утверждает, что разумное применение методики условнорефлекторной адаптации всегда дает некоторый, положительный результат. Но бесспорно и то, что дрессировщикам в весьма разной степени удается нащупать у того или иного вида врожденную готовность к восприятию «антропического фактора» их поведения. По-видимому, практический опыт всякого рода зоопарков, зверинцев и цирков свидетельствует о худшей в общем приручаемости диких видов животных Нового Света (где не было ископаемых троглодитид) по сравнению с животными Старого Света. Вероятно, можно было бы построить целую иерархию всех животных по степени их наследственной приспособленности воспринимать тормозные или направляющие команды человека. Любопытно, что хищники Старого Света займут в этой иерархии далеко не последние места, а, скажем, гиены окажутся одним из самых «легких» объектов для цирковых дрессировщиков. Со временем с этой палеоэтологической точки зрения ученые рассмотрят и — ныне сенсационную — высокую дрессируемость дельфинов. Во всяком случае, это очень перспективная научная дисциплина: восстановление ближайшей зоологической среды палеоантропов по коэффициенту дрессируемости и тем самым синантропичности всяческих видов животных, филогенетически восходящих к плейстоцену.

Если постараться представить себе, как это полуприручение и приручение могло протекать на практике, надо выдвинуть на первое место общение палеоантропа с детенышами животных, может быть, похищение их и вскармливание. Именно лабильность и адаптивность нервной деятельности в раннем онтогенезе животных представляли палеоантропу колоссальное многообразие и могущество средств их «воспитания». Для многих инстинктов в раннем онтогенезе еще не включены «пусковые механизмы», например подражание взрослым особям своего вида; поэтому эти инстинкты в раннем детстве могут быть полностью или частично угашены. С другой стороны, как мы уже знаем, имитативность особенно сильно действует в раннем возрасте. А став взрослыми, эти хорошо прирученные особи сохраняли, естественно, контактность, тормозимость, редуцированность некоторых инстинктов и могли служить буфером между себе подобными и палеоантропами.

Все сказанное — лишь подступ к проблеме: вскрыв явление и механизм интердикции (см. главу 5, раздел VI), следует ли сразу переходить к зачаткам второй сигнальной системы в общении между людьми или нужен данный посредствующий блок — ив эволюционно-биологическом и в нейрофизиологическом смысле. Второе вероятно, но сегодня мы можем только предположительно говорить об этом и указать разрозненные симптомы из разных сфер знания, свидетельствующие в пользу возможного появления в будущем цельной концепции.

В современной человеческой речи в отличие от звуков, издаваемых животными, господствуют звуки, производимые струей выдыхаемого воздуха; животные, напро-

328

тив, как правило, используют вдыхаемую струю. Но человек все же использует и этот прием «инспираторных» шумов. Я имею в виду не то исключение из общего правила, что в языках бушменов и готтентотов налицо немного инспираторных, в том числе щелкающих звуков, подобных звукам подзывания животных, чмокания и т.п. Но дело в том, что и во всех человеческих языках такие инспираторные звуки используются в качестве междометий или в обращении к животным. Это дает основание считать такие звуки остатком древнейшей стадии²³⁹. Следующий логический шаг, может быть, и ведет к представлению, что древнейшая «звуковая речь» адресовалась не от человека к человеку, а от человека (точнее — его предка) ко всевозможным иным животным. Ныне в обращении с животными мы употребляем не только эти оставшиеся от прошлого вдыхательные звуки, но и особые интонации, недопустимые по отношению к людям.

Наряду с такими частными звуками и интонациями замечено вообще явление реакции всевозможных животных на сам звук человеческого голоса — будь то речь или пение. Индейский писатель-натуралист канадец Вэша Куоннезин (Серая Сова) описал, как шаг за шагом он выработал некое специальное слово, произносившееся с одной и той же интонацией на определенной высоте звука. Автор пишет, что это слово приобрело «магическую силу» над зверями — оно их успокаивало, освобождало от тревоги. Если при его неожиданном появлении на виду у белок, мускусных крыс, бобров, лосей или при любом необычном звуке все они тревожно замирали, «словно каменные изваяния», то стоило произнести это уже привычное им всем слово (хоть звуки его были чужды зверям от природы),— все они, как один, оживали и продолжали прерванную жизнедеятельность²⁴⁰.

Никак невозможно утверждать, что миф о пении Орфея, зачаровывавшем всех птиц и зверей, не отразил какую-нибудь реальность. Но вот наблюдения из моего личного, куда более скромного опыта: когда я пел в лесу для собственного удовольствия, не раз птицы поднимали галдеж; когда однажды запел вблизи лошади, она ответила ржанием; когда пел в присутствии собаки (эрдельтерьер), она интенсивно подвывала. Интересно, что в особенности эти подражательные звуки вызывали самые высокие тона моего голоса.

Некоторым людям свойственно умение подражать голосам разных животных. Но лишь единожды был описан, а именно голландским врачом Тульпом в XVII в., «блеющий юноша», не обладавший ни в малой степени человеческой речью, но приспособившийся к блеянью, поскольку он вырос среди диких овец в горах Ирландии. Однако описание Тульпом особенностей морфологии его черепа делает более вероятным то, на первый взгляд совершенно невероятное, предположение, что это был вовсе не человек, а реликтовый палеоантроп. Если так, он мог «разговаривать» с животными, но еще не с людьми.

Все это — разрозненные клочки, которые невозможно пока соединить даже в сколько-нибудь цельную гипотезу. Пока назовем это лишь допущением. Подражая

329

видовым голосам животных, в немалой части представлявшим собой неадекватные рефлексы, палеоантроп был вооружен сильным и небывалым оружием: он вызывал их имитативно-интердиктивную реакцию. В своем еще нечеловеческом горле он собрал голоса всех животных раньше, чем обрел свой специфический членораздельный голос.

Итак, если наши реконструкции и допущения справедливы, палеоантроп занял совсем особое место в мире животных. Этот эврибионт, даже убиквист, т.е. обитатель неограниченно разнообразных биотопов, был абсолютно безопасен для всех зверей и птиц, ибо он никого не убивал. Но зато он как бы отразил в себе этот многоликий и многоголосый мир и смог в какой-то мере управлять поведением его представителей, благодаря опоре на описанные выше механизмы высшей нервной деятельности.

330

Глава 7. Появление огня^I

I. Постановка и состояние темы

Предыдущая глава далеко не завершила выполнение критической или деструктивной, стороны нашей задачи^II. Очередной помехой, мешающей работе, выступает мнение, будто кто-то из наших плейстоценовых предков в один прекрасный день открыл или изобрел способ добывания огня, похитив его тайну у молнии или вулкана, как Прометей для людей похитил огонь у богов.

Это мнение одна из опор опровергаемого в настоящей книге представления о великой отдаленности начала человеческой истории. Следы огня, находимые в нижнем и среднем палеолите, якобы свидетельствуют о человеке — о его разумном творческом духе.

Огромное значение огня в истории материальной культуры общеизвестно. Нередко говорят¹, что в известном смысле вся история материальной культуры сводится к развитию использования огня. Естественно, что вокруг вопроса о первоначальном открытии огня идет борьба между идеализмом и материализмом.

¹ См., например: Левин-Дорш А., Кунов Г. Первобытная техника. М. — Пг., б.г., с. 13.

² Kuhn A. Die Herabkunft des Feuers und des Gцttertrankes. Berlin, 1859, S. 104.

331

Сходные наивные картины «наблюдений» рисует Вахтер³. По Гейгеру, первое получение огня было неожиданным, случайным результатом вращения, производившегося с мистической целью, ибо вращение (предметов, колес, священных мельниц, людей в хороводах и т.д.) связано с природой магического мышления; генетическая связь с вращением придала, по Гейгеру, огню его последующее сакральное значение⁴.

Хотя эта школа давно отступила под натиском позитивизма и эволюционизма, от нее надолго сохранялось в науке положение, что древнейший способ добывания огня человеком следует искать в пережиточных религиозных культах, что этим древнейшим способом являлось добывание огня трением — вращением деревянной палочки в углублении, сделанном в другом куске дерева. Этнографы тщательно изучили этот способ добывания огня у разных народов (К. Штейнен⁵* и др.). Долгое время не существовало другого мнения и данный факт считался непреложно установленным. Накопление этнографических и археологических сведений понемногу осложняло картину. Представления, господствующие теперь в литературе, кратко можно свести к следующей трехчленной схеме.

I.    Различают три последовательные стадии: а) стадия, когда человек жил без огня; б) стадия, когда человек лишь использовал и умел хранить огонь, возникающий в природе; в) стадия искусственного добывания огня.

II.  У современных народов различают разные примитивные способы искусственного добывания огня (кроме кресания сталью о кремень, зажигания огня спичками и т.п.): I) трением дерева о дерево в виде а) трения в желобе (огневой плуг); б) сверления или ротации (огневое сверло), с целой гаммой вариантов от простого вращения палочки руками до сложного лучкового сверла или дриля, в) пиления (огневая пила, например, одной половинкой бамбука поперек другой); 2) высеканием ударами из кремня, но не сталью или железом, а пиритом, т.е. куском железного или серного колчедана, руды (FeS2); 3) сжатием воздуха в особом приборе (пневматическое или насосное огниво). Карта, составленная по принципу «культурных кругов»⁶, показывает, что наиболее распространенными являются простое вращение и трение в желобе.

³ Wachter W. Das Feuer in der Natur, im Kultus und Mythus, im Vцlkerleben. Wien und Leipzig, 1904, S. 8 - 12.

⁴ См.: Анучин Д. Огонь // Энциклопедический словарь Брокгауз-Ефрон. Т. 42. СПб., 1897.

⁵* Штейнен К. Среди первобытных народов Бразилии. 3-е издание. М., 1935.

⁶ Montandon G. L’Ologйnиcse culturelle. Paris, 1934, p. 263.

332

Нетрудно заметить, что вся эта схема базируется на мнении, что получение огня путем ударов двух камней без участия пирита (например, двух кремней) невозможно⁷.

Приведенная трехчленная схема на протяжении примерно последнего тридцатилетия понемногу расшатывалась под давлением новых фактов.

Прежде всего, это успехи археологического изучения нижнего (древнего) и среднего палеолита. Выяснилось, что всегда или почти всегда, когда перед нами не пере-отложенные памятники, а остатки стоянки, в них налицо следы пользования огнем. Это, бесспорно, свидетельствует о наидревнейшей и к тому же о систематической, а не спорадической (при лесных пожарах, вулканических извержениях и пр.) связи предков человека с огнем. Некоторые авторы⁸ ищут выход из этого затруднения в оспаривании раннего возраста всех наиболее выразительных в этом отношении памятников — пещеры Чжоукоудянь, грота Обсерватории, стоянок Латейнберг, Шпихерн, Крельпа, Таубах, Киик-коба (нижний горизонт) и других — и отнесении их в лучшем случае к ашёлю или даже к мустье. Эта тенденция связана с вполне основательным отрицанием наличия техники сверления и шлифования дерева на ранних стадиях палеолита, без чего немыслимо и добывание огня трением. Другие авторы, напротив, ищут выход в допущении как раз очень раннего появления, если не сверления, то резания, пиления и скобления дерева, причем не только каменными орудиями, но и специально изготовленными орудиями из более крепкого дерева, что и давало самовозгоравшиеся при такой работе стружки и опилки⁹.

⁷ См., например, статью «Feuer» в Max Ebert’s «Reallexikon der Vorgeschichte», где сказано без всяких объяснений, что ударами кремня о кремень или кварцита о кварцит «можно получить искры, но они не могут зажигать».

⁸ См., например: Ефименко П.П. Первобытное общество. Очерк по истории палеолитического времени. Издание 3-е, переработанное и дополненное. Киев, 1953.

⁹ Борисковский П.И. Освоение огня / / Краткие сообщения Института истории материальной культуры. М., 1940, вып. VI, с. 49; ср.: Арциховский А.В. Основы археологии. М., 1954, с. 34.

¹⁰ Montandon G. Ibid, p. 268.

333

¹¹ Левин-Дорш А., Кунов Г. Там же, с. 32.

¹² Schmidt W. Die Urkulturen: Дltere Jagd- und Sammelstufe / / Historia mundi. Ein Handbuch der Weltgeschichte in zehn Banden. Bd. I. Frьhe Menschcheit. Bern, 1952, S. 425 - 427.

¹³ Frazer J.G. Mythes of the Origin of Fire. London, 1930, p. 104, 226.

¹⁴ Приклонский В.Л. Якутские народные поверья и сказки //Живая старина. Вып. II. СПб., 1890, с. 170.

¹⁵ Mount ford Ch.P., Berndt R.M. Making Fire by Percussion in Australia / / Oceania. Vol. XI, No. 4, Sidney, June 19 4 1, p. 344.

¹⁶ Харузина В. К вопросу о почитании огня // Этнографическое обозрение. М., 1906, с. 176.

334

сечь огонь¹⁷. Не ясно ли, что одна скала не может подразумевать две породы камня? Веллар произвел лингвистические исследования в Южной Америке и обнаружил, что, например, в языке племени Bwiha в Парагвае, хотя и добывающего огонь трением дерева о дерево, термин «добывание огня» происходит от слов «высекание ударом»¹⁸. Это доказывает, что высекание здесь предшествовало трению. Известно, что высеканием добывали огонь и древние мексиканцы.

Наконец, расширился мало-помалу и круг народов, у которых этнографами было зарегистрировано высекание огня пиритом: сейчас на карту должны быть нанесены не только огнеземельцы и эскимосы, но также нивхи, алеуты, некоторые североиндейские племена, патагонцы, индейцы Британской Колумбии, жители о-ва Малайта (Соломоновы о-ва). К смущению школы «культурных кругов» все эти зарегистрированные точки не образуют на карте замкнутой территории, а разбросаны в разных уголках земного шара. Особенно важным явилось открытие высекания огня у австралийцев. Австралия и Океания считались классической ареной, иллюстрирующей древность и первичность добывания огня трением; еще недавно, казалось, Ф. Шпейзер подтвердил это своими исследованиями. Но в 1937 - 1941 гг. два сотрудника университета в Аделаиде, Маунтфорд и Берндт, установили у ряда племен Южной Австралии бытование, наряду со сверлением, остатков более древнего приема — высекание пиритом из кремня. Заключение авторов гласит: «Метод добывания огня ’’трением” применяется по всей Австралии; в тех областях, где прежде был принят метод высекания, он был, по-видимому, постепенно замещен методом "трения”, так как прежний являлся, согласно сведениям племени Adnjamatana, трудным и ненадежным на практике». Отсюда следует обобщающий вывод: «Возможно, что метод получения огня высеканием является самым древним из всех»¹⁹.

Значение этих открытий состоит в том, что они еще более расшатали традиционную схему и что они, с другой стороны, свидетельствуют о падении шор, которые эта схема накладывала на глаза исследователей: пока вера в первичность добывания огня трением была незыблемой, оставались незамеченными такие важные факты, как широкая распространенность высекания. Теперь их стали замечать, фиксировать, исследовать. Но в перечисленных случаях речь идет исключительно о высекании пиритом. Это — новые шоры, ограничивающие поле зрения.

¹⁷ Анучин Д. Открытие огня и способы его добывания. М., 1922, с. 3.

¹⁸ Vellard J. Les Indiens Guayaki / / Journal de la Sociйtй des Amйricanistes. Paris, N. S., t. XXVI, fasc. 2, 1934, p. 243.

¹⁹ Mount ford Ch.P., Berndt R.M. Ibid, p. 344.

335

века, что весьма устраивает реакционно-католическую школу, господствующую в зарубежной этнологии и палеоэтнологии. Один из виднейших представителей этой школы, О. Менгин, снова объявил антинаучными всякие попытки решить проблему овладения огнем и провозгласил огонь, как и речь, необъяснимым изначальным явлением бытия человека²⁰.

По сообщению В.К Никольского, глава западной идеалистической школы в изучении палеолита аббат А. Брейль в устной беседе с ним категорически поддерживал мнение о невозможности высекания огня ударами кремня о кремень. Когда я обратился с аналогичным вопросом к В.А. Городцову, лично много экспериментировавшему с кремнем, он, напротив, сказал, что с технической стороны нет ничего невозможного в высекании огня кремнем из кремня. Но в научной литературе и в представлениях подавляющего большинства археологов укоренилось указанное мнение: считается, что искра, возникающая при ударе кремня о кремень, «холодная» и не может ничего зажечь. Как уже отмечалось выше, это утверждает, в частности, такой солидный справочник, как «Reallexikon der Vorgeschichte» М. Эберта (см. статью «Feuer» в томе VI). Во всей специальной литературе по истории первобытной техники либо повторяется эта версия, либо сам вопрос обходится молчанием²¹.

²⁰ См.: Menghin О. Urgeschictliche Grundfragen I I Historia mundi. Ein Handbuch der Weltgeschichte in zehn Banden. Bd. I. Friihe Menschcheit. Bern, 1952, S. 256.

²¹ Cm.: Pfeiffer L. Die steinzeitliche Technik und ihre Beziehungen zur Gegenwart. Jena, 1912;

Feldhaus F.M. Die Technik der Vorzeit, der geschichtlichen Zeit und der Naturvцlker. Leipzig und Berlin, 1914; Hough V. Fire as an Agent in Human Culture // Smithsonian institution US National museum. Bulletin 139. Washington, 1926; Herig F. Steinzeitliche Technik// Beitrдge zur Geschichte der Technik und Industrie Jahrbuch des Vereins Deutscher lngenieure. Bd. 19. Dьsseldorf, 1929; Вейле К. Механическая технология первобытных народов // К истории орудий труда. М. - Л., 1925; Вейле К. Химическая технология первобытных народов. Харьков, 1924; Богаевский Б.Л. Техника первобытно-коммунистического общества / / Очерки истории техники докапиталистических формаций. М. — Л., 1936. Взгляд С.А. Семенова будет отмечен ниже.

²² Lagercranlz S. African Methods of Fire-Making/ / Studia ethnographies upsaliensia, X. Uppsala, 1954.

²³ Trilles H. Les Pygmйes de la Forgt Equatoriale. Paris - Mьnster, 1932.

336

огня, или решить вопрос о наибольшей древности какого-либо способа²⁴. И все это построение держится на одной единственно шаткой посылке, что действительно простейший способ добывания огня путем удара кремнем о кремень якобы невозможен. Автор не утруждает себя доказательствами. Глава IX «Добывание огня сталью и камнем» начинается словами: «А. Видеманн допускает, что в древнем Египте огонь получали, ударяя друг о друга два камня. Тем не менее, это, несомненно, не так»²⁵. Автор не счел нужным проверить экспериментально свое отрицание, которое остается голословным и неправильным. Миф приобрел силу непреодолимой академической традиции даже и для ряда советских ученых. Крупный советский специалист по палеолиту П.И. Борисковский некритически воспроизвел его в своем специальном исследовании «Освоение огня»: «Представление о том, — пишет автор, — что, обрабатывая кремень, палеолитические люди научились высекать из кремня искру и таким путем стали добывать огонь, не соответствует действительности. Высечь искры ударом кремня о кремень и затем разжечь получившиеся таким путем искры в пламя почти [? — Б.П.] невозможно»²⁶. Следуя, по-видимому, за П.И. Борисковским, А.В. Арциховский в учебнике «Основы археологии» тоже кратко воспроизводят это мнение: «Как же все-таки добывали огонь палеолитические люди? Кремень был для этого совершенно бесполезен...»²⁷. Так переходит из уст в уста ни на чем не основанное, ошибочное представление, служащее главным препятствием к научному изучению действительной предыстории освоения огня человеком.

Какими средствами может быть опровергнут этот миф? Прежде всего, сбором этнографических сведений о высекании огня без помощи пирита и железа.

Принципиально важное в этом отношении открытие опубликовал в 1934 г. французский этнограф Веллар: он описал на основании личных наблюдений способ добывания огня у племени гуаяков — путем высекания искр ударами друг о друга двух кусков мелкозернистого кварцита; трутом служит пух растения самугу (Ceiba pubi-flora)²⁸. Другой французский этнограф Трилль точно так же обнаружил у африканских пигмеев габун высекание огня двумя кремнями²⁹. В верховьях Амазонки этнограф Фехос наблюдал добывание огня ударами кремня о кремень у племени ягуа³⁰. Даже эти единичные факты опровергают предвзятое мнение о невозможности высекания огня без пирита.

²⁴ Lagercrantz S. Ibid, p. 60.

²⁵ Ibid, p. 44.

²⁶ Борисковский П.И. Там же, с. 49

²⁷ Арциховский А.В. Основы археологии. М., 1954, стр. 34.

²⁸ Vellard J. Ibid, p. 242 — 243; ср.: Шпринцин И.Г. Индейцы гуаяки / / Советская этнография. М., 1952, №4, с. 121.

²⁹ Trilles Н. Ibid.

³⁰ Fejos P. Ethnography of the Jagua. New York, 1943.

337

авторами, причем совершенно независимо друг от друга, хотя и одновременно. В 1946 г. в Душанбе и Москве были доложены новые факты и наблюдения, доказывающие возможность, распространенность и глубокую древность получения огня высеканием без помощи пирита.

Одним из этих авторов был известный этнограф, исследователь Средней Азии М.С. Андреев. Его заинтересовало полное отсутствие в Таджикистане и других областях Средней Азии добывания огня трением дерева о дерево и каких-либо намеков на этот прием в реликтовых обычаях и сказках. Как же добывали здесь огонь в древности, до появления железного кресала? М.С. Андреев путем обычного в этнографии метода опроса к 1946 г. нащупал ответ. Его статья, содержащая всю собранную информацию, опубликована посмертно в 1951 г.³¹ Здесь перед нами около двух десятков записей сведений, собранных от надежных осведомителей-очевидцев, описавших, иногда кратко, иногда с мельчайшими техническими деталями, бытующий среди населения способ высекания огня двумя кремнями. Тут есть сведения и об употребляемых породах кремня, и о видах применяемого трута (вата, хлопок, сухая трава «шульха», солома), и о приемах держания кремней и трута при ударе.

М.С. Андреевым установлены географические точки, определившие огромный ареал распространения данного способа добывания огня: он зарегистрирован на территории Казахской, Таджикской, Узбекской (Фергана, Бухара, Джизак, долина Пянджа и т.д.), Киргизской, Туркменской, Азербайджанской ССР (возможно, всего Кавказа и Закавказья), а также на всем пространстве Афганистана, в северо-западной части Индии, примыкающей к Афганистану, в большей части Ирана (в Хорасане, Семнане, Дамгане, Себзеваре, Мазандеране, Фирюзкухе, Демавенде, Амуле), наконец, в Восточном (китайском) Туркестане. Уже этих данных достаточно, чтобы опрокинуть все составленные этнографами карты распространения разных способов добывания огня. Территория высекания уже сильно превзошла территорию трения. М.С. Андреев полагал, что он обнаружил огромную область высекания, центр которой в глубокой древности находился где-то в Средней Азии, и что дальнейшая задача состоит в установлении «встречи», т.е. границы распространения двух способов добывания огня — ударами кремня о кремень и трением дерева о дерево. М.С. Андреев не предполагал, что дело идет не о распространении способа высекания из одного культурного очага, а в известном смысле о повсеместности этого способа.

Одновременно с М.С. Андреевым работал автор настоящей книги, доложивший свои первые результаты и теоретические соображения Ученому совету Института этнографии АН СССР в 1946 г.

³¹ См.: Андреев М.С. О первоначальном способе добывания огня в Средней Азии и в сопредельных с него странах // Труды Таджикского филиала АН СССР. XXIX. Сталинабад [Душанбе], 1951.

338

Среди моих свидетелей, преимущественно русских, оказались и уроженцы тех областей (Вологодской, Смоленской, Калининской, Орловской, Воронежской, Поволжье), где этнографами давно зарегистрированы и описаны обряды добывания «живого огня» трением. Из бесед выяснилось, что высекание огня двумя кремнями не связано с какими-либо обрядами и верованиями. Оно является чисто практическим рациональным актом. И наблюдалось обычно при тех или иных затруднительных жизненных обстоятельствах, когда трудно было получить огонь иным способом: в условиях недостатка спичек в деревнях в 1919 - 1920 и 1942 - 1944 гг., подчас в чрезвычайных фронтовых условиях, в условиях пастьбы скота, охоты или рыболовства в отдаленных районах, в условиях далеких путешествий. В виде игры дети высекают огонь на жженную тряпку или другой трут, долго стукая один о другой два куска кремня. Свидетели согласны в том, что этот способ добывания огня значительно неудобнее и ненадежнее, чем при помощи стального кресала; приходится «долго долбать», как выразился один из них.

Опыт показывает, что можно собрать буквально безграничное количество свидетельств о добывании кремневого огня. Этих сведений раньше не имели только потому, что их не искали. Особенно велик процент таких свидетелей среди стариков, помнящих то время, когда спички были в русской деревне еще редкостью. Навряд ли дальнейший сбор этих свидетельств может представлять научный интерес, — они ничего не скажут нам о степени древности данного способа получения огня или об          ареале его распространения, ибо дело идет, вполне возможно, не о какой-либо единой древней культурной традиции, а о множестве новооткрытий того же самого приема, технически весьма несложного. Достаточно того, что «почти невозможное» в глазах ученых высекание огня двумя кремнями широко известно в народе; если жизненные условия не принуждают прибегать к этому приему, им пользуются для игры дети.

Указанными исследованиями советских авторов глубоко подорвана традиционная схема, лишен основания тезис о наибольшей древности получения искусственного огня трением и подготовлена возможность дебатировать тезис: не является ли наидревнейшим способом получения огня высекание его двумя кремнями, шире — двумя камнями одинаковой породы, без помощи пирита?

В самом деле, стоит в свете этих исследований вернуться к старой этнографической литературе, как начинают всплывать факты, незаконно игнорируемые: высекание огня двумя кремнями было зарегистрировано еще у тасманийцев³²; алгонкинское племя чейеннов знало добывание огня раскалыванием кремня и ударами друг о друга двух его кусков³³; калифорнийские индейцы помо получали огонь ударами двух кусков кварца³⁴. Но насколько глубока древность этого способа?

³² Roth H.L. The Aborigines of Tasmania. Halifax (Eng.), 1899.

³³ Grinnett G.B. The Cheyenne Indians, their History and Ways of Life. New Haven, 1923, vol. 1, p. 54.

³⁴ KroberA.L. Handbook of the Indians of California. Washington, 1925, p. 249 — 250.

339

ровать в разных языках очень древнюю связь терминов, обозначающих «кремень», «бить», «ударять», с терминами, обозначающими «огонь», «гореть». Например, общее ряду европейских языков слово flint (кремень) одного корня с лат. fligo, fligere (ударять, сталкиваться), с flagro (гореть, сверкать), которое опять-таки одного корня с flamma (пламя, огонь). Заслуживает изучения возраст общего для некоторых германских языков наименования кремня «Feuerstein» («огненный камень»), также как и наименования кремня в некоторых русских областных диалектах: «огневик» и архаического применения наименования «кресало» к кремню. Древнерусское слово «креметь» («керемид») означало, по-видимому, жертвенник. Но все же и современные языки и даже древние почти так же мало могут сказать нам о палеолите, как находимые нами у Софокла и Фирдоуси упоминания о высекании огня двумя камнями. Все это годится лишь для негативной задачи — преодоления привычных схем.

Для того, чтобы проверить сложившуюся у меня и доложенную в 1946 г. гипотезу, я обратился к эксперименту.

II. Экспериментальные данные³⁵

В течение августа 1954 г. были проведены систематические эксперименты с высеканием кремневого огня во время работ Костенковской археологической экспедиции (начальник А.Н. Рогачев). Моими сотрудниками были молодые воронежские археологи JI. М. Тарасов и B.C. Щербаков.

Кремни разных видов для опытов были собраны мной вместе с геологом Э.А. Вангенгейм в окрестностях Костенок преимущественно в обнажениях морены, как выходящих на поверхность («Кузнецов гребень»), так и в оврагах («логах»). Возможно, что таким же путем собирали кремень и верхнепалеолитические обитатели костенковско-боршевского района, но нам не удалось найти образцов такого высококачественного сплошного, плотного кремня (голубого, серого и др.), из какого сделаны многие их орудия.

³⁵ Здесь даются лишь краткие итоги экспериментов. Подробнее см.: Поршнев Б.Ф. Новые данные о высекании огня // Институт этнографии. Краткие сообщения. М., 1955, ХХ111.

³⁶ См. Рогачев А.Н. Палеолитическое поселение Костенки IV. Краткие сообщения института истории материальной культуры. М., 1940, вып. VI.

340

лом для высекания огня. Возгорание (тление) трута от искры, высеченной ударами кремня о кремень, было получено нами многие десятки раз.

Уже первые дни показали нам одну непредвиденную трудность. Сначала казалось необъяснимым, что в одни дни возгорание (тление) трута достигалось сравнительно легко, подчас даже с 4 - 5 ударов, а в другие дни безрезультатно затрачивались многие десятки ударов или даже вовсе не удавалось добиться ни одного возгорания. Вскоре выяснилось, что эти колебания зависели от влажности воздуха. Более ровные результаты получались в хорошо протопленном закрытом помещении. Но одновременно в ходе опытов сложилось впечатление, что при достаточной сухости воздуха среднестатистическая вероятность возгорания и удержания искры трутом повышается, если есть ветерок. Наши опыты состояли из трех серий.

Во-первых, надо было выяснить, зависит ли возможность возгорания от породы и свойств применяемых кремней. Были испробованы, при неизменности всех прочих условий высекания, десять различных сочетаний кремней разной расцветки. Все сочетания оказались результативными (опыты Л.М. Тарасова 19 августа). Было проверено, не связан ли результат с применением обязательно двух разных по окраске и свойствам кремней: был расколот большой кусок кремня и высекание столь же успешно осуществлялось двумя его осколками. Эти опыты дают право на обобщение, что любые два кремня, достаточно крепкие, чтобы дать при ударе искру (слабо окремнелый мел искры не давал), тем самым годны для получения огня. Дело, следовательно, только в том, чтобы возникла искра и чтобы достаточной силой удара эта раскаленная частица была оторвана от камня. Известно, что возникновение и отлетание искр наблюдаются у всех крепких силикатных пород (Si0₂) — кварцита, кварца, кремнистого известняка, плотного песчаника. Мы не пробовали добыть огонь на трут от кварцита и кварца, но сведения Веллара о гуаяках и Крёбера об индейцах помо подтверждают эту возможность. Следует полагать, что высекание огня возможно камнями всех указанных пород.

Сказанное, однако, не надо понимать в том смысле, что породы и свойства кремня безразличны для высекания огня. Речь пока шла лишь о возможности. Но сколько понадобится времени и усилий, чтобы реализовать возможность, получить огонь, это в значительной мере зависит от свойств данных кремней. В основном эффективность кремней различается не по цвету, а по степени их однородности, стекловидности, плотности. Чем более налицо эти качества, тем «огнистее» кремень, т.е. тем выше статистическая вероятность быстрейшего получения от него огня. Иными словами, степень «огнистости» определяется теми же самыми свойствами, которые определяют и достоинства кремня для изготовления орудий. Именно по этим признакам палеолитический предок человека отбирал те кремневые желваки, валуны или обломки, которые были ему наиболее желательны, которые он приносил на стоянку.

Вторая серия наших опытов состояла в применении разных видов трута. Сначала огонь высекался на вату, пропитанную марганцевокислым калием и хорошо высушенную. Затем была применена вата, проваренная в воде с золой подсолнечника и также хорошо высушенная; результат был снова положительный (опыты B.C. Щербакова 23, 24, 25 августа). Наконец, вместо ваты был применен один из наиболее распространенных в народе видов трута, называемый местными жителями «пы-

341

жик» — цилиндрическое соцветие (початок) камыша рогоза или куги (Typha). Распушенным ватообразным «пыжиком» население набивает подушки и перины. Этот распушенный «пыжик» был промочен нами в воде с золой подсолнечника, затем отжат и хорошо высушен. Для использования в качестве трута он нуждается, как мы убедились, в дальнейшем сваливании и обминании. На этот трут многократно успешно высекался огонь, даже более эффективно, чем на вату, пропитанную марганцовкой; он хорошо схватывает искру, отлично сохраняет тление и легко даёт раздуть огонь (опыты Л.М. Тарасова и B.C. Щербакова 26 и 28 августа).

Таким образом, начав с использования продуктов современной промышленности, мы дошли до трута чисто природного характера. Мы не имели возможности продолжить опыты с другими трутами и провели только некоторые подготовительные пробы разных материалов. Но и изложенные результаты дают, по-видимому, право на такое обобщение: при высекании огня двумя кремнями трутом могут служить, очевидно, все те материалы, которые используются разными народами при высекании огня стальным кресалом или пиритом. Разница здесь может быть только количественная, в быстроте и надежности возгорания, но не принципиальная.

Третья серия наших опытов, проходившая параллельно с первыми двумя, состояла в выяснении эффективности разных положений кремней и трута при ударе и разных типов удара.

Исходным пунктом этой серии было подражание приему, применяемому при высекании огня стальным кресалом. Но наблюдения подсказывали, что целесообразнее помещать трут не сверху, а снизу, и опыты подтвердили это. Эффективными оказались также удары сверху вниз прямо по поверхности кремня, который в этом месте был с трех сторон окружен выступающим трутом, прижатым снизу всеми пальцами левой руки; обильные искры от ударов рассыпались в разные стороны на расстояние до 10 см и, попадая на окружающий трут, несколько раз давали возгорание (опыты Л.М. Тарасова 15 и 19 августа).

Завершением этой серии явились опыты, при которых ударяемый кремень клался на землю. Высекающий человек сидит на земле или стоит на коленях. Трут («пыжик») положен впереди кремня. Левой рукой ударяемый кремень придерживается сзади и слева, правой рукой наносятся удары продолговатым кремнем — отбойником или ударником, удерживаемым сверху и справа; удары средней силы наносятся по верхней грани, сверху вниз, слегка к себе, искры отлетают вниз и к себе на расстояние 3 - 7 см и, падая на трут, дают особенно легкое возгорание трута, в нескольких случаях всего лишь после 4-5 ударов (опыты B.C. Щербакова 28 августа). Таким образом, эта серия, начавшись с подражания современному кресанию, в поисках наибольшей «огнистости» приема, завершилась получением огня в такой ситуации, которая, в сущности, совпадает с ситуацией изготовления палеолитического грубого кремневого орудия, скалывания и обивания края кремня.

III.      Вывод о непроизвольном возникновении огня в палеолите

Описанные эксперименты дают основание тесно связать древнейшее получение огня троглодитидами с процессом изготовления ими каменных орудий, с раскалыванием и обработкой кремня.

342

Рассмотрим единственное остающееся возражение, которое может быть сделано против этой гипотезы. Если искра, способная зажечь огонь, была под рукой у Homo habilis или археоантропа с того времени, как он стал изготовлять каменные орудия, если он уже тогда ежедневно видел вблизи себя каскады искр, даже ощущал их прикосновение к своей коже, то мог ли быть у него уже тогда и трут, чтобы принять эту искру?

Д.Н. Анучин писал: «Вообще способ высекания огня должен был возникнуть позже способа получения его из дерева трением, потому что он подразумевает знакомство с трутом, без которого невозможно уловить искру³⁷. Мысль о путях изобретения человеком трута находится и в центре цитированной статьи П.И. Борисковокого. Автор полагает, что в домустьерское время для хранения и переноса природного огня человек понемногу научился приготовлять специальные тлеющие материалы, трут, и это техническое достижение подготовило искусственное добывание огня, начинающееся с мустье³⁸. Зарубежные авторы обычно считают изобретение трута таким сложным техническим достижением, о появлении которого в нижнем и среднем палеолите не может быть и речи.

Но если подойти к этой трудности с точки зрения биологических научных представлений, она отпадает сама собой. Самые близкие к человеку антропоиды, шимпанзе и гориллы, строят на каждую ночь гнезда на земле. Если, несмотря на древесный образ жизни, они строят их на земле, это значит, по-видимому, что перед нами инстинкт, возникший в более отдаленные времена, чем произошла их древесная специализация. Значит, предку человека этот гнездостроительный инстинкт тоже должен был быть присущ, мало того, он мог выразиться на ранних стадиях эволюции троглодитид в гораздо более активных формах и, может быть, возродить угасшие инстинкты более далеких предков. Если и антропоиды создают на некоторое послеродовое время более долговременные гнезда (на дереве), то уже обезьяноподобный предок человека, таким образом, безусловно, должен был сооружать гнездо весьма долговременное, относительно утепленное и умягченное, как делает и множество других млекопитающих. Поэтому ему были недостаточны те гнездостроительные приемы, какие налицо у антропоидов, но он не мог на первых порах выйти и за рамки той гнездостроительной техники, которая обща всем строящим гнезда зверям, которая диктуется природой и ограничена природными возможностями. Что видит зоолог в зверином гнезде? И крупные животные и мелкие — тупайи, белки, мыши и т.д. — используют, кроме основы (нора, дупло и пр.), для настилки: а) сухой мох, нередко размельченный, б) листья и траву — сухие во избежание прения, в) мелкие сухие веточки и прутики, г) растительный пух, д) животные шерсть и пух, как вырванные у себя, так и набранные в окружающей природе. Все это утрамбовывается; белки, например, специально утаптывают внутренность гнезда.

³⁷ Анучин Д. Там же, с. 21.

³⁸ Борисковский П.И. Там же, с. 50.

343

ветвей наподобие гнезд антропоидов. Настилка состояла из большего или меньшего количества тех или иных перечисленных материалов. В зависимости от продолжительности обитания они были более или менее растоптаны, превращены в труху, сваляны.

А это значит, что под ногами нашего предка находился трут. Любой из перечисленных материалов, устилавших гнездо, способен служить трутом. Каждый из них может быть найден в списке материалов, употребляемых разными народами при высекании огня. Эскимосы, например, употребляют в качестве трута пух морских птиц, сердцевину ивовых прутьев, сухой измельченный мох³⁹, австралийцы — сухую траву, измельченную сосновую кору, шерсть, перья эму⁴⁰, таджики — хлопок, сухую траву, сухую солому⁴¹, монголы — сухую траву, кизяк, огнеземельцы — птичий пух, гуаяки — растительный пух и т.д.

Выше мы констатировали, что нет причин думать, будто какой-либо вид трута, годный для получения огня при высекании пиритом или железом, не годен при высекании кремнем о кремень. Раз есть раскаленная искра, она при падении на любой вид трута, если только он достаточно сухой, может вызвать его тление. Чем выше его сухость, тем выше статистическая вероятность возгорания. Сухая ковыльная степь в Казахстане может загореться, по наблюдению Э.А. Вангенгейм, даже от стряхнутого на траву папиросного пепла.

Древнейшие каменные орудия, предназначенные для разделки и освоения туш животных, выделывались чаще всего на месте потребления мяса, т.е. на месте обитания. Обезьяночеловек разбивал и обивал кремни тут же, на этой настилке или у ее края. Искры, несомненно, нередко возникали на расстоянии в 1 - 10 см от нее, а при сильных ударах могли отлетать на 20 и более см. Из тысяч искр, прикоснувшихся к настилке, одна принималась этим естественным трутом, из сотен принятых одна не потухала через мгновение. Да если и начиналось тление, его никак нельзя представить себе в виде какого-то пожара: тление происходит в виде кромки, и, несомненно, в подавляющем большинстве случаев оно очень скоро прекращалось само собой, затронув микроскопический участок.

³⁹ См.: Анучин Д. Там же.

⁴⁰ Mountford Ch.P., Berndt R.M. Ibid, p. 342 - 343.

⁴¹ См.: Андреев M.C. О первоначальном способе добывания огня в Средней Азии... С. 8 0 - 8 1 .

344

Большое количество микровозгораний, накапливая микроскопические дозы золы, могло постепенно увеличивать коэффициент восприимчивости трута-настилки, — как известно, у всякого трута коэффициент восприимчивости значительно возрастает, если трут обожжен или смешан с золой. Попадание на настилку костного мозга из разбиваемых тут же костей животных и ее просаливание могли повысить ее воспламеняемость. В каких-то в высшей степени редких случаях настилка могла в отсутствие обитателей протлеть с края до края или воспламениться под порывом ветра и сгореть. Но и при этой, очевидно, редчайшей ситуации, если только не вспыхивали вокруг трава, кусты, нет причин воображать какое-либо бедствие для палеоантропа. На золу от прогоревшей настилки натаскивалась новая настилка, и жизнь продолжалась по-прежнему. Разве только новая настилка, смешиваясь с подстилающей золой, становилась восприимчивее к искре и имела больший шанс снова когда-нибудь прогореть. Разумеется, это наблюдалось только при исключительном условии регулярного длительного появления обезьянолюдей в одном удобном месте обитания.

Древнейшим известным нам местом обитания такого рода является пещера Чжо-укоудянь. Нарисованная выше картина и служит попыткой истолкования углистозольного слоя или «кострища» синантропа, уже многократно описанного в литературе⁴². Часто пишут, что огромная толщина этого слоя, достигающая в одном месте 7 м, и наличие в его основании черной прослойки, содержащей частицы древесного угля, якобы свидетельствуют о том, что огонь здесь, раз зажженный, затем поддерживался в тлеющем состоянии постоянно в течение многих веков. Отсюда делают вывод, что синантроп еще не умел добывать огонь, но уже умел поддерживать и хранить не только круглый год, но и из поколения в поколение, сотни, тысячи лет огонь, позаимствованный однажды у природы (при лесном или степном пожаре или извержении лавы). Однако одно обстоятельство опровергает этот взгляд: зольный слой синантропа не сплошной, а состоит из множества наслоений, различающихся окраской, — коричневых, серых, желтоватых, розоватых, лиловатых. Их сравнивают с так называемыми ленточными отложениями кострищ пещеры Мае д’Азиль, исследованной Пьеттом. Эта ленточность зольных наслоений неоспоримо доказывает, что в тлении или горении были перерывы. Следовательно, огонь в Чжоукоудяне возникал многократно в течение тех веков и тысячелетий, когда там селились синантропы.

⁴² Breuil Н. Le feu et I’industrie litique et osseuse а Choukoutien / / Bulletin of the Geological Society of China. Xt; No. 2, Peking, 1931; Idem. Le gisement de Sinanthropus de Chou-Kou-Tien (Chine) et ses vestiges de feu et d’industrie / / Anthropos. XXVtt, Heft t - 2, Wien, 1932; Idem. Le feu et I’industrie de pierre et d’os dans le gisement du «Sinanthropus» а Choukoutien // L’Antropologie. T. 42. Paris, 1932; Black D. Evidences of the Use of Fire by Sinanthropus // Bulletin of the Geological Society of China. Xt, No. 2, Peking. 1931; Black D.% Teilhard de Chardin P., Young C.C., Pei W.C. Fossil Man in China 11 Geological Memoirs. Geological Memoirs Survey of China. Series. A, No. 11. Peking, 1933; Богаевский Б.Л. Техника первобытно-коммунистического общества. М. — Л., 1936, с. 27; Ефименко П.П. Первобытное общество... С. 138, 139.

345

которой обитал синантроп. Если внизу мы видим частицы древесного угля, а выше их нет, и наслоения носят более светлый, зольный характер, то это хорошо увязывается с нашим предположением, что первоначально гнездо предка человека могло иметь основание из больших ветвей наподобие гнезд антропоидов. Нижний черный слой с частицами древесного угля — это результат «пожаров», охватывавших все это основание, слежавшееся, богатое древесиной. В дальнейшем основание из больших ветвей перестали накладывать, так как сам угольный слой на дне расщелины служил уже хорошим основанием для гнезда. На него натаскивали настилки, оставившие после себя лишь зольные слои без следов древесного угля. В одной из трещин в Чжоукоудянь найден пучок обуглившихся мелких веточек «иудина дерева» (Cersis)⁴³, такого рода и иной легкий материал мог служить мягкой настилкой и иногда прогорать или протлевать от упавшей искры, оставляя зольную прослойку. Естественно, что в зольной толще встречаются следы жизни синантропа на этой настилке — камни со следами копоти, расколотые куски кварца, кости животных со следами действия огня. Различная окраска разных прослоек золы свидетельствует о том, что настилка гнезда синантропа в разные периоды делалась из разных материалов или что к моменту случайного прогорания она могла быть более свежей или более старой, менее и более утоптанной, подвергшейся разным химико-органическим воздействиям от натаскиваемой пищи и т.п.

Так можно представить себе историю «кострища» синантропа. Здесь нет возможности анализировать все другие нижнепалеолитические памятники. Достаточно сказать, что во всех случаях, где налицо несомненное стойбище, место обитания, а не рассеянные орудия или кости, там есть и следы огня.

Неисчислимые тысячелетия огонь оставался непроизвольным, непрошеным спутником троглодитид, которые едва ли могли сколько-нибудь ощутимо дифференцировать в этом спутнике вредные и полезные свойства (разве только тот перебрасывался на окрестную природу), пока развитие «каменной индустрии» не сделало общение нашего предка с огнем более частым и интенсивным.

⁴³ Chaney R.W. Lymith Daugherby. Occurrence of Cersis associated with Remains of Sinanthropus // Bulletin of the Geological Society of China. XII, No. 3, Peking, 1933.

⁴⁴ Frazer J.G. Ibid, p. 202 - 203.

⁴⁵ Tylor E.B. Researches into the Early History of Mankind and the Development of Civilization. London, 1870.

346

Ошибочным оказалось и не менее распространенное в старой литературе и также связанное с первобытными мифами об огне⁴⁶ мнение о существовании многих народов, которые хотя и умеют пользоваться огнем, но не умеют его искусственно добывать, — мнение, породившее догадку, что некогда человек пользовался только тем огнем, который возникал в природе без его участия. Причина, породившая эту догадку, давно отмерла: впечатления путешественников о неумении туземцев добывать огонь в подавляющем большинстве случаев при более близкой проверке оказались порожденными сложной системой запретов на зажигание и тушение огня, строгими обычаями, предписывающими не зажигать огонь, если можно его у кого- либо взять. В настоящее время на карте земного шара остался единственный народ, андаманцы, который, как говорят, не умел зажигать огня, владея зато не имеющей себе равной техникой хранения и особенно переноса огня. Может быть, андаманцы в силу этого последнего преимущества утратили, забыли приемы добывания огня, но никак нельзя видеть в них пример народа, который «еще не дошел» до добывания огня: по всем другим показателям материальная культура андаманцев стояла отнюдь не ниже уровня всех народов. Тем более культурный уровень андаманцев не ниже уровня неандертальцев, у которых П.И. Борисковский с полным основанием предполагает уже искусственное добывание огня, основываясь на находках в мустьерских стоянках частых скоплений древесного и костного угля, а иногда и специально вырытых угольных ям, что уже не увязывается с пользованием только случайным природным огнем⁴⁷.

⁴⁶ Frazer J.G. Ibid, p. 203 - 217.

⁴⁷ Борисковский П.И. Там же, с. 47 - 48.

⁴⁴⁸⁸ Музей антропологии и этнографии АН СССР Выставка «Огонь в истории культуры». Л., 1928, с. I.

⁴⁹ Борисковский П.И. Там же, с. 47.

347

Следовательно, придется предположить, что он, переселяясь, разносил с собой огонь на тысячи километров. Возникает лишь новая загадка: как он это делал? Из опыта современных отсталых народов мы знаем, что техника переноса тлеющего огня на значительное расстояние даже сложнее, чем техника добывания огня, — требуются особый сосуд, запас совершенно сухого трута в какой-либо корзине или плетенке, тысячи предосторожностей. Ясно, что обезьяночеловек не мог этого делать. Но он переселялся на огромные расстояния, возможно, следуя за стадами животных. Длительное обитание на одном месте, как в пещере Чжоукоудянь, было редчайшим исключением, да и там вероятнее предполагать не оседлость, а периодические посещения пещеры синантропами. Теория же о стадии систематического хранения природного огня, в любом варианте, волей-неволей приписывает троглодитидам оседлость (так как мысль о систематической транспортировке огня в нижнем палеолите надо отбросить).

Другой недостаток этой теории — в ее психологизме. Категория рационального изобретения, подыскивающего средства для достижения, заранее осознанной полезной цели, не должна применяться к истории древнекаменной техники. Там действовала многовековая эволюция, а не индивидуальное открытие. Согласно указанным теориям, ископаемый предок человека имел представление о полезных свойствах огня до того, как практически с ним познакомился. В действительности, как мы видели, он практически познакомился с огнем раньше, чем составил представление о его полезных и вредных свойствах, да и вообще в строгом смысле не имел «представлений».

IV.       Этапы освоения огня

Медленно эволюционируя, древняя техника изготовления каменных орудий попутно заставляла троглодитид все чаще встречаться с огнем. Переход от шелльских орудий к более тщательно обтесанным ашёльским, далее, от двустороннего обтесывания к мустьерской технике сколов, включающей стесывание и подтеску нуклеуса, откалывание пластин, вторичную обработку отщепов многими ударами, — все это есть нарастание техники, основанной на принципе удара, восходящая линия ударной техники, кульминационная точка которой в мустье совпадает с первыми зачатками отжимной техники. Отжимная техника не дает искр при изготовлении орудий, ударная же чем больше развивалась, тем больше требовала ударов камнем по камню, тем больше давала искр, тем чаще, следовательно, сопровождалась непроизвольными возгораниями подстилки места обитания. Возрастала тем самым статистическая вероятность распространения этого огня на лес и степь вокруг. Эти количественные изменения привели к новому качеству — к началу «приручения» огня, т.е. обуздания его отрицательных проявлений и медленного выявления в этом обузданном огне отдельных полезных свойств.

Как мы убедились, об «открытии» огня не приходится вообще говорить, — он появился помимо воли и сознания троглодитид. От них потребовалось «открытие» обратного рода: как сделать, чтобы огонь не возникал. С ростом ударной техники этот гость стал слишком назойливым, он уже не мог быть безразличным, а становился

348

вредным. Та же пещера Чжоукоудянь показывает слабую тенденцию локализовать воспламенимую часть места обитания: если в нижних слоях, по сообщению Пэй Вень-чжуна, «кострище» совпадает с местом обитания, и орудия синантропа равномерно находятся на всем его протяжении, то в верхних слоях, т.е. тысячи лет спустя, картина несколько иная: кострище занимает лишь часть пола, орудия размещаются не столько в кострище, сколько вокруг него.

Еще отчетливее замечается такая тенденция при сравнении двух горизонтов пещеры Киик-коба. Нижний горизонт Киик-коба лишен каких бы то ни было признаков локализации темного угольного слоя, который заполняет весь грот, нет находок кремней или костей вне его. С внешней, открытой стороны грота кремневые находки простираются и туда, где нет потемнения, но Г.А. Бонч-Осмоловский полагает, что оно здесь уничтожено корнями кустарников и деревьев. «Вся разнообразная продукция кремневой техники (нуклеусы, орудия, осколки), — пишет Г.А. Бонч-Осмоловский, — распределена, в общем, в совершенно одинаковой пропорции по самым различным уголкам грота», хотя все же к периферии ее несколько больше, чем к центру⁵⁰. Остается впечатление, что палеоантроп здесь как бы жил на кострище, вернее, кострище охватывает всю территорию его жилья, его места обитания, — в действительности это прогоревшая или неоднократно прогоравшая настилка пола. Верхний горизонт Киик-коба очень сходен в этом отношении с нижним, здесь тоже кострище охватывает почти всю площадь обитания, но все же на ее периферии в гроте уже имеется с некоторых сторон узкая полоса, где нет потемнения, но есть находки. За пределы грота, к природной растительности кострище уже не распространялось; еще важнее, что кострище сгущается к глубине грота. «Странно, — замечает Г.А. Бонч-Осмоловский, — что костры раскладывались не посредине грота, а в глубине его, в самом низком из доступных углов, где высота свода (над уровнем IV слоя) сейчас не превышает 165 см; в то время свод, несомненно, нависал еще ниже»⁵¹. Странность разъяснится, если только признать, что дело идет не о «раскладывании костров», а о сдвигании настилки «гнезда» для детенышей в низкую заднюю часть грота; это допущение подкрепляется наличием тут же чего-то вроде спальных ямок.

Эти примеры свидетельствуют о медленной, едва заметной эволюции в сторону отстранения трута (настилки) от искры. Конечно, те же примеры показывают, что настилка все же прогорала, но такое отстранение снижало вероятность возгорания (на первых порах, наверное, лишь в той мере, в какой возрастала вероятность возгорания в связи с расширением ударной техники). Это было еще первыми рефлекторными шагами к борьбе с огнем.

⁵⁰ Бонч-Осмоловский Г.А. Грот Киик-коба / / Палеолит Крыма. Вып. 1, М., 1940, с. 79, 42.

⁵¹ Там же, с. 131 — 134.

349

это средство или не применять, возникла возможность перехода от непроизвольного появления огня к произвольному.

В конце мустье впервые наметился и иной путь, ведущий к той же возможности, но не отстранением трута, а устранением искры: отжимная техника как альтернатива ударной. Но развилась отжимная техника только в верхнем палеолите, что и означало резкое сокращение шансов непроизвольного возгорания, если даже человек и продолжал настилать жилье прежними материалами. Еще дальше ушла каменная техника от возникновения искр с переходом к сверлению и шлифованию, которые, однако, таили в себе новую неожиданную потенцию возникновения огня.

Чтобы завершить обзор путей, ведших к преодолению непроизвольных возгораний, надо сказать о тушении огня водой. На первый взгляд это открытие кажется простым. Но не случайно цитированная выше якутская легенда ставит его в один ряд с открытием добывания огня: добрые духи залили распространившийся огонь водой, и «с этого времени якуты научились и добывать огонь и тушить его»⁵². В палеолите не было еще сосудов большой емкости, носить воду было нечем. Следовательно, залить можно было разве только малый огонь. Дождь лишь спорадически тушил огонь, поскольку последний и не поддерживался. Устойчивого, связанного с постоянной жизненной практикой представления о взаимоотношениях огня и воды не могло быть. Оно возникло в связи с техникой сверления (кости, камня, дерева): при сверлении камня необходимо подливать воду, при применении же такой техники к дереву повседневный опыт тысячекратно фиксировал, что без подливания воды возникает огонь, подливание воды — его устраняет.

Дальнейшая утилизация открытого таким образом антагонизма воды и огня развивалась в неолите по мере развития производства глиняной посуды.

В ходе этой борьбы с непроизвольным огнем наши предки мало-помалу обнаруживали в обузданном, локализованном огне и выгодные для себя свойства.

⁵² Приклонский B.JI. Там же.

350

выработаться навык набрасывать в каком-нибудь углу или пункте новую настилку поверх тлеющей старой, чтобы продлить тление и дымление; могло практиковаться натаскивание в настилку сильно дымящего материала (как позже подбрасывание в огонь костей, дающий особо смрадный дым). Не случайно, может быть, древнейший вид трута, упоминаемый в преданиях (в мифе о Прометее), называется «вонючка» (асафетида, Ferula Asa foetida).

Возьмем в качестве археологического примера ту же стоянку Киик-коба, с образцовой тщательностью опубликованную Г.А. Бонч-Осмоловским. Если бы существенной функцией огня в ту эпоху было согревание обитателя, мы вправе были бы ожидать качественного различия между кострищем нижнего горизонта с тропической фауной и верхним горизонтом с костями представителей полярной фауны. Обитатели нижнего и верхнего слоя жили в резко различном климате. Значение похолодания усугубляется тем, что грот Киик-коба расположен в холодном уголке Крыма, где температура сейчас значительно ниже, чем в окрестностях, снег стаивает позже, не произрастают некоторые культуры и т.д. Между тем, кроме слабых различий, отмеченных выше, мы не наблюдаем изменения характера, окраски, расположения кострищ; статистический подсчет сожженных пород дерева по остаткам угля дал в обоих случаях 80-90% можжевельника (Juniperus), хотя, если бы огонь раньше не служил для обогревания, а потом приобрел эту новую функцию, или если бы значение этой функции резко возросло, это сказалось бы на подборе древесных пород для топлива, так как разные породы дают очень разное количество тепла.

Следовательно, назначение огня у киик-кобинцев не изменилось, и этим назначением не было согревание. Ввиду того, что палеоботаника⁵³ смогла объяснить лишь то, почему можжевельник, остаточная миоценовая порода, встречался в Крыму в плейстоцене, но никак не его преобладание, остается признать, что киик-кобинец почему-то предпочитал можжевельник другим окрестным породам и отбирал именно его⁵⁴. Предпочтительность можжевельника как материала для поделок исключается ввиду кустарникового характера тех его видов, которые известны в Крыму (J. communis, J. sabina). Остается одно объяснение: киик-кобинец и в раннюю и в позднюю эпоху отбирал можжевельник из-за специфического запаха и обильного дыма, который тот дает при горении, вследствие чего можжевельник и сейчас жгут, чтобы отогнать комаров и мошкару.

⁵³ См.: Вульф Е. Палеолит Крыма / / Природа. М., 1930, №2, с. 229.

⁵⁴ См.: Гаммерман А.Ф. Результаты изучения четвертичной фауны по остаткам древесного угля // Труды II международной конференции Ассоциации по изучению четвертичного периода Европы. Вып. V, Л . -М . , 1934, с. 71.

351

Вместе с отопительной версией отпадает и кулинарная версия древнейшей полезной функции огня. Раз огонь на начальной стадии представлял собой по преимуществу тление, а не горение, и имел форму перемещающейся кромки, он не годился для жарения мяса, накаливания камней и т.д. С другой стороны, весьма точные и вдумчивые наблюдения, произведенные над костями животных в стоянках Ла Кина и Киик-коба, убедительно доказывают, что мясо отделялось от костей в сыром виде и, следовательно, потреблялось сырым⁵⁵. Не повторяя здесь аргументов указанных авторов, добавлю, что на диафизах трубчатых костей вообще не сохранилось бы так много следов отскабливания и отдирания мяса кремневым орудием, как это зарегистрировано в Ла Кина, Киик-коба и многих других древних стоянках, если бы мясо было прожарено и, следовательно, легче отрывалось от кости зубами.

Однако кулинарная версия в совсем другом, необычном смысле должна быть принята к рассмотрению. Тлеющий и мало концентрированный огонь мог служить не для приготовления пищи, а, как ни парадоксально, для ее добывания. Археолог М.В. Воеводский делился со мной воспоминаниями из времен детства в деревне: в золу или угли от костра ребята вставляли вертикально трубчатую кость животного, отбив диафиз, и получали теплый жидкий мозг. Как говорилось в предыдущей главе, костный мозг был, вероятно, древнейшей мясной пищей троглодитид, не переставая, конечно, привлекать их и в дальнейшей эволюции. Но желтый мозг в эпифизах трубчатых костей составляет только часть этого питательного вещества, а остальное, красный мозг, находится в губчатом теле костей, в том числе ребер и пр., и не может быть извлечен иначе, как вытапливанием. По данным современной технологии извлечения костного жира из говяжьих и бараньих раздробленных костей, в автоклавах вытапливается его до 11 % веса костей. Ясно, что троглодитиды с помощью вытапливания могли получить этой пищи много больше, чем просто выковыривая ее из разбиваемых трубчатых костей. Соприкосновение же костей животных с тлеющим материалом было повседневным даже на самых древнейших стадиях генезиса огня. Видимо, он содействовал биологическому закреплению и расширению питания костным мозгом, — этого критического нового явления при переходе от растительноядности к плотоядности, от понгид к троглодитидам.

⁵⁵ Martin Н. Recherches sur 1’evolution du Mousterien dans le gisement de la Quina (Charente). Vol. I, Industrie osseuse. Paris, 1907 — 1910, p. 305; Бонч-Осмоловский Г.А. Там же, с. 124 — 125.

⁵⁶ На материалах Южной Америки Норденшельд констатировал наибольшую древность жарения мяса с помощью вертела, а также большую древность угольных ям. См.: Nordenskiцtd Е. Eine geografische und ethnografische Analyse der materiellen Kultur zweier Indianerstдmme im El Gran Chaco (Sьdamerika). Gцteborg, 1918.

352

Как следует представить себе переход от стадии тлеющего и дымящего огня к стадии использования угольного жара? Отнюдь не через стадию использования горящего огня, пламени. Использование пламени — высший, последний этап освоения огня, относящийся к верхнему палеолиту. Конечно, пламя и до того спорадически появлялось в жизни и практике, но лишь как быстро преходящее и хозяйственно не используемое явление, как для нас, скажем, при зажигании спички, наоборот, существенно только пламя и не существенно тление. Часто злоупотребляют представлением о «кострах», якобы всегда, чуть ли не многими годами, горевших в ашёльских и мустьерских стоянках, так как думают, что костер можно поддерживать бесконечно. В действительности из-за исчерпания окрестного подручного сухого топлива его невозможно поддерживать и две недели. Дальше уже понадобится или транспорт для топлива, или перенесение костра в другую местность. Иное дело — поддержание тлеющего огня. Оно возможно очень длительное время, и предок человека мог приобрести этот опыт на стадии использования запаха дыма, пододвигая или подбрасывая к месту тления добавочный тлеющий и дымящий материал. Это в известной мере стабилизировало место огня. На этой почве эволюционно могло развиться и увеличение температуры тлеющего огня путем увеличения толщины его слоя (вверх или в специальное углубление вниз). От слабой теплоты потухшей золы до жара углей в яме — целая шкала переходов. Тот факт, что в зольной толще пещеры Чжоукоудянъ обнаружены включения аморфного костного вещества⁵⁷, несомненно, свидетельствует о не очень высокой температуре зольной подушки, под которой оказались кости: кость обладает свойством размягчаться, «плавиться», если известное время находится в температуре высокой, но недостаточной для горения. Но эту температуру позже могли стараться специально повысить, увеличивая количество тлеющего материала.

В конце этого долгого эволюционного ряда находится такое качественно новое явление, как специальная яма, в которой тлеющий огонь, во-первых, полностью локализован, обособлен от воспламенимой подстилки места обитания, во-вторых, сохраняется наиболее долгое время, в-третьих, сконцентрирован, сгущен до степени жара. Допустимо предположение, что жар был первоначально достигнут при помощи не костра, а ямы, и что первая функция ямы — жар. На раскопках Сталинградской поздне-мустьерской стоянки (1954) ясно можно было наблюдать наряду с аморфными угольными пятнами еще не вполне оформившуюся, но бесспорную угольную яму. В стоянках Чокурча, Ла Ферраси и других угольные ямы вполне выражены. Признаком настоящей очажной ямы, длительно хранившей жар высокой температуры, служит прокаливание почвы на ее дне и стенках (изменение окраски). Этот признак уже широко распространен с начала верхнего палеолита. Остается добавить, что в дальнейшей эволюции очажная яма дала начало печи.

⁵⁷ Breuil Н. Le feu et 1’industrie litique et osseuse а Choukoutien... R 147 — 154.

353

ковременное явление, служащее созданию более толстого слоя тлеющей золы и углей. «Огонь в виде пламени» был еще впереди. На стадии угольных ям можно уже с уверенностью говорить об извлечении большой пользы из «приручения» огня: об обогревании у этих очагов, о приготовлении пищи в них. Что касается функции запугивания (при облавах) и отпугивания (на ночлегах) животных, то ее нельзя предполагать на этих ранних этапах, во-первых, потому, что представление о ней подразумевает как раз высокую культуру пламени, в том числе такую сложную технику, как просмоленные факелы и огромные ежедневные заготовки на ночь сухого горючего материала, его хранение в сухом месте и т.д.; во-вторых, потому, что дикие, не истребляемые человеком животные вовсе не имеют такого врожденного ужаса перед огнем, как нередко некритически предполагается, и столь же часто идут к огню, как и от огня.

Они бегут лишь от бушующего лесного или степного пожара. Но вот медленно распространяющийся по тайге «пал» в Уссурийском крае: «Днем мы увидали изюбря; он пасся около горящего валежника. Олень спокойно перешагнул через него и стал ощипывать кустарник»⁵⁸. Описано, что ягуары инстинктивно идут не от огня, а на огонь (вероятность поживы?). Данные дрессировки говорят о том, что тигр имеет врожденный инстинкт перепрыгивать через огонь.

Только в верхнем палеолите, в ориньяке появляется косвенное, но надежное свидетельство того, что человек овладел и пламенем, пользуясь им независимо от интереса к золе и угольям. Это свидетельство — каменные «светильники». В действительности они навряд ли служили светильниками по преимуществу, скорее это приспособления для сохранения язычка пламени, от которого можно было легко зажигать огонь. Но как попутная, производная функция открылось и новое полезное свойство огня — освещение. Это сделало возможным обитание в закрытом искусственном жилище. Таким образом, только верхний палеолит дает нам картину овладения человеком всеми основными свойствами огня. Этот огонь уже можно назвать «одомашненным».

⁵⁸ Арсеньев В.К. По Уссурийскому краю / / Арсеньев В.К. Избранные произведения в двух томах. Т. 1.М., 1986, с. 261^III.

354

Открытие совершенно нового способа добывания огня сверлением и «паханием» деревом в дереве относится к довольно высокой ступени материальной культуры. Невозможно согласиться с П.И. Борисковским, относящим это открытие к мустъерскому времени^IV: при грубой обработке дерева никакого его воспламенения не получается, предполагать же в мустье тонкую столярную работу, тщательное выпиливание, выскабливание, приводящие к скоплению мельчайших горячих опилок, совершенно немыслимо: вся эта техника родилась для более крепкого, чем дерево, материала, не поддававшегося иной обработке, — для рога, кости, и, уже будучи освоенной, могла быть перенесена на дерево. К ориньяку (стоянка Абри Бланшар) относятся первые свидетельства о технике сверления, примененной к рогам северного оленя (так называемые выпрямители для древка дротика), и шлифования (полирования) бивня мамонта при помощи протирания мелким речным песком.

Но только в мадленское время сверление кости получает распространение (стоянки Мадлен, Афонтова гора и др.) и только в неолите, да и то далеко не сразу, сверление и шлифование камня становится широко распространенным техническим приемом. Следовательно, только в конце палеолита или даже в неолите мы вправе предполагать «второе рождение огня» — открытие возможности добывать огонь трением дерева о дерево, а вместе с тем, как сказано выше, и открытие возможности тушения огня водой. Таким образом, в неолите завершилось освоение огня, что подготовило предпосылки для перехода к веку металла. Все сказанное можно свести к трем главным этапам освоения огня.

I.    Древний палеолит. Непроизвольный, «дикий» огонь. Огонь преимущественно в форме искры, тления (тлеющей перемещающейся кромки), дыма. От протлевания и прогорания настилки на всем пространстве обитания до начала ее локализации. От полной бесполезности огня для археоантропа до начала использования дыма от тления (запаха) и тепла для вытапливания костного мозга.

II.  Средний палеолит. «Прирученный» огонь. Огонь преимущественно в форме тления, теплой и горячей золы, угольного жара. От начала локализации возгораемого материала до угольной ямы. От использования дыма (запаха), от добывания костного мозга до начала использования жара для обогревания и приготовления пищи.

III. Верхний палеолит и далее. «Одомашненный» огонь. Огонь преимущественно в форме жара, пламени, горения. От ямы до ямы-печи и светильника. Использование человеком всех полезных свойств огня. Появление новых способов получения огня: высеканием пиритом и специальным кремневым кресалом, трением дерева о дерево. Освоение приема тушения огня водой.

В этой схеме, разумеется, многое несовершенно и будет исправлено дальнейшими исследованиями. Но она показывает возможность обойтись без еще очень распространенных воображаемых сцен «наблюдений» и «догадок» отдельных мудрых дикарей при первоначальном освоении огня, когда дело идет о процессе, занявшем не менее миллиона, а то и двух миллионов лет, т.е. о процессе, по темпу своему чисто биологическому, а не историческому. Поэтому важно представить себе в отдельности следовавшие друг за другом малейшие (с нашей современной точки зрения) сдвиги вперед, памятуя, что каждый из них занял многие тысячи лет. Даже самомалейший сдвиг, — не то, что «открытие огня», — выражал эволюцию множества поколений,

355

а не опыт отдельных особей. На значительной части этого пути еще и не было второй сигнальной системы, благодаря которой опыт отдельной особи может делаться общим достоянием.

V. Утрата доисторического огня

Почему же такой простой и доступный способ добывания огня, как высекание двумя кремнями, не наблюдается у ряда народов, — не только у андаманцев, у которых вообще не было никакого способа добывания огня⁵⁹, но и у тех народов, которые пользуются только трением? Было бы несерьезно ожидать, что этот способ обязательно будет обнаружен со временем у всех народов. Неверно полагать, будто его нет лишь там, где нет природных выходов кремня и других крепких силикатных пород, — это легко опровергается данными геологии. Значит, этот самый простой и самый древний способ получения огня был почему-то утрачен. Он был в большинстве случаев утрачен и там, где теперь обнаружен, являясь поздним новооткрытием, а не палеолитической традицией.

Техническими причинами объяснить эту утрату нельзя. Если бесспорно, что высекание пиритом проще и надежнее, чем высекание двумя кремнями (но ведь выходы пирита далеко не повсеместны!), то уж никак нельзя поверить, будто получение огня трением легче, чем высеканием⁶⁰. Европейским ученым при всех стараниях не удается воспроизвести в лабораторных условиях добывание огня трением, тогда как высекание и пиритом, и кремнем о кремень доступно всякому. Совершенно ничего не опровергает неудача сотрудников С.А. Семенова в попытке повторить мои опыты (как и добыть огонь трением без применения лучкового сверла); неосновательность попытки иллюстрируется хотя бы противоречивостью описания: «искра высекалась очень легко», «искра высекалась с трудом»⁶¹.

⁵⁹ Но в мифе северные андаманцы сохранили память именно о высекании, хотя художественно преображенном: их верховное существо некогда извлекло огонь ударами друг о друга красного камня и перламутровой раковины.

⁶⁰ Mount ford Ch.P., Berndt R.M. Ibid, p. 344.

⁶¹ Семенов С.А. Очерк развития материальной культуры и хозяйства палеолита / / У истоков человечества. М., 1964, с. 176.

⁶² Oakley К.Р. L’utilisation du feu par Phomme I I Les processus de l’hominisation. Paris, 1958.

356

кремня — способ, стоящий намного выше, много более легкий, чем употребление деревянного сверла⁶³. Таким образом, нет причин считать, что просто более трудный способ был вытеснен более легким.

Скорее нас приведет к ответу следующее сопоставление: согласно наблюдениям Веллара, гуаяки, добывающие огонь ударами кварцита о кварцит, отличаются от других индейцев-собирателей полным неумением сохранять огонь во время переходов⁶⁴. Андаманцы, единственный народ, по-видимому, не знавший в недавнее время никакого способа добывания огня, превосходили все народы в технике переноса огня. Степень развития переноса огня зависит в известной мере от наличия или отсутствия некоторых видов растений, а также от социальных условий. Не следует ли отсюда, что народы, имевшие наибольшую возможность обходиться без добывания огня, т.е. одним заимствованием огня друг у друга, утратили не только древнейшие способы, но даже и добывания огня трением, а народы, имевшие наименьшую возможность обходиться заимствованием огня, сохранили даже наидревнейший способ его добывания (двумя одинаковыми камнями)?

В самом деле, путешественники и этнографы очень много раз отмечали, что отсталые народы «неохотно» прибегают к добыванию огня, «предпочитая» заимствовать его. Но все же это наблюдение как-то недооценено.

Чем можно объяснить «нежелание» добывать огонь? Дело тут отнюдь не в технической трудности этой операции (мы убедились, что она доступна даже совершенно неопытным рукам), не в субъективном нежелании, а в общественных запретах и ограничениях. Здесь было бы невозможно охватить огромную проблему общественного значения огня при первобытном строе и разных форм его «почитания» у народов мира. Это — гигантская и сложная тема⁶⁵. Отметим в ней лишь два-три узловых момента.

⁶³ Тайлор Э.Б. Введение к изучению человека и цивилизации (антропология). Изд. 4-е. Пг., 1924, с. 199v.

⁶⁴ Vellard J. Ibid, p. 243.

⁶⁵ См. например, указанные работы В. Вахтера, Э. Тейлора, В. Харузиной, а также: Максимов С.В. Нечистая, неведомая и крестная сила. СПб., 1903, с. 197 — 224 и др. Попытка Г. Башляра подойти к проблеме огня с точки зрения психоанализа привела к тезису, что огонь — символ всего неразрешенного, всяческого запрета, а умение и право обходиться с огнем выражают нарушение или преодоление запрета. Поэтому «комплекс Прометея» — побуждение знать вообще все запретное, что знают родители и учителя, даже больше, чем они. См.: Башляр Г. Психоанализ огня. М., 1993, с. 26 - 27.

357

 другой, и можно предполагать, что запрет выдавать огонь на сторону имеет особенно древний характер.

Вместе с тем огонь внутренне сплачивал общину, выражал ее единство, общность крова и крови. Красная краска — символ и крови и огня одновременно, они как бы эквивалентны: кровь в родовых обычаях искупается кровью или очищается огнем. Огонь — олицетворение предков рода и тем самым кровного родства⁶⁶. При отпочковании родов и семей происходил перенос родового огня, как наглядное выражение сохраняющейся связи с предками. Ясно, что в этих условиях вырабатывались жесточайшие запреты тушения огня, многочисленные пережитки которых широко известны этнографам.

С ростом межобщинных связей вырабатывался обратный обычай: обязательное предоставление друг другу огня как знак мира и символ общности в пределах племени, союза племен, наконец, государства (Греция, Рим). При таких условиях зажечь огонь, а не попросить его у соседей, значило бы продемонстрировать отрицание общности огня, отрицание родства или союза, т.е. было бы актом враждебности к соседям. На этой почве должны были выработаться строгие запреты зажигать огонь, пережитки которых тоже известны этнографам.

Запреты тушить и зажигать огонь дали ту систему длительного хранения «неугасимого» огня, несомненно восходящую к эпохе матриархата (хранительница огня — всегда женщина), которая не только создала у путешественников иллюзию неумения «дикарей» добывать огонь, но и действительно приводила к забвению способов добывания огня, так как они сплошь и рядом не применялись на практике несколькими поколениями.

­ ⁶⁶ См.: Wachter W. Ibid, S. 69 — 71; Штернберг JI.Я. Гиляки / / Этнографическое обозрение. М., 1904, №4, с. 72 — 74; Харузин Н. Этнография. Вып. IV, СПб., 1905, с. 321; Харузина В. Там же, с. 86 - 92.

⁶⁷ О сексуальном значении, вкладываемом многими народами в этот прием добывания огня, см.: Frazer J.G. Ibid, p., 23 — 45, 85, 131 - 133, 220; о соответствующей символике в брахманизме, см.: Kuhn A. Ibid, S. 70 — 74. Г. Башляр тоже дает сексуальную расшифровку добывания огня трением; однако, скорее дело идет о символической имитации дефлорации. См.: Башляр Г. Там же, с. 69 — 92.

358

Глава 8. Споры о фундаментальных понятиях^I

I.         Афоризм Франклина и марксизм

В этой главе не ставится задача рассмотреть историю дискуссии, развернувшейся на страницах советских журналов начиная с 1953 г. по коренным методологическим проблемам антропогенеза. Она затухла примерно к 1962 г.¹ Но единогласие не было достигнуто. Потребовалась более капитальная аргументация. Сейчас, когда читатель ознакомился с моими новыми аргументами, пришло время в настоящей главе попробовать суммировать и суть этого горячего обсуждения фундаментальных теоретических понятий, таких, как орудия, труд, общественное производство. Но я постараюсь быть кратким, извлекая из вышеназванных статей лишь некоторые места, в том числе касающиеся максимально целостной интерпретации высказываний Маркса, Энгельса, Ленина.

¹ Статьи автора этих строк: Материализм и идеализм в вопросах становления человека / / Вопросы философии. М., 1955, №5; Еще к вопросу о становлении человека / / Советская антропология. М., 1957, т. 1, №2; К спорам о проблеме возникновения человеческого общества // Вопросы истории. М., 1958, №2; Проблемы возникновения человеческого общества и человеческой культуры // Вестник истории мировой культуры. М., 1958, №2 (8); Состояние пограничных проблем биологических и общественно-исторических наук // Вопросы философии. М., 1962, №5.

² Цитировано по: Печуро Е. З . Делегаты VII Международного конгресса антропологических и этнографических наук в редакции журнала / / Вопросы истории. М., 1964, № 10, с. 176.

359

Это определение уже давно выступает как наиболее распространенное среди зарубежных ученых, причем без какого бы то ни было влияния марксизма. В качестве примера можно указать на обобщающую книгу видного палеоархеолога, открытого идеалиста Оукли «Человек делатель орудий»³. Таким образом, с удовлетворением пишет в другом случае В.П. Якимов, не развитие интеллекта, не крупный мозг, как это утверждалось ранее многими зарубежными учеными, определяет человеческое существо, а изготовление орудий; в этом — «известный прогресс в развитии представлений у части буржуазных антропологов»⁴. Но автор, далее, сам замечает⁵*, что это есть всего-навсего возврат к определению человека, данному Б. Франклином^II.

Определение человека, как животного, делающего орудия, не является ни шагом вперед к марксизму, ни марксистским. Оно является, как увидим, полностью и целиком немарксистским. Эту идею часто приписывают Марксу и Энгельсу, но произвольно, и получается, словно «сближение методологических позиций» идет в сторону марксизма.

Вот прежде всего несколько строк из той главы первого тома «Капитала» Маркса, которая посвящена кооперации. При работе сообща, пишет Маркс, сам общественный контакт вызывает соревнование и своеобразное повышение жизненной энергии, увеличивающее индивидуальную дееспособность отдельных лиц. «Причина этого заключается в том, что человек по самой своей природе есть животное, если и не политическое, как думал Аристотель, то, во всяком случае, общественное». Упоминание Аристотеля сопровождается комментарием: «Аристотелевское определение утверждает, строго говоря, что человек по самой своей природе есть гражданин городской республики [полиса. — Б.Я.). Для классической древности это столь же характерно, как для века янки определение Франклина, что человек есть созидатель орудий»⁶.

Вот так мы сразу и фиксируем «порт приписки» этого достаточно плоского определения человека. Рядом с ним даже определение Аристотеля, хоть и ограниченное горизонтом греческого полиса, выглядит мудрым. Но Маркс вносит и в него существенное и решающее изменение. Что же до выражения, что определение Франклина характерно для века янки, то эти несколько слов несут большой смысловой груз и немалую силу насмешки. У Франклина это еще мелкобуржуазное делячество, плоский практицизм изолированного индивида, а с дальнейшим расцветом века янки это приобретает характер хорошо разработанной философии инструментализма и опе- рационализма.

³ Oakley К.P. Man the Toolmaker. London, 1951.

⁴ Якимов В.П. Ближайшие предшественники человека / / У истоков человечества (основные проблемы антропогенеза). М., 1964, с. 75 — 76.

⁵* Там же, с. 76.

⁶ Маркс К. Капитал. Т. I / / Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Издание 2-е. Т. 23. М., I960, с. 338 (примечание).

360

истиной марксизма^III), не имеет ни малейшего отношения к историческому материализму. Эта сентенция в духе янки механистична. Может быть, она подходит для «технологического материализма», но противоположна историческому материализму. И вертикальное положение тела, и способность руки делать и употреблять инструмент, конечно, обязательны, чтобы быть человеком, но того и другого совершенно недостаточно, чтобы отличить людей от обезьянолюдей.

Откуда же пошло, будто Маркс присоединился к мнению Франклина? Энгельс объяснил общий источник такого рода недоразумений в своих предисловиях к третьему тому и к английскому изданию первого тома «Капитала». Раз и другой он объяснял, что метод цитирования Маркса не был понят: многие цитаты у него — это своего рода исторический комментарий, «но совершенно в стороне, — пишет Энгельс,— остается вопрос, имеет ли данный взгляд какое-либо абсолютное или относительное значение с точки зрения самого автора или же представляет для него лишь исторический интерес»⁷; «цитата приводится совершенно независимо от того, совпадает ли высказываемое положение с собственным мнением Маркса или, другими словами, имеет ли оно общее значение»⁸. Несомненно, так обстоит дело и со злополучной цитатой из Франклина. Наряду с другими, более существенными признаками человеческого труда также и «употребление и создание средств труда, хотя и свойственны в зародышевой форме некоторым видам животных, составляют специфически характерную черту человеческого процесса труда, и потому Франклин определяет человека как «а toolmaking animal», как животное, делающее орудия»⁹. Предупреждения Энгельса остались незамеченными, и было решено: раз Маркс процитировал Франклина, значит, он присоединился к его определению и между веком греческого полиса и веком янки безоговорочно выбрал янки!

Но ведь даже в этой самой фразе Маркс оговаривает (мы увидим, как это важно), что и некоторым видам животных в зародышевой форме свойственно не только употребление, а и создание средств труда. Одно это замечание решительно отличало бы его от категоричной дефиниции Франклина; оно мысленно сопутствовало мне в реконструкции биологического образа троглодитид. Маркс далее написал, что останки средств труда (свидетельствующие об общественных отношениях, при которых совершался труд) имеют для изучения исчезнувших общественно-экономичес- ких формаций такую же важность, как останки костей имеют для изучения организации исчезнувших животных видов. Но разве отсюда следует вывод, что сущность животных — наличие у них костей?

⁷ Энгельс Ф. Предисловие к третьему изданию // Маркс К. Капитал. Т. I. Там же, с. 29.

⁸ Он же. Предисловие к английскому изданию // Маркс К. Там же, с. 32.

⁹ Маркс К. Там же, с. 1 9 0 - 191.

361

Напомним, что^IV анализ человеческого труда был дан Марксом в соответствующем разделе «Капитала», который так и называется — «Процесс труда»¹⁰*. Маркс различает в процессе труда три его «простых момента», т.е. три составляющих его компонента: 1) целенаправленная деятельность, или самый труд, 2) предмет труда, 3) средства труда. Каждый из этих трех элементов подвергнут глубокому рассмотрению; в частности, «средства труда» отнюдь не сводятся к орудиям труда, а подвергнуты анализу во всей полноте.

¹⁰* Там же, с. 188 - 197.

¹¹* См.: Семенов С.А. Очерк развития материальной культура и хозяйства палеолита // У истоков человечества (основные проблемы антропогенеза). М., 1964.

¹²* См.: Кочеткова В.И. Эволюция мозга в связи с прогрессом материальной культуры // У истоков человечества (основные проблемы антропогенеза). М., 1964.

362

равно цель, подчиняющая процесс труда, — это продукт принадлежности человека к общественной среде и его предшествовавших коммуникаций с нею.

Итак, данное Марксом расчленение и определение процесса труда таит в себе возможность двух разных понятий. Оба они в определенных контекстах правомерны. Энгельс в своих работах о древнейших моментах предыстории человека и о его дальнейшем развитии говорит о труде в обоих значениях этого термина в зависимости от рассматриваемого вопроса. С одной стороны, труд анализируется им как фактор превращения обезьяны в человека; следовательно, труд выступает здесь как свойство, присущее некоторой части «обезьян» (высших человекообразных приматов), иными словами, не людям, и на протяжении сотен тысяч лет подготавливавшее их преобразование в людей. В этом случае перед нами то понятие, которое возникает при логическом акценте на третий из «простых моментов» труда, перечисленных Марксом. Это понятие концентрировано вокруг применяемых средств труда. «Труд начинается с изготовления орудий», — говорит Энгельс¹³*. Но когда Энгельс в другом месте говорит о труде как признаке, отличающем человека на протяжении всей его истории от животных, здесь за тем же термином стоит другое понятие. Можно сказать, что в этом контексте труд начинается с появления того, что, по Марксу, отличает самого плохого архитектора от самой лучшей пчелы (или любого другого животного из числа создающих орудия), — с появления «идеального», т.е. предвосхищаемого в голове и служащего планом трудовых действий, будущего результата.

Различать эти два понятия, выражаемые одним и тем же термином, задача не простая, требующая от историка диалектического подхода. Если рассуждать формально-логически, у Энгельса усматривается формально-логическая ошибка: то свойство человека, которое подлежит объяснению, берется в качестве объясняющей причины^V. Необходимо согласиться, что слово «труд» берется в двух разных значениях, хотя и связанных между собой наличием некоторого общего признака. Есть две формы труда, два смысла слова «труд» — инстинктивный и сознательный труд. Диалектика отношений того и другого, перехода одного в другое — очень серьезная задача. Но прежде всего надо уметь их различать.

II. Понятие «инстинктивный труд»

^13* Энгельс Ф. Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека / / Маркс К., Энгельс Ф. Там же. Т. 20. М., 1961, с. 491.

363

лов о мышлении и речи этих существ, которых Энгельс называл «промежуточными существами» между обезьяной и человеком. Вставшие на такой путь археологи и антропологи объективно, независимо от своего желания, повернулись спиной к естественнонаучному знанию. А ведь западными школами в большой мере руководят «ученые в рясах» — аббаты, бдительно сохраняющие контрольный пакет акций в теории происхождения человека.

В.И. Ленин писал: «В действительности “зоологический индивидуализм” обуздала не идея бога, обуздало его и первобытное стадо, и первобытная коммуна»¹⁴. А в «Философских тетрадях» В.И. Ленина сказано: «Инстинктивный человек, дикарь, не выделяет себя из природы. Сознательный человек выделяет...»¹⁵.

Мысль о первобытном дикаре как инстинктивном человеке Ленин позаимствовал у Маркса, к тому же не из какого-нибудь черновика, а из произведения, опубликованного при жизни Маркса — из упоминавшегося выше раздела «Процесс труда»^VI в I томе «Капитала», где Маркс дает изложение всей теории труда. Маркс здесь противопоставляет труд в его развитой форме, изучаемой в «Капитале», труду в его древнейших, первоначальных формах: «Мы не будем рассматривать здесь первых животнообразных, инстинктивных форм труда. Состояние общества, когда рабочий выступает на товарном рынке как продавец своей собственной рабочей силы, и то его уходящее в глубь первобытных времен состояние, когда человеческий труд еще не освободился от своей примитивной, инстинктивной формы, разделено огромным интервалом. Мы предполагаем (в ’’Капитале”. — Б. П.) труд в такой форме, в которой он составляет исключительное достояние человека»¹⁶. Дальше следует знаменитое противопоставление пчелы и архитектора.

В этом классическом анализе труда речь идет, по сути, о том же, что и у Ленина. Понятие «инстинктивный» относится именно к «первобытному» времени, понятие «животнообразный» аналогично ленинскому слову «стадо». Труд в своей «примитивной, инстинктивной форме», по точному смыслу слов Маркса, не составляет «исключительного достояния человека», не дает еще принципиального отличия предков человека от животного, поэтому он и назван «животнообразным». Этот инстинктивный, первобытный, животнообразный труд в принципе еще столь же отличен от сознательного, целенаправленного труда архитектора, как и труд пчелы.

¹⁴ Ленин В.И. Письмо А.М. Горькому// Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Т. 48, М., 1964, с. 232. Ленин писал это в частном письме к Горькому и мог рассчитывать на понимание с полуслова, так как в то время много писалось о подавлении индивидуализма взаимопомощью в стадах животных (Эспинас, Кропоткин, Каутский и др.).

¹⁵ Ленин В.И. Конспект книги Гегеля «Наука логики» / / Философские тетради / / Ленин В.И. Там же. Т. 29. М., 1977, с. 85.

¹⁶ Маркс К. Там же, с. 189.

364

зываются «свидетельствами», «проявлениями» того, что их создатель был существом мыслящим.

По мнению идеалиста, сначала возникает творческий разум, мышление как отличие человека от животного; затем мысль воплощается в труде, в орудиях труда как своих материальных выражениях. А раз так, идеалист согласен, чтобы все остальное в истории человечества объяснялось развитием орудий труда. Подобным образом рассуждал, например, Л. Нуаре¹⁷*.

Отсюда ясно, что признание древнейших форм труда «животнообразными», «инстинктивными» диктуется логикой материализма: только в этом случае тезис о том, что «труд создал самого человека», имеет материалистический характер, да и вообще, как выше сказано, логичен.

Ленин не потому говорил об «инстинктивном человеке» и «первобытном стаде», что он излагал на основе тех или иных археологических данных какую-то догадку, гипотезу, которую, скажем, новейшее изучение оседлости или праворукости существа шелльской эпохи может опровергнуть (как думают некоторые ученые), а потому, что иначе с точки зрения материалистического мировоззрения и не может быть — иначе от него пришлось бы отказаться. Так рассуждал и Энгельс, теоретически предвосхищая открытие еще почти неизвестного тогда раннего палеолита: «И хотя оно (это состояние. — Б. П.) длилось, вероятно, много тысячелетий, доказать его существование на основании прямых свидетельств мы не можем; но, признав происхождение человека из царства животных, необходимо допустить такое переходное состояние»¹⁸. Отдельные признаки, которыми Энгельс предположительно характеризовал это состояние, не подтвердились, но неопровержимым остается основной дух всего раздела о «низшей ступени дикости» — подчеркивание сходства предков современных людей на этой ступени с животными.

Итак, спор идет не о частностях. Либо человек начал с того, что «изобрел» свои орудия труда, «наблюдая» природу, «открыв» некоторые ее свойства, создав сначала в своем мышлении, идеально то, что потом, хотя бы и крайне неуклюже, стала воплощать материально его рука. Либо его труд носил сначала животнообразный, инстинктивный характер, оставаясь долгое время не более как предпосылкой, возможностью труда в человеческом смысле, пока накопление изменений в этой деятельности и преобразование самого субъекта труда не привело к новому качеству — второй сигнальной системе, обществу, человеческому разуму.

¹⁷* Нуаре Л. Орудие труда и его значение в истории развития человечества. Харьков, 1925.

¹⁸ Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства / / Маркс К., Энгельс Ф. Там же. Т. 21. М., 1961, с. 29.

365

го воздействия на внешнюю природу предок человека постепенно меняет и свою собственную природу: в последней сначала еще только «дремлет» потенциальная возможность превращения его в существо какого-то нового качества, отличное от остальной природы; но рано или поздно игра естественных сил, говорит Маркс, подчиняется власти специально человеческой, т.е. общественным закономерностям, и труд становится сознательным трудом. В таком контексте Маркс и отмечает, что не будет в данной работе рассматривать «первых животнообразных инстинктивных форм труда», а берет его уже в такой форме, «в которой он составляет исключительное достояние человека». Для этой формы характерно подчинение воли работника той или иной сознательной цели как закону. Эта целенаправленная воля необходима тем более, чем менее труд увлекает сам по себе, т.е. чем менее он схож с животнообразным трудом — игрой естественных сил.

Так, согласно историческому материализму, в процессе труда изменилась сама природа человека; создав же человека, создав общество, труд тем самым изменил и свою природу. Совсем иначе рассуждают некоторые археологи: раз был хотя бы зачаточный труд, общество уже «должно было» быть. Но Энгельс писал как раз обратное: что не на стадии «промежуточных существ», «грядущих людей» (такой перевод немецкого die werden den Menschen правильнее, чем принятое «формирующиеся люди»), развивавшихся под воздействием труда «сотни тысяч лет», а только «с появлением готового человека возник вдобавок (курсив мой. — Б.П.] еще новый элемент — общество»¹⁹.

Как видим, эти археологи вопреки Энгельсу распространили на огромный период в сотни тысяч лет те черты, то качественное своеобразие, которые принадлежат только истории человеческого общества^VII. Однако, как видим, марксизм учит, что до возникновения общества прошли сотни тысяч лет, в течение которых доисторический предок человека трудился, но труд его еще носил животнообразный характер. Это был долгий путь от «примитивной организации стада обезьян, берущих палки», до состояния «людей, объединенных в клановые (т.е. в родовые, наидревнейшие. — Б.П.] общества...»²⁰.

¹⁹ Энгельс Ф. Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека... С. 490.

²⁰ Ленин В.И. Государство и революция //Ленин В.И. Там же. Т. 33. М., 1969, с. 10.

²¹ Энгельс Ф. Там же, с. 487.

366

 низм. Сколько бы не подражала обезьяна современному человеку, изготовляющему из булыжника каменный нож, она не способна на это: понадобились сотни тысяч лет, чтобы от примитивного раскалывания или заострения камня предки дошли до изготовления каменных ножей (хотя это орудие, на наш взгляд, и примитивно). Вот о чем говорит Энгельс, а ему пытаются приписать обратное, будто под «каменным ножом» он разумеет самые первоначальные, примитивно обитые немногими сколами камни, хотя он прямо пишет, что древнейший труд требовал гораздо более «простых операций» руки, чем изготовление каменного ножа^VIII. Он пишет, что от начала труда прошел огромный период, «прежде чем первый камень при помощи человеческой руки был превращен в нож». При этом он имел в виду данные этнографов о живущих на земле народах, пользующихся еще каменными ножами, что явствует и из упоминания им в других местах о «каменных ножах» у огнеземельцев и их употреблении в обрядах у других народов. Он подчеркивал этим примером, что даже самые примитивные орудия современного человека бесконечно далеки от тех, какими пользовался его обезьяноподобный предок.

Как не понять, что сопоставление, данное Энгельсом, имеет целью показать именно тот результат, к которому привел человека труд, а вовсе не исходный пункт этого процесса. В исходном пункте — обезьянья рука, выполняющая примитивнейший труд, в результате — человеческая рука, вооруженная каменным ножом и другими, все более усложняющимися орудиями, как и возможностью создавать творения скульптуры, музыки и т.д.

²² Энгельс Ф. Диалектика природы / / Маркс К., Энгельс Ф. Там же. Т. 20. М., 1961, с. 357.

367

искусственными изделиями как раз в качестве членов своего тела, т.е. это «экзосоматические органы». Изготовление и употребление их является инстинктом данного вида. Это сложный наследственный безусловный рефлекс. Список видов, имеющих орудия, хотя число таких видов, в общем, весьма невелико, конечно, не исчерпывается тремя наиболее популярными примерами, приведенными Энгельсом.

Возьмем такой пример: дятел не мог бы раздалбливать еловые и сосновые шишки, держа их в лапах; сначала он выдалбливает в толстой ветви углубление, в которое, как в станочек, вставляет шишку, причем благодаря конусообразности такого желобка или углубления может использовать его для тысяч шишек разных калибров. Здесь налицо все признаки искусственного орудия. Мышка-малютка берет листок, разрезает его на тонкие ленточки, особыми движениями создает из них плетеный кошелек, служащий затем основой для висячего гнезда, набитого мягким материалом. Примеры из области строительства гнезд, нор, берлог, заслонов более обильны. Паутина паука представляет собой настоящее орудие охоты. Хорошо известны «хатки», плотины и каналы бобров. Бобры валят деревья, перегрызая стволы внизу, очищают их от ветвей, разгрызают на куски и из этого материала, сплавляемого по воде (иногда по специально вырытым для этого узким каналам), а также из сгребаемого песка, ила и мелких ветвей строят на берегах сложные многокамерные жилища с подводными и надводными выходами. Для удержания воды в реке на одном уровне служат плотины, опирающиеся на вертикальные сваи и достигающие в длину до 600 метров, которые бобры располагают в зависимости от особенностей течения и местности — то поперек реки, то в форме дуги, то с выступающим в середине углом. Иногда эта деятельность бобров совершенно преобразует лесную речку, превращая ее в цепь прудов. Подобные примеры давно описаны зоологией. Большое внимание привлекли данные (Н.Н. Ладыгина-Котс, Г.Ф. Хрустов) об искусственных подправках, улучшениях, выпрямлении палочек, которыми шимпанзе пользуется для извлечения пищи из полых предметов.

Словом, животные могут и расчленять элементы окружающей природы, и соединять их по-новому, и противопоставлять одни элементы природы другим. Во всем этом нельзя видеть абсолютную специфику человеческих орудий. Ни геометрическая правильность, фиксированность формы орудий, ни, напротив, их известная вариабельность, приспособление стереотипа к особенностям наличного материала и условиям среды не дают оснований для домысла о наличии у животных абстрактных понятий, творческой мысли. Первобытная мифология заключает, что раз бобры так умело строят, следовательно, они обладают человеческим разумом и душой. Наука отбрасывает такую логику. Хоть пчела постройкой своих восковых ячеек посрамляет некоторых архитекторов, это вовсе не свидетельствует о наличии у нее специфически человеческого мышления. Древнейшие искусственно оббитые нижнепалеолитические кремни, в большинстве имеющие случайную, атипическую форму, далеко уступают в совершенстве восковым ячейкам пчелы. Тем не менее, А.Я. Брюсов видел важнейший аргумент против применения к нижнему палеолиту понятий «стадо» и «обезьянолюди» в умозаключении, что, раз были искусственно сделанные орудия, следовательно, передавался из поколения в поколение «производственный

368

опыт», существовала членораздельная речь, а значит, были и абстрактные понятия²³*.

Высказывалось также мнение, будто сам факт искусственного изготовления орудий уже говорит о некотором уровне «сознательного планирования» предком человека своей деятельности, так как он должен был «отвлекаться» от непосредственного воздействия предметов, от непосредственной цели — добывания пищи — и устремлять свои усилия на создание того, что только впоследствии должно послужить средством ее обеспечения²⁴ . Однако такая степень «отвлечения» доступна и любому виду животных, изготовляющих указанные зародышевые формы орудий, строящих гнезда, создающих запасы и т.д. У них только иногда наблюдается своеобразная утеря связи этой инстинктивной деятельности с конечной целью: например, бобры подчас валят гораздо больше деревьев, чем им нужно, и оставляют их на месте. Можно думать, что этим объясняются и известные археологам скопления тысяч заготовленных, но, видимо, не использованных нижнепалеолитических каменных орудий (например, стоянка Эт-Табун).

Важнейшим признаком, отличающим орудия человека от орудий животных, служит факт развития, изменения орудий у человека при неизменности его как биологического вида. Те виды животных, которые изготовляют или употребляют какое-либо орудие, срощены с ним, как улитка с раковиной; у общественного же человека-неоантропа возникновение все новых орудий, а тем самым и все новых приемов труда не связано ни с какими анатомо-морфологическими изменениями или возникновением новых наследственных инстинктов (безусловных рефлексов). Антрополог Я.Я. Рогинский убедительно показал, что этот признак налицо только с появлением человека современного типа — Homo sapiens; изменения, происходившие в палеолите до кроманьонца, говорит он, «в целом были неразрывно связаны с ходом формирования самого человека, с процессом человеческой эволюции, все же последующие изменения в истории общества никакого отношения к биологическим закономерностям не имели»²⁵, т.е. не требовали перестройки анатомии и физиологии человека.

²³* См.: Брюсов А.Я. Происхождение человека и древнее расселение человечества // Вестник древней истории. М., 1953, №2.

²⁴ Спиркин А.Г. Формирование абстрактного мышления на ранних ступенях развития человека // Вопросы философии. М., 1954, №5, с. 66.

²⁵ Рогинский Я.Я. К вопросу о переходе от неандертальца к человеку современного типа // Советская этнография. М., 1954, №1, с. 146.

369

ся к новым, необычным для них родам пищи»²⁶. Постоянное развитие средств, в том числе орудий труда, — условие, объясняющее неизменность вида Homo sapiens, так как оно сняло действие закона естественного отбора, законов биологической эволюции. Только с того времени, когда орудия изменяются, а вид стабилизируется, можно говорить о производстве в собственном смысле — об общественном производстве.

Итак, орудия животных неизменно присущи данному виду, а орудия человека имеют историю, развиваются. Однако и эту истину можно довести до логического абсурда, если понятие неизменности орудий у животных берется безотносительно: 1) к вопросу об анатомо-морфологических изменениях самого вида или внутри его, 2) к вопросу об изменениях его экологических условий. Виды и разновидности муравьев строят разные типы и вариации муравейников; если бы муравейники геологического прошлого уцелели в слоях земли, можно было бы установить постепенную эволюцию, смену типов муравейников. На протяжении нижнего и среднего палеолита менялись не только орудия, за это время в организме, в морфологии троглодитид сдвиги и изменения происходили более интенсивно, чем в их орудиях. Конечно, вовсе не обязательно, чтобы связь между морфологическими изменениями и изменениями тех или иных инстинктов поведения носила строго автоматический характер, — эта связь констатируется биологией лишь в крупных масштабах эволюции. Можно ли безоговорочно утверждать, что ульи пчел, плотины бобров неизменны, пока неизменен вид? Мы указали на варианты плотин бобров, зависящие, между прочим, от быстроты течения рек. Но мы можем представить себе, что течение ускоряется на протяжении длительной эпохи, и в таком случае окажется, что бобры сменили первый тип плотин на второй, затем второй — на третий, т.е. в известном смысле “совершенствовали” свои сооружения. Вот другой пример. Один знакомый Уоллеса в юности отнес в музей одно из обычных в его городе ласточкиных гнезд. Вернувшись на родину через 40 лет, он обнаружил, что птицы за это время стали строить гнезда другой формы, по его мнению, более «совершенные»; хотя ему показалось, что это изменение даже обогнало прогресс городской архитектуры, несомненно, что именно какие-то свойства городских домов, например, штукатурка, потребовали быстрой смены типа гнезда, может быть, отбора лишь одного варианта из числа доступных этим птицам²⁷*.

²⁶ Энгельс Ф. Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека... С. 491.

^27* См.: Савич В. О творчестве с точки зрения физиолога / / Творчество. Пг., 1923, с. 28.

370

Да, их орудия, например орудия археоантропов, не оставались неизменными на протяжении всей шелльской эпохи: раннешелльские рубила отличимы от поз- днешелльских, не говоря уже об отчетливых различиях на протяжении ашёльской эпохи. Но все это не опровергает, а лишь конкретизирует наше представление о дообщественной природе шелльцев и ашёльцев: они существовали в такую биологическую эпоху, когда глубокие сдвиги в природе снова и снова не только в коренных чертах, но и в более детальных, нарушали их «экологическую нишу». На древнейших этапах большинство этих тонко приспособленных к трупоядению существ каждый раз при таких сдвигах вымирало; приспособление оставшихся шло как по линии морфологической эволюции, так и по линии модификации того специфического приспособления в виде каменных орудий, которое они посредством имитационного механизма получили в наследие от предыдущей ступени. Нельзя утверждать, что эти модификации во всех отношениях неизменно означают техническое «совершенствование»: мы наблюдаем и регрессы в некоторых отношениях, утрату отдельных, с нашей точки зрения, ценных приемов обработки камня.

Но чрезвычайно важно, что в течение плейстоцена модификации приемов обработки камня становятся все более частыми, темп их нарастает, хотя в абсолютных величинах интервалы все равно остаются грандиозно большими. Вряд ли это нарастание темпа можно объяснить только ускоряющимся ритмом оледенении (или плювиальных периодов), как и ритмом смены фаунистических комплексов. Вероятно, тут есть и другая причина: каждая новая модификация этих приемов, очевидно, все более мешала глубокому наследственному закреплению данной инстинктивной формы поведения, т.е. все более облегчала возможность следующей модификации уже без вымирания большинства особей. Ледниковый периода шаг за шагом расшатал прежде неразрывную связь эволюции орудий с эволюцией вида; в результате этого к концу его сложилась возможность эволюции орудий при неизменности вида. Но только возникновение общества окончательно превратило эту возможность в действительность. Общество дало толчок эволюции орудий при неизменности не только вида, но и среды.

Итак, логика материализма требует признания, что первоначально труд, «создавший самого человека», был не плодом сознания, творческой мысли предка человека, а животнообразным, инстинктивным трудом, что древнейшие орудия труда существовали еще «в качестве органов его тела». «Инстинктивный человек» — это двуногое неговорящее существо между обезьяной и человеком, обезьяночеловек в смысле прямохождения, плотоядения и т.д., т.е. животное, принадлежащее к семейству троглодитид.

«Скачок» от обезьяны к человеку необъясним, мистичен, если имеется в виду обезьяна, ничем существенным не отличающаяся, скажем, от шимпанзе и гориллы, не имеющая сколько-нибудь значительных накопленных предпосылок для скачка: прямохождения, привычки к мясной пище, пользования зародышевыми орудиями, высокоразвитой высшей нервной деятельности. Напротив, скачок понятен, если речь идет о происхождении человека от троглодитид, представляющих собой своеобразное, в известном смысле очень специализированное семейство, развившееся из антропоморфных обезьян третичного периода. Но его представители, даже

371

высшие, еще не обладают общественной и духовной природой человека. «Первая предпосылка [курсив мой. — Б П.] всякой человеческой истории, — писали Маркс и Энгельс, — это, конечно, существование живых человеческих индивидов [лучше перевести: особей. — Б.П.]. Поэтому первый конкретный факт, который подлежит констатированию, — телесная организация этих индивидов [особей. — Б П.] и обусловленное ею отношение их к остальной природе»²⁸. Палеоантропология как раз и устанавливает этот конкретный факт, служащий предпосылкой человеческой истории. Троглодитиды не обезьяны в том смысле, что ряд морфологических признаков (комплекс прямохождения) и экология (комплекс плотоядения) отличает их от остальных обезьян, и эти признаки войдут впоследствии в характеристику исторического человека, но эти признаки совершенно недостаточны, чтобы назвать троглодитид людьми.

К их телесной организации следует, несомненно, отнести также чрезвычайно высокий уровень индивидуальной высшей нервной деятельности. Способность организма к образованию условных рефлексов, к дифференцированию воздействий окружающей среды и двигательных реакций была у них, безусловно, еще выше, чем у антропоморфных обезьян, которые в свою очередь стоят в этом отношении выше других млекопитающих. От бобра до шимпанзе — огромная дистанция эволюционного развития головного мозга и его функций, а от шимпанзе до археоантропа и палеоантропа — не меньшая. Общим между всеми ними является лишь то, что их нервная деятельность оставалась в рамках первой сигнальной системы.

Что касается зародышевых орудий, то приведенные выше примеры показали, что пользование орудиями вовсе не характеризует «высшую» или «низшую» ступень биологической эволюции, — они встречаются у некоторых насекомых, рыб, птиц, зверей. Троглодитиды не отличались в принципе этим признаком от других делающих зачаточные орудия животных, хотя бы он и был у них выражен более ярко, чем у бобров. Но при наличии совокупности прочих условий этот признак оказался предпосылкой, фактором очеловечения. Нельзя смешивать предпосылку и результат, не скатившись к телеологии. Нельзя отождествлять возможность с необходимостью и с действительностью.

²⁸ Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология //Маркс К. -, Энгельс Ф. Там же. Т. 3. М., 1955 с. 19.

372

Средство труда — это не принадлежащий к органам тела предмет (или комплекс предметов), помещаемый между тем, кто трудится, и предметом труда и подвергнутый предварительной обработке для механического, физического, химического, наконец, биологического воздействия на предмет труда или же для устранения воздействия с его стороны. В связи с этим определением следует подчеркнуть, что политическая экономия и исторический материализм не проводят какого-либо радикального различия между понятиями «средство труда» и «орудия». Сводить общетеоретический вопрос о роли средств труда в генезисе человека и общества только к механическим орудиям нет логических оснований. Просто в центре споров оказалось это явление из-за профессионального кругозора археологов. Маркс же «главную роль» среди средств труда в доисторическое время отвел не орудиям, а прирученным животным. Мне представляется это гениальным провидением. Маркс писал: «В пещерах древнейшего человека мы находим каменные орудия и каменное оружие. Наряду с обработанным камнем, деревом, костями и раковинами главную роль, как средство труда, на первых ступенях человеческой истории, играют прирученные, следовательно, уже измененные посредством труда, выращенные человеком животные»²⁹. Выше я показал, что эта тема и посейчас ждет разработки, и даже серьезные специалисты еще путают «приручение» животных с «одомашниванием». Здесь это важно подчеркнуть для охлаждения пылкой фетишизации роли именно механических орудий в становлении столь сложного феномена, как человек. Среди прочих средств труда Маркс ставит «механические средства труда», т.е. собственно орудия, лишь на более важное место, чем средства труда, служащие для хранения чего-либо³⁰.

Другая важная мысль К. Маркса, относящаяся к понятию животнообразного труда: в переносном смысле могут быть «естественные орудия», т.е. не подвергнутые предварительной обработке, но все же уже «на первых ступенях человеческой истории», у «древнейшего человека» роль орудий и оружия играли обработанные камни и т.п.; «вообще, когда процесс труда достиг хотя бы некоторого развития, он нуждается уже в подвергшихся обработке средствах труда»³¹. В общем, неправомерно говорить о каком бы то ни было труде, в том числе животнообразном инстинктивном труде некоторых видов животных, в отличие от жизнедеятельности всех остальных, там, где нет изготовления орудий или средств труда, т. е. изменения каких-либо элементов внешней среды специально для воздействия ими на другие элементы внешней среды. Поэтому понятие «естественные орудия» напоминает «холодное тепло», а «искусственные орудия» — выражение, аналогичное «масляному маслу».

²⁹ Маркс К. Там же, с. 190.

³⁰ Там же, с. 191.

³¹ Там же, с. 190.

373

щийся в рамках первой сигнальной системы» и «принадлежащий второй сигнальной системе». Но это не имеет никакой связи с вопросом о соотношении безусловных и условных рефлексов. Некоторые зоопсихологи уже давно пытаются использовать павловское понятие индивидуально приобретенного опыта, т.е. прижизненного навыка, или условного рефлекса, для того, чтобы соединить это понятие в некое целое с человеческим мышлением, или сознанием, и противопоставить это мнимое целое понятию «инстинкта» как чисто врожденного, наследственного автоматизма действий. На деле у высших животных не бывает безусловных рефлексов, никак не связанных с условнорефлекторным регулированием их протекания, а с другой стороны, нет и условных рефлексов, не служащих для регулирования протекания безусловных рефлексов. Например, почти все классические опыты школы Павлова выясняли роль условных раздражителей в торможении или стимулировании пищевого безусловного рефлекса. Вся индивидуальная деятельность анализаторов высших отделов нервной системы служит лишь для наиточнейшего определения целесообразности или нецелесообразности вступления в действие того или иного из наследственно заложенных в организме безусловных рефлексов и для их протекания с наибольшей «пригонкой» к конкретным особенностям объекта, среды.

Итак, некоторые авторы под предлогом возражений против понятия «инстинктивный труд» предлагают оторвать условные рефлексы от безусловных (инстинктов) и трактовать условнорефлекторную деятельность как самодовлеющую, психическую, духовную. Принять эту позицию значило бы далеко уйти от учения И.П. Павлова.

Если слишком трудно укладывается в сознание археологов и антропологов понятие ”инстинктивный труд” применительно к деятельности археоантропов и палеоантропов, если оно наталкивается на укоренившиеся привычки мышления и словоупотребления, то лучше уж отказаться от второго слова в этом выражении, чем от первого.

Я хочу сказать, что, может быть, применительно к тем временам следует брать слова ’’труд”, ’’орудия” в кавычках. Этим мы выражали бы существенное отличие от собственно человеческого труда и от его орудий. Может быть, применение кавычек — недостаточно эффективное средство и нужны просто какие-то другие термины. Вероятно, если подыщется другое слово для обозначения оббитых камней троглодитид, их изготовления и употребления, то суть не очень пострадала бы. Но вот если отказаться от слова ’’инстинктивный” — пострадала бы именно самая суть дела³².

III. Общество, производство

³² Ср.: Протасеня П.Ф. Происхождение сознания и его особенности. Минск, 1959; он же. Проблемы общения и мышления первобытных людей. Минск, 1961.

374

бедствие, но как всякий джентльмен он при первой возможности постарается затопить камин, съесть бифштекс. Откуда взялись у него, однако, потребности согреваться или есть жареное мясо, отличающие его от животных? Все «очень просто»: эти и другие потребности как раз и отличали его от обезьян, а средства для их удовлетворения ему понемногу подсказал его ум, который открыл эти средства в изготовлении орудий, в действиях коллективом и т.д.

Маркс показал, что, в конечном счете, производство предшествует «потребностям», так как предопределяет конкретную форму потребления: «Голод есть голод, однако голод, который утоляется вареным мясом, поедаемым с помощью ножа и вилки, это иной голод, чем тот, при котором проглатывают сырое мясо с помощью рук, ногтей и зубов. Не только предмет потребления, но также и способ потребления создается, таким образом, производством, не только объективно, но также и субъективно. Производство, таким образом, создает потребителя»³³. Производство создает потребление, создавая определенный способ потребления и его притягательную силу, т.е. «потребность»³⁴. Ничего этого нет ни у обезьян, ни у троглодитид в доисторическую эпоху первобытной дикости, по отношению к которой мы вправе говорить лишь о потреблении в физиологическом смысле, но не о потребностях в психологическом смысле, ибо оно не имеет той субъективной «притягательной силы», «цели», которая, по нашим обычным представлениям, предшествует производству. Маркс ярко подчеркивает противоположность этих состояний: «Когда потребление выходит из своей первоначальной природной грубости и непосредственности [курсив мой. — Б.П.], — а длительное пребывание его на этой ступени само было бы результатом закосневшего в природной грубости производства, — то оно само, как побуждение, опосредствуется предметом»³⁵ (т.е. становится «потребностью»).

Таким образом, совершенно неверно исходить из «потребностей» археоантропов и палеоантропов и видеть в их орудиях или кострищах сознательные средства, пусть несовершенные, для удовлетворения этих потребностей. Это столь же неверно, как выражения «собака захотела», «собака подумала» и т.п., за употребление которых И.П. Павлов «штрафовал» сотрудников своих лабораторий. Ученым, исследующим ранний палеолит, неплохо бы ввести такое же правило.

Сказанное находится в полном соответствии с тем, что Энгельс рассматривает весь этот огромный период в сотни тысяч лет как дообщественный. Общество возникло, по его мнению, только вместе с «готовым человеком». Как легко видит всякий внимательный читатель его работы «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека», Энгельс различал три ступени в процессе этого превращения:

³³ Маркс К. Введение [к работе «К критике политической экономии»] / / Маркс К. -, Энгельс Ф. Там же. Т. 12. М., 1958, с. 718.

³⁴ См.: Там же, с. 719.

³⁵ Там же, с. 718.

375

«окончательного отделения человека от обезьяны»³⁶. Выражение «обезьяна» в этом контексте в свете современных представлений можно передать более общим термином «животное».

О возникновении общества, общественных отношений как новой формы движения материи авторами разных сочинений об антропогенезе сказано до крайности мало и неопределенно. Первым поставил вопрос о дообщественном характере, по крайней мере, эпохи нижнего палеолита, следуя мысли Энгельса, еще в 1934 г. советский автор М.П. Жаков. Независимо от него много лет спустя я встал на тот же путь и пошел дальше. В отличие от других концепций антропогенеза эта концепция как раз заострена против замены вопроса об обществе вопросом о труде; труд нами рассматривается лишь как естественно-техническая сторона (а также как психологический аспект) общественного производства, т.е. как категория, не раскрывающая сущности вопроса о высшей форме движения материи^IX.

Труд рассматривается нами как важнейшая предпосылка возникновения общества. Соответственно, данная концепция утверждает, что переходный период между господством биологических законов и социальных начинается не со времени древнейших засвидетельствованных следов «труда» четвертичных прямоходящих высших приматов, а позже, когда эта предпосылка накопилась и сделала возможным возникновение высшей формы движения материи — общественных отношений, управляемых качественно особыми общественными законами. Переходный период длится, пока эти последние развиваются от зачатков до победы и утверждения. Каким археологическим и антропологическим вехам соответствует начальная и завершающая ступень переходного периода? Что касается М.П. Жакова, он ограничился принципиальной постановкой вопроса и высказал лишь предположение, что начальная дата возникновения общества лежит после нижнего палеолита и что вскоре исследователи смогут указать конкретные археологические рубежи³⁷. Предложенный же мною ответ состоит в том, что первые симптомы принципиально новых явлений, знаменующих грядущее человеческое общение и человеческое общество, наблюдаются во второй половине мустьерского времени, а завершается борьба за господство между биологическими и общественными законами едва ли раньше конца верхнего палеолита, а может быть, лишь с переходом к неолиту.

³⁶ Энгельс Ф. Там же, с. 487 - 490.

³⁷ См. две его статьи: Жаков М.П. К вопросу о генезисе человеческого общества // Проблемы истории докапиталистических обществ. М., 1934, №5; он же. Труд, техника и отношения производства возникающего общества // Проблемы истории докапиталистических обществ. М., 1934, №6.

376

раз состоит в изучении этих переходов: перехода от некоторых сложнейших высокоспециальных химических соединений к живому белку; перехода от некоторых сложнейших высокоспециальных видов животных к общественному человеку. Эта последняя форма движения не сводима к низшей, биологической; в биологическом мире нет никаких «зачатков» социологических закономерностей. Искать у животных «социальность», хотя бы самую микроскопическую, это значит совершенно не понимать, что такое социальность, что такое - общество, какие законы управляют этим явлением. Но бесспорно, что весь строительный материал при возникновении общества, при начале человеческой истории имел биологическую природу. Мир органической природы дал все кирпичи, все физиологические, анатомические, экологические, словом, все биологические элементы, необходимые для появления общества. Ни один элемент не был добавлен откуда-либо извне. В противном случае мы признали бы вмешательство бога.

Каковы же минимальные признаки общества? Совершенно очевидно, что таким минимумом не может служить, например, указание на «укрепление связей внутри стада» или на «обуздание зоологического индивидуализма», ибо эти процессы могут в той или иной мере носить и чисто биологический характер. Как уже сказано, попытки свести понятие общества к понятию труда тоже не могут удовлетворить^X. Чтобы говорить об обществе, необходимо наличие трех качественно особых и взаимосвязанных явлений, выражаемых историческим материализмом в трех коренных социологических категориях: 1) производительные силы, 2) общественно-производственные отношения (или экономический базис), 3) надстройка. Общество есть только там, где есть налицо все эти три его стороны. Они находятся в строгой причинной зависимости между собой. Эта зависимость и составляет открытый Марксом основной объективный закон существования и исторического движения человеческого общества. Их нельзя рассматривать порознь, так как они существуют только в своей взаимосвязи, только друг через друга. Однако эта взаимосвязь есть в то же время относительное взаимное отрицание, переходящее даже во взаимную противоположность определенных производительных сил и производственных отношений, производственных отношений и надстройки. Причинная зависимость и диалектическое единство этих трех сторон и составляют сущность общества как высшей формы движения материи. Следовательно, говорить о возникновении общества — значит говорить о возникновении этой закономерной связи трех сторон, а не какой-либо стороны в отдельности³⁸*.

³⁸* См. подробнее: Поршнев Б.Ф. Проблемы возникновения человеческого общества и человеческой культуры // Вестник истории мировой культуры. М., 1958, №2 (8).

377

вать с устойчивым разделением труда), наблюдавшиеся в нижнем и среднем палеолите, не входят в категорию производственных отношений.

К последним принадлежит та или иная форма собственности на средства производства. Маркс разъяснял: «...ни о каком производстве, а стало быть, ни о каком обществе, не может быть речи там, где не существует никакой формы собственности...»³⁹. Но даже самые примитивные формы собственности, в том числе коллективной собственности, не могут в отличие от примитивного труда носить «животнообразного» «инстинктивного» характера. Только вульгарные буржуазные экономисты отождествляют собственность с «присвоением» животным или человеком тех или иных элементов природы. Марксизм учит, что собственность есть не просто отношение людей к вещам, а отношение между людьми посредством особого ограничения пользования вещами.

Как вообще совершается переход от одного качества в другое, в частности от одной формы движения материи к другой? Нельзя свести этот вопрос только к количественному нарастанию нового качества от слабых зачатков до полного раскрытия и вытеснения им старого качества, т.е. к вопросу о борьбе нового и старого; о неодолимой победе нового над старым. Это, несомненно, важная сторона вопроса о развитии нового качества. Учитывать ее необходимо, когда уяснены конкретные причины зарождения хотя бы слабых зачатков нового качества. Но уклоняться от выяснения этих причин, ссылаясь на диалектику, нельзя.

Как возникли хотя бы зачатки нового качества? Из еще меньших зачатков? А те из еще меньших? Но это не диалектика, а количественный эволюционизм, избегающий ответа с помощью ссылки на «постепенность». Однако с таким же успехом можно пытаться избежать ответа на вопрос, откуда взялся ребенок, ссылкой на то, что он развился «постепенно». Вся задача тут сведена к тому, чтобы новое качество мысленно редуцировать до самого крохотного зернышка, из которого потом все развилось. Но каковы причины появления этого волшебного зернышка? В концепциях антропологов и археологов нет ответа, если не считать этих самых общих ссылок на эволюцию, на постепенность. Тут и не возникает задачи подвергнуть пристальному изучению именно старое качество непосредственно накануне зарождения нового, чтобы открыть в нем конкретные причины и конкретный механизм появления этого зернышка. Иное дело, если мы рассматриваем инстинктивный, животнообразный труд, пользование орудиями, известную изменчивость и эволюцию орудий как свойство, присущее еще старому качеству — миру дообщественных закономерностей. В таком случае можно со всей конкретностью исследовать накопление изменений этого свойства, его количественный рост до того порога, когда количество переходит в качество, т.е. появляется завязь совершенно нового, социального качества. А отсюда начинается уже переходный период — история борьбы нового и старого.

³⁹ Маркс К. Введение... С. 714.

378

Многие археологи и антропологи⁴⁰ сходятся на том, что сложность орудий может служить доказательством наличия у их создателей определенного образного представления или даже абстрактного понятия. Поэтому приложено особенно много усилий для доказательства того, что нижнепалеолитические орудия были довольно многообразны и сложны. Однако усилия эти кажутся мне не ведущими к цели, ибо ошибочно само умозаключение от «сложности» вещественного результата к участию понятий и других высших мыслительных функций. «Сложность» — категория сравнительная, а не абсолютная. Допустим, что набор нижнепалеолитических орудий действительно сложнее, т.е. потребовал более сложной цепи действий, подчиненных конечной задаче, чем, скажем, комплекс гидротехнических сооружений бобра или какое-нибудь замысловатое птичье гнездо. Но как доказать, что именно тут проходит граница сложности, требующая уже принципиально нового психического механизма? Или, может быть, надо считать, что и бобром и птицей руководят абстрактные понятия, но только менее развитые соответственно меньшей сложности их продукции?

Я исхожу из совершенно иных представлений в этом вопросе. Возникновение понятийного мышления, по моему мнению, невозможно объяснить в плане прямолинейного эволюционного усложнения взаимодействий между организмом и средой. Его истоки лежат в новых отношениях между индивидами, а не в отношениях единоличника-индивида к природе^XI. Это не какая-либо другая проблема наряду с проблемой возникновения общества, а другая сторона той же самой проблемы. Речь возникла, прежде всего, как проявление и средство формирующихся общественных отношений: средство людей воздействовать на поведение в отношении друг друга. Чтобы было понятие, должно быть налицо не только отношение индивида к среде, но и отношение между индивидами, причем такое, какого нет ни у каких животных даже в зародыше, ибо оно противоположно отношениям животных.

⁴⁰ См., например: Рогинский Я.Я. О некоторых общих вопросах теории антропогенеза // Вопросы философии. М., 1957, № 2.

379

Глава 9. Дивергенция троглодитид и гоминид^I

I. Характер отбора, лежавшего в основе дивергенции.

Если еще раз непредвзято спросить себя об отличительных признаках человека, которые даны опытом истории и не могли бы быть «в другом смысле» распространены на животных, таковых в конце концов останется очень немного. Они нас удивят: они стоят, словно где-то в стороне от столбовой дороги развития, как гуманитарных наук, так и естествознания. Назову два таких отличия.

Во-первых, люди — единственный вид, внутри которого систематически практикуется взаимное умерщвление. При этом условия его все более ограничиваются. Казалось бы, это — привесок к основным отличиям людей от животных. Но если подумать, что все формы эксплуатации, известные в истории, были ступенями смягчения рабства, а рабство возникло как смягчение (первоначально — отсрочка) умерщвления пленника, станет видно, что тут есть, над чем задуматься. История выступает не как отмена внутривидового умерщвления, но как прогрессирующее его оттеснение внутри и вовне общества на краевые ситуации некоего ultimo ratio. Точно так же всевозможные виды жертвоприношений, подношений, даров, отдарков и обменов, видимо, восходят к древнейшему корню — человеческим жертвам и являлись сначала их заменами, смягчениями и суррогатами. Путь назад, просто к отмене убийства между существами, биологически однородными, был невозможен, оставался путь вперед — путь цивилизации.

¹ Определение и анализ дипластии см. ниже, в главе 10. — Ред.

380

кого сознания в ходе истории есть постепенное одоление первоначальной абсурдности, ее сдвижение на немногие краевые позиции.

Эти два предварительно схваченных здесь отличия людей и будут систематически рассмотрены в двух последних главах настоящей книги. Все предыдущие главы служили подступом. Данная глава — первая из двух, должна осветить, хотя бы в посильном приближении, первую из двух отмеченных человеческих загадок^II.

Антропологи уже вполне удовлетворительно выяснили анатомо-морфологическую эволюцию человека. С их точки зрения, достаточно установить с помощью сопоставления скелетов, что неоантроп развился из палеоантропа, последний — из археоантропа (питекантропа) и т.д. Для них даже удобно, если это эволюционное древо рисуется не ветвистым, а прямым, как корабельная мачта: ведь им надо знать только, кто из кого произошел; предка можно посчитать исчезнувшим с того момента, как появился потомок.

Однако, поскольку эта работа в основных чертах выполнена, главной проблемой антропогенеза уже становится не морфологическое отличие неоантропа от предковой формы, а его жизненные отношения с ней. Человек не мог не находиться в тех или иных отношениях с видом, от которого он постепенно стал отличаться и отдаляться. Это были отношения экологические или биогеографические, отношения конкуренции, или симбиоза, или паразитизма, или какого-либо еще типа. Ведь различия углубляются лишь в процессе дивергенции разновидностей, поначалу же они незначительны. Наука об антропогенезе, думается, должна, наконец, стать наукой о конкретных биологических отношениях людей и той предшествовавшей формы, от которой они ответвились. Научной несообразностью является взгляд, будто все особи предкового вида превратились в людей. Еще бессмысленнее думать, что они перестали рождаться на свет с тех пор, как некоторые путем мутации стали людьми. Не лучше и идея, что немногие, ставшие людьми, в короткий срок лишили кормовой базы всех отставших и те быстро перемерли: на земле до сих пор остается довольно пищевых ресурсов для множества видов животных.

Все эти несуразицы только подчеркивают неоправданность упорного избегания темы о реальных взаимоотношениях двух разновидностей, вероятно, лишь в ходе этих взаимоотношений ставших подвидами, а затем и разными видами, продолжая и на этом таксономическом уровне находиться в биологических отношениях друг с другом. Таким образом, к науке об антропогенезе предъявляется пожелание перенести, наконец, главное внимание с вопроса об отличии людей от их ближних биологических предков на вопрос о реальных отношениях людей с этой предковой формой.

Мы близимся в науках о человеке к такому сдвигу, который можно сравнить с революцией в физике, развернувшейся в первой половине XX в. Роль, аналогичную «атомному ядру», здесь сыграет начало человеческой истории. Но сегодня это еще только штурмуемая загадка. Если принять, что все сказанное выше об экологии троглодитид более или менее соответствует истине, то начало человеческой истории круто переносится во времени в сравнении с принятой сейчас датировкой. Еще недавно длительность истории определяли в полмиллиона — миллион лет, и уже эта цифра в известной мере оправдывала тезис А. Тойнби, что сравнительно с нею

381

история всех вычлененных им «цивилизаций» (числом около двадцати) настолько кратковременна, что последовательностью их можно пренебречь и рассматривать их почти как одновременные друг другу, т.е. не имеющие соизмеримости с гигантской величиной бытия, людей на земле^III. Однако с тех пор раскопки Лики, Арамбура, Коппенса и других в Африке увеличили ее еще значительно больше, так что сегодня людям приписывают возраст около двух с половиной миллионов лет и, судя по всему, завтра могут последовать новые открытия еще более древних костных останков австралопитеков в сопровождении примитивных оббитых камней. Но вот что касается неоантропа (Homo sapiens), он появляется всего 35 - 40 тыс. лет тому назад. Его исторический марш, обгоняющий темпы изменения окружающей природы, т.е. обретающей относительное самодвижение и ускорение (при неизменности телесной организации), начинается и того много позже. Следовательно, при изложенных представлениях исторический процесс радикально укорачивается. Если отсчитывать начало такового самодвижения с неолита, эти недолгие тысяч восемь лет человеческой истории по сравнению с масштабами биологической эволюции можно приравнять к цепной реакции взрыва. История людей — взрыв. В ходе ее сменилось всего несколько сот поколений.

Толчком к взрыву, очевидно, послужила бурная дивергенция двух видов — палеоантропов (троглодитов) и неоантропов, стремительно отодвигавшихся друг от друга на таксономическую дистанцию подвидов, видов, родов, семейств, наконец, на дистанцию двух различных форм движения материи — биологической и социальной.

Именно природа этой дивергенции и есть «атомное ядро», тайну которого надлежит открыть. Для начала анализа ясно лишь, что, будучи процессом биологическим, она в то же время имела нечто, отличающее ее от всякой другой дивергенции в живой природе. К тому немногому, что мы достоверно об этом знаем, принадлежит необычная быстрота данного ароморфоза — отпочкования нового прогрессивного вида. Отсюда можно сделать вывод, что между обоими дивергирующими видами должны были существовать и крайне напряженные экологические отношения. Этого не было бы, если бы дивергенция с самого начала сопровождалась размежеванием ареалов. Вероятнее, напротив, что в пределах общего ареала происходило крутое размежевание экологических ниш.

²* Vallois H.V. Neanderthals and Presapiens // Journal the Royal Anthropological Institute. London, 1954, vol. 84, pt. 2.

382

Мы покинули линию трансформации экологии троглодитид на том критическом этапе, когда полиморфный и политипичный род собственно троглодитов или палеоантропов (не предрешая здесь^VI, о каких именно видах или разновидностях идет речь) приблизился к новому экологическому кризису — к возросшей трудности получения мясной пищи с помощью «живых орудий» или в конкуренции с размножившимися претендентами на биомассу так или иначе умирающих крупных животных. Новые формирующиеся в конце среднего плейстоцена биогеоценозы вытесняли прямоходящих плотоядных высших приматов, несмотря на всю их изощренную приспособленность и приспособляемость.

По-видимому, природа оставляла теперь лишь очень узкий эвентуальный выход этим удивительным животным четвертичной эпохи, так круто развившимся и теперь обреченным на вымирание. Он состоял в том, чтобы нарушить тот самый, спасительный, принцип «не убей», который составлял глубочайшую основу, сокровенный секрет их пребывания в разнообразных формах симбиоза с животными. Первое условие их беспрепятственного доступа к образующимся тут и там запасам или, вернее, остаткам мертвого мяса, состояло в том, чтобы живое и даже умирающее животное их не боялось. Об этой своеобразной межвидовой атмосфере полуприрученности в одних случаях хищников, в других и во все более преобладающих случаях — травоядных мы говорили выше. Троглодиты должны были оставаться безвредными и безобидными, т.е. не вызывающими никаких оборонительных реакций, напротив, кое в чем биологически полезными, например, сигнализирующими об опасности соседям в системе биоценоза. И вот вместе с критическим сокращением достающейся им биомассы они должны были вступать в соперничество с хищниками в том смысле, что все же начать кого-то убивать. Но как совместить два столь противоположных инстинкта: «не убей» и «убей»?

Судя по многим данным, природа подсказала, как сказано, узкую тропу (которая, однако, в дальнейшем вывела эволюцию на небывалую дорогу). Решение биологического парадокса состояло в том, что инстинкт не запрещал им убивать представителей своего собственного вида.

³* Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства // Маркс К. -, Энгельс Ф. Сочинения. Издание 2-е. Т. 21. М., 1961, с. 29.

383

Данные современной археологии о каннибализме в палеолите, преимущественно, в среднем, все более и более расширяются⁴. Но не нарушаем ли мы только что провозглашенный принцип, что в факте систематического умерщвления особей своего вида ищем и находим нечто весьма специфическое для истории нашего собственного вида сравнительно с остальным животным царством? Нет, адельфофагия имеет множество зоологических прецедентов, но мы не знаем прецедента, чтобы это легло в основу эволюции (не говоря о последующих чисто исторических трансформациях этого феномена).

Что еще известно зоологам о поедании представителей своего собственного вида среди разных позвоночных? Тут есть и эпизодические ситуации: песцы объедают попавшего в ловушку песца; медведь-шатун иногда охотится с голоду на находящихся в спячке медведей; волки приканчивают своих раненых собратьев. В этих случаях представители собственного вида не служат сколько-нибудь постоянным кормовым резервом. Это просто примеры того, что никакой инстинкт среди животных не препятствует поеданию себе подобных, даже и принадлежащих к одной стае или популяции. Но вот другая группа примеров, говорящих о том, что особи своего вида, в том числе молодь, могут служить пищевым резервом, например, в конце бедного кормами сезона: волчий выводок осенью приканчивает и поедает слабых, болезненных волчат; у птиц, дающих два выводка потомства за одно лето (у сов, луней, ястребов-тетеревятников), в неблагоприятный год старшие птенцы съедают второй, младший выводок.

⁴ См.: Якимов В.П. Данные о людоедстве у людей эпохи нижнего палеолита // Природа. М., 1950, №2.

384

С этими зоологическими реалиями в уме вернемся к палеоантропам в условиях кризиса источников мясного корма при достигшей максимума плотности их собственной популяции. Повышенный пищевой интерес к своим собратьям мог выразиться а) в форме некрофагии, т.е. максимально полного использования трупов палеоантропов, умерших от разных естественных причин; б) в поедании избыточной части молодняка, выросшего на материнском молоке и на растительной пище; в) в разрастании схваток, преимущественно между взрослыми самцами, оставляющих добавочное трупное мясо; г) в специализированных средствах убийства.

Для первой группы мы располагаем упомянутыми выше прямыми материальными остатками. Все признаки каннибализма у палеоантропов, какие известны антропологии и археологии, казалось бы, прямо говорят не более как о посмертном поедании черепного и костного мозга, вероятно, и всего трупа подобных себе существ. Только чуждый биологии моралист, исходящий из неких неизмеримо позже сложившихся норм, может усмотреть в этой утилизации наличных ресурсов мясной пищи что-либо порицаемое и мысленно исключенное. Мертвый представитель своего вида — тем самым уже не представитель своего вида. Использование в пищу трупов или останков себе подобных, погибших от той или иной внешней причины, не относится к категории адельфофагии или чего-либо подобного.

⁵ Дистантное метание оружия, т.е. убой на том или ином расстоянии требует существенного преобразования скелета и скелетных мышц. В этой связи весьма важны солидные доказательства того, что особенности позвоночника неандертальцев свидетельствуют о недоступности ему сильного метания и, напротив, о полной приспособленности к этому позвоночника и плечевого пояса Homo sapiens. См.: Rose F.G.G. Classification of Kin, Age structure and Marriage amongst the Groote Eylandt Aborigines. Berlin, 1960.

⁶ См.: Любин В.П. Ранний палеолит Кавказа // Природа и развитие первобытного общества на территории Европейской части СССР. К VI11 Конгрессу 1NQUA, Париж, 1969. М., 1969, с. 160.

385

концом. Действительно, они не так уж крепки, чтобы не сломаться при сильном ударе. Слон, бизон, носорог, крупный олень, — нет, этих и подобных им животных следует исключить. В мелких животных не попадешь на дистанции таким составным копьем. Чем дольше рассматриваешь такой кремневый наконечник — и не только позднемустьерского, но и верхнепалеолитического времени, например, изящные солютрейские листовидные наконечники — тем более наглядно видишь, что они годятся, пожалуй, для поражения лишь одной определенной добычи: размером с человека, с кожей примерно человеческой толщины. И тогда возникает вопрос: не приспособился ли наш предок раньше всего дистанционно убивать себе подобного? Не перешли ли к умерщвлению животных много спустя после того, как научились и привыкли умерщвлять своих? Не стала ли позже охота на другие крупные виды уже первой субституцией убийства себе подобных?^VII

Если это предположение правильно, то уже не придется утверждать, что все следы каннибализма в позднем мустье относятся к чистой некрофагии. Раз здесь возникло умерщвление подобных себе посредством специально для этого видоизмененного камня, значит, теперь этот источник мяса стал играть заметную роль.

Множество вопросов возникает в связи с этим перед исследователем, на которые пока нет ответа. Мы можем сказать лишь в общей форме, что этот экологический вариант стал и глубочайшим потрясением судеб семейства троглодитид. В конце концов, все-таки, указанные два инстинкта противоречили друг другу: никого не убивать и при этом в качестве исключения убивать себе подобных. Произошло какое-то удвоение или раздвоение экологии и этологии поздних палеоантропов. Не мог же их прежний образ жизни вполне смениться «войной всех против всех» внутри собственной популяции или вида. Такая тенденция вела бы лишь к самоистреблению и не могла бы решить пищевую проблему: вид, питающийся самим собой, был бы биологическим перпетуум-мобиле. Но все же такая тенденция, вероятно, настойчиво проявлялась, порождая сложные биологические кризисы, конфликты, срывы. Почему-то умерщвление подобных себе должно было производиться дистантно. Позднемустьерские захоронения мне представляются продуктом наступивших теперь «нервных сшибок»: вполне возможно, что во всей известной серии захоронены как раз особи, убитые своими, но при этом не было допущено съедание трупа. Это какая-то неодолимая обратная или негативная реакция, какое-то наглядное выражение столкновения двух инстинктов. По поводу позднемустьерских захоронений в научной литературе была оживленная полемика, наиболее очевидным выводом, из которой мне представляется тот взгляд, что функция этих захоронений — предотвратить некрофагию (впрочем, может быть предотвратить пожирание их птицами)⁷.

⁷ См. Зыбковец В.Ф. Дорелигиозная эпоха. М., 1959, с. 218 — 220 и др.; неубедительность связывания этих находок с какими бы то ни было религиозными или предрелигиозными верованиями показана в кн.: Токарев С.А. Ранние формы религии. М., 1964, с. 155 — 166.

386

вение, некая точка отсчета на пути к психике людей. Пока мы вправе лишь предположить, что охра была связана с нейрофизиологическим явлением интердикции, была необходима для его высшей формы: красная охра — абсолютный и к тому же заочный запрет прикосновения.

Так проступают перед глазами археолога симптомы потрясения, взрыва. Мы не способны проследить одну за другой его дальнейшие ступени. Мы должны сразу говорить о его результате. Выходом из противоречий оказалось лишь расщепление самого вида палеоантропов на два вида. От прежнего вида сравнительно быстро и бурно откололся новый, становившийся экологической противоположностью. Если палеоантропы не убивали никого, кроме подобных себе, то неоантропы представили собой инверсию: по мере превращения в охотников, они не убивали именно палеоантропов. Они сначала отличаются от прочих троглодитов тем, что не убивают этих прочих троглодитов. А много, много позже, отшнуровавшись от троглодитов, они уже не только убивали последних, как всяких иных животных, как «нелюдей», но и убивали подобных себе, т.е. неоантропов всякий раз с мотивом, что те — не вполне люди, скорее ближе к «нелюдям» (преступники, чужаки, иноверцы). Но таков был результат. Каков же был процесс?

Биология различает два механизма отбора, ведущих к видообразованию: естественный и искусственный. Между ними огромное различие, хотя, правда, учение Дарвина о происхождении видов и сложилось на почве обобщения того, что в них есть сходного.

В природе чаще происходит, по терминологии К.М. Завадского⁸, синтогенез (в отличие от сегрегациогенеза), т.е. видообразование путем многообразных и сложных, межвидовых скрещиваний или гибридизационного процесса с последующим отбором лучших семей. В этом случае видообразование приобретает характер не серии случайных мутаций у одного вида, а своего рода обмена генетическим материалом между членами биоценоза, так что новый вид как бы объединяет генетический материал разных видов. Напротив, при сегрегационном видообразовании решающую роль играет обособление мутационно возникающих рас, изоляция зачатков вида, причем роль изолирующего от скрещиваний фактора играет либо географическое размежевание, либо что-то активно препятствующее скрещиванию даже с близкими формами на месте. Тогда очень быстро новый биологический вариант развивается в особый вид. Когда гибридизирующему скрещиванию препятствует хозяйствующий человек, это называется искусственным и целенаправленным отбором, искусственной сегрегацией (или селекцией). Но нет ли и других, кроме произвола человека, факторов половой изоляции в смешанных популяциях, ведущих к тому же самому результату? Здесь можно представить себе два разных фактора.

⁸ См. Завадский К.М. Вид и видообразование. М., 1968, с. 310.

387

видового отличия. Либо же молодые особи с невыраженным или не достаточно выраженным новым признаком истребляются, уничтожаются, что наперед устраняет их последующее смешение с другой частью популяции — они не дадут потомства. В обоих случаях разрушаются прежние внутривидовые и внутрипопуляционные отношения и заменяются отношениями антагонизма — если не в общеэкологическом смысле, то в смысле исключения гибридизации.

Когда говорят о непомерно быстром образовании вида Homo sapiens из родительской формы — палеоантропов или «неандертальцев» в широком смысле слова (Troglodytes), не учитывают, что никаких «обычных» темпов образования новых видов не существует. Иногда, говорит К.М. Завадский, недостаточно и десятков или даже сотен тысяч лет для дивергенции до степени «хорошего» вида, другие виды растений и животных, сформировавшиеся во время последних оледенений Евразии, существуют от десяти до пяти тысяч лет, а некоторые виды мелких животных сформировались за последние 500 - 400 лет и даже меньше, ныне вытесняя родительские виды и активно расселяясь. В общем, время видообразования может варьировать от многих миллионов лет (только пространственная изоляция популяций) до нескольких тысяч и даже сотен лет. «Неофармогенное видообразование, по-видимому, всегда протекает значительно скорее, чем микроаккумулятивное»⁹. Возникновение Homo sapiens, с его верхнелобными формациями головного мозга и другими преобразованиями последнего и с его функцией второй сигнальной системы, несомненно, принадлежит к типу неоформогенного видообразования. Оно смогло произойти и произошло чрезвычайно быстро, но это вовсе не значит, что его можно назвать «внезапным», «мутационным» и на этом успокоиться. Действовал ли здесь «эффект Райта»^VIII, результат отдаленной гибридизации (вспомним полиморфность рода Troglodytes) или другие видообразующие факторы — как раз и надлежит выяснить.

⁹ Завадский К.М. Там же, с. 341.

388

ске, Хвалынске, по всему среднему и нижнему течению Волги, в нижнем течении Днепра, в том числе в Романовке; в Чехословакии — находки из Шипки, Охоса, Брно, Брюкса, Пжедмоста и др. Хотя Я.Я. Рогинский склоняется к мнению¹⁰, что эти находки характерны преимущественно не для периферии Старого Света, а для центральных областей ойкумены (прилегающих, в общем, к Средиземноморью и Черноморью), может быть, аналогии с находками в Южной Африке, Индонезии и Австралии отклонят такой вывод. Главное состоит в том, что нет достаточно убедительных возражений против не раз возникавшего предположения о гибридном характер всей этой группы, даже если мы таксономически расцениваем ее как вид. Иначе говоря, остается, в известной мере мыслимое допущение, что эта группа представляет собою не предковую форму по отношению к неоантропам, а продукт вторичного смешения уже разделившихся, дивергированных неоантропов с палеоантропами. Эта группа тем самым является носителем стертого, сглаженного, редуцированного комплекса морфологических признаков последних: палеоантропами, но не чистокровными.

Если такое допущение оказалось бы истинным, отпадет предполагаемая ныне некоторыми авторами революционная промежуточная ступень и, следовательно, рассматриваемая дивергенция (какой бы из остальных видов палеоантропов ни расценивать как филогенетически ближайший к нам, людям) окажется особенно редкой и быстрой. Эта вероятность представляется достаточно большой, чтобы строить дальнейшее рассуждение с ее учетом.

Итак, мы возвращаемся к мысли, что быстрота дивергенции, если она, как мы предполагаем, все-таки ставит данный факт вне ряда биологических аналогий, должна быть связана с каким-то таким механизмом отбора, который вызывает в памяти механизмы искусственного отбора в их отличии от естественного отбора. Дарвин разделил искусственный отбор на две формы: «бессознательный отбор» и «методический отбор». Под первым он разумел непреднамеренное изменение человеком пород или сортов животных и растений, т.е. селекцию без определенной точно поставленной цели, тем более без знания методов и мастерства селекции. По мнению Дарвина, «бессознательный отбор» применялся людьми «даже в самые отдаленные периоды» одомашнивания животных и окультуривания растений.

¹⁰ Рогинский Я.Я. Проблемы антропогенеза М., 1969, с. 154 - 155; Рогинский Я.Я. Аргументы в пользу моноцентризма / / Природа. М., 1970, №10.

389

чавшиеся экземпляры, державшиеся близ человеческого стойбища, разумеется, и скрещивались между собою чаще. Это вполне подходит к понятию «бессознательный отбор», которое, как видим, применимо к процессам, задолго предшествовавшим появлению особого вида в роде Canis - одомашненного вида. Это же, видимо, можно сказать и о ряде других видов домашних животных.

Но для большей точности системы понятий желательно отличить от бессознательного и методического искусственного отбора намеченную в предыдущих словах еще более низкую форму искусственного отбора, вполне стихийного, которая сама лежит как бы на грани естественного отбора и искусственного отбора. Разве не происходит нечто подобное в отношениях между далекими друг от друга симбиотическими видами, когда один «эксплуатирует», т.е. биологически утилизирует в свою пользу некий другой вид, но может в зависимости от степени пригодности разных особей оказывать встречную биологическую пользу в большей или меньшей степени?

Но в нашем случае дело идет не о далеких биологических видах, а о раздвоении единого вида. Выше уже приведен материал об общебиологическом, т.е. встречающемся на разных эволюционных уровнях механизме, который можно допустить как основу такого раздвоения. Мы говорили также о глубоком кризисе кормовой базы палеоантропов к концу среднего плейстоцена, об их величайших и многообразнейших адаптационных усилиях обрести новые экологические ниши, о прогрессивно нараставших трудностях, которые даже столь феноменально пластичные и «изобретательные» животные, в конце концов, все менее могли преодолевать. Добавление к прежней кормовой базе нового источника мяса убийство подобных себе — могло только отсрочить и жестко обострить кризис.

Вот как раз вполне «бессознательным» и стихийным интенсивным отбором пале-оантропы и выделили из своих рядов особые популяции, ставшие затем особым видом. Обособляемая от скрещивания форма, видимо, отвечала, прежде всего, требованию податливости на интердикцию. Это были «большелобые». У них вполне удавалось подавлять импульс убивать палеоантропов. Но последние могли поедать часть их приплода. «Большелобых» можно было побудить также пересилить инстинкт «не убивать», т.е. побудить убивать для палеоантропов, как «выкуп» разных животных, поначалу хотя бы больных и ослабевших, вдобавок к прежним источникам мясной пищи. Одним из симптомов для стихийного отбора служила, вероятно, безволосость их тела, вследствие чего весь окрестный животный мир мог зримо дифференцировать их от волосатых — безвредных и безопасных — палеоантропов.

Этот процесс невозможно эмпирически описать, так как ископаемые данные бедны, его можно реконструировать только ретроспективным анализом более поздних явлений культуры — раскручивая их вспять, восходя к утраченным начальным звеньям. Мы примем как методологическую посылку представление, что развитие культуры не продолжает, а отрицает и всячески преобразует то, что люди оставили за порогом истории. В частности, весь огромный комплекс явлений, относящихся к разновидностям погребальных культов, т.е. бесконечно многообразного обращения с трупами собратьев и соплеменников, является отрицанием и запрещением повадок палеоантропов. Люди разных исторических эпох и культур всячески «хоро-

390

нили», т.е. уберегали, прятали покойников, что делало невозможным их съедение. Исключением, которое может быть как раз восходит к интересующему нас перелому, является оставление покойников специально на поедание «дэвам» в древней, дозороастрийской религии иранцев и в парсизме¹¹. Не выступают ли тут «дэвы» как преемники ископаемых палеоантропов? Пожалуй, то же можно подозревать и в обряде спускания покойника на плоту вниз по течению реки, в обряде оставления его на ветвях дерева, высоко в горах и т.п.

¹¹ Ср.: Токарев С.А. Ранние формы религии... Гл. 5: Погребальный культ.

¹² Наиболее правдоподобное их истолкование дано в статье: Токарев С.А. К вопросу о значении женских изображений эпохи палеолита // Советская археология. М., 1961, №2.

¹³ См. Токарев С.А. Ранние формы религии... Гл. 6: Раннеплеменной культ (инициации).

¹⁴ См. Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. [1-е издание.] Л., 1946. Новейшее издание: Пропп В. Исторические корни волшебной сказки. 4-е, заново текстологически выверенное издание. М., 2000.

391

и того же исходного ядра: принесения в жертву чудовищу юношей и девушек или, точнее, этого акта, преобразованного уже в разные варианты обряда инициации.

Другой цепью, еще более сложной по своим историческим преобразованиям, тянущейся, судя по всему, от того же дочеловеческого биологического источника являются человеческие жертвоприношения. Наука знает их не только у первобытных народов, но в особенности у народов, достигших известного уровня цивилизации. Эти ритуальные умерщвления сами являются опять-таки лишь символическим следом того, что было широким фактом в конце среднего и начале верхнего плейстоцена, в напряженном времени начавшейся дивергенции двух видов, двух биологических семейств — троглодитид и гоминид.

Принесение людей в жертву может рассматриваться так же, как видоизменение другого явления: исторически и этнографически засвидетельствована практика ритуального умерщвления военнопленных. Сама война в развитии человеческого рода имела сложные причины и различные прямые и косвенные следствия, тянущиеся через всю историю, но тут мы сначала остановимся на одной цепочке, а именно той, которая тянется от человеческих жертвоприношений.

В научной литературе не раз высказывалась, но вызывала и постоянные возражения та мысль, что из всех видов жертв, приносившихся людьми божествам и духам, силам природы и усопшим предкам и т.д., началом и корнем надлежит считать человеческую жертву. На эту догадку следует традиционное опровержение: этнографы не знают или почти не знают этого обряда у самых примитивных народов. Он отмечен как довольно редкое явление у некоторых племен и народов, в частности в западноафриканских и в древнеамериканских цивилизациях, стоявших на относительно высоком уровне. Но ведь это возражение смешивает два вопроса: 1) было ли принесение в жертву животных почти повсеместным позднейшим смягчением архаичных человеческих жертв и 2) почему в культах некоторых народов все-таки надолго сохранилась эта исходная форма жертвоприношения. Конечно, ритуальное умерщвление людей у древних финикийцев, карфагенян, ацтеков ничего не дает для понимания тех времен, когда происходила дивергенция гоминид и троглодитид. Но изучение их способно помочь спуститься до тех далеких времен. Если некогда умерщвление людей было связано со специфическими отношениями неоантропов с палеоантропами и очень рано было подменено жертвенным умерщвлением животных, в частности скота, то в Центральной и Южной Америке крупный домашний скот почти отсутствовал, и первобытный обряд сохранился до времени сложных культов, тогда как древние греки уже с незапамятных времен заменили человеческие жертвы подносимыми всякого ранга божествам гекатомбами — горами — умерщвляемого скота. В других случаях долгое сохранение человеческих жертв объясняется другими конкретно-историческими обстоятельствами. Восстанавливать первичность именно человеческих жертвоприношений и весь порядок развития многообразных форм жертвоприношений приходится не с помощью единичных историко-этнографических примеров, а суммой косвенных, но достаточно основательных и надежных примеров.

Так, перед нами зарегистрированная исследователями иерархия жертвоприношений от самых реалистичных (съедобных и съедаемых) до вполне символичных —

392

 сжигаемых, возлияний или брызганий в честь духов молоком, вином или [иной. — Ред.] жидкостью, бросания или оставления незначительных кусочков пищи, вешания лоскутков в священных местах. Бесспорно, что реальные жертвы архаичнее символических. В течение долгих тысячелетий происходила символизация — вытеснение и подмена первичного содержания акта. Что касается реальных жертв, то анализ древних верования свидетельствует о наибольшей древности убеждения в необходимости жертвуемых благ самым непосредственным образом для питания тех, кому жертвы предназначены, — проживающих в природе духов и божеств. Эта идея о жертве как прямом средстве пропитания существ, не являющихся людьми, очень ярко выражена в верованиях древней Индии, древней Греции, древней Месопотамии. Даже когда наступает замена реальной жертвы символической, в частности, когда приносимые хозяйственные блага сжигались, считалось, что запах дыма непосредственно привлекает эти существа. В Библии говорится, что благоухание сожженного мяса и жира приятно богу¹⁵*. Углубляясь в древность реальных жертвоприношений, легко уразуметь, что могло бы быть первичное в качестве жертвы: человек, дичь, скот или сельскохозяйственные продукты. Последних двух еще не было до неолита, т.е. каких-нибудь 3-6 тысяч лет тому назад. С неолита действительно для духов и божеств забивалась огромная часть поголовья скота (и при кочевом, и при оседлом скотоводстве); еще и в недавние века, например, у некоторых народов среднего Поволжья ежегодно в определенные сроки в соседних оврагах закалывали и оставляли множество рогатого скота. Нетрудно допустить, что домашний скот и плоды земледелия заменили значительно меньшую по объему биомассу, какую могли доставлять окрестным «духам» охотники в эпоху до возникновения скотоводства и земледелия. А охотничья добыча в свою очередь может рассматриваться как значительно большая по объему замена человеческого мяса.

Таким образом, в наших глазах восстанавливается сначала кривая восходящего биологического значения этих жертвоприношений, т.е. увеличение объема жертвуемой пищи для нелюдей (вернее, антилюдей), а позже начинается и затем круто заменяет эту реальную биологическую функцию символическая функция. Последняя может идти как прямо от человеческих жертвоприношений (религиозное самоубийство, самоуродование, самоограничение в форме поста и аскетизма, заточение), так и от жертв скотом и продуктами (посвящение животных, жертва первинок, кормление фетиша, сжигание, брызганье, возлияние).

¹⁵*«И разложат сыны Аароновы, священники, части, голову и тук на дровах, которые на огне, на жертвеннике... И сожжет священник все на жертвеннике: это всесожжение, жертва, благоухание, приятное господу» (Лев. 1,8 — 9). Тук — это жир, отсюда «тучный».

393

Библии, что касается жертвоприношений, убедительно выступает роль жрецов как присваивателей и потребителей значительно части плодов и особенно мяса, приносимых в жертву. Здесь нелюди (палеоантропы) уже отступили на третий план, — хотя, правда, ныне некоторые исследователи и усмотрели в Библии свидетельства практического знакомства древних иудеев с ними под именем «сеирим» как и другими наименованиями¹⁶*. Но если это и реликты палеоантропов, им достается теперь все меньшая доля жертвуемого. Остальное частью сжигается, дабы не досталось им, а в значительной части поступает в личное распоряжение священнослужителей — жрецов. Прогрессивный американский ученый Поль Радин не без оснований развил взгляд, что возникновение религий имело своим экономическим основанием присваивание жрецами и шаманами, как посредниками между людьми и духами, реального экономического продукта, приносимого людьми последним¹⁷. Если мы вспомним, что в первобытном обществе фигура жреца часто совпадает с фигурой вождя, старейшины, колдуна, мы увидим в этой концепции существенный подступ к некоторым коренным явлениям экономики первобытного общества.

Теперь остается вернуться к другому, связанному с нашей темой явлению, прорезывающему, трансформируясь, всю человеческую историю, — к войне.

Если от современных войн, с их сложнейшими классовыми, политическим, экономическими причинами, спуститься как можно глубже в познаваемое для исторической науки прошлое, в эпоху варварства, мы обнаруживаем увеличивающееся там значение не завоевания, а самого сражения, самой битвы. В предфеодальные времена результат войны — это убитые люди, оставшиеся на поле брани. Над ними реют птицы, среди них хозяйничают шакалы. А в глубинах первобытности и подавно не было ни покорения туземцев завоевателями, ни обращения их в данников, ни захвата у них территорий. На взаимное истребление выходили только мужчины (если оставить в стороне легенду об амазонках); как мы уже замечали, с биологической точки зрения исчезновение даже части мужского населения не препятствовало воспроизведению и расширению популяции, при сохранении продуктивной части женского.

¹⁶* См. специальную сводку ученого-гебраиста раввина Йонаха ибн Аарона в книге: Sanderson I.Т. Abominable Snowmen: Legend come to Life. The Story of Sub-Humans on Five Continents from Early Ice Age until Today. Philadelphia - New-York, 1961, p. 378 — 382. Имеющийся русский перевод (Сандерсон А.Т. Тайны «снежного человека». М., 2000) крайне плох; он неполный, отсутствуют некоторые главы и приложения, нет ссылок и библиографии. Сводки Йонаха ибн Аарона в этом издании нет.

¹⁷ Radin P. Primitive Religion. New York, 1957. Ср.: Eilderman H. Die Uregesellschaft. Ihre Verwandts chaftsorganisationen und ihre Religion. Berlin, 1950.

394

и пленным, и его последующие преобразования и смягчения в дальнейшей экономической эволюции человечества, а с другой стороны, всяческие формы мирного соседства, т.е. превращения войн в устойчивость границ, в размежевание сосуществующих этносов, культур и государств. Войны остались как спорадические катаклизмы, которые человечество все еще не может изжить.

Но наша тема — только начало человеческой истории. Дивергенция или отшну-рование от палеоантропов одной ветви, служившей питанием для исходной, — вот что мы находим в истоке, но прямое изучение этого биологического феномена немыслимо. Мы можем лишь реконструировать его, как и всю ошеломляющую силу его последствий, почти исключительно по позднейшим результатам этого переворота: с помощью наших знаний об историческом человеке и человеческой истории^IX.

II.        Некоторые механизмы нейросигнального взаимодействия между особями и популяциями палеоантропов^X

Социальная психология как наука будет неполна, ибо не сможет вести нас в глубины истории и доистории, пока не включит в себя асоциальную психологию. Последняя должна состоять, очевидно, из двух разделов: а) криминальная психология (психология преступлений), б) патологическая психология (психопатология). Но криминальную психологию нам придется отложить: слишком много изменялось в истории в представлениях о «норме» и «преступлении». Революционер считался (и в капиталистических странах считается) преступником, его казнили, или ссылали, или держали в заключении. Джордано Бруно тоже был казнен как преступник. «Подрывные* мысли преследовались как преступление, хотя в другую эпоху они же вознесены как величайшая общественная ценность. Как показал французский исследователь Фуко, еще в XVII и XVIII вв. во Франции преступники и умалишенные содержались в одном заведении, так как сводились к некоему общему социальному знаменателю — ненормальному поведению¹⁸, иными словами, нарушению принятых в данном обществе и в данное время норм социального поведения. Но мы обратим главное внимание на психопатологию как еще один источник, способный вести исследователя в глубины той дивергенции, с которой пошел род людской.

¹⁸ Foucaull М. Folie et deraison. Histoire de la folie a Page classigue. P&ris, 1961. Есть русский перевод с более позднего (1972) французского издания: ФукоМ. История безумия в классическую эпоху. СПб, 1997.

395

слабая олигофрения, т.е. дебильность, и микроцефалия, при которых внушаемость, напротив, гипертрофированна).

Болезнь ли это в точном смысле слова, т.е. имеются ли нервно-мозговые нарушения во всех случаях отклонения человека от нормального диапазона внушаемости? Еще сравнительно недавно все психические заболевания делили на две группы: органические и функциональные (чисто духовные). Только у первых поддавались наблюдению и определению те или иные нарушения в нервно-мозговом субстрате. Сюда относятся опухоли, повреждения, кровоснабжения мозга, инфекции, интоксикации, травмы, врожденные аномалии морфологии мозга, нейрогистологические изменения. Функциональные же заболевания представлялись бестелесными. По поводу них возможны были философско-психологические спекуляции.

Но вот стена, разделявшая эти две группы, была пробита. Роль тарана пала на фармакологию: оказалось возможным «средствами химии лечить дух»¹⁹. Вернее, химия не лечит сам корень болезни, а компенсирует нечто, порождающее ненормальное поведение, подобно тому, как издавна компенсируют близорукость и дальнозоркость с помощью очков или — с более недавнего времени — диабет с помощью инсулина. Но это «нечто», подправляемое химией, будет выглядеть как некоторое число разных явлений, пока мы не сумеем свести его к единому явлению — к проблеме внушения.

Однако, прежде чем прийти к такому обобщению, нужно сделать другой очень важный вывод из великих фармакологических побед над «нематериальными» психическими процессами. Раз химическими средствами можно воздействовать на самые различные формы ненормального поведения (как и обратно — делать поведение ненормальным), значит, непосредственная причина во всех этих случаях — нарушения в химизмах, в обменных процессах, осуществляемых тканями мозга. Но тем самым крушится принципиальное отличие от «органических заболеваний»: химические процессы и их изменения и нарушения — это не менее органическое, т.е. «телесное» явление, чем поражения кровеносных сосудов головного мозга или структур нервных тканей.

Более того, сходство и даже общность многих симптомов при «органических» и «функциональных» психических болезнях заставляет считать, что и все структурноморфологические изменения при «органических» болезнях ведут к ненормальному поведению больного через посредствующий механизм нарушения обмена веществ, т.е. через вызываемые ими сдвиги в химии тканей мозга (гистохимии). Таким образом, бурные успехи технологии фармакологических средств дали в руки психиатров возможность не только подлечивать психические болезни, но и доказать, что это бесспорно материальные нарушения, ибо то, что можно снимать введением в организм тех или иных химических веществ, несомненно, порождено отсутствием или недостатком в организме этих веществ (или иных, действующих аналогично).

¹⁹ В драматизированной форме этот переворот в психиатрии замечательно описан Полем де-Крюи в книге «Борьба с безумием». См.: Крюи П. де. Борьба с безумием. М., 1960.

396

ет неумеренную, буйную психическую активность, успокаивает, а в больших длительных дозах угнетает, приводит к депрессии, сонливости и летаргии. Другая же группа преодолевает психическую пассивность, унылость, меланхолию, депрессию, но при больших, длительных дозах превращает недоактивность в сверхактивность, подавленность — в буйство. Одни химические агенты корректируют чрезмерную активность, другие — недостаточную. Есть и более специальные медикаменты.

Что же объединяет все эти разные явления? Только то, что и повышенная и пониженная активность делают человека в той или иной мере неконтактным и асо-циабильным. Это значит, что окружающие не могут в должной мере влиять на его поведение. Вот почему медикаментозная терапия (химиотепария) всегда сочетается врачами с психотерапией, в том числе с мягким, заботливым обращением, восстанавливающим разрушенные или недостающие мостки контактности и открывающим дорогу внушению в широком смысле (в том числе, если надо, и гипнотическому). Неконтакность — это и есть броня, закрывающая психотика от внушения окружающих. Неконтактность тождественна невнушаемости. И в самом деле, эту функцию в равной мере выполняют обе противоположные аномалии: если психотик сверхактивен, он заблокирован от воздействия слов и поступков других собственными маниями (стойкими самовнушениями), бурной двигательной активностью или, наоборот, кататонией, которые невозможно перебить никаким внушаемым, т.е. требуемым, рекомендуемым, испрашиваемым действием; если психотик слабоактивен, он заблокирован от воздействия слов и поступков других своей нереактивностью, депрессивностью, дремотой. Оба противоположных фильтра схожи, так как в равной мере не пропускают тех же самых воздействий внушения: один — неукротимость, другой — недоступность. Иными словами, оба характеризуются неполной проницаемостью или даже непроницаемостью для специально антропических раздражителей. Один — маниакальное упорство, другой — капризность. Следовательно, нормальный человек, т.е. поддающийся, и подвергаемый внушению, вернее, идущий навстречу внушению, находится в узком диапазоне между этими двумя крайностями (оставляя здесь в стороне явление гипервнушаемости). Это как бы щель в спектре невнушаемых состояний, точка уравновешенности двух возможных противоположных по своему знаку состояний: невнушаемости. Недаром при современном медикаментозном лечении в любом случае прописываются оба противоположно действующих средства в разных пропорциях, чтобы предотвратить прямой перевал из одного невнушаемого состояния в противоположное, не удержавшись в критическом переломном интервале. Если не применять комбинированных медикаментов, именно это и получается.

Подойдем к этим явлениям с антропогенетической точки зрения. Все психические заболевания теперь придется поделить на две совсем новые группы: генетически обусловленные (маниакальные и депрессивные психозы, олигофрении, шизофрении и т.д.) и экзогенные (травматические, наркотические, токсические, инфекционные, опухолевые). Нас интересует только первая группа, вторая же лишь постольку, поскольку она способна воспроизводить частично или вполне симптомокомплексы первой. Несмотря на бурное развитие генетики, еще почти никто не подошел с позиции антропогенеза к материалу психиатрии.

397

Правда, до появления и генетики, и психофармакологии уже зародилось научное направление такого рода, но крайне узкое. Это — эволюционный подход к микроцефалии, связанный с именами Фохта (1868 г.) и Домбы (1935 г.)²⁰*. Мысль была правильная: некоторые врожденные психические аномалии представляют, собой атавизмы, т.е. возрождение в редких особях того, что было всеобщим в филогенетически предковой форме. Такой атавизм Фохт и Домба усмотрели в симптомокомплексе микроцефалии. Это было очень демонстративно и истинно. Но, во-первых, они были вынуждены ограничиться только той аномалией, при которой налицо, прежде всего, выраженные физические уклонения от нормы: малоголовостью, морфологически «предковыми» признаками черепа (и мозга), а уж глубоким слабоумием только как сопровождающим синдромом. Во-вторых, они не могли опираться на генетику, т.е. научно объяснить и неизбежность возрождения в потомстве предковых черт, и в тоже время неизбежность расщепления предковых черт, т.е. невозможность повторения полного портрета предковой формы среди особей последующей биологической формы. В-третьих, ввиду недостаточного развития антропологии — не только при Фохте, когда ее почти вовсе не было, но и при Домбе, когда она немало продвинулась, — они не имели достаточного понятия о тех предковых родах, из которых произошел Homo sapiens, т.е. об археоантропах и палеоантропах.

Но вот сегодня мы можем значительно обобщить открытие Фохта — Домбы: все истинные или генетически обусловленные психические болезни можно считать воспроизведением разрозненных черт, характеризовавших психонервную деятельность на уровне палеоантропов или, крайне редко, более отдаленных предков. Ведь генетически обусловленными могут быть не только морфологические и морфофункциональные, но и обменные, гистохимические, химико-функциональные отклонения от нормы у неоантропа в сторону палеоантропа. Последние, т.е. обменные отклонения в тканях мозга, мы обнаруживаем только по ненормальному поведению. И в самом деле, среди характерных аномалий поведения душевнобольных сколько замечаем мы признаков, которые ныне исследователи реликтовых гоминоидов (палеоантропов) описывают как свойства последних²¹. Например, ночное блуждание (лунатизм), летаргия и длительный неглубокий сон или дремотное состояние, гебефрения — беспричинный смех и ряд других.

²⁰* См. уже упоминавшиеся в главе 2 настоящей книги работы: Vogt К. Ьber Mikrozephalen oderAffen-Menschen. Braunschweig, 1867; Idem. Mйmoire sur les microcephales, ou hommesinge // Mйmoires de Tlnstitut National Gйnйvois. Bazel, 1867, Bd. XI; Фохт К. Малоголовые. СПб., 1873; Домба М. Учение о микроцефалии в филогенетическом аспекте. Орджоникидзе, 1935; Берлин Б.М. К клинике семейной микроцефалии // Советская психоневрология. Киев - Харьков,1934, №1.

²¹ См. Поршнев Б.Ф. Проблема реликтовых палеоантропов // Советская этнография. М., 1969, №2.

398

тивной) работы возникающей второй сигнальной системы. Видимо, это как раз и восходит к нейропсихическим чертам палеоантропов эпохи дивергенции.

Дело не в содержании тех или иных маний и бредов: воображает ли себя больной Христом, Наполеоном или Гитлером, воображение тут в любом случае подкрепляет или оформляет его психическое состояние закрытости для внушения с чьей бы то ни было стороны («выше всех»). Существенна и стабильна только эта функция, а не исторически случайная личина; уподобление себя великому человеку облегчает невнушаемость, а не является ее конечной причиной. Психопатология сверхактивности и слабой активности имеет тот же общий признак: «защищенность» от внушения; я ставлю это слово в кавычках, так как внушение вовсе не обязательно отождествлять с причинением ущерба, оно вполне может играть и обратную роль. Вот почему это свойство палеоантропов правильно называть досуггестивным, — они были просто еще вне социальных контактов, еще не обладали собственно второй сигнальной системой даже в зачаточной форме.

Из сказанного есть, как выше отмечено, лишь совсем немного исключений: микроцефалы и дебилы обладают повышенной внушаемостью; криминалистике известно, что преступники широко используют дебилов как свое орудие, злоупотребляя их внушаемостью. Дебильность — самая слабая степень олигофрении. Но ведь суггестивная функция еще не есть зрелая вторая сигнальная система, она принадлежит кануну или началу второй сигнальной системы. Тем самым эта сверхвнушаемость при некоторых прирожденных психопатиях все же свидетельствует о том, что на каком-то этапе или в какой-то части популяции было нормой в мире поздних палеоантропов или, может быть, ранних неоантропов. Мы можем даже предположить, что в их отношениях боролись между собою эти две тенденции: асуггестивность и гиперсуггестивность.

Итак, психически больные люди — это неизбежное, по законам генетики, воспроизведение в определенном маленьком проценте человеческих особей отдельных черт предкового вида — палеоантропов. Речь идет ни в коем случае не о широком комплексе, тем более не о полноте черт этой предковой формы, а лишь о некоторых признаках, самое большее — о группе необходимо коррелированных признаков. Точно так же у других человеческих особей воспроизводится, скажем, обволошенность тела без всяких других неандерталоидных симптомов, у иных — некоторые другие черты морфологии. Совсем попутно отметим, что вследствие существенно иного генетического механизма, отдельные неандерталоидные признаки проявляются в старости, причем у женщин статистически несколько чаще.

Те люди, у которых в сильной форме воспроизводятся некоторые нервно-психи- ческие черты предковой формы, попадают в категорию психически больных, т.е. введение психиатрии. Как мы уже обобщили, это в основной массе так или иначе невнушаемые (неконтактные) личности. С точки зрении норм нашей человеческой жизни это очень большое несчастье. Но нас интересует их симптомокомплекс лишь как памятник жизни существ, еще не перешедших в люди: психотики в условиях клиники или дома, загордившись от внушения, тем вынуждают обслуживать себя. Эти индивиды как бы вырываются из сети внушений, заставляющих людей действовать не по стимулам первой сигнальной системы и животного самосохранения. Они

399

не могут умереть, ибо окружены заботой других. В положении психотика, таким образом, есть нечто генетически напоминающее паразитизм при вполне здоровом теле.

В мире животных нет психопатологии. Неврозы во всем предшествовавшем изложении сознательно элиминировались. Но и неврозы у животных могут быть только экспериментальными, т.е. в искусственно созданных человеком условиях. В природной обстановке животное-невротик было бы обречено на быструю гибель.

Целая цепь ученых от Уоллеса до Валлона доказывала и доказала, что человеческое мышление не является линейно нарастающим от животных предков полезным свойством; напротив, оно и в антропогенезе, и в онтогенезе у ребенка сначала вредно для каждого индивидуального организма, делает его беспомощнее по сравнению с животным; лишь дальнейшее его преобразование понемногу возвращает ему прямую индивидуальную полезность^XI. Но как же, если исключить всякую мистику, объяснить это «неполезное» свойство? Ведь естественный отбор не сохраняет вредных признаков, а нейтральный признаком данное свойство не назовешь. Возможно лишь одно объяснение: значит, оно сначала было полезно не данному организму, а другому, не данному виду (подвиду, разновидности), а другому. Следовательно, надо изучить, во-первых, кому и почему это свойство у других было полезно, во- вторых, как они, заинтересованные, это свойство других закрепляли, удерживали, навязывали.

Мы не можем с помощью сказанного в этом разделе восстановить точную схему дивергенции троглодитид, и гоминид, начавшуюся еще в мире поздних палеоантропов и завершившуюся лишь где-то при переходе от ископаемых неоантропов к современным. Мы можем лишь совершенно предположительно допустить, что поздние мустьерцы, в высочайшей мере освоив сигнальную интердикцию в отношении зверей и птиц, наконец, возымели тенденцию все более распространять её и на себе подобных. Эта тенденция в пределе вела бы к полному превращению одних в кормильцев, других в кормимых. Но с другой стороны, она активизировала и нейрофизиологический механизм противодействия: асуггестивность, неконтактность.

Может быть, поначалу не следует представлять себе расщепление популяции «кормильцев» на автоматически поддающихся интердиктивным и суггестивным командам и выработавших частичную блокировку. Допустимо ведь и представление, что все эти три функции (давать команду, исполнять команду, не воспринимать команду) могли сначала проявляться в каждом индивиде — попеременно или в зависимости от обстоятельств. В дальнейшем все же реалистичнее картина постепенного расхождения по признаку преобладании в поведении особи одной из этих трех функций. У нас нет оснований утверждать, что именно от контактных исполнителей или от неконтактных или, наконец, от преимущественно дающих команду ведет начало та ветвь, которая завершится оформлением вида Homo sapiens. Вероятнее всего предположить несколько этапов: например, сначала обособляется более податливая на команды часть палеоантропов, позже именно они перенимают умение командовать, затем у первых вырабатываются простейшие механизмы не принимать команду, и только после всего этого, допустим, снова у вторых начинается вместе с

400

морфологической также и нейрофункциональная сапиентация, т.е. собственно образование высших ступеней второй сигнальной системы^XII.

Моя задача состоит не в предвосхищении этих будущих палеопсихологических исследований, а лишь в постановке наряду с предыдущими и этой части проблемы дивергенции троглодитид и гоминид. Это слишком ответственная задача, чтобы осмелиться на нечто большее, чем первый шаг.

III. Время дивергенции палеоантропов и неоантропов^XIII

От различных следов дивергенции, которые можно приметить в разнообразных явлениях позднейшего исторического времени, вернемся к тому исходному времени, когда свершилось само раздвоение, или, вернее, отпочкование. Антропологи, когда ставят этот вопрос, сводят его почти исключительно к констатации тех костных находок (упомянутых выше), которые представляют собой нечто «переходное» между палеоантропом и неоантропом, то есть сочетание, как бы смесь признаков того и другого. Но ведь в том и дело, что такого рода черепа и другие костные останки могут быть и на самом деле «смесью», иначе говоря, помесью — продуктом позднейшей гибридизации уже в той или иной мере разошедшихся видов, или даже родов^XIV.

Но следует ли вообще думать, что палеонтология всегда ищет и находит все промежуточные ступеньки между одной биологической формой и филогенетически последующей, уже существенно отличающейся? Состоит ли сама идея палеонтологии в том, что в принципе должны где-то существовать останки всех мыслимых степеней сочетания прежнего и нового? Нет, конечно, в этом филогенетическом переходном мосту всегда много неустойчивых, хрупких образований, не надстраивающихся в чисто количественном ряду друг над другом, а представляющих очень бедные по числу, очень вариативные и очень ломкие образования. Пока, наконец, одно из них не станет основанием для жизнеспособной, многочисленной ветви.

Палеонтологи иногда называют это практически неведомое им, исчезнувшее соединение эволюционных форм «черешком». Этот черешок, на котором держится новый вид, всегда тонок, почти никогда не доступен прямому изучению палеонтологии. Иначе говоря, в диапазоне между родительскими и нашедшими свою почву стойкими, дающими богатые соцветия таксономическими единицами находится обвал возникавших и гибнувших нежизнеустойчивых форм. В десятки раз труднее изучить этот «черешок» ответвления человека — Homo sapiens, оторвавшегося относительно быстро на огромную, как мы уже знаем, биологическую дистанцию: на расстояние нового семейства. Уж очень специфично то, что возникло: вид, отличающийся инверсией процессов высшей нервной деятельности, «животное наоборот».

Посмотрим, что же мы все-таки имеем в руках из костного материала, годного для непосредственной датировки и биологической фиксации дивергенции.

В результате блестящих исследований ископаемых эндокранов, осуществленных В.И. Кочетковой, мы узнали нечто более важное, чем существование тут и там в четвертичных отложениях «переходных» черепов, расположенных по сумме признаков на том или ином отрезке пути между «неандертальцем» и «кроманьонцем». Откры-

401

тие Кочетковой состоит в глубоком изменении прежнего представления о самих кроманьонцах, т.е. об ископаемых неоантропах начальной поры верхнего палеолита, которые оказались не тождественными позднейшим неоантропам. Трудно переоценить огромность этого, казалось бы, тончайшего сдвига: кроманьонцы — не то, что привычно и долго о них воображали. А именно было общепринято, что кроманьонцы — это другое наименование для нас самих. Посади с нами за обеденный стол неандертальца — все согласны, что его общество было бы невыносимо; но посади кроманьонца (хорошо одетого, побритого, обученного нашему языку и манерам) — его якобы никто бы и не отличил. Соответственно подчас говорят: «Мы, кроманьонцы». Исследование эндокранов обнаружило тут ошибку. Трудно сказать, оценила ли в полной мере сама В.И. Кочеткова всю капитальность своего вывода, что черепа группы ископаемых неоантропов (Homo sapiens fossilis) серьезно отличаются — по крайней мере, в некотором проценте экземпляров и тем самым в среднем — от величин типичных и устойчивых для ныне живущих неоантропов, т.е. людей современного типа. Мало того, выяснилось, что это отклонение характеризует людей первой половины верхнего палеолита (столь же неточно в общежитии именуемой «ориньяком»). Такие верхнепалеолитические индивиды, как Кро-Маньон III, Маркина Гора, оказались по эндокрану, т.е. по макроморфологии головного мозга, вообще ближе к палеоантропам, чем к неоантропам.

В своих цифровых таблицах различных параметров строения мозга В.И. Кочеткова убедительно выделила ископаемых неоантропов в особую группу, оказавшуюся глубоко специфичным перевалом в антропогенезе. Некоторые показатели, нарастающие во всей цепи от шимпанзе к австралопитекам и далее, достигают своей кульминации именно в группе ископаемых неоантропов, после чего кривая падает. Другие показатели, наоборот, достигают кульминации накануне появления этой группы, т.е. у палеоантропов, а с ископаемых неоантропов уже начинается нисходящая линия, характерная для неоантропов вообще по сравнению с ростом соответствующей кривой у троглодитид вообще. Однако следует помнить, что вся группа ископаемых неоантропов пока представлена сравнительно немногочисленными находками. Тем выразительнее выступает ее полиморфность (см. составленную мною сводную таблицу по опубликованным данным В.И. Кочетковой).

Из этой таблицы вполне правомерно вывести заключение, что ископаемые неоантропы — это и есть «черешок» нового семейства. Вернее, это пестрый конгломерат не очень жизнеспособных видов и разновидностей, составлявших переходный мост между палеоантропами и неоантропами современного типа, тем самым между двумя семействами. На дне пропасти между ними найдены лишь немногие обломки этого филогенетического моста. В переводе на хронологию, его длина — всего лишь 15-25 тыс. лет. Но на этом-то отрезке и укладывается почти все таинство дивергенции, породившей людей. Впрочем, начало его надлежит продвинуть несколько дальше в прошлое: первый пролет моста кое в чем начинает вырисовываться в гуще поздних палеоантропов. Часть этих животных, как отмечено выше, уже обладала странностями вплоть до размазывания пятен красной охры — пережженной глины или окислов железа (эта странность — не «искусство», вспомним, что самец птицы австралийский атласный беседочник раскрашивает внутренность своей беседки

402

 

403

пользуясь кусочком предварительно измочаленной коры, — это чисто этологическое приспособление для отличения самками партнеров своего вида, исключающее межвидовое скрещивание). Мы уже знаем, что родовым, всеобщим отличительным свойством семейства гоминид, постепенно отходившего от троглодитид по этому мосту, или черешку, является вторая сигнальная система. Следовательно, для всех Представителей этой «переходной» группы может быть характерной выраженность разных компонентов, из которых вторая сигнальная система сложится в дальнейшем, однако пока в разрозненном виде еще не дающих устойчивой и жизнеспособной функции и структуры. Может быть, иные из этих компонентов выгодны одним особям и одновременно гибельны для других или выгодны особи в данный момент и гибельны в другой.

Таким амбивалентным компонентом могла быть описанная нами выше нейрофизиологическая (если угодно, палеоневрологическая) функция интердикции или надстраивающаяся над нею функция суггестии. Ведь пока эта последняя не породит из себя функцию контрсуггестии, хотя бы в ее зародышевых проявлениях, не может еще быть сколько-нибудь стойкой биологической или социальной системы. Интердикция, суггестия — это мощные факторы межиндивидуальных воздействий, но и порождающие, и снова разрушающие сами себя. Вот все эти преобразования от уровня интердикции до порога контрсуггестии, все эти чрезвычайно сложные и далеко еще не выясненные палеоневрологические трансформации и приходятся в основном на филогенетический интервал, о котором идет речь. Эти преобразования, вероятно, составят предмет долгих будущих исследований. Хорошо уже то, что мы можем указать и хронологические рубежи, в которые они вписываются, и их главное направление. Кончилось время, когда внимание палеоантропологов было роздано более или менее равномерно костным останкам наших двуногих предков, находимым на геологических глубинах до двух с лишним (или до четырех?) миллионов лет давности. Даже тем научно значимее представлялись эти останки, чем они залегали глубже, чем были древнее. Конечно, мы будем заниматься ими и впредь, так же как и ископаемыми высшими обезьянами, но проблема антропогенеза в точном и узком смысле теперь сфокусировалась на сравнительно недолгом интервале времени, но крайне насыщенном. Отныне надолго «загадка человека» будет всасываться в эту небольшую воронку — в неисчерпаемо сложную тему дивергенции палеоантропов и неоантропов.

Каковы же наши опорные знания сегодня о фактах, имевших место в этом интервале? К фактам, касающимся трансформации черепа и мозга и свидетельствующим о генезисе второй сигнальной системы, мы обратимся в следующей главе. Сейчас существенна общая констатация: на протяжении этого отрезка макроморфология мозга еще менялась, позже — не менялась. А пока отметим лишь некоторые точно установленные факты более внешнего порядка.

В этом интервале в числе остатков жизнедеятельности наших ископаемых предков появляются сначала краски, в конце — изображения. Но как мустьерское использование охры для пятен на камнях, для отпечатков пятерни, так же и ориньякско-солютреиские насечки и полоски, графические и скульптурные изображения животных и людей, — все эти не имеет ни малейшего отношения к категориям эс-

404

тетики и отвечает столь ранним ступеням подготовки специфической человеческой психики, что эти явления должны быть поставлены в порядке эволюции у самых истоков возникновения речи. И всё-таки тут налицо нечто высоко специфичное для становления человека: если и мыслимо животное, которое применяет элементарную окраску, то ни одно животное не создает изображения чего-либо^XV.

Кроме того, есть и еще один совершенно специфический факт, который мы можем локализовать в данном хронологическом интервале: расселение ранних неоантропов по обширной ойкумене, чуть ли не по всей пригодной к обитанию территории нашей планеты, включая Америку, Австралию, Океанию.

Эта дисперсия человечества по материкам и архипелагам земного шара, если сравнить ее с темпами расселения любого другого биологического вида, по своей стремительности может быть уподоблена взрыву. За эти полтора-два десятка тысячелетий кроманьонцы преодолели такие экологические перепады, такие водные и прочие препятствия, каких ни один вид животных вообще никогда не мог преодолеть.

Нельзя свести это рассеяние людей по планете к тому, что им не доставало кормовой базы на прежних местах: ведь другие виды животных остались и питаются на своих древних ареалах нередко и до наших дней — корма хватает. Нельзя сказать, что люди в верхнем плейстоцене расселялись из худших географических условий в лучшие, — факты показывают, что имело место и противоположное²². Им не стало “тесно» в хозяйственном смысле, ибо их общая численность тогда была невелика.

²² Данные о расселении человечества см.: Происхождение человека и древнее расселение человечества. Труды Института этнографии им. Н.Н. Миклухо-Маклая. Новая серия. Т. 16. М., 1951.

405

Но вот процесс разбрасывания то в том, то в ином направлении достигает такого предела, когда по природным причинам простое взаимное отталкивание оказывается уже далее невозможным. Достигнуты ландшафтные экстремальные условия, или океан останавливает перемещение дальше вперед. Но торможение может быть и иного рода: настигают новые волны человеческой миграции, отрываться все труднее. И вот рано или поздно в разных местах не в одно и то же время, но, в общем, повсюду приходит пора нового качества: взаимного наслаивания мигрирующих популяций неоантропов, откуда проистекают попытки обратного, встречного переселения. Теперь люди все чаще перемещаются не в вовсе необжитую среду, а в среду, где уже есть другие люди, пусть и редкие, где земли, растительности и живности хватает, но где необходимо как-то пребывать среди соседей. Иссякает отлив, начинается прилив. Люди возвращаются к людям. Или — что равнозначно — они уже не отселяются, они остаются среди людей.

Вот этот второй, обратный вал перемещений неоантропов и есть уже не просто история их взаимного избегания или избегания ими палеоантропов, но начало истории человечества.

Конечно, на деле первый вал и второй не были строго разделены во времени: первый в одних географических областях еще продолжался, когда в других началось и зашло далеко встречное или обратное движение. Но там, где это последнее возникло, перед нами отрицание отрицания и тем самым появление собственно людей с их пусть самыми примитивными общественными системами^XVI Земля начала покрываться антропосферой: соприкасающимися друг с другом, но разделенными друг от друга первобытными образованиями. Земной шар перестал быть открытым для неограниченных перемещений. Его поверхность стала уже не только физической или биогеографической картой, но картой этногеографической, а много позже и политико-географической .

Единственное, что нас здесь касается в характеристике этих образований: они в общем всегда эндогамны. Этнос или другой тип объединения людей служит препятствием (иногда это — строгая норма, иногда — обычай, иногда — статистическая реальность) для брачно-половых связей с чужими. В таком трансформированном виде воспроизвелась внутри мира неоантропов биологическая инерция предшествовавшей дивергенции неоантропов с палеоантропами. Ведь несомненно, что к главнейшим механизмам дивергенции принадлежало избегание скрещивания (как показала этология, инстинкты, препятствующие скрещиванию, многообразны, даже у самцов и самок одного и того же вида они образуются на разной основе). Таким образом, эндогамия, разделившая мир неоантропов на взаимно обособленные ячейки, сделавшая его сетью этносов, была наследием дивергенции, как бы возведенным в степень, получившим совершенно новую функцию.

Потекли тысячелетия истории. И только в самые поздние ее столетия, вместе с возникновением и развитием капитализма, снова, но уже в другом смысле, «земля стала круглой», как она была в эпоху первоначального расселения: вместе с экономическими и культурными связями стали диффузными и перегородки эндогамии^XVII.

406

IV. Остатки дивергенции в историческое время

В археологии и антропологии общепринято мнение, что палеоантропы исчезли на земле очень скоро после появления неоантропов. На их хронологическое сосуществование отводят максимум три тысячи лет²³. Этот вывод основан на факте исчезновения в более позднюю пору не костных остатков палеоантропов, а^XVIII мустьерского типа изделий из камня, — что вовсе не идентично. По-видимому, здесь допускается ошибка принципиального порядка. Ведь дивергенция, раз речь идет не просто об отселении нового вида от родительского, неминуемо должна оказывать воздействие на оба дивергирующих вида. Палеоантропы должны были обязательно испытать те или иные значительные изменения если не в строении своего тела, то в тех или иных существенных функциональных признаках и свойствах. Человек не отпочковался от палеоантропа в упрощенном смысле, т.е. не появился рядом с ним, а возник из раздвоения палеоантропа и развился в известных отношениях с другой половиной исходной формы. Логика требует допустить, что дивергенция двух видов в высшей степени сказалась в сфере изготовления или использования орудий. Если «кроманьонцы» сначала изготовляли и использовали каменную утварь того же типа и набора, что и поздние палеоантропы, т.е. мустьерского, то дальнейший прогресс их техники в начале верхнего палеолита мог сопровождаться регрессом таковой у палеоантропов, а к концу каменного века и полным исчезновением какой бы то ни было каменной техники у этих последних. Это значило бы только, что совершился их переход на викарную пищу — они уж больше не вспарывали и не свежевали туши крупных животных. Отсюда следует, что умозаключения о стремительном вымирании или ассимиляции палеоантропов только из факта исчезновения в соответствующих геологических слоях характерных для них орудий является недостаточно доказательным. Мало того, этому умозаключению могут быть противопоставлены целые серии фактов в пользу иного взгляда.

Так замечено, что многие верхнепалеолитические статуэтки и изображения людей носят неандерталоидные черты, иногда в высшей степени выраженные²⁴. В качестве примера можно рекомендовать женскую статуэтку из кости, найденную Л.М. Тарасовым в 1962 г. на Гагаринской стоянке²⁵. Факты этого рода могут быть свидетельством того, что люди верхнего палеолита знали и часто наблюдали еще далеко не исчезнувших палеоантропов. Впрочем, допустимо и мнение, что эти образы как раз отвечают примитивному палеоантропному типу среди самих ископаемых антропов («кроманьонцев»).

²³ См.: Иванова И.К. Геологический возраст ископаемого человека. М., 1965.

²⁴ См.: Абрамова З.А. Изображение человека в палеолитическом искусстве Евразии. М. — Л., 1966.

²⁵ См.: Тарасов Л.М. Палеолитическая стоянка Гагарино (По раскопкам 1962 г) / / Палеолит и неолит в СССР. Т. 5. М. — Л., 1965 (АН СССР. Институт археологии. Материалы и исследования по археологии СССР. №131).

407

месь в верхнепалеолитических и более поздних стоянках весьма контрастирующих с остальным инвентарем очень примитивных и грубых каменных орудий. Подчас их именуют макролитами. Когда смотришь на них, невольно складывается впечатление, что они изготовлены очень грубой, или очень деградировавшей в своих навыках рукой. Древнейшие типы орудий вроде галечных или вроде ручных рубил, подобных шелльским, археологи встречают в стоянках верхнего палеолита, в мезолите и в неолите, особенно в раннем²⁶. В последние годы новые, поразительные сочетания такого рода обнаружены в стоянках каменного века в Средней Азии. Археологи, в том числе А.Я. Брюсов, предлагали разные истолкования этой загадки. В сопоставлении с упомянутой выше серией человеческих изображений, представляется вероятным, что ответвившиеся и уже сформировавшиеся неоантропы не только часто видели палеоантропов, но сохраняли какое-то подобие симбиоза, по крайней мере, в некоторые моменты каменного века: деградировавшие палеоантропы появлялись на стоянках неоантропов, может быть разбивали оставленные последними кости крупных животных в целях извлечения мозга.

Третья серия фактов уже прямо свидетельствует о существовании некоторого числа палеоантропов и в неолите, и в век бронзы: это находки достаточно выраженных неандерталоидных костяков в захоронениях. Таковы находки на о. Маркен черепов исторического времени, но неандертальского типа, описанные В. Шейдтом. Такова вызвавшая ожесточенную полемику находка в 1902 г. польским антропологом К. Столыгво костей неандертальского типа в кургане скифского времени близ с. Новооселки в Нижнем Приднепровье. Такова находка в 1918 г. захоронения, относящегося к эпохе бронзы, но содержавшего скелет типа палеоантропа в г. Пятигорске (так называемый Подкумский человек). В 1935 г. археолог М.А. Миллер в раскопках слоя времени неолита на Ингренском полуострове в Поднепровье нашел скелет с резко выраженными морфологическими особенностями палеоантропа. Список такого рода находок в Европе и Азии довольно значителен²⁷. Все эти факты можно объяснить, например, такой гипотезой, что на определенном этапе развития родового строя люди подчас хоронили прирученных реликтовых палеоантропов с тем же погребальным ритуалом, в качестве воображаемых родовых предков, как и действительных предков — почетных сородичей.

²⁶ См.: Семенов С.А. Очерк развития материальной культуры и хозяйства палеолита // У истоков человечества (Основные проблемы антропогенеза). М., 1964, с. 187.

²⁷ Обзор их, составленный Ю.Г. Решетовым, см.: Поршнев Б.Ф. Современное состояние вопроса о реликтовых гоминоидах. М., 1963, с. 356 – 359^XIX.

408

не, и далее в позднейших памятниках народного творчества. Таким образом, можно считать, что цепь свидетельств о палеоантропах не прерывается от палеолита до первых письменных данных и тянется дальше.

Многое в древнейшей истории человечества получит дополнительное освещение, если помнить, что люди развивались в противопоставлении себя живущим где-то на близкой или дальней периферии антилюдям — «нелюдям», «нежити»²⁸*. Это противоположение все более осознавалось. Оно было оборотной стороной самосознания этнических групп.

Представляется вероятным, что расообразование, по крайней мере, образование первичных больших рас и их ранних подразделений — факт, относящийся к искусственному обособлению. А именно, из исходной формы неоантропов, расово еще полиморфной, т.е. содержавшей вместе, в смешении признаки позднейших рас, активным отбором расщепились монголоиды, европеоиды и негроиды, усматривавшие друг в друге некую причастность к антилюдям. Они устраняли путем искусственного отбора часть нежелательного в этом отношении потомства и пресекали скрещивание (вместе со всяким общением) с представителями формирующейся «противоположной» расы. Они особенно энергично отселялись друг от друга как можно дальше. Если это так, в этом случае дело идет не о прямых контактах или антагонизмах с реликтовыми палеоантропами, но о воспроизведении этого отношения уже в мире самих людей. Интересно в этом смысле, что в основе самого расообразования усматривается механизм дихотомии, т.е. деления всякий раз надвое. Он особенно отчетливо выявлен в концепции расообразования В.В. Бунака²⁹. Дихотомия не наблюдалась бы при ведущей роли физико-географической адаптации, т.e. при главенствующем значении отношения к природе, а не отношения друг к другу; именно последнему свойственно дихотомическое противопоставление общностей по принципу «они и мы». Таким образом, расогенез принадлежит истории культуры, это есть искусственный, а не биологический процесс, т.е. результат определенных очень древних межчеловеческих отношений и действий. В глубокой основе последних — напряженные усилия «людей» обособляться от якобы проникающих в их жизнь «нелюдей».

²⁸* См. Поршнев Б.Ф. Социальная психология и история. Издание 2-е, дополненное и исправленное. М., 1979, с. 81 - 8 4 .

²⁹ См. обзор теорий и состояния вопроса о расообразовании: Алексеев В.П. Расы человека в современной науке // Вопросы истории. М., 1967, №7; Алексеев В.П. В поисках предков. М., 1972.

³⁰ См. Бромлей Ю.В. Этнос и эндогамия // Советская этнография. М., 1969, М*6.

409

твенного и сверхъестественного. Если на более древних ступенях этнос опять-таки прямо подозревает в соседних и отдаленных народах замаскированных «нелюдей», сохраняя маломальское конкретное знание и о подлинных, отнюдь не замаскированных деградировавших и обитающих в дикой природе палеоантропах, то позже эти знания все более стирались и заменялись вымышленными, искусственно сконструированными образами «полулюдей» или «противоестественных людей». Только с XVI в. познание мира и связь между народами расширяются настолько, что постепенно возникает рациональный образ человека вообще, этноцентризм начинает утрачивать силу, реальный же образ палеоантропа сохраняется преимущественно среди узкого слоя осведомленных.

В этот же ряд вписывается подозрение других племен и народов в тайном общении с нелюдями: пусть эти племена и народы уже сами рассматриваются вполне трезво, а не фантастически, но предполагается, что они выполняют волю «темных сил», имеют контакты с духами и демонами. Однако допустимо подозревать, что шаманизм и некоторые другие культы и в самом деле долгое время держались на умении шаманов и колдунов приручать диких палеоантропов, используя их, между прочим, и в охоте, и в скотоводстве.

После сказанного становятся немного понятнее и восходящие к глубокой древности вооруженные походы к соседям за живым мясом для человеческих жертвоприношений, дабы заменить захваченными принесение в жертву своих сородичей. Точно также позже это были походы для захвата скота, используемого в тех же целях.

Но, оставляя дальнейшее распутывание все более осложненных и символических следов исходной дивергенции, послужившей великим переломом у истоков человеческой истории, вернемся к прерванной цепи дошедших до нас прямых свидетельств о существовании самих палеоантропов, хоть редких и дисперсных, в историческое время.

3l* Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Т. 2. М., 1963, с. 10.

410

Можно остановиться на одном примере из ранней истории древне-рабовладельческой эпохи — истории зороастрийской реформы в древнем Иране в VI - V веках до нашей эры. Реформа эта состояла в разрушении предшествовавшего культа — поклонения дэвам, т.е. вероятно палеоантропам, сопровождавшегося массовыми приношениями им в жертву скота. Реформа, завершенная при Дарии и Ксерксе, отнюдь не отрицала реальности дэвов, не объявляла веру в них суеверием, но лишь превратила их из существ почитаемых, «светлых» в существа отгоняемые, «темные». Если в Ригведе дэвы выступают как положительное начало, то в Авесте - как отрицательное. Напротив, «ашуры», бывшие у ведийцев отрицательными духами, у авестийцев превратились в положительных. В исследовании В.И. Абаева³² выяснена экономическая реальность, стоящая за этой религиозной реформой. В центре авестийских молитв — «гат» стоит крупный рогатый скот. Задача человека, по утверждению новой религии, — разводить скот и беречь его от жестокости «кара-панов» — нарушителей мирного пастушеского хозяйства. Якобы бог Ахура-Мазда предложил скоту выбор: «принадлежать ли пастуху или не-пастуху», и выбор был сделан: скот отныне создан для скотовода и пастуха, он огражден мирной пастьбой и уходом от враждебных сил, постоянно угрожающих жизни и безопасности скота и преуспеянию пастушеского хозяйства. Отныне «пусть скот тучнеет нам на пищу, а не на пищу дэвов, олицетворяемых Айшмой»; последние мыслились как живые существа, хотя сохранились в дальнейшем в значении «демон», «дьявол». Однако, В.И. Абаев не отличает дэвов в смысле палеоантропов от единственно замечаемых им полуразбойничьих племен, хищнически угонявших скот оседлых пастухов. Думается, надо расчленить эти две реальности, стоящие за обобщенным понятием «айшмы». Например, один из авестийских текстов гласит: «Враги людей дэвы развились в мире благодаря злой сущности тех, кто распространяет айшму и насилие». Собственно «айшма» выражает как раз то, что служило связующим звеном между этими двумя явлениями — похитителями скота и дэвами, которым доставалась значительная часть этого мяса: по мнению авторитетнейших филологов-иранистов, слово «айшма», в конечном счете, говорит о кровавых жертвоприношениях скотом. Исследователь зороастризма Дюшен-Гийемен говорит о «набегах кочевников на оседлые племена; угнанный скот шел на массовые жертвоприношения». Чтобы защитить скот от этих кочевников — нужна сильная власть, пропагандистом каковой и выступил Зороастр.

Вот отрывки из клятвы человека, переходившего в зороастрийскую веру из предшествовавшей, в частности на периферийных территориях Иранского государства^33*:

³² Абаев В.И. Скифский быт и реформа Зороастра / / Archiv Orientalni. XXIV, 1. Praha, 1956.

³³* Цитировано по: Абаев В.И. Скифский быт и реформа Зороастра... С. 35 — 36.

411

жизнь тем хозяевам, которые содержат на этой земле скот... 4. Отрекаюсь от общения с мерзкими, вредоносными, злокозненными дэвами, самыми подлыми, самыми зловонными, самыми мерзкими из всех существ, и от их сообщников — от колдунов и их приверженцев... 6. ...Я, поклонник Мазды, зороастриец, отрекаюсь от сообщества с дэвами, как отрекся праведный Заратуштра... 9. Клятвой обязуюсь быть верным маздакийской вере, прекратить военные набеги, сложить оружие, заключать браки (только) между единоверцами».

В результате вырисовывается такая картина. В Восточном Иране сложились уже ранне-рабовладельческие цивилизации и государственные образования: Хорезм, Согдиана, Маргиана, Бактрия. Здесь хозяйственной основой было оседлое скотоводство, как и земледелие. Население было заинтересовано в пастбищах не только внутри государств, но и на пограничных территориях. В Северном Иране проживали скифские (сакские, массагетские) племена, которые с помощью обильного конного войска совершали набеги на селения указанных государств, убивая мужчин и угоняя скот. Специфический быт этих племен Авеста называет «скифщиной». В это понятие включено как представление о постоянной добыче, захватываемой у соседних рабовладельческих обществ, так и представление об общении или каком-то постоянном контакте с реликтовыми палеоантропами-дэвами (с которыми в Авесте связываются и другие древние общеарийские, т.е. индоиранские названия «рахш» [ракшас], «донава» [дон], «саирим» [ср. библейское сеирим] и др.). Общение с ними осуществлялось с помощью умерщвления для них огромных масс скота и приручения их «колдунами» (шаманами). Таким образом, «скифщина» — своеобразная прослойка между рабовладельческими цивилизациями и сохраняющимися в дикой природе реликтовыми палеоантропами. Может быть, без такой прослойки и немыслимы были сколько-нибудь высокие цивилизации древности, хотя они и формировались в значительной мере как организации для охраны скота и другого богатства от всякого рода варваров, организованных в разбойные формы военной демократии. В реформе Дария и Ксеркса³⁴ проступает также характерное для времен шаманизма и древнейших цивилизаций натравливание друг на друга популяций палеоантропов — «своих», т.е. приручаемых, подкармливаемых и приносящих какую-то пользу, в частности, в качестве боевых животных в войсках, и «чужих», с которыми первые оказываются в отношении вражды, — «светлых» и «темных». Интересно, что в зороастризме развился другой способ подкармливания «своих» палеоантропов: оставляемыми им на поедание трупами покойников, тогда как скифы зарывали последних в курганы.

³⁴ См.: Струве В.В. Этюды по истории Северного Причерноморья, Кавказа и Средней Азии. Л., 1968; Абаев В.И. Антидэвовская надпись Ксеркса / / Иранские языки. Труды Института языка и мышления АН СССР. Т. 1. М. – Л., 1945.

412

численных провинций до нас дошли обильные позднейшие упоминания о реликтовых палеоантропах, иногда под прежним именем дэвов.

Мы не сможем здесь сделать обзор тех сведений о реликтовых палеоантропах, которые могут быть извлечены сходным образом и применительно к европейским рабовладельческим государствам из-под полуприкрывающей их пелены народных верований, из-под обличия «духов»³⁵. Тем более невозможно здесь охарактеризовать в целом проблему отражения образа реликтовых палеоантропов в верованиях, мифологии, преданиях народов мира³⁶. То же относится к сумме различных древних изображений этих существ. Но все же несколько слов на последнюю тему здесь необходимо сказать. Изображения античного и средневекового времени можно разбить на следующие группы. 1) Изображения сцен охоты; особенно яркий пример — на блюде финикийского изготовления VII в. до н.э., найденного в г. Палестрине.

2)   Кариатиды в их архетипах; это изображения палеоантропов либо заточенных под каменную плиту, которую они пытаются поднять, либо просто обитающих под полом, в подвалах. 3) «Гаргулии» — водостоки в виде страшилищ на крышах средневековых церквей; исток образа — обитание таких же существ под стропилами. 4) Вполне реалистическое изображение поводыря с волосатым диким человеком на портале церкви XII века в Провансе. 5) Геральдические изображения волосатых людей в связи со средневековыми гербами. 6) Некоторые каменные бабы и идолы. Характерным примером может служить скульптура XII - Х111 вв., хранящаяся в Хабаровском музее.

³⁵ См. Поршнев Б.Ф. Книга о морали и религии угнетенных классов Римской империи / / Вестник древней истории. М., 1963, №1 (63).

³⁶ См. Поршнев Б.Ф. Поиски обобщений в области истории религии / / Вопросы истории. М., 1965,№7.

³⁷ Гуревич Ф.Д. Збручский идол / / Материалы и исследования по археологии СССР Т. 6. М. - Л., 1941.

413

Не только древняя история, но и средневековая доносит до нас немало известий о реальных живых существах, которых современный исследователь не может определить иначе как реликтовых палеоантропов.

Для восточного средневековья в качестве примеров можно назвать сведения арабского автора X в. Мутаххара ал-Макдиси о диких звероподобных людях — наснасах. Ему известно, что таковые обитают в лесах Цейлона, общаясь друг с другом без членораздельной речи. Другой их вид «находится в местности Памир, а это — пустыня между Кашмиром, Тибетом, Вахханом и Китаем. Это звероподобные люди, тело их покрыто шерстью кроме лица. Прыжки их — это прыжки газели. Многие жители Ваххана рассказывали мне, что они охотятся на наснасов и едят их». Обратим внимание, что Мутаххар ал-Макдиси жил в Западном Афганистане — ему действительно приходилось встречаться с жителями Ваххана и другими соседями Памира. Другой автор, живший тоже в Афганистане, но в XII в., Низами Арузи Самарканди, тоже писал о наснасах, обитающих в пустынях Туркестана³⁸*. Это прямоходящие существа, имеющие и то сходство с человеком, что у них на пальцах не когти, а ногти. Но это все же доподлинные животные, хотя и стоящие в иерархии животных на самом высоком месте. В такого рода описаниях не чувствуется мифологического мышления, они написаны как писал бы натуралист. Точно так же реалистичны сведения и изображения, несомненно относящиеся к реликтовым палеоантропам, в тибетско-монгольских пособиях по медицине и биологии. Словом, средневековый Восток дает немало подтверждений сохранности в природе живых остатков нашей предковой формы.

38* См.: Низами Арузи Самарканди. Собрание редкостей или четыре беседы. М., 1963, с. 33, 150.

414

века мы знаем, что у «русов» поводыри водили по селам и деревням на цепи дрессированных дэвов³⁹*), в том числе «влачащие медведя» скоморохи, волхвы, кудесники, подобия шаманов служили некогда чем-то вроде жрецов-посредников между людьми и палеоантропами. Через их посредство палеоантропам приносятся жертвы; на праздниках они сами выступают в звериной шкуре — замаскированными. С населением некоторые из таких посредников общаются лишь как жрецы при каменных и деревянных идолах.

Рассмотрим один исторический пример. Сохранилось письменное предание об основании в XI в. двух древних христианских церквей при впадении р. Коростль в р. Волгу, где стояло до того славянское языческое селище (городище). Невольно напрашивается на аналогию с цитированным разбоем скифов совсем другой эпохи рассказ о том, что эти язычники, жившие «по своей воле», совершали окрест по Волге много грабежей и кровопролития, были в антагонизме с государственностью древней Руси. Они были охотниками и скотоводами. Поклонялись они божеству Волосу, близ идола которого находилось капище, где волхвы сжигали и диких зверей, и телят, а подчас и человека. Как в древности Дарий и Ксеркс совершали походы против скифов, так на этих язычников в первой половине XI в. князь Ярослав совершил один за другим два похода на ладьях с великой ратью, но не заставил язычников креститься. Во время второго похода произошло вошедшее в древнее повествование событие. «Но когда входили в это селище, тамошние люди выпустили из клетки некоего лютого зверя... Но господь сохранил благоверного князя: он секирой своей победил зверя... И видя все это, те безбожные злые люди ужаснулись и пали ниц перед князем, и были как мертвые». В стороне от языческого селища князь Ярослав основал церковь: «а храм сей посвятил имени пророка Ильи, так как хищного и лютого зверя победил в день его» (видно победа была не простая!). Позднее на месте капища «скотьего бога» Волоса оказалась вторая христианская церковь имени его тезки и двойника — покровителя скота святого Власия; последний считается покровителем скота благодаря своей власти над хищными зверями.

³⁹* См.: Низами Гянджеви. Искандер-Намэ. Баку, 1953, с. 391 — 407.

⁴⁰ Воронин Н.Н. Медвежий культ в верхнем Поволжье в XI веке / / Материалы и исследования по археологии СССР. Т. 6. М. - Л., 1941.

415

этому и другим подобным контекстам можно судить, что в древнерусской письменности «лютый зверь» никак не был синонимом медведя, а служил заменой имени совсем другого животного.

Итак, медвежий культ на просторах Сибири, Руси и Скандинавии был пережитком не тотемизма, а «культа» палеоантропа, вернее сложных связей с этим последним.

Что касается Западной Европы, можно отослать читателя в этом плане к удивительной книге американского исследователя средневековой культуры Р. Бернхай-мера «Дикие люди в средние века»⁴¹. Замечательна она и собранными данными, и тем, что автор не подозревает о биологическом смысле этих данных. Ему думается, что в них отразилась лишь странная потребность средневекового ума создать антитезу человека — образ дикого волосатого античеловека. Многие средневековые авторы описали эти существа: их звериную шерсть, звериное поведение, отсутствие речи, их питание (ягоды, желуди, сырое мясо животных), места их обитания (леса, горы, вода, заросли кустов, ямы, заброшенные каменоломни). Примерно с эпохи Возрождения, пишет Бернхаймер, о диком человеке в Западной Европе стали говорить в прошедшем времени, как о существе исчезнувшем, вымершем. Однако в горных областях, в том числе в Альпах, продолжали говорить о нем и в настоящем времени.

Похоже, что небольшие популяции дольше сохранялись также на островах в омывавших Северную Европу морях. К примеру, не только написано в русских церковных текстах XV в., что на Соловецких островах основатели монастыря жили в борьбе с обитавшими там «бесами», но и на знаменитой соловецкой иконе середины XVI в. на редкость реалистично изображены бродящие вокруг монастырских стен «дьяволы» без рогов, копыт и хвостов — просто темные волосатые взлохмаченные человекоподобные существа⁴². Детали точно сходятся с упомянутым выше тибетско-монгольским изображением «дикого человека» из медицинского атласа.

⁴¹ Bernheimer R. Wild Men in the Middle Ages: A Study in Art, Sentiment and Demonoiogy. Cambridge (Mass.), 1952.

⁴² Памятник с Соловецких островов: икона «Богоматерь Боголюбская с житиями Зосимы и

Савватия», 1545 г., текст Н. Маясовой. Л., 1969.

416

пробовал то то, то это, судил о приятном или неприятном нюхом и небом и отбирал более подходящее. Жил он (в Ирландии) в труднопроходимых горах, в местах диких, и сам дикий и неукротимый, довольствовался пещерами, удаленными от дорог, и в неприступных местах. Привык жить под открытым небом, равно терпеть зиму и лето. От засад охотников убегал. Однако попался все-таки в их сети, хотя и бежал через неровные скалы и обрывистые стремнины и бесстрашно бросался в колючие кустарники и острые скалы. Запутавшись в сетях, он попал во власть охотника. Вид у него был больше животного, чем человека. И даже укрощенный, живя среди людей, он неохотно и лишь спустя долгое время сбросил с себя это лесное обличив. Грудь у него вследствие стремительной походки была обращена вверх. Горло было большое и широкое, язык как бы привязан к небу. В надлежащем месте замечается некоторая растянутость желудка, печени и селезенки; при анатомическом вскрытии там можно было бы найти многое, весьма отличающееся от обычного расположения и конфигурации (этих органов)». Несмотря на все замеченные анатомические отклонения, в том числе в форме черепа, Тульп наивно доверяет версии, что то был человеческий ребенок, в раннем детстве затерявшийся в горах. Нет, судя по всему, это был один из последних в Европе палеоантропов (волосы на теле ему, видимо, кто-то опалил). Имеются и другие, но косвенные данные об их существовании в горных районах Ирландии в XVII - XVIII веках.

Наблюдение Тульпа прочно вошло в естествознание и философию последующих десятилетий (Декарт, Ламеттри и др.). Но появлялись и новые европейские наблюдения. Так, в 1661 г. в литовско-гродненских лесах военный отряд выгнал на охотников нескольких медведей, а среди них — дикого человека, который был выловлен, привезен в Варшаву и подарен королю Яну II Казимиру, жена которого впоследствии тщетно занималась опытами очеловечивания этого существа. Сохранились показания современников-очевидцев польских, французских, английских, голландских, немецких. В 1674 г. Ян Редвич опубликовал специальное сочинение об этом чудище. То был «хлопец» на вид 13-15 лет, с густо обволошенным телом, полностью лишенный речи и каких-нибудь средств человеческого общения. Его удалось лишь приручить и, в конце концов, приучить по приказам выполнять самые несложные кухонные работы.

Вот другой случай, более чем на сто лет позднее. В 1794 - 1796 гг. вышла книга Вагнера «Очерки философской антропологии»⁴³*, где был опубликован совсем недавнего происхождения документ из трансильванского города Брашов (Кронштадт). Автор документа (вероятно, брашовский врач) подробно описывает дикого юношу, незадолго до того выловленного в лесах между Трансильванией и Валахией. Вот характерные выражения и пассажи из этого текста⁴⁴*.

⁴³* Wagner М. Beitr ge zur philosophischen Antropologie, Psychologie und den damit Verwandten Wissenschaften. Bd. 1 - 11. Wien, 1794 - 1796.

44* Wagner M. Beitr ge zur philosophischen Antropologie... Bd. I. Wien, 1794, S. 251 — 268.

417

брови бурого цвета сильно выдавались вперед, а нос он имел маленький и приплюснутый. Шея его казалась раздутой, а горло зобоподобным. Рот несколько выдавался вперед. Кожа на лице грязновато-желтого цвета. На голове жесткие пепельно-серые волосы были (ко времени осмотра) коротко острижены, остальные части тела дикого юноши были покрыты волосами, особенно густыми на спине и груди. Мускулы рук и ног были развиты сильнее и более заметны, чем обычно у людей. На локтях и коленях имелись мозолистые утолщения. На ладонях он имел мозоли и кожу толстую, грязновато-желтого цвета, как и на лице. Ногти на руках очень длинные. Пальцы на ногах длиннее, чем обыкновенно. Ходил он прямо, но несколько тяжеловато и вразвалку, при этом голова и грудь его были поданы вперед.

С первого же взгляда на это лицо мне бросилась в глаза какая-то дикость и зве- роподобность. Он был совершенно лишен дара речи, даже малейшей способности произносить членораздельные звуки. Он издавал лишь невнятное бормотанье, когда сторож заставлял его идти впереди себя. Это бормотанье усиливалось и переходило в завыванье, когда он видел лес или даже одно-единственное дерево, — однажды, когда он находился в моей комнате, откуда открывался вид на лес и горы, он жалобно завыл. Ни человеческое слово, ни какой-либо звук или жест не были ему понятны. Когда смеялись или изображали гнев, он не проявлял понимания того, что происходит. Он на все, что ему показывали, смотрел с безразличием; не выражал ни малейшего чувства при виде женщин.

Когда три года спустя я увидел его снова, апатия его прошла. Завидя женщину, он издавал дикие крики и пытался показать движениями пробудившиеся желания. Когда я видел его впервые, его мало что привлекало или отталкивало, теперь он выражал неприязнь по отношению к тем предметам, которые однажды причинили ему неприятность. Например, его можно было обратить в бегство, показав ему иголку, которой его однажды укололи, но обнаженная шпага, приставленная к его груди, ничуть его не пугала. Он становился злым и нетерпеливым, когда хотел есть или пить, и тогда готов был напасть на человека, хотя в других случаях не причинил бы вреда ни человеку, ни животному. Если не считать человеческой фигуры и факта прямохождения, то можно сказать, что в нем не было никаких признаков, по которым можно отличить человека от животного. И было очень тяжело смотреть, как это беспомощное существо брело, подгоняемое сторожем, рыча и бросая дикие взгляды вокруг. Чтобы обуздать в нем дикие порывы, во время прогулок, перед тем как приблизиться к воротам города, а затем к садам и к лесу, его заранее связывали. Но и связанного его сопровождало несколько человек, чтобы он не освободился и не убежал на волю. Вначале его пища состояла только из различного рода древесных листьев, травы, корней и сырого мяса. Лишь постепенно он привыкал к вареной пище, и, по словам человека, ухаживающего за ним, прошел целый год, прежде чем он стал питаться вареной пищей. К этому времени и дикость его заметно уменьшилась.

Я не могу сказать, сколько ему было лет. На вид ему можно было дать лет 23 - 25. Вероятно, он так и не научится говорить. Когда я видел его во второй раз, он все еще не говорил, хотя заметно изменился во многих других отношениях. В лице его все еще проглядывало что-то животное, но выражение его смягчилось. Походка стала более уверенной и твердой. Желание кушать, а теперь он любил различную пищу,

418

особенно овощи, он выражал определенными звуками. Он научился носить туфли и платье, но не обращал внимания, если они были разорванные. Постепенно он научился выходить из дома и возвращаться без сторожа. Единственная работа, к которой он был пригоден, состояла в том, что он ходил с кувшином к колодцу, наполнял его водой и приносил домой. Это была единственная услуга, которую он оказывал своему содержателю. Он также знал, как добыть себе пропитание, усердно посещая те дома, где его однажды накормили. Во многих случаях он обнаруживал инстинкт подражания, но ничто не запечатлялось в нем глубоко: даже подражая чему-нибудь много раз, он вскоре забывал заученное, за исключением тех вещей, которые имели отношение к его естественным потребностям, таким, как еда, питье, сон и т.п. Он с удивлением смотрел на все, что ему ни показывали, и с таким же отсутствием сосредоточенности переводил взгляд с этих предметов на новые. Когда ему показали зеркало, он заглянул за него, но остался совершенно равнодушным, не найдя там своего образа. Звуки музыкальных инструментов, казалось, немного его занимали, но когда однажды в моей комнате я подвел его к фортепьяно, он не решился дотронуться до клавиш и очень испугался моей попытки заставить его это сделать...

С 1784 г., когда он был увезен из Кронштадта, я больше ничего не слыхал о нем...

Многие размышления и наблюдения автора пришлось опустить ради краткости. Но приведенное выше наиболее значительно для науки. Это ни в коем случае не просто психиатрический казус: вначале описаны анатомические особенности дикого юноши, и это ни что иное, как анатомические отличия палеоантропа. Да, всего за пять лет до Великой Французской революции некий европейский медик осматривал реликтового неандертальца.

⁴⁵*См.: Linnaei С. Systema Naturae. Stockholm, 1766 — 1768. Это 12-е, последнее прижизненное издание. Ученик и продолжатель Линнея, редактировавший посмертные издания «Системы природы», выкинул троглодита (Genus Troglodytae) как ошибку учителя.

419

В следующей строке в исходнике проставлено ^45*, а не ^46*.

дополнительном сочинении «О человекоподобных»⁴⁶*, где речь идет не об обезьянах, а о живых троглодитах, Линней призывал естествоиспытателей и путешественников заняться, наконец, подробным их изучением. Если вызывает столько удивления и любопытства жизнь обезьян, писал он, то уж тем более ни один испытатель природы не мог бы говорить без изумления о троглодитах, весьма сходных с родом человеческим. По этому достойно удивления, что человеческое любопытство оставляет их во тьме. Мореходы могли бы исследовать на островах Индонезии условия их жизни и доставить экземпляры какому-нибудь любознательному государю, а также философам и натуралистам. Философ, по мнению Линнея, получил бы большую пользу, проведя хоть несколько дней с одним из этих животных, дабы наглядно увидеть превосходство человеческого разума, «откуда ему открылось бы различие между бессловесными и наделенными словом». Естествознание же получило бы новый свет от полного описания этих животных — троглодитов.

Итак, первое весьма несовершенное обобщение хотя бы немногочисленных и частью ошибочных данных о реликтовых палеоантропах было сделано К. Линнеем во второй трети XVIII в. Увы, его открытие было отброшено учениками и продолжателями.

На этом мы можем прервать тему о дивергенции троглодитид и гоминид от отдаленнейших эпох до нового времени. Продолжение этого сюжета не входит в содержание данной книги⁴⁶.

^46* См.: [Линней К.] Карла Линнея рассуждение о человекообразных. СПб., 1777.

⁴⁶ Интересующийся читатель отсылается к работам автора: 1) Современное состояние вопроса о реликтовых гоминоидах. М., 1963; 2) Проблема реликтовых палеоантропов / / Советская этнография. М., 1969, №2; 3) Троглодитиды и гоминиды в систематике и эволюции высших приматов // Доклады АН СССР. Т. 188, №1. М., 1969; популярное изложение см.: Борьба за троглодитов // Простор. Алма-Ата, 1968, №4 - 7.

420

Примечания научного редактора

К вступлению

С. 11.^I В научном дневнике, который Поршнев вел многие годы, последняя запись — 31 декабря 1971 г. В ней подводится итог многолетней работе над этой трилогией: С. 11

«Итак, что же сделано? Кроме всех этих фрагментов, наполняющих тетради, начиная с 1938 г., не имеющих по своей природе самого интеллектуально главного — включенности в целое, следовательно, отрывков не только текста, но смысла: не имеющих предыдущего и последующего, — кроме этих фрагментов написаны: 1) две с половиной главы первой книги и 2) вся вторая книга: ”0 начале человеческой истории”. Правда, последняя написана в совсем иной манере, она сделана для печати, для читателя, к тому же читающего ее изолированно от первой и второй [следует читать: третьей. — Ред.] книги, у ней сотня особенностей, по большей части отрицательных, порожденных обстоятельствами места и времени, обстоятельствами гласности и нацеленности (люди, касты, общество слишком сегодняшнего дня). Но все же, если бы я и писал ее в порядке очереди, закончив первую книгу и как органическую часть целого, в самом основном это было бы, видимо, то же самое. По крайней мере, эту книгу можно рассматривать как черновик или заготовку для той (которую навряд ли напишу: сердце? или справившись с самой трудной сутью уже нет того душевного напора?).

План всей работы был записан 4.01.53. С тех пор он изменился. Не две книги, а три. Первая: Палеонтология. В ней три части, из них вторая делится на три главы (написаны: часть I  «Историческая проблема», а из части II «Философская проблема» написана глава 1 — ’’Гносеологическая проблема” и частично глава 2 ’’Логическая проблема” (она мыслится как самая обширная, м.б. даже с внутренним членением). Глава 3 ’’Праксеологическая или теолеологическая проблема” (целенаправленная деятельность) и не начата, кроме относящихся к ней фрагментов. Вторая книга: Начало истории, третья книга: История и прогноз; по противоположности «палеонтологии» я назвал все, что мыслится ныне как вторая и третья книги, единым заглавием ’’Реконструкция”. Сейчас это слово скорее просится ко второй книге, а в третьей вылепливается ’’Экстраполяция”: здесь вычерчивается кривая исторической динамики как доломки ’’начала” (суггестии, дипластии) и как проблема техносферы и ее экспансии или иррадиации. На какие части должна делиться третья книга — еще не определено.

Ну и что же должно стать с фрагментами? В идеальном случае они должны вмонтиро-ваться, вколотиться (преобразовавшись) в соответствующие части и главы, за исключением тех, которые перед лицом целого окажутся ложными и подлежат истреблению. Я уже перечеркнул карандашом те, которые утилизированы в первых написанных главах. Но при писании ’’начала человеческой истории” я вовсе не заглядывал в накопленные фрагменты. Они остались неиспользованными. Точно так же, может быть, останется и вся груда остальных. Не знаю, смогут ли их опубликовать, как они есть, наподобие, что ли ’’мыслей Паскаля”, или этот абортивный ворох надо истребить, или, наконец, возможен суровый отбор немного наилучшего иметь-таки в качестве ’’Мыслей”». См.: Отдел рукописей Российской государственной библиотеки. Фонд 684, картон 27, единица хранения 16, лист 45 - 46. Далее ссылки на этот архив даются в сокращении: ОР РГБ, 684/27/16, л. 45 - 46.

С. 14. ^II Поршнев, очевидно, ошибся. Эта «формула» принадлежит не Фейербаху, а Плеханову.

В 1892 г. Плеханов переводит на русский язык и издает работу Энгельса «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии» и пишет к переводу примечания. В одном из них он «в немногих словах» (на полутора страницах) «излагает» содержание работы Фейербаха «Сущность христианства» с использованием как прямых цитат, так и пересказа собственными словами. Завершает Плеханов свое изложение следующим резюме (курсив авто-

478

ра): «Доросший до самосознания разум должен уничтожить ее [религию. — О.В.]. И ему нетрудно сделать это. Ему надо только вывернуть наизнанку все отношения, создаваемые религией». См. Плеханов Г.В. [Примечания Плеханова к книге Энгельса «Людвиг Фейербах.. .«1 / / Плеханов Г.В. Избранные философские произведения в пяти томах. Т. I. М., 1956, с. 469 - 470. Через 25 лет в другой работе Плеханов повторяет свой пересказ Фейербаха, но еще более кратко и почти все собственными словами. Приведенное выше резюме дополняется фразой, где и появляется формула, так понравившаяся Поршневу (курсив Плеханова): «Разум, доросший до самосознания, отвергает религию. Он выворачивает наизнанку отношения, создаваемые ею. Так как эти отношения сами создаются выворачиванием наизнанку истинных отношений, то разум восстанавливает эти последние совершая свое дело выворачивания вывороченного». См.: Плеханов Г.В. От идеализма к материализму (Гегель и левые гегельянцы. — Давид Фридрих Штраус. — Братья Бруно и Эдгар Бауеры. — Фейербах) // Плеханов Г.В. Там же. Т. III. М., 1957, с. 675.

К главе первой

С. 22. ^I Данный абзац не вошел в издание 1974 г. Начало предыдущего абзаца в издании 1974 г. было иным. После слов «... на ноги« и до двоеточия следовало: «в основу содержания формации они положили экономические отношения». Восстановлено по корректуре 1972 г., с. 19.

С. 23.^II Три вышеприведенные предложения не вошли в издание 1974 г. Восстановлено по корректуре 1972 г., с. 20.

С. 24.^III С 50-х годов XX в. появилась обширная европейская и американская литература, посвященная исследованию отношений зависимости, неэквивалентности обмена развитых стран с отсталой «периферией». Некоторые работы были переведены на русский язык еще при жизни Поршнева и могли быть ему знакомы (См., например: Baran P.A. The political Economy of growth. New York. 1957; русский перевод: Баран П. К экономической теории общественного развития. М., I960). Но с одним из самых первых исследований такого рода он, несомненно, был знаком: Luxemburg R. Die Akkumulation des Kapital. Ein Beitrag zurokomischen Erklarung des Imperialismus. Berlin, 1913. (Последний русский перевод: Люксембург Р. Накопление капитала. 5-е издание. М. - Л., 1934). В одной большой неопубликованной работе, сокращенным вариантом которой фактически и является настоящая глава, Б. Поршнев пишет:

«Попытка Розы Люксембург в труде ’’Накопление капитала” дополнить экономическую теорию Маркса доказательством, что капиталистическая прибавочная стоимость может быть реализована только на рынке некапиталистических стран, оказалась ошибкой. Но пером Розы Люксембург все же водила интуиция большого революционера». См.: ОР РГБ, 684/19 / 2, л. 82.

С. 26.^1V Упоминавшийся Б. Поршневым Ю. Семенов в недавно опубликованном масштабном исследовании предпринял собственную попытку реконструировать схему взаимодействия переднего края и периферии в историческом процессе. При этом Ю. Семенов вовсе не упоминает Б. Поршнева среди ученых, занимавшихся исследованиями специфики взаимосвязи человечества как единого целого в ходе исторического процесса, не упоминает ни одной из многих работ Поршнева, затрагивающих эти проблемы — «Периодизация всемирно-исторического прогресса у Гегеля и Маркса», «Социальная психология и история», «О начале человеческой истории» (настоящая книга и одноименная статья 1969 г.) и др., — и не анализирует приведенные Поршневым обобщения и аргументы, в частности, приведенные выше в настоящей главе. Так, Ю. Семенов пишет:

479

«Как ни странно, но в марксистской литературе вопрос о том, представляет ли марксистская схема смены общественно-экономических формаций мысленное воспроизведение эволюции каждого социоисторического организма, взятого в отдельности, или же она выражает внутреннюю объективную логику развития лишь человеческого общества в целом, но не отдельных составляющие его социоров (один из множества вводимых Ю. Семеновым новых терминов. — Ред.), в сколько-нибудь отчетливой форме никогда не ставился» (Семенов Ю. Философия истории. М., 2003, с. 136).

Учитывая хорошо известную тщательность и даже педантичность Семенова относительно ссылок на источники и литературу, а также личное знакомство с Б. Поршневым, такое утверждение само выглядит более чем странным.

С. 28. ^V Основной философско-исторический труд А.Дж. Тойнби «Исследование истории» (A Study of History), выходил в течение 28 лет: первый три тома увидели свет в 1934 г., тома 4-6 — в 1939 г., тома 7 - 10 — в 1954 г., том 11 (атласы) — в 1959 и последний 12 том появился в 1961 г. На русском языке имеется сокращенное изложение первых семи томов в книге под названием «Постижение истории» (М., 1991; 1996; 2001) и томов 8- 10 и 12 в сборнике работ Тойнби, озаглавленном «Цивилизация перед судом истории» (М., 2002). В этом многотомном труде Тойнби попытался произвести полное историческое картографирование человечества. И делая это, он неоднократно менял точку зрения: то соединял несколько обществ, которые ранее считал особыми цивилизациями, в одну единицу, то разделял то, что ранее объявлял одной единицей, на несколько независимых цивилизаций. В первых десяти томах Тойнби более или менее последовательно отвергает идею поступательного развития человечества после возникновения цивилизации. А в последнем томе он допускает прогресс всего человечества, но ограничивает его лишь сферой религии. Подробнее см.: Семенов Ю.И. Философия истории. М., 2003, с. 172 - 186.

С. 28. ^VI В конце XX века идея ускоряющегося прогресса вновь стала актуальной, причем своим возвращением она парадоксальным образом обязана именно тем научно-техническим достижениям, которыми прежде, по словам Поршнева, оправдывался тезис «история не существенна» (см. выше, с. 17). Так называемый «Закон Мура», в соответствие с которым количество транзисторов в одной микросхеме удваивается каждые 18 месяцев, впервые сформулированный создателем корпорации «Интел» Г. Муром еще в 1965 г. (т.е. при жизни Б. Поршнева), к началу XXI века стал пониматься в расширительном смысле — как своего рода всеобщий закон ускорения технологического прогресса.

С. 30. ^VI1 См. примечание 11 к авторскому вступлению.

С. 31.^VIII На этом симпозиуме произошел инцидент, описанный Б. Поршневым еще до первой попытки издать настоящую книгу:

«В 1964 году в Москве на Международном конгрессе по антропологии шел симпозиум на заманчивую тему ’’Грань между человеком и животным”. На кафедру поднялся доктор биологических наук профессор Л.П. Астанин и начал: ’’Несколько слов о так называемом снежном человеке...”. Председательствовал советский антрополог, кандидат биологических наук

В.П. Якимов. Он вскочил. Кажется, первый раз во всей истории международных научных конгрессов участник конгресса был согнан с кафедры. Тщетно заверял Л.П. Астанин, что будет говорить об анатомии кисти» (Поршнев Б.Ф. Борьба за троглодитов / / Простор. Алма-Ата, 1968, №7, с. 122).

С. 39. ^Х1Х Это обстоятельство очень ярко выразил известный писатель и теолог Гилберт Кит Честертон: «Ощущение плавности и постепенности завораживает нас, словно мы идем по очень пологому склону. Это — иллюзия; к тому же это противно логике. Событие не станет понятней, если его замедлить. Для тех, кто не верит в чудеса, медленное чудо ничуть не вероятнее быстрого. Быть может, греческая колдунья мгновенно превращала мореходов в свиней; но если наш сосед моряк станет все больше походить на свинью, постепенно обре-

480

тая копыта и хвостик закорючкой, мы не сочтем это естественным... Однако рационалистам, исследующим былое, кажется, что все станет проще, даже тайна исчезнет, если мы растянем дело творения». См.: Честертон Г.К. Вечный человек / / Вечный человек [Религиозные трактаты]. М., 1991, с. 102 - 103.

С. 40. ^X В наборе 1972 г. и в опубликованной в 1974 г. книге в силу вынужденного сокращения объема начало абзаца сформулировано иначе:

«Новое решение и предлагается отчасти в этой книге, отчасти в том опущенном мною анализе экологии троглодитид, который из-за недостатка места не мог быть в нее включен. Суть решения в методологическом смысле состоит в том...». См.: Поршнев Б.Ф. О начале человеческой истории (проблемы палеопсихологии). М., 1974, с. 53.

^Х1 См. примечание II к авторскому вступлению.

^XII В наборе 1972 г. вместо данного предложения помещено другое предложение, очевидно, из исходной рукописи: «Это излагается в части четвертой». В ходе правки корректуры Поршнев зачеркивает указание на «часть четвертую» и пишет: «... в главах 5, 6,8». В издании 1974 г. в силу сокращения еще одной главы написано: «... в главах 5, 6, 7». Подробнее о восстановлении полного авторского текста книги и ее различных вариантах см. предисловие научного редактора к настоящему изданию.

С. 41. ^XIII Честертон, в уже цитированном трактате писал об этом: «Конечно, почти все мы, рассуждая о первобытном человеке, в действительности имеем в виду современного дикаря. Мы исповедуем прогресс и эволюцию, признавая, что немалая часть человечества не меняется вообще. Но даже если я признаю, что цивилизованный человек внезапно понесся вперед, я не пойму, почему человек нецивилизованный застыл на месте, словно его заколдовали. Мне кажется, дело обстоит проще. Современные дикари не могут быть точно такими же, как первобытные люди, хотя бы потому, что они не первобытны. Что-нибудь да случилось с ними, как и с нами, за тысячи лет существования. Что-нибудь они да испытали, каким-нибудь влияниям да подверглись, даже если это и не пошло им на пользу». См.: Честертон Г.К. Там же, с. 121.

С. 47. ^XIV Поршнев приводит — в вольном переводе, очевидно, по памяти — название 10-го тома «Historia mundi» из буклета десятитомного издания: «Zehnter Band. Das btirgerliche Zeitalter und die Krise» («Десятый том. Буржуазная эпоха и кризис»). Буклет был выпущен в 1955 г. после выхода в свет первых четырех томов. Однако опубликованный в 1961 г., 10-й том носил уже другое, вполне нейтральное название: «19 и 20 век». См.: Historia mundi. Ein Handbuch der Weltgeschichte in zehn Bдnden. Bd. X. Das 19. und 20. Jahrhundeert. Bern -Mьnchen, 1961.

^XV Речь идет о статье: Поршнев Б.Ф. Материализм и идеализм в вопросах становления человека // Вопросы философии. М., 1955, №5. Слова »17 лет назад» написаны Поршневым для издания 1972 г., но были сохранены в издании 1974 г.

К главе второй

С. 48. ^I Б. Поршнев допускает неточность. Приведенные им далее слова Геккеля не сказаны последним в выступлении, а написаны им в предисловии к отдельному изданию своей речи: Hдckel Е. Ueber unsere gegenwartige kenntnis vom ursprung des menschen. Stuttgart, 1899. В начале же самого выступления Э. Геккель сказал: «...нередко последние 40 лет мы называем просто "эпохой Дарвина". Когда мы захотим поближе ознакомиться с причинами этого беспримерного успеха, нам придется... различать три великие его заслуги: 1) полнейшую реформу теории происхождения видов, ламаркизма...; 2) обоснование теории отбора, собственно дарвинизм, и 3) изложение антропогении, того важнейшего вывода из учения о проис-

481

хождении видов, которое по своему значению превосходит все остальные проблемы учения о развитии. Я позволю себе сегодня перед конгрессом сделать краткий доклад об этой третьей и последней заслуге Дарвина, о его теории происхождения человека... Вряд ли кто-нибудь будет оспаривать, что здесь идет дело о важнейшем из всех научных вопросов». Существует несколько русских переводов кембриджской речи Геккеля. Здесь цитировано: Геккель Э. Наше современное знание о происхождении человека. СПб., 1900, с. 9.

С. 50. ^II В 1859 г. Фогт опубликовал в Женеве книгу с обвинениями в адрес некоторых представителей немецкой эмиграции и, прежде всего, в адрес К. Маркса (См.: Vogt К. Mein Prozess gegen ’’Allgemeine Zeitung”. Genf, 1859). Маркс обратился с иском в суд Берлина, обвиняя Фохта в клевете. После отказа берлинского суда рассмотреть этот иск Маркс публикует в Лондоне объемный памфлет, разоблачающий Фогта как клеветника и «бонапартистского агента»: Marx К. Gerr Vogt. London, 1860 (см.: Маркс К. Господин Фогт // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Издание 2-е. Т. 14. М., 1959, с. 395 - 708.

^III Б. Поршнев, видимо, цитировал по памяти и ошибся. В предисловиях и к первому, и ко второму томам книги Фогта ничего похожего на приведенную цитату нет. Однако в заключительных словах своей последней лекции Фогт по поводу нападок на свои выступления приводит анекдот про скотника, на которого лает «дрянная собачонка»: «”Ну, видишь ли, - говорит скотник, - ты лаешь и лаешь без перерыву, лаешь на всех собак, лаешь и на меня и будешь лаять, пока совсем не вылаешься — тогда замолчишь поневоле”. Пусть же их лают, пока не вылаются» (Фохт К. Человек и место его в природе. Публичные лекции. Т. 11. СПб., 1863, с. 299).

С. 51.^IV Б. Поршнев допускает неточность. В качестве брошюры французский философ и богослов Фредерик де Ружмон опубликовал свою ответную речь в защиту религиозной точки зрения, с которой он выступил вскоре после лекций Фогта. Брошюра была затем переведена на несколько языков. Видимо, Поршнев имел дело лишь с ее немецким переводом, а также со ссылкой на эту брошюру в предисловии ко второму тому книги Фогта (в русском переводе). На титульном листе немецкого издания брошюры (Der Mensch und der Affe oder Der moderne Materialismus. Stuttgart, 1863) имя автора написано «по-немецки»: Fr. v. Rougemot. В названном предисловия имя автора брошюры также звучит «по-немецки»: Фридрих фон Ружмон (Фохт К. Человек и место его в природе. Публичные лекции. Т. 11. СПб., 1863, с. И).

С. 52. ^V «Биогенетический закон» гласит, что ряд форм, проходимый организмом при его индивидуальном развитии (онтогении), есть краткое повторение длинного ряда форм, через который прошли предки этого организма от первоначального их появления на земле до настоящего времени (филогения).

С. 57. ^VI Б. Поршнев допускает неточность. Данная статья опубликована в журнале, имеющем другое название: «Journal of the Anthropological Society of London».

С 59 ^VII Труд Лайеля вышел не в двух, а в трех томах. Правда, на титульном листе первого тома, действительно, обозначено: «in two volumes». Однако автор выпустил три тома и на титульном листе третьего тома уже написано: «in three volumes». В русском переводе первый том включал книгу 1, а второй — книги 2 и 3. Именно «книга» в русском переводе соответствовала «тому» (volume) оригинала.

С. 60. ^VIII Б. Поршнев допускает неточность. Габриэль де Мортилье в 1864 г. основал журнал Matйriaux pour l’histoire positive et philosophique de l’homme (Материалы по положительной и философской истории человека). В 1869 г. этот журнал был выкуплен Эмилем Картальяком, который дал ему новое название — Matйriaux pour l’histoire primitive et naturelle de l’homme. Именно это последнее название приводит Б. Поршнев в русском переводе.

482

С. 64. ^IX Первоначальный вариант своей схемы Мортилье продемонстрировал на Парижской всемирной выставке 1867 г. и опубликовал в 1869 г. В дальнейшем эта периодизация была разработана в целом ряде трудов, прежде всего в книге: Mortillet Gabriel de. Le Prehistorique Antiquite de l’Homme. P., 1883. Третье издание, доработанное сыном Г. де Мортилье Адрианом, было переведено на русский язык: Мортилье Г., Мортилье А. Доисторическая жизнь (Le Prehistorique). Происхождение и древность человека. Перевод с 3-его издания, совершенно переработанного и дополненного новейшими данными. СПб., 1903.

С. 69. ^X По-видимому, Поршнев допускает неточность. По имеющимся библиографическим данным никаких произведений Швальбе в 1908 г. опубликовано не было. Вероятно, речь идет о довольно большой работе, опубликованной двумя годами ранее: Schwalbe G. Studien zur Vorgeschichte des Menschen. 1. Zur Frage der Abstammung des Menschen. Stuttgart, 1906 (Исследования по предыстории человека. 1. К вопросу о происхождении человека). Источник ошибки выяснить не удалось.

С. 75.^XI Речь идет о известном стихотворении А.К. Толстого «Послание к М.Н. Лонгинову о дарвинисме»: «Если ж ты допустишь здраво, / Что вольны в науке мненья — / Твой контроль с какого права? / Был ли ты при сотворенье? / Отчего б не понемногу / Введены во бытиё мы? / Иль не хочешь ли уж Богу / Ты предписывать приемы? / Способ, как творил создатель, / Что считал он боле кстати, / Знать не может председатель / Комитета о печати. / Ограничивать так смело / Всесторонность божьей власти — / Ведь такое, Миша, дело / Пахнет ересью отчасти! / Ведь подобные примеры / Подавать — неосторожно, / И тебя за скудость веры / В Соловки сослать бы можно! / Да и в прошлом нет причины / Нам искать большого ранга, / И, по мне, шматина глины / Не знатней орангутанга». См.: Толстой А. К. Послание к М. Н. Лонгинову о дарвинисме // Собрание сочинений в 5 томах. Т. 1. М., 2001, с. 280.

С. 78. ^XII Приведенная цитата из 2-го издания учебника буквально повторяет соответствующее место его 1-го издания (Рогинский Я.Я., Левин М.Г. Основы антропологии. М, 1955, с. 288). Однако в следующем (и последнем) издании такой жесткой формулировки уже нет. См.: Рогинский Я.Я., Левин М.Г. Антропология. Издание 3-е, переработанное и дополненное. М, 1978. В главе 15 («Теория происхождения человека»), в двух первых изданиях содержавшей приведенную цитату, теперь приведены различные точки зрения на вопрос о древности человека, хотя факт изготовления орудий и признается одним из важнейших аргументов в дискуссиях по этому вопросу.

С. 79. ^XIII В наборе 1972 г. и в опубликованной в 1974 г. книге «О начале человеческой истории (проблемы палеопсихологии)» вместо отсылки к главам 6, 7 и 9 следовало краткое резюме тех глав и разделов, которые Б. Поршнев исключил из книги по требованию издательства «Мысль». Поскольку настоящее издание включает все указанные главы и разделы, их краткое резюме приводится здесь:

«Объем настоящей книги не позволяет надлежащим образом изложить и аргументировать эту теорию. Придется лишь кратко постулировать суть дела. Однако без этого нельзя обойтись, ибо современная систематика видов все более немыслима на основе одной лишь морфологии, т.е. без экологии. Итак, характеризующая всех троглодитид и отличающая их экологическая черта — некрофагия (трупоядение). Зоологи, говоря о «хищниках» и «плотоядных», к сожалению, не всегда расчленяют два значения: есть животные-убийцы, которые, однако, не поедают свои жертвы, каковы, например, убивающие для самообороны, а есть пожиратели мяса животных, убитых не ими, а погибающих от других причин. Обе функции требуют совсем разных морфофункциональных приспособлений. Оба комплекса приспособлений не могли бы одновременно появиться в эволюции отряда приматов, где до того не были выражены ни плотоядение, ни умерщвление крупной добычи (оставляем в стороне хищную

483

обезьянку галаго). Останки троглодитид всех уровней находят в сопровождении костей крупных четвертичных животных, нередко расколотых, но это не дает права на логический скачок к заключению, будто они их убивали. В природе все, что живет, умирает тем или иным образом, и биомасса умерших организмов почти всегда кем-либо поедается. Наука об экологии животных свидетельствует, что объединение в одном лице источника смерти (убийцы) и потребителя трупа представляет собой биологически сложный и очень специальный феномен. Прежде чем таковым стал человек (в качестве охотника или скотовода), высшие приматы осуществили нелегкое приспособление к одной из этих двух функций — к поеданию мяса умерших крупных животных. И уже это было само по себе сложнейшей биологической трансформацией.

Исходным понятием в современной биологической науке служит биогеоценоз — взаимосвязанная совокупность, или «сообщество», видов и их популяций, населяющих данный биотоп. Пищевые связи между ними сложны и достаточно плотны; наука не могла бы объяснить, как внедрился новый вид хищников-убийц в биоценотическую систему позднего плиоцена или раннего плейстоцена. Принята такая упрощенная схема соотношения трех «этажей» в биоценозе: если биомассу растений приравнять к 1000, то биомасса травоядных животных равна 100, а биомасса хищных— 10. Такая модель иллюстрирует огромную «тесноту» в верхнем этаже. Ни мирно, ни насильственно туда не мог внедриться дополнительный вид сколько-нибудь эффективных хищников, не нарушая всех закономерностей биогеоценоза как целого. К этой статической «пирамиде чисел» Семпера надо добавить закон флюктуации относительной численности травоядных и хищных, разработанный математиком Вольтерра и его продолжателями: при обилии травоядных число хищников возрастает, пока само не становится фактором уменьшения числа травоядных, что в свою очередь приведет к резкому падению числа хищных, размножению травоядных и т.д. Эти циклы могут мыслиться и как относительно короткие и локальные, так и в масштабах порядка целых геологических эпох. Во второй половине цикла внедрение нового хищника вовсе невозможно ввиду возросшей «тесноты», да и в первой правдоподобно лишь, если сначала от этой «тесноты» вымерли или деградировали предшествующие ведущие формы хищников. Наконец, уж и вовсе невероятно, чтобы новый хищник сразу свалился откуда-то в мир столь мощным и адаптированным, что с ходу оттеснил своих соперников от биомассы травоядных, не разрушив при этом биоценоз.

Нет, троглодитиды включились в биосферу не как конкуренты убийц, а лишь как конкуренты зверей, птиц и насекомых, поедавших «падаль», и даже поначалу как потребители кое- чего остававшегося от них. Иначе говоря, они заняли если и не пустовавшую, то не слишком плотно занятую экологическую нишу. Троглодитиды ни в малейшей мере не были охотниками, хищниками, убийцами, хотя и были с самого начала в значительной мере плотоядными, что составляет их специальную экологическую черту сравнительно со всеми высшими обезьянами. Разумеется, они при этом сохранили и подсобную или викарную растительноядность. Но нет сколько-нибудь серьезных и заслуживающих согласия аргументов в пользу существования охоты на крупных животных в нижнем и среднем палеолите, есть одни лишь фикции. Троглодитиды, начиная с австралопитековых и кончая палеоантроповыми, умели лишь находить и осваивать костяки и трупы умерших и убитых хищниками животных. Впрочем, и это было для высших приматов поразительно сложной адаптацией. Ни зубная система, ни ногти, так же как жевательные мышцы и пищеварительный аппарат, не были приспособлены к занятию именно этой экологической ниши. Овладеть костным и головным мозгом и пробить толстые кожные покровы помог лишь ароморфоз, хотя и восходящий к инстинкту разбивания камнями твердых оболочек у орехов, моллюсков, рептилий, проявляющийся тут и там в филогении обезьян. Троглодитиды стали высоко эффективными и специализированными раскалывателями, разбивателями, расчленителями крепких органических покровов с помощью еще

484

более крепких и острых камней. Тот же самый механизм раскалывания был перенесен ими и на сами камни для получения лучших рубящих и режущих свойств. Это была чисто биологическая адаптация к принципиально новому образу питания — некрофагии. Лишь один род пытался адаптироваться иным путем (мегантропы, парантропы, гигантопитеки) — путем наращивания мощи челюстей, но эта линия оказалась непродуктивной. Троглодитиды не только не убивали крупных животных, но и должны были выработать жесткий инстинкт ни в коем случае не убивать, ибо это разрушило бы их хрупкую экологическую нишу в биоценозе. Прямоходящие высшие приматы-разбиватели одновременно должны были оказаться и носильщиками. В самом деле, если условием их существования было применение острых или специально заостренных камней к тушам и останкам животных, то для сочетания этих двух элементов часто надо было или нести камень к местонахождению мясной пищи или последнюю — к местонахождению камня. Вот, в первую очередь, почему троглодитиды были прямоходящими: верхние конечности должны были быть освобождены от функции локомоции для функции ношения.

Итак, «орудия труда» в нижнем и среднем палеолите были чисто природными новообразованиями — средствами разделки останков крупных животных и абсолютно ничем более. Для объяснения всего этого вполне достаточно биологических понятий, хоть мы и встретились с весьма своеобразным вариантом животного царства. Как можно видеть, такая реконструкция образа питания троглодитид действительно требует обособления их в зоологической систематике в особое семейство, так же как и обратно — выделение такого семейства по морфологическим признакам побуждает найти и эту специфическую его экологическую характеристику.

Каменные «экзосоматические органы» троглодитид не оставались неизменными, они эволюционировали вместе с видами, как и вместе с перестройками фаунистической среды. Можно выделить прежде всего три больших этапа. Первый — на уровне австралопитеков, включая сюда и тип так называемых Homo habilis. Это было время богатой фауны хищииков-убийц, где ведущей формой являлись многочисленные виды махайродов (саблезубых тигров), высокоэффективных убийц, пробивавших покровы даже толстокожих слонов, носорогов, гиппопотамов. Но ответвившиеся от понгид прямоходящие высшие приматы, по-видимому, использовали тогда даже не обильные запасы мяса, оставляемые хищниками, а только костный и головной мозг, для чего требовалось лишь расчленять и разбивать кости. Поскольку костный мозг травоядных составляет величину порядка пяти процентов их веса, можно видеть, что у древнего слона это питательное вещество давало 200 — 300 кг плюс примерно столько же весил и головной мозг. Претенденты же на эту пищу из грызунов и насекомых были ничтожно слабы. Таков был самый долгий этап развития плотоядения у троглодитид. Затем пришел глубокий кризис хищной фауны, отмеченный, в частности, и полным вымиранием махайродов в Старом Свете. Австралопитеки тоже обречены были на исчезновение. Лишь одна ветвь троглодитид пережила кризис и дала совершенно обновленную картину экологии и морфологии: археоантропы. С резким упадком фауны хищников исчезла возможность находить в районах их обычной охоты останки их добычи. Крупные животные умирали теперь от более многообразных причин в весьма разнообразных местах, тогда как популяции троглодитид были очень немногочисленны. Однако роль собирателей и аккумуляторов относительно свежих трупов с гигантских территорий играли широко разветвленные течения четвертичных рек. Археоантропы адаптировались к этой географической ситуации. Едва ли не все достоверно локализованные нижнепалеолитические местонахождения расположены на водных берегах, в особенности у вертикальных и горизонтальных изгибов русла рек, у древних отмелей и перекатов, при впадениях рек в другие реки, в озера и в моря. Поскольку туши плыли или волочились по дну не растерзанные зубами хищников, первейшей жизненной задачей археоантропов было

485

пробивать камнями в форме рубил их шкуры и кожи, рассекать связки, а также раздвигать их ребра посредством крепких рычагов, изготовленных из длинных костей, слоновых бивней или из крепкого дерева (вроде «лёрингенского копья»). На этом этапе развилось поедание не только мозга, но и мяса в соперничестве, вероятно, преимущественно с крупными пернатыми хищниками. Новый кризис наступил с новым разрастанием фауны хищников, особенно так называемых пещерных. На долю рек как тафономического фактора снова приходилась все уменьшающаяся доля общей биомассы умирающих травоядных. Род археоантропов был обречен тем самым на затухание. И снова лишь одна ветвь вышла из кризиса морфологически и экологически обновленной — палеоантропы. Их источники мясной пищи уже труднее всего описать однотипно. Если часть местонахождений по-прежнему приурочена к берегам, то значительно большая уходит на водоразделы. Палеоантропы находят симбиоз либо с разными видами хищников, либо со стадами разных травоядных, наконец, с обитателями водоемов. Их камни все более приспособлены для резания и разделки мяса животных, поверхностно уже поврежденных хищниками, хотя их по-прежнему в высокой мере привлекает извлечение мозга. Этот высший род троглодитид способен расселиться, т.е. найти мясную пищу в весьма разнообразных ландшафтах, по-прежнему решительно ни на кого не охотясь.

Но и этому третьему этапу приходит конец вместе со следующим зигзагом флюктуации хищной фауны в позднем плейстоцене. Необычайно лабильные и вирулентные палеоантропы осваивают новые и новые варианты устройства в среде, но кризис надвигается неумолимо. Этот кризис и выход из него здесь невозможно было бы описать даже самым кратким образом. Пришлось бы ввести в действие такие мало знакомые читателю зоологические феномены, как адельфофагия (умерщвление и поедание части представителей своего собственного вида), и рассмотреть совершенно новый феномен — зачаточное расщепление самого вида на почве специализации особо пассивной, поедаемой части популяции, которая, однако, затем очень активно отпочковывается в особый вид, с тем чтобы стать, в конце концов, и особым семейством. Биологическая проблема дивергенции палеоантропов и неоантропов, протекающей быстро, является самой острой и актуальной во всем комплексе вопросов о начале человеческой истории, стоящих перед современной наукой.

Тот факт, что троглодитиды для своего специфического образа питания принуждены были оббивать камни камнями, несет в себе и разгадку появления у них огня. Искры сыпались в большом числе при ударах друг о друга кремней и других пород. Теоретически и экспериментально доказано, что эти искры способны зажечь любой вид трута. А в роли такового выступала настилка любого логова и жилья троглодитид, несомненно, однородная с настилкой берлог, нор, гнезд других животных. Тление настилки в местах обитания троглодитид возникало хоть очень редко, но неуклонно. Иными словами, зачатки огня возникали непроизвольно и сопровождали биологическое бытие троглодитид. Первая польза, извлеченная ими из такого тления, — это, вероятно, вытапливание с его помощью дополнительных количеств костного мозга из трубчатых и особенно губчатых скелетных фрагментов.

Таковы некоторые основания для восстановления идеи обезьяночеловека в ее первоначальном смысле, но на уровне современных биологических представлений».

С. 81. ^XIV Данный абзац в издании 1974 г. был сокращен. Восстановлено по корректуре

1972    г., с. 106. Б. Поршнев здесь делает сноску на источник: Петрушевский С. А. Борьба И.П. Павлова за материализм в физиологии и психологии / / Учение И.П. Павлова и философские вопросы психологии. М., 1952, с. 80. На указанной Поршневым странице автор цитирует слова Павлова в версии БСЭ (Павлов И.П. Условный рефлекс / / БСЭ [Издание I-e]. Т. 56. М., 1936, кол. 332) а в сноске к цитате пишет: «К сожалению, это место в полном собрании сочинений второго издания печатается по рукописи И.П. Павлова, а не по гранкам, в более позднее время исправленным и подписанным к печати в БСЭ... В рукописи отсутству-

486

ют очень важные слова: “труд и связанное с ним...“». Следует подчеркнуть, что исправления не могли быть согласованы с Павловым: он умер 27 февраля 1936 г.; 56-ой том БСЭ был сдан в производство за 10 дней до дня смерти — 17 февраля, а подписан к печати только 4 ноября. В недавно опубликованных сборниках статей и выступлений И.П. Павлова соответствующее место приводится в версии 2-го издания полного собрания сочинений, т.е. по авторской рукописи. См.: Павлов И.П. Условный рефлекс // Павлов И.П. Избранные труды. М., 1999, с. 387; Павлов И.П. Условный рефлекс // Павлов И.П. Рефлекс свободы. СПб., 2001, с. 275.

С. 82. ^XV Новейшим примером является один из лучших российских вузовских учебников по антропологии: Хрисанфова Е.Н., Перевозчиков ИВ. Антропология. 2-е издание, переработанное и дополненное. М., 1999. Хотя в учебнике и говорится, что «язык составляет фундаментальную основу человеческого поведения и культуры», и даже, что «нет прямой эволюционной связи между системами коммуникации обезьян и зыком» (с. 114), однако теме возникновения человеческой речи уделено лишь полстраницы из 120 страниц первой части учебника: «Эволюционная антропология».

С. 83. ^XVI Сегодня можно с уверенностью утверждать, что этот знаменитый афоризм Франклину не принадлежит. В его произведениях нет ни выражения «tool-making animal», ни каких-либо близких по смыслу выражений. Все упоминания «популярного афоризма», встречающиеся в литературе (как в отечественной, так и в зарубежной), даются либо вообще без ссылок на источник, либо со ссылкой на «Капитал» Маркса. Не является исключением и сборник: Франклин Б. Избранные произведения. М., 1956. В предисловии составителей упоминается формула «человек есть животное, изготовляющее орудия», а также даются ссылки на включенные в сборник работы, в которых это положение получает «дальнейшее развитие». Однако ни в одной работе Франклина, вошедшей в сборник, самого афоризма нет. Учитывая строгие советские правила издания цитированных Марксом авторов можно заключить, что были приложены немалые усилия по поиску в произведениях Франклина следов знаменитого афоризма, но усилия эти оказались тщетными.

По всей видимости, источником, следуя которому Маркс приписал этот афоризм Франклину, является английский автор Томас Бентли. См.: Marx К. Das Kapital. Kritik der Politischen Okonomie. Erster Band, Hamburg, 1872 // Marx K, Engels F. Gesamtausgabe (MEGA). Zweite Abteilung. «Das Kapital» und Vorarbeiten. Bd. 6. Berlin, 1987. Apparat. S. 1308.

К главе третьей

С. 98.^I Этот факт особенно подчеркивает уже цитированный в предыдущей главе Г. Честертон: Представим себе, что ребенок «залез под землю и нашел изображение оленя, сделанное человеком. Но как бы глубоко он ни залез, он не найдет изображения человека, сделанного оленем. Это кажется трюизмом, на самом деле это — потрясающая тайна... Человек отличается от животного качественно, а не количественно, и вот доказательство: рассказ о том, что человек нарисовал обезьяну, покажется скучным и плоским; рассказ о том, как умнейшая из обезьян нарисовала человека, все примут за шутку. Искусство — подпись человеческая». См. Честертон Г.К. Там же, с. 107 - 108.

С. 99.^II Поршнев в корректуре 1972 г. (повторено в издании 1974 г.) цитирует отрывок из письма Декарта Мору (Морусу) по книге: Любимов Н.А. Философия Декарта. СПб., 1886, с. 333. Перевод Любимова, приведенный Поршневым, несколько отличается: «Никогда не было наблюдаемо, чтобы какое-либо животное достигло такой степени совершенства, чтоб иметь настоящий язык, т.е. показывать голосом или другими знаками что-либо такое, что могло бы быть отнесено исключительно к мысли, а не к естественному движению. Слово есть единс-

487

твенный знак и единственное верное свидетельство мысли, скрытой и заключенной в теле.

Но все люди, даже самые глупые и самые безумные, даже те, которые лишены органов языка и слова, пользуются знаками, тогда как животные ничего подобного не делают, и в этом истинное различие человека от животного».

С. 100.^III См. предыдущее примечание. В наборе 1972 г. и в издании 1974 г. данное предложение, соответственно, начинается иначе: «... в этом [пользовании знаками. — Б.П.] истинное различие...».

С. 101.^IV Поршнев имеет в виду выражение Павлова, но последний использует слово «прибавка». Излагая появление второй сигнальной системы наряду с первой, Павлов пишет: «В развивающемся животном мире на фазе человека произошла чрезвычайная прибавка к механизмам нервной деятельности» (см.: Павлов И.П. Условный рефлекс // Полное собрание сочинений. Издание 2-е, дополненное. Т. 111, кн. 2. М. - Л., 1951, с. 335).

С. 102. ^V В опубликованных материалах XV111 Международного психологического конгресса данных о выступлениях Н. Жинкина нет. Однако в тезисах своего выступления двумя годами позднее Н. Жинкин пишет: «Главные трудности при построении моделей, имеющих психологический смысл, заключаются в том, что психология, независимо от разнообразия направлений, в течение ряда столетий и до недавнего времени изучала неговорящего человека. До сих пор сохранилась античная модель тройственного деления психики на ум, чувство и волю. В область ума или актов познания относят иерархию интеллектуальных процессов — ощущения, восприятия, представления, мышления, закрепляемых в памяти. Эти процессы изображаются как осуществляемые (обычно говорят — протекающие) одиноким человеком, поставленным "с глазу на глаз” с вещами действительности... Даже в тех психологических направлениях, в которых человек рассматривается как член общества, процесс языкового общения, как канал, по которому циркулирует информация между членами этого общества, не исследуется. Процесс общения выпадает из тройственной модели, его нельзя отнести ни к уму, ни к воле, ни к чувствам. Нередко говорят, что в речи выражаются и ум, и чувство, и воля. Но тогда получается наивное представление о том, что тот же одинокий человек что-то про себя подумал, как-то почувствовал, что-то решил и после этого хочет поделиться пережитым с другим человеком, поговорить с ним. Остается непонятным, зачем после того, как все процессы как-то осуществились, надо говорить». См.: Жинкин Н. Некоторые положения для построения модели коммуникативной системы человека // Основные подходы к моделированию психики и эвристическому программированию. Материалы симпозиума, Киев, 1968. М., 1968, с. 177- 178.

С. 104.^VI Выгодский для обозначения этого «превращения» использовал термин «интериоризация» («interiorization»). Современный психоанализ, уделяющий значительное внимание исследованию подобных процессов, пользуется термином «интернализация» («internalization»). См., например: Тэхкэ В. Психика и ее лечение. Психоаналитический подход. М., 2001.

С. 125. ^VII В издании 1974 г. вместо слов «ведет к обобщению: человек — это речь. Все более вырисовывается» вставлено слово «раскрывает». Восстановлено по корректуре 1972 г., с. 169.

С. 126. ^VIII Данный абзац не вошел в издание 1974 г. Восстановлено по корректуре 1972 г., с. 170.

К главе четвертой

С.  151.^I Работа Сеченова была впервые опубликована в год, с которого, по словам Поршнева, «человек происходит от обезьяны», и ее публикация была связана с не менее драматическими событиями, чем те, которые описаны Поршневым в главе 2. В мае 1863 г. Сеченов

488

по предложению Н.А. Некрасова написал для журнала «Современник» статью под названием «Попытка ввести физиологические основы в психические процессы». Цензура наложила запрет на публикацию, усмотрев предосудительность в названии и «пропаганду материализма» в тексте. Сеченову было предложено изменить название на более академическое и опубликовать статью в специализированном медицинском издании. Статья вышла в том же году: Сеченов И.М. Рефлексы головного мозга // Медицинский вестник. СПб, 1863, №47, 23 ноября. В марте 1866 г. была отпечатана книга под названием «Рефлексы головного мозга» тиражом в 3000 экз. 4 апреля автор представил ее в цензурный комитет. В тот же день, спустя примерно два с половиной часа, террорист Каракозов стрелял в императора Александра II. Покушение не удалось, но одним из следствий этого события стал арест книги Сеченова: уже утром 7 апреля начальник Главного управления по делам печати М. Щербинин предложил обер-полицмейстеру немедленно арестовать книгу Сеченова ввиду ее крайней опасности для общественных нравов. Через три месяца, 9 июля, против Сеченова было возбуждено уголовное дело по статье 1001 «Уложения о наказаниях уголовных и исправительных», предусматривавшую ответственность за публикацию сочинений, «имеющих целью развращение нравов». Однако прокурор, явно опасаясь неудачи, не дал ход уголовному делу. 12 сентября 1867 года книга была освобождена из-под ареста и поступила в продажу.

С. 157.^II Первая публикация: Ухтомский АЛ. Доминанта как рабочий принцип нервных центров // Русский физиологический журнал. Пг., Т. VI., 1923, вып. 1 - 3.

^III    Этого предложения в опубликованной в 1974 г. книге нет. Причина понятна: работа Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» направлена как раз против этого философа. Восстановлено по корректуре 1972 г., с. 214

^IV   Первая публикация: Ухтомский АЛ. Парабиоз и доминанта // Ухтомский А., Васильев Л., Виноградов М. Учение о парабиозе. М., Издательство Комакадемии, 1927.

С. 165. ^V По принципу Геринга - Брейера осуществляется саморегуляция дыхания. Описан немецкими физиологами Э. Герингом и И. Брейером в 1868. Во время вдоха происходит растяжение лёгких, которое вызывает раздражение механорецепторов (чувствительных к механическим раздражениям нервных окончаний), расположенных в альвеолах, а также в межрёберных мышцах и диафрагме. От механорецепторов нервные импульсы по блуждающему нерву поступают в дыхательный центр продолговатого мозга и приводят к возбуждению нейронов, вызывающих расслабление мышц и выдох. Чем сильнее растяжение лёгких, тем больше поступает в дыхательный центр импульсов, ведущих к прекращению вдоха и возникновению выдоха. Прекращение этих импульсов вновь стимулирует вдох.

С. 169. ^VI Первая публикация: Ухтомский А.А. Доминанта как фактор поведения. Стенография доклада на заседании биологического студенческого научного кружка Ленинградского университета (02.04.1927) // Вестник Коммунистической академии. Кн. 22. М., 1927, с. 215-241.

С. 173. ^VII Первая публикация: Введенский Н.Е., Ухтомский АЛ. Рефлексы антагонистических мышц при электрическом раздражении чувствующего нерва // Работы Физиологической лаборатории С.-Петербургского университета, год 111 (1908). Юрьев, 1909.

^VIII Первая публикация: Ухтомский АЛ. О зависимости кортикальных двигательных эффектов от побочных центральных влияний // Работы Физиологической лаборатории С.-Петербургского университета, год IV - V (1909 - 1910). Оттиск из «Трудов С.-Петербургского общества естествоиспытателей». Т. XLI, вып. 2, Юрьев, 1911.

С. 175.^1Х Впервые опубликовано в 1-м издании четвертого тома собраний сочинений: Ухтомский А.А. Очерк физиологии нервной системы // Ухтомский А.А. Собрание сочинений. Т. IV. Л., 1945.

489

К главе пятой

С. 238.^I В корректуре 1972 г. и в опубликованной в 1974 г. книге, в которых «следующая глава» («Плотоядение») была удалена, данное предложение было заменено другим: «Здесь нет возможности рассмотреть вопрос о том, какие экологические условия благоприятствовали прогрессированию такой («гудолловской») организации межиндивидуальных связей у "падальщиков” троглодитид». Восстановлено по более ранней рукописи (автограф) главы 5. См. ОР РГБ, 684/22/10, л. 45.

С. 240. ^II В корректуре 1972 г. и в опубликованной в 1974 г. книге написано «в учебнике "Основы антропологии”». Первое издание учебника (1955) носило именно такое название. Во втором (1963) и третьем (1978) изданиях учебник назывался уже просто «Антропология». Очевидно, при подготовке своей книги к печати в 1971 - 1972 гг. Поршнев исправил сноску на более новое — второе — издание, однако название учебника на странице книги осталось прежним.

К главе шестой

С. 244.^I В рукописи книги, сданной в набор 1972 г., глава 6, наряду с главами 7 и 9, была сокращена. Соответственно, не вошла она и в книгу, изданную в 1974 г. Однако раздел VI настоящей главы вошел в качестве раздела 1 в «сборную» (новую) главу — главу 6 в наборе 1972 г. и издании 1974 г. Настоящая глава, за исключением раздела VI, публикуется по сохранившейся рукописи (машинописной копии) главы 9, предшествовавшей сокращению книги. Раздел VI публикуется по корректуре набора 1972 г., сверенной с изданием 1974 г, а также с более ранней рукописью (машинописная копия) настоящей главы. См.: ОР РГБ, 684/22/6.

С. 245. ^II Современные исследования обнаруживают признаки подобной защищенности предков человека: «Возможно, каннибализм был распространен среди наших доисторических предков, говорится в новой работе о форе — племени, живущем в наше время в Папуа-Новой Гвинее. Саймон Мид, Джон Коллиндж и их коллеги из Центра изучения прионовых инфекций лондонского University College обнаружили свидетельство того, что вариация гена защищала некоторых форе от смертельных прионовых заболеваний, передающихся благодаря их прежней привычке к каннибализму». См.: Coghlan A. Cannibalism rife among prehistoric humans // New Scientist, London, 11.04.2003.

C. 297. ^III Далее в настоящей главе Поршнев ссылается, очевидно, на текст диссертации Егорова. Через три года была опубликована его работа: Егоров О.В. Экология сибирского горного козла (Capra sibirica Meyer) // Труды зоологического института АН СССР. Т. 17, Л., 1955. Текст статьи заметно отличается от текста диссертации. Был ли Поршнев знаком с этой публикацией, не ясно. В настоящем издании указаны также некоторые ссылки на эту опубликованную работу Егорова.

С. 324. ^IV В условиях вынужденного сокращения объема книги в наборе 1972 г. и в опубликованной в 1974 г. книге данный раздел остался единственным фрагментом данной главы, включенным в книгу — в качестве раздела I новой («сборной») главы 6 «У порога неоантропов». Для общей связи изложения первый абзац раздела был заменен на следующий:

«Как выше было сказано, я полностью исключил представление об ископаемых троглодитидах как охотниках. А ведь именно такое представление с необходимостью влечет приписывание им тех или иных свойств по аналогии с человеком. Мы имеем, право утверждать, что троглодитиды даже и не могли бы убивать, ибо им это запрещал жизненный инстинкт — абсолютный, не допускающий исключений. Те популяции, которые нарушали бы эту биологи-

490

ческую норму поведения по отношению к животной среде, вымерли бы; иными словами, "не убивать” — это был наследственный безусловный рефлекс, врожденный видовой закон, безоговорочно закрепленный естественным отбором, а не навык, от которого особь могла бы и отвыкнуть. Теперь этот вывод нам важен и для того, чтобы нащупать едва ли не самое неясное и зыбкое звено во всей цепи анализа и реконструкции происхождения человеческой речи».

Первый абзац восстановлен по более ранней рукописи (машинописная копия) настоящей главы. См.: РГБ, ОР, 684/22/6, л. 170.

К главе седьмой

С. 331.^I Глава 7 не вошла в рукопись, сданную в типографский набор 1972 г. Отсутствует данная глава и в издании 1974 г. Однако текст главы почти полностью совпадает с опубликованной статьей: Поршнев Б.Ф. О древнейшем способе получения огня // Советская этнография. М., 1955, №1. В настоящем издании глава публикуется по рукописи (машинописная копия), предшествовавшей сокращению книги. Рукопись сверена с упомянутой статьей.

^II Подробнее о «деструктивной задаче» многих исследований Поршнева см.: Вите О.Т. «Я — счастливый человек». Книга «О начале человеческой истории» и ее место в творческой биографии Б.Ф. Поршнева (настоящее издание, с. 631 - 632).

С. 354. ^III В статье 1955 г. в данном месте помещена сноска: Пользуюсь случаем поблагодарить П.И. Борисковского за любезно предоставленную мне возможность ознакомиться с неопубликованной частью его статьи. См. Поршнев Б.Ф. О древнейшем способе получения огня // Советская этнография. М., 1955, №1, с. 25.

С. 355. ^IVB опубликованной в 1974 г. книге «О начале человеческой истории» (как и в рукописи, по которой осуществлялся набор 1972 г.) Поршнев ссылается на книгу Арсеньева, изданную в 1934 г. под названием «Дерсу Узала». В цитированное Поршневым издание вошли избранные главы двух произведений Арсеньева — «По Уссурийскому краю» и, собственно, «Дерсу Узала».

С. 357. ^V В рукописи настоящей главы, подготовленной Поршневым для первого издания книги, но не вошедшей в набор 1972 г., а также в статье «О древнейшем способе получения огня» (1955), почти совпадающей с текстом данной главы, Поршнев дает другую ссылку: Тэйлор Э.Б. Первобытная культура. М., 1939, с. 145. Однако упомянутое издание 1939 г. включало в себя наряду с главами книги «Первобытная культура», также и несколько глав другой книги Тейлора — «Антропология». Ссылка Поршнева как раз и относится к одной из глав, взятых из «Антропологии». Ср. новейшее русское издание: Тейлор Э. Первобытная культура. М., 1989.

К главе восьмой

С. 359. ^I В издании 1974 г. эта глава была вдвое сокращена и вошла в качестве первого раздел («Труд, производство, общество») в главу 7 («Генезис речи-мышления: суггестия и дипластия). Полный текст настоящей главы восстановлен по сохранившейся корректуре набора 1972 г. Редакционные правки, связанные с сокращением, специально не оговариваются.

С. 360.^II См. примечание XVI к главе 2.

С. 361.^III См. примечание XII к главе 2.

^IV С этого места начинается раздел 1 главы 7 в издании 1974 г. Текст, помещенный выше был сокращен.

491

С. 363. ^V Предшествующая часть абзаца в издании 1974 г. была сокращена.

С. 364.^VI Почти весь предшествующий текст раздела 11 настоящей главы в издании 1974 г. был сокращен.

С. 366. ^VII Три предшествующие предложения в издании 1974 г. были сокращены.

С. 367. ^VIII Предшествующая часть данного абзаца в издании 1974 г. была сокращена.

С. 376.^IX Два предшествующих предложения в издании 1974 г. были сокращены.

С. 377. ^X Данное предложение в издании 1974 г. было сокращено.

С. 379. ^XI Невозможность вывести человеческое мышление из поведения животных оставаясь в рамках модели «особь - среда» очень хорошо понимал Тейар де Шарден:

«Если переход к рефлексии действительно... есть критическая трансформация, мутация от нуля ко всему, то невозможно представить себе на этом точном уровне промежуточного индивида. Или это существо еще по сю сторону изменения состояния, или оно уже по ту сторону... Можно как угодно переворачивать проблему. Или надо сделать мысль невообразимой, отрицая ее психическую трансцендентность относительно инстинкта. Или надо решиться допустить, что ее появление произошло между двумя индивидами. Предложение, безусловно, ошеломляющее...» (Тейар де Шарден П. Феномен человека. М., 1987, с. 141 [курсив автора. — Ред. 1).

Однако Тейар де Шарден, прямо сформулировав альтернативную модель — «особь – особь», не стал развивать эту «ошеломляющую» идею.

К главе девятой

С. 380.^I В рукописи книги, сданной в набор 1972 г., глава 9, наряду с главами 6 и 7, была сокращена. Соответственно, не вошла она и в книгу, изданную в 1974 г. Однако из фрагментов данной главы, а также фрагмента главы 6 была составлена «сборная» (новая) глава — глава 6 в наборе 1972 г. и издании 1974 г.

С. 381.^II Здесь заканчивается первый фрагмент сохранившейся рукописи (машинописной копии) главы 9, предшествовавшей сокращению книги. Следующие три страницы в рукописи отсутствуют, так как вошли в сокращенную рукопись книги, переданную в издательство, в качестве фрагмента раздела III «сборной» (новой) главы 6 — по набору 1972 г. и изданию 1974 г.

С. 382. ^III См. примечание III к главе 1.

^IV На этом завершается фрагмент, вошедший в главу 6 издания 1974 г.

^V На этом завершается фрагмент, вошедший в главу 6 набора 1972 г.

С. 383. ^VI С этого места начинается второй фрагмент сохранившейся рукописи (машинописной копии) главы 9, предшествовавшей сокращению книги. Первая часть абзаца восстановлена по более ранней рукописи (машинописная копия) настоящей главы. См.: ОР РГБ, 684/22/6, л. 229.

С. 386. ^VII Близкую гипотезу, высказанную известным политическим писателем XV111 в., упоминает К. Маркс: «Ленге в своей работе ”Th orie des Lois Civiles”, быть может, не без основания называет охоту первой формой кооперации, а охоту на людей (войну) — одной из первых форм охоты». См.: Маркс К. Капитал. Т. 1 // Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч. 2-е изд. Т. 23, М., 1960, с. 346 (примечание).

С. 388.^VIII «Эффект Райта» — явление случайных сдвигов частот аллелей в последовательных поколениях (случайный дрейф генов), обнаруженное в начале 30-х гг. прошлого века американским генетиком С. Райтом

492

С. 395.^IX Здесь заканчивается второй фрагмент сохранившейся рукописи (машинописной копии) главы 9, предшествовавшей сокращению книги. Следующие два раздела главы в рукописи отсутствуют, так как они вошли в сокращенную рукопись книги, переданную в издательство, в качестве разделов II и III «сборной» (новой) главы 6 — по типографскому набору 1972 г. и изданию 1974 г.

^X Данный раздел, за исключением отмеченных в примечаниях мест, вошел в «сборную» (новую) главу 6 в качестве радела главы с тем же номером и под тем же названием — по типографскому набору 1972 г. и изданию 1974 г.

С. 400. ^XI Современный российский психолог В. Аллахвердов пишет: «Очевидно, что, хотя сознание отражает окружающий мир и регулирует деятельность, но и отражение, и регуляция весьма эффективно осуществляются без всякого сознания. Для того чтобы отражать и регулировать, сознание не только излишне, но иногда даже вредно». См.: Аллахвердов В.М. Сознание как парадокс (Экспериментальная психологика, т. I). СПб, 2000, с. 20.

С. 401. ^XII Приведенный абзац не вошел в рукопись, сданную в набор книги в 1972 г., и в ее издание 1974 г. Восстановлен по более ранней рукописи (машинописная копия) настоящей главы. См.: ОР РГБ, 684/22/6, л. 258.

^XIII Данный раздел, за исключением указанных в сносках мест, вошел в «сборную» (новую) главу 6 в качестве радела главы с тем же номером и под тем же названием — по типографскому набору 1972 г. и изданию 1974 г.

^XIV Приведенный абзац не вошел в рукопись, сданную в набор книги в 1972 г., и в ее издание 1974 г. Для восстановления логической связи сокращенного текста данный абзац был заменен на следующий:

«Прежде всего, хотелось бы реконструировать не только само раздвоение, или, вернее, отпочкование, но и его более мелкие промежуточные уровни. Мыслимо ли это?»

Восстановлено по более ранней рукописи (машинописная копия) настоящей главы. См.: ОР РГБ, 684/22/6, л. 282.

С. 405. ^XV См. приведенные в примечании I к главе 3 слова Г. Честертона.

^XVI В издании 1974 данное предложение опушено. Восстановлено по корректуре набора 1972            г.

^XVII Данный абзац (конец раздела) в издании 1974 г. (и в наборе 1972 г.) отсутствует. Восстановлено по более ранней рукописи (машинописная копия) настоящей главы. См.: ОР РГБ, 684/22/6, л. 291.

С. 407.^XVIII Отсюда начинается третий фрагмент сохранившейся рукописи (машинописной копии) главы 9, предшествовавшей сокращению книги. Первая часть абзаца восстановлена по более ранней рукописи (машинописная копия) настоящей главы. См.: ОР РГБ, 684/22/6, л. 259.

С. 408. ^Х1Х Книга Ю. Решетова вышла из печати в 1966 г., т.е. за 6 лет до первого типографского набора книги Поршнева «О начале человеческой истории»: Решетов Ю.Г. Природа земли и происхождение человека. М., 1966. Однако упомянутый обзор в опубликованную книгу Ю. Решетова не вошел. Единственным следом процитированного Поршневым в 1963 г. отрывка являются полтора абзаца, включая ссылки на литературу, на с. 334 - 335:

«Большинство исследователей в настоящее время считают, классические западноевропейские неандертальцы относятся к тупиковой ветви примитивных людей и не стоят в ряду предков современного человека. В пользу такого мнения твердо установленный факт, что классические неандертальцы долгое время, до конца второй (максимальной) фазы вюрмского оледенения, сосуществовали вместе с человеком современного типа. А в некоторых изолированных районах, например, в верховьях р. Гароны, в лесах и болотах Литвы, в лесах долины Днепра небольшие группы неандертальцев дожили до послеледникового времени (G. Astre, 1961;

493

В. Гуделис, С. Павилонис, 1952; Е.I. Данiлова, В.I. Свистун, 1961). Исчезновение классических неандертальцев так же как, вероятно, и неандертальцев «родезийского» типа, связано, как полагают, с ассимиляцией их немногочисленных стад ордами раннего человека разумного. Об этом говорит наличие метисных форм, найденных в Европе, например, в Мустье (Франция), Эрингсдорфе (ГДР), может быть, в Крапине (Югославия) и за пределами Европы, где подобной формой многие считают так называемых палестинских неандертальцев с горы Кармел».

Явным признаком спешки при сокращении текста книги Решетова является несовпадение ссылок на литературу в тексте приведенного отрывка с работами из списка литературы в конце книги. В опубликованной книге Ю. Решетов открыто полемизирует с Б. Поршневым по проблеме происхождения огня (с. 294 - 295) и образу питания палеоантропа (с. 328), однако при этом не упоминает его работы, не приводит их в списке литературы и, судя по приведенным против позиции последнего аргументам, с работами Б. Поршнева даже не знаком.

Следует учесть, что в промежуток времени между появлением в 1963 г. книги Б. Поршнева «Современное состояние вопроса о реликтовых гоминоидах», в которой приводится отрывок из неопубликованной книги Решетова, и публикацией последней в 1966 г., произошло событие, которое могло серьезно повлиять на судьбу готовящейся к публикации книги Решетова. В 1964, в Москве на VII Международном конгрессе антропологических и этнографических наук, на симпозиуме «Грань между человеком и животным», произошел инцидент, о котором см. примечание VII к главе 1. В этом симпозиуме принимали участие и Б. Поршнев, и Ю. Решетов. Подробнее см.: Вите О.Т. «Я — счастливый человек» Книга «О начале человеческой истории» и ее место в творческой биографии Б.Ф. Поршнева (настоящее издание, с. 643-644).

С. 419. ^XX В рукописи главы 9 Кирхер назван «голландцем». См. рукопись главы из архива Дороговой (с. 68), а также более раннюю версию— ОР РГБ, 684/22/6, л. 280. Однако в своей монографии о реликтовых палеоантропах Поршнев называет этого автора немцем: «одним из видных ученых-эрудитов того времени, немецким естествоиспытателем Атанасиусом Кирхером)». См.: Поршнев Б.Ф. Современное состояние вопроса о реликтовых гоминоидах. М., 1963, с. 29.

К главе десятой

С. 421. ^I В первом издании книги, опубликованном в 1974 г., данная глава была главой 7 (в наборе 1972 г. — главой 8). В качестве первого раздела («Труд, производство, общество») главы 7 был помещен сокращенный вдвое текст главы 8 настоящего издания — «Споры о фундаментальных понятиях» (в наборе 1972 г. — главы 7). Соответственно, нумерация всех остальных разделов была сдвинута на единицу.

С. 422. ^II Пять предыдущих предложений не вошли ни в набор 1972 г., ни в опубликованную в 1974 г. книгу. После сокращения трех глав книги ссылка на «пирамиду биомасс», о которой речь идет в главе 6 настоящего издания, потеряла смысл. Восстановлено по рукописи главы, см.: ОР РГБ, 684/22/7, л. 3 - 4.

^III Три последние предложения не вошли ни в набор 1972 г., ни в опубликованную в 1974 г. книгу. Восстановлено по рукописи главы, см.: ОР РГБ, 684/22/7, л. 5 - 6. Близкое по смыслу рассуждение Поршнев включил в свою другую книгу: Поршнев Б.Ф. Социальная психология и история. М., 1978, с. 221 - 222. В первое, сокращенное издание книги (1966 г.) соответствующее рассуждение не вошло.

С. 423.^IV Сохранилось несколько неопубликованных работ Б. Поршнева, в которых исследуются различные аспекты первобытной экономики: «Докапиталистические способы производства (основные экономические и социологические категории)», включающее главу о первобытном обществе (в 1972 г. книга была подготовлено к публикации); «Торговый капитал в

494

докапиталистической истории», где среди прочего анализируются и особенности первобытного «неэквивалентного» обмена (написано в середине 30-х гг. прошлого века), а также тезисы доклада «Противоречия доклассового общества» (написано около 1932 г.). Подробнее об этом см.: Вите О.Т. «Я — счастливый человек». Книга «О начале человеческой истории» и ее место в творческой биографии Б.Ф. Поршнева, настоящее издание, с. 591 - 592, 612 - 614. Некоторые аспекты первобытной экономики анализируются Поршневым в книге: Поршнев Б.Ф. Феодализм и народные массы. М., 1964.

С. 425. ^V Такое фундаментальное отличие функционирования второй сигнальной системы в период возникновения от развитого ее функционирования привело Поршнева к мысли о целесообразности выделения этого начального этапа в самостоятельный тип сигнальной системы. Подробнее об этом см.: Вите О.Т. «Я — счастливый человек». Книга «О начале человеческой истории» и ее место в творческой биографии Б.Ф. Поршнева, настоящее издание, с.677 - 678.

С. 428. ^VI В своем выступлении на IV Всесоюзном съезде общества психологов летом 1971 г. (т.е. уже после того, как рукопись книги была сдана в издательство) Поршнев к такого рода источникам отнес и психоанализ: «Палеопсихология в большой мере пользуется методами экстраполяции в том числе использует данные онтогенеза, патологии, психоанализа». См.: Поршнев Б.Ф. Проблемы палеопсихологии / / Материалы IV Всесоюзного съезда общества психологов. Тбилиси, 1971, с. 23.

С. 429. ^VII См. примечание IV к главе 3.

С. 453. ^VIII Взгляды Ф. Либермана на происхождение человеческой речи во многом схожи с концепцией Поршнева. См.: Lieberman Ph. On the origins of language: An introduction to the evolution of human speech. New York, 1975; Idem. Biology and Evolution of Language. Cambridge (Mass.), London, 1984; Idem. Uniquely Human: The Evolution of Speech, Thought, and Selfless Behavior. Cambridge (Mass.), London, 1991; Idem. Eve Spoke: Human Language and Human Evolution. New York, 1998; Idem. Human Language and Our Reptilian Brain: The Subcortical Bases of Speech, Syntax, and Thought. Cambridge (Mass.), London, 2000.

C.  438.^IX См. примечание IV к главе 7.

^X Поршнев почти буквально цитирует слова Бассина: «...закон нормальной амбивалентности (внутренней противоречивости) всякого чувства А. Элькоста». Эти слова присутствуют в обеих статьях. При этом Бассин не дает никаких ссылок или пояснений к этим своим словам. Никаких признаков существования «А. Элькоста» найти не удалось. Это имя не упоминается в солидных обзорах по психологии эмоций, не знакомо оно и современным российским специалистам. В литературе понятие «амбивалентности чувств» чаще всего связывают с именем швейцарского психолога и психиатра Э. Блейлера.

495

Е. Поршнева

Реальность воображения (записки об отце)¹

Сила воображения делает возможным творчество. Без воображения — творчества нет. Любая игра «получается», захватывает человека целиком, только если он относится к ней более серьезно, чем к существующей реальности. Человек Творящий (Homo Creatus) — это всегда и Человек Играющий (Homo Ludens).

Уже воображение ребенка — это путь к творчеству: создаваемые в его сознании мысли-образы столь же существенны и вещественны, как и образы самой жизни. Только субстанция мыслей-образов более тонка, хотя, одновременно, и более прочна. Для настоящего художника или актера, писателя или ученого, реальность воображения, созданная человеческой мыслью, его тяготеющим к творчеству духом, и становится жизнью, смерть же наступает с ее утратой.

Конец... Я давно собиралась написать об отце. И всякий раз, еще только обдумывая план воспоминаний, их композицию, понимала, что, пожалуй, начать придется — с конца. Собственно, само ощущение человеческой ценности и нужности рассказа об обстоятельствах смерти такой незаурядной личности как Поршнев, пришло почти сразу, как его не стало. Поскольку и сама эта смерть тоже была не просто трагическим событием, но событием особой, почти символической значительности. В силу ряда обстоятельств оно стало «точкой отсчета» всей его судьбы — и предшествующей, и посмертной.

¹ См. также раздел ’‘Иллюстрации" в конце настоящего издания. - Ред.

539, а в книге без нумерации

Начать же традиционно, с милых, светлых и трогательных воспоминаний детства, думая и помня при этом о страшном конце, о котором предстоит написать — тоже достаточно тяжко. Проходили годы, десятилетия, не принося ни ослабления боли, ни окончательного выбора варианта. Пока наконец я не решила, что должна всё- таки начать с самого трудного: иначе, пожалуй, может случиться, что я так никогда и не расскажу об этом. Не успею.

Работе над своей концепцией происхождения человека, составившей книгу «О начале человеческой истории», отец отдал последние двадцать лет жизни. Борьба за ее издание стоила ему самой жизни. Невероятен был уже сам по себе факт согласия издательства «Мысль» опубликовать такую книгу. Это чудо стало возможным благодаря феноменальному поршневскому волевому напору, его уникальной стойкости, и ряду других качеств подлинного борца. Плюс редкое умение убеждать, доказывать. Из месяца в месяц, круг за кругом, он снова и снова ходил на прием к различным начальникам, обращался за поддержкой ко всем, кто готов был ему помочь. Просил, растолковывал, взывал, даже соглашался на изъятие принципиально важных кусков рукописи, отдельных ее разделов и целых глав. Своей рукой вычеркивал обдуманное и выношенное десятилетиями, составлявшее суть и основу всей концепции — буквально «резал по живому»...

Вхожу к нему в кабинет, уже зная от Изы¹ об очередной дурной новости. Лицо измученное, удрученное, больное. Не снимая руку с моего плеча, и, чуть отведя в сторону взгляд, чтобы я не увидела застывшего в глазах выражения затравленности, глухо произносит: «Потребовали снять эпиграф...» — «Пап, ну и шут с ними: мы потом его от руки впишем в сто экземпляров, и сто человек расскажут тысячам!» Усмехнулся: видимо идея понравилась (потом, когда в 1974 году книга вышла, я таки вписывала библейскую цитату на титульный лист в несколько десятков экземпляров)². И все же книга — обглоданная, прошедшая через все вивисекции, включая и «усекновение главы» — была сдана в производство. Показалось, что настал час если не победы (какая же это победа, коли из текста изъяли все самое важное, «обезглавив» его!), то, по крайней мере, конец терзаниям и издевательствам. Как вскоре выяснилось, показалось напрасно.

***

Первые дни после папиной смерти Иза повторяла снова и снова: «Это его уволок снежный человек — снежный человек его уволок!» Нет, я-то точно знала, что убил его не снежный человек, а совсем другое существо, о котором отец сам рассказал мне как о главном исполнителе экзекуции.

¹ Изольда Мееровна Лукомская (1903 — 1982) — вторая жена отца.

² Кстати, посвящение покойной сестре тогда тоже не разрешили — видимо и это не соответствовало каким-то «высшим» канонам системы. Посвящение сестре было восстановлено уже в издании1974 г., эпиграф восстановлен в настоящем издании.

540

только сел в свое главно-философское кресло, первым делом потребовал рукопись Поршнева. Людмила Николаевна Дорогова, издательский редактор книги, пытаясь отвести беду, стала объяснять ему, что книга давно сдана в типографию, что набор уже готов. Но опытный оперативный работник твердо шел к предписанной цели, и рукопись очень скоро оказалась на его столе. Прочитал он ее тоже профессионально быстро и опытно.

После этого для придания намеченной расправе научно-академического декорума в стенах непосредственно примыкавшей к Зоопарку Академии Общественных Наук при ЦК КПСС то ли 10-го, то ли 12 сентября 1972 года был созван специальный ученый совет «одноразового» действия. Состоял он исключительно из академи- ков-китов марксистской философии — как его «диа-», так и «ист-» матной ветвей.

И еще, по словам отца, в зале было много явных однокашников Копырина — с соответствующей выправкой и много значившей невыразительностью лиц. Сейчас совсем уже не важно, что говорил зав. редакции философии издательства «Мысль». Но вот одно его «действо», пожалуй, стоит припомнить как яркую деталь витража, отразившего время, дух и канву самого судилища, а также и последующего смертного финала. Полковник от философии Копырин собственноручно разделил доску в аудитории на две половины. Левую он озаглавил: «Как данное положение трактуется классиками марксизма». И — подчеркнул. Ну, а заголовок справа, соответственно, сообщал, как то же положение выглядит в рукописи Поршнева. Это тоже было тщательно подчеркнуто. Примеров набралось много, и толкования каждого из них в правой и левой частях «не сходились» самым вопиющим образом.

Слов было тоже много, а потому тянулось это обсуждение-осуждение невыносимо долго. Как ни странно, но кое-кто из академиков даже осмеливался лепетать что-то в защиту обвиняемого. Но приговор был ясен еще до начала разбирательства. «Прокурор»-Копырин потребовал издание книги запретить, набор — рассыпать. «Присяжные» вердикт утвердили. На беду (по законам жанра трагедии, беды выпадают тем гуще, чем ближе финал), отец в это время был один — Иза лежала в больнице со сломанной ногой. Мы договорились, что он мне позвонит, как только это кончится. Но позвонил совсем поздно, уже из дома. Услышав, каким голосом он произнес свое обычное «Катёна», я похолодела — такая в нем была безжизненная глухота, отрешенность. Всем нутром я поняла, что на этот раз отца добили, что это — конец. Он попросил срочно приехать, добавив: «Я не буду запирать дверь, чтобы ты могла войти». Я поймала такси, но все равно дорога была такой невероятно долгой: я жила в Измайлово, а его дом (№ 14 по улице Дмитрия Ульянова) — почти на противоположном конце Москвы! Я вошла в квартиру и сразу увидела его — дверь в комнату была распахнута. Он молча лежал на тахте, глаза — открыты. Еле переставляя ноги, я стала приближаться к этим глазам. Но и от ужаса, и от своей близорукости, пока не подошла вплотную, не могла понять — глаза живые, или уже нет. Уловив, наконец, взгляд, наклонилась и тут увидела, какая поистине смертная тоска застыла в этом взгляде. Опять в мозгу пронеслось: «Это — конец». Я стояла, склонившись над ним, не в силах произнести ни слова — совсем не знала, что сказать! Наконец спросила: «Папочка, это ты такой — замученный?» А он в ответ: «Я не замученный, я — поверженный».

541

И тут мне вспомнился эпизод гибели героя фильма «Летят журавли«, которого играл молодой Алексей Баталов... Когда он падает на землю, и на вопрос товарища: «Борис, ты ранен?!», отвечает: «Я не ранен, я — убит...»

Я приготовила какую-то еду, уговорила сесть к столу — он даже съел пару ложек. Включила телевизор, по которому транслировали хоккейный матч со сборной Канады, и счастлива была, заметив в выражении его глаз слабую искру живой реакции на какой-то особо драматичный эпизод игры. Но при этом в голове не переставая пульсировало: «Всё, всё — всё кончено! Его больше нет!»

Я осталась на ночь, и на вторую, и на третью — пока не появилась дома Иза, досрочно выписавшаяся из «Ляпуновки«. И все эти дни у меня в памяти остались как бы музыкально озвученными. У нас обоих была своя тема в этом дуэте, который по своему трагизму напоминал музыку Шостаковича. Лейтмотивом отцовской партии была тема обреченности, смерти — словно из-под земли глухо раздавалось: «Всё кончено, меня больше нет... Не трогай меня, не тормоши, не зови...« Я же, по-женски старалась не дать ему уйти, одолеть, отогнать эту страшную тему, отчаянно трепеща крылами и заклиная: «Папа, подожди, не думай и не говори так! Ведь ты такой сильный, тебе столько раз удавалось заставить их отменять выносимые тебе приговоры! Ты столько раз побеждал. Но он снова неотвратимо возвращался к главной теме своей партии: «Всё: больше я не могу. Больше я не могу ничего...» Тогда я уже запела, заголосила совсем по-бабьи: «Но, папа, так же нельзя — есть Иза, есть я, есть Катька (то есть внучка, моя дочь — Е.П.). Как же будем мы?!»

Небольшая пауза и, в уже чуть иной, более мягкой тональности, прозвучало: «Прости. Я вас всех бесконечно люблю... Но так сложилась моя жизнь, или сам я ее так построил, что самым важным для меня всегда была моя работа, моя наука. Сейчас это у меня отняли. Я — повержен, кончен. Прости».

Так он тогда сам сказал о главенствующей в его судьбе роли второй реальности, созданной творческой мыслью, волей и даром воображения колоссальной силы.

Он прожил после этого два с половиной месяца. Конечно же, порываясь время от времени что-то предпринимать для спасения книги. Кому-то звонил. Куда-то писал. Но все это делалось без обычного для него волевого напора, устало и обреченно... И кардиограммы становились раз от разу всё хуже. Было решено, что нужно поехать в «Узкое» подлечиться. Там, в санатории он и умер в ночь на 26 ноября от второго инфаркта такой силы, что более уместно назвать его по-старому — «разрыв сердца».

А в день похорон на гражданской панихиде к ряду стульев, стоявших напротив гроба, спешным шагом подошел человечек в сером костюме и, обратившись к вдове, сказал: «Изольда Мееровна, я хочу Вас обрадовать — в ЦК принято решение опубликовать книгу!» Иза была настоящей женой ученого и очень воспитанным человеком — вместо того, чтобы затопать на него ногами или забиться в истерике, она всплеснула своими красивыми руками и промолвила: «Боже, какое счастье!»

Среди многих прекрасных слов, сказанных в тот день об отце, до моего оглушенного горем и седуксеном сознания дошли только повторенное вслед за Альбертом Захаровичем Манфредом несколькими ораторами сопоставление Поршнева с мыслителями эпохи Просвещения да слова моего питерского кузена Саши Бруханского о постоянно исходившей от отца колоссальной «эманации духа»...

542

Что же, выходит кто-то там, в верхах тоже понимал это? Может быть, может быть. В таком случае получается, что принятое ЦК решение — это победа духовной эманации мертвого Поршнева надубившими его копыринами? Может быть и так.

Только тогда никаких подобных высоких утешающих символов для меня не существовало: было мертвое, окаменевшее в мучительной напряженности отцовское лицо, была лишь страшная реальность конца...

Начало конца. Всякий конец имеет свое начало. В этой связи стоит припомнить, какие события и обстоятельства послужили первотолчком обращения отца к той проблематике, которая в конечном итоге составила книгу «О начале человеческой истории». Известно, что сам он не раз убежденно заявлял, что переход от изучения истории к проблемам антропогенеза, палеопсихологии был изначально запланированным им шагом на пути к реализации поставленной конечной цели всего своего научного творчества. Вероятно, в значительной мере так оно и было. Психология, во всяком случае, всегда занимала его, всегда присутствовала в его исторических исследованиях. И темы социальной психологии, роли психологии в истории при любых поворотах судьбы не могли не оформиться в доклады, статьи, монографии.

Однако, драматургия смены статуса известного историка на амплуа отнюдь уже не юного «новичка», незваного чужака в среде психологов и антропологов, развивалась далеко не столь мирно и плавно-размерено, как то отец пытался внушить другим, а еще больше самому себе.

И Иза, и я всегда сходились во мнении, что первый раз «проклятого концептуалиста Поршнева» убили как историка в результате кампании бешенной, жесточайшей травли в 1950-51 гг.

В 1948 г. была опубликована его монография (на основе докторской диссертации) «Народные восстания во Франции перед Фрондой (1623 - 1648)», которая была удостоена Сталинской премии (1950). А уже год спустя в результате «директивной критики» Поршнев был отчислен из МГУ и из Института истории АН. Из проработочной бойни он вышел истерзанным, покалеченным — именно тогда возникли серьезные проблемы с сердцем, началась тяжелая злокачественная бессонница, мучавшая его до самого конца. И все-таки тогда он остался могучим борцом, гладиатором и сумел добиться через полгода восстановления в Институте. Но не в Университете — такого опасного антимарксиста нельзя было на пушечный выстрел подпускать к святому делу воспитания будущих идеологов. Однако для отца именно преподавание, работа со студентами и аспирантами, чтение лекций были, быть может, главным талантом и первейшей страстью.

Я тогда была студенткой истфака МГУ, и из всех горестных воспоминаний процесса отлучения отца от истории приведу лишь один эпизод. На лекции профессора Н.А. Сидоровой по истории Франции XVII века мои однокурсники решили позабавиться и послали ей записку с провокационным вопросом: «Почему в списке рекомендованной литературы нет книги Поршнева?».

Эффект был более чем впечатляющим по силе выразительности. В том числе и чисто колористической: лицо профессора сначала стало белым с чуть зеленоватым оттенком, потом на нем сменилась вся гамма красного, вплоть до фиолетового —

543

 почти черного. И она исступленно прокричала: «Потому что это крайне вредная и опасная книга, антимарксистская и антинаучная! Потому что за свою порочную концепцию Поршнев был лишен права обучать молодых советских историков!» Авторы записки сидели удрученные — неловко было передо мной. Я же думала о фуриях ненависти, который угомоняются, только добившись смерти врага. И первый раз повеяло вполне реальной возможностью именно такого исхода схватки «правильной» советской науки с «неправильным» Поршневым...

***

Разумеется, несмотря, на все кампании, отлучения и изгнания, отец оставался историком до конца жизни. Даже не перестал быть концептуалистом, что особенно раздражало всех, кого природа не наделила даром научного обобщения, талантливостью и созидающей, творческой волей в той же мере, что и его.

И все-таки не случайно уход к началам человеческой истории наметился сразу после пережитых «директивных» истязаний. Где-то в глубинах сознания, а быть может даже на подсознательном уровне, зрела потребность вытеснить разрушительные последствия травли, обратившись к совсем иным горизонтам, погрузившись в исследование новых областей знаний о человеке и человеческом обществе.

Мне сейчас уже трудно вспомнить, с чего конкретно все началось. Насторожилась я, когда мера его поглощенности теорией добывания огня не могла оставить сомнений в глубине и серьезности намерений сменить направление своих исследовательских, творческих и волевых интенций. Он не только сам ездил «в поле» с археологическими экспедициями, но напором своей увлеченности заряжал множество людей, начиная с членов семьи и кончая сотрудниками Института пожарного дела, находившегося на Кропоткинской. Контакты с «пожарниками», как теоретиками, так и практиками, были поручены мне. Кстати, с их стороны отношение к отцовским гипотезам было абсолютно серьезным и уважительным: из числа сотрудников выделили трех человек — двое готовили проведение экспериментальных демонстраций, а один занимался подбором документально-исследовательских материалов.

Родные, знакомые, случайные собеседники, деревенские мальчишки, углядевшие через забор дачи, над чем бьются эти странные взрослые — все занимались добыванием огня. За столом обсуждали, какой именно набор легковоспламеняющихся материалов лучше всего подходит для эксперимента по превращению случайных искр во всполох огня, в костер.

Искры были, но вот претворить их в пламя — никак не удавалось. Но именно с этих пор появились на отцовском столе первые листки его будущей «главной книги». И, словно именно об этом конкретном случае слияния огня костра с пламенем духовного поиска говорится в стихах Новеллы Матвеевой:

Как волокна огнистого пуха,

Из столетья в столетье летят

Искры разума, всполохи духа,

И страницы в веках шелестят.

544

Из семейной хроники. Поршневы — родом с севера, из Олонецкой губернии. «Поршнями» там, как и во многих других местностях Северной и Центральной России, назывался род кожаной обуви — «постолы, кожанцы, калиги, род сандалий»³. Обутый вот в такие поршни, да с кожаной котомкой на спине, пришел в Петербург прадед отца.

Семейная память сберегла лишь несколько ярких штрихов из его биографии, которые позволяют заключить, что был он трудолюбив, смекалист и довольно быстро нажил весьма немалое состояние. Однако по широте и азартности своей натуры способен был за неделю спустить нажитое, чтобы затем начать все заново.

А уже его сыну, Ивану Поршневу, помимо обзаведения «собственным делом», не менее важным представлялось дать своим сыновьям самое лучшее образование, в самых знаменитых европейских университетах. Что тоже свидетельствует об определенном душевном размахе, поскольку на такое обучение требовалось истратить весьма солидные средства.

Б.Ф. Поршнев появился на свет в семье одного из этих сыновей, инженера-химика Федора Ивановича Поршнева, получившего образование в Германии. Непосредственной его специальностью была технология обжига кирпича. Все свои открытия и новые рецепты он испытывал на небольшом собственном экспериментальном кирпичном заводике (построенном еще его отцом), весь штат которого состоял из двух десятков человек. Поршневские кирпичи пользовались большим спросом: приблизительно четвертая часть зданий, возведенных в С.-Петербурге за период с 80-х гг. XIX в. до 1917, была построена из кирпичей с фамильным клеймом «Поршневъ».

³ Владимир Даль. Толковый словарь живого русского языка. Том Ш. Санкт-Петербург. ДИАМАНТ. 1997. — «...поршни вообще не шьются, а гнутся (загни поршни, сделай) из одного лоскута сырой кожи или шкуры (с шерстью), на вздержке, очкуре, ременной оборе; обычно поршни из конины, лучшие из свиной шкуры, есть и тюленьи и пр.; их более носят летом, налегке, или на покосе, где трава резуча, а рыбаки обувают их и сверх бахил. Зовут поршнями и обувь из опорков сапожных, или берестяники, шелюжники (лапти), даже кенги, плетеные из суконных покромок. Как чорт в поршнях, неуклюж. Поршнями медведя не испугаешь: сам космат. Он в поршнях родился, грубый мужик. У тебя голова-та поршень поршнем, всклочена. Переобули его (переобулся) из поршней (из сапог) в лапти. Все люди как люди — а мой муж как поршень».

545

Самыми сердечными отношениями были связаны между собой и дети, что не мешало шутливой, чуть ироничной тональности манеры общения. Подтрунивание, розыгрыши, шаржи, которые равно могли быть адресованы как младшими по отношению к старшим, так и наоборот, превращались в постоянно длившуюся игру.

Трое старших были очень красивыми детьми, а младший — Боря — часто хворал, ел плохо, и на детских фотографиях выглядел настоящим заморышем, ужасно худеньким, с припухшими нижними веками. От тех времен сохранился такой рассказ сестры Кати: утро, они оба только что проснулись, еще лежат в кроватках и переговариваются. «Боречка, а что ты жуешь?» — спрашивает брата Катя. «Котлетку» — отвечает он. «Какую котлетку?!» — «Ту, что давали вчера на ужин». В подтексте этой истории со спрятанной за щеку котлетой можно угадать и боязнь гнева матери,

и,   одновременно, упорство маленького человека, нашедшего способ «победить», избежать очередной «пытки».

Впрочем, отец всегда говорил: «Детство у нас было — сказочное!», почти повторяя набоковские слова о гармонии своего «совершеннейшего, счастливейшего детства». Очень многие образы, ощущения, штрихи и детали воспоминаний Набокова о детских годах совпадают⁴ с рассказами моих родителей. Быть может не хватало гениальной гармонии набоковского младенческого «внеземного рая», иной была и породистость, и уровень материальной обеспеченности. Но общей была сама идея детства, как поры основосозидания самого понятия нормы («всё так, как должно быть...»). Вот соображение самого Набокова на эту тему: «Сдается мне, что в смысле этого раннего набирания мира русские дети моего поколения и круга одарены были восприимчивостью поистине гениальной, точно судьба в предвидении катастрофы, которой предстояло убрать сразу и навсегда прелестную декорацию, честно пыталась возместить будущую потерю, наделяя их души и тем, что по годам им еще не причиталось».

Думаю, что в поршневской семье главным исполнителем подобного рода предначертаний судьбы, в полной мере ощущавшим масштаб грядущих трагических испытаний, был дед, Федор Иванович, человек тихий и деликатный, но последовательно направлявший развитие «дара восприимчивости» в детях.

⁴ К числу совпадений относится и тот факт, что дача Поршневых находилась в той же Выре, что и одна из родовых набоковских усадеб.

546

Равно как и рисование, музыка, декламация, иностранные языки были не элементами образования, не тем, чему обучают, а тем, посредством чего развиваются и реализуются изначально дарованные человеку способности и таланты.

Своеобразными «тестами» в этом плане становились, в частности, дни рождений и именины членов семьи с собственноручно изготовленным праздничным оформлением, сочинением музыкальных и поэтических поздравлений, домашними спектаклями, всякого рода сюрпризами, переодеваниями, розыгрышами.

Для поршневских детей непререкаемая ценность юмора и игры ума была одной из естественных опор всей внутренней структуры дома, частью его реальной атмосферы и тех символических корней, которые всю жизнь подпитывают «самостоянье человека». Вкус к шутке, меткой остроте, «игра в слова» — и игра словами! — впитывались с самых первых этапов овладения даром речи и «роскоши человеческого общения». Даже обычные вечера в кругу семьи — чтение вслух, «буриме», игрушечный театр, сменившийся позднее актерским, театрализованные семейные торжества — всё, в конечном счете, будило особую, драматичную и одновременно упоительную, доступную человеку в акте творчества тягу к воссозданию вечного.

«Завидую твоему отцу — он может творить свою творческую волю...» — так в 1971 году, за полтора месяца до своей кончины, написала мне умершая от рака старшая папина сестра Нина. Умирала в мучениях, и при этом, будучи ученым-нейрофизиологом, ясно осознавала свой конец. Но реализацию себя в творчестве она всегда ощущала как наиважнейшую ценность, и потому утрата этой возможности для нее как личности уже была смертью. Через год то же повторилось с ее братом, моим отцом.

С самого юного возраста он был наделен тягой к воле и в ином смысле этого слова, как синонима независимости, свободы от любого диктата. В 1920 г. (в возрасте 42 лет!) скоропостижно скончался дедушка, Ф.И. Поршнев, оказавшийся в Москве один, без семьи. Он не разделял революционного энтузиазма своей жены и мучительно переживал как потерю работы, так и всю катастрофу, потрясшую Россию. Его похоронили в Москве, на территории Донского монастыря, что потом позволило выхлопотать через Министерство культуры разрешение захоронить там же и урну с прахом моего отца⁵.

После очередного конфликта с матерью, к тому времени вступившей в партию большевиков и активно помогавшей Н.К. Крупской на ниве педагогики, шестнадцатилетний Боря сбежал из дому с ...бродячим цирком. Два месяца, несмотря на все попытки разыскать его, он колесил по югу России, выступая на арене ассистентом жонглера. В одном из городов его увидел во время представления знакомый родителей. Вместо кочевой жизни циркача пришлось вернуться к учебе.

⁵ К 1972 г. монастырь уже был филиалом Музея Архитектуры, то есть «недействующим», закрытым кладбищем.

547

месяцев учебы, он более-менее удовлетворительно сдал выпускные экзамены в Выборгском училище⁶, за исключением экзамена по истории, где заработал переэкзаменовку на август. Готовясь к переэкзаменовке, пришлось прочитать несколько книг по истории, он увлекся, стал брать исторические книги в библиотеке. Чем больше читал, тем больше увлекался и одновременно осознавал, что все написано как-то отрывочно - существующие книги по истории описывают отдельные ее события, а не саму историю. «Понимаешь, я очень захотел написать обо всей истории целиком, о том, как она началась, по каким законам развивалась, так, что бы получилась настоящая наука, наука, в основе которой лежит теория, а не только описание фактов. Но оказалось, что для такой книги надо собрать очень много фактов и за всю жизнь я успел сделать всего лишь маленький кусочек и только сейчас начинаю писать эту главную книгу...» Этими словами в конце 60-х отец пытался объяснить смысл своей работы (жизни?) десятилетней внучке, и потому я могу только гадать, имел ли он в виду историческую теорию марксизма или свои собственную, которую он всю жизнь считал марксистской, а «истинные ученые марксисты» напротив считали ревизионисткой и оппортунистической. Впрочем, об отношениях отца с теорией марксизма речь пойдет дальше, а вот с практическими последствиями этой теории ему пришлось столкнуться уже тогда, в 21-м, во время собеседования в университет. Когда на вопрос, на каком заводе работал инженером его отец, Борис честно ответил: «На своем», классово-чуждому абитуриенту было предложено срочно «перековаться», чтобы заслужить право на звание студента советского вуза.

Проблема была решена внутрисемейными силами: старший брат Овка, служивший командиром на китобойном судне, взял Бориса к себе — сначала в качестве юнги, а затем рядового матроса. Такой хиленький в раннем детстве, отец неплохо справлялся с тяжелой и грязной работой на корабле. В свободные же часы, приспособив под кресло бухту канатов на корме, штудировал «Капитал» Маркса.

Осенью он был принят в Петроградский университет, но вскоре семья переехала в Москву и Борис перевелся на факультет общественных наук 1-го Московского университета. Учебу в университете он сочетал с исследовательской работой под руководством В.П. Волгина, которого всегда называл своим учителем в науке и вспоминал с неизменным глубоким уважением и сердечностью.

⁶ Еще одна параллель с «гениальным» детством Набокова: Выборгское училище было не менее, а, может быть, и более прогрессивным, чем Тенишевское. Во всяком случае, это было одно из немногих средних учебных заведений в России, где свободомыслие и свобода творчества не пресекались, а приветствовались, где царил дух демократизма и уважения личности учеников. По словам тети Кати, которая тоже была выпускницей этого училища (девочки и мальчики в нем учились вместе!), обычно вопросы, которые учителя задавали в этой школе ученикам, начинались со слов «Как Вы думаете».

548

 и после окончания университета осенью 1925 г. На знакомом мне с детства папином подстаканнике была выгравирована надпись: «Боречка кончил университет 19-Х- 25». То есть было ему всего 20 лет.

Этот массивный, пузатый серебряный подстаканник в стиле модерн, с выгнутой в виде замысловатой петли ручкой и верхней кромкой из головок ландышей, был передан мне, когда настал мой черед получения диплома об окончании МГУ⁷. Теперь эта реликвия перешла в руки моего внука (тоже Бори), так же как и прадед окончившего университет в 20 лет.

Специфика учреждения, с которого отец начал свою научную деятельность, воплотилась в тематике его первой опубликованной работы — брошюре под не совсем вяжущимся с его именем названием «Горсоветы и работница»⁸.

Уже через год, в 1926 г., он поступает в аспирантуру РАНИОН (Российской ассоциации научно-исследовательских институтов общественных наук), по окончании которой в 1930 году становится доцентом Северо-Кавказского комвуза и пединститута в Ростове-на-Дону. Поженившиеся незадолго до этого родители отбыли к месту назначения. Через полгода на свет появилась я.

Лето 1932 года папа, мама⁹ и я провели в деревне Басовка, раскинувшейся среди заливных лугов на берегу Дона. Одна из фотографий того времени запечатлела безбрежную гладь тихого Дона и безбрежно счастливую улыбку на лице мамы, стоящей по щиколотку в воде, чуть придерживая подол сарафана.

Басовка подарила мне няню-Симу, дочь раскулаченного многодетного крестьянина-труженика, на многие годы ставшую для меня бесконечно родным человеком. Но живописные окрестные луга также наградили меня и папу малярией. Мне было всего 9 месяцев, когда я заболела, и следовавшие один за другим приступы были не только моим мучением, но и настоящей пыткой для всех близких. Я орала так, что слышно было по всей деревне, и мама, спасаясь от моего плача, по ночам убегала иногда далеко за околицу. А папа, в очередь с няней, до рассвета носили меня на руках, всячески пытаясь уменьшить мои мучения и вызываемые ими отчаянно громкие вопли.

Увозили меня из тех краев в дифтеритном бреду. Я не кричала, только иногда еле слышно кликала няню, тогда еще остававшуюся в Басовке: «Си... Си...». Затихала, услыхав папин голос, ласково бормотавший что-то успокаивающее.

⁷ Кстати так вышло, что мой диплом подписан отцом: председателем государственной экзаменационной комиссии полагалось назначать лицо, не причастное к работе в данном вузе. В тот год таким «непричастным» был папа. Так или иначе, но на моем дипломе стоит его подпись — изящная вязь уникального по своей каллиграфической красоте и необычности почерка.

⁸ Поршнев Б. Горсоветы и работница. М. — Л., 1926. В 1928 г. вышло 2-е (исправленное) издание книги.

⁹ Первая жена отца — Вера Федоровна Книпович (1894-1983).

549

 что вот-вот моей белоголовой Катёны-дитёны не станет совсем!». Не надо обладать искусством толкования снов, чтобы понять, из каких страхов и испытаний прошлой яви соткалось это папино жуткое ночное видение.

Говорят, что отцом легко стать, но мало кому удается им остаться. Моему отцу это удалось в полной мере.

Житье на Погодинке. По возвращению в Москву, мы — папа, мама, няня Сима и я — стали жить на улице Большая Погодинская (в просторечии — Погодинка), спускающейся от Плющихи к Москве-реке. Папин друг, Лёва Надеждин, отдал нам свою пятнадцатиметровую комнату в коммуналке. Четверть комнаты занимал папин письменный стол, четверть — тахта и стоящий вдоль нее стол обеденный, накрытый клеенкой. Над столом висел портрет Маркса (мучаясь над очередной тарелкой каши, я охотно делилась с пушистым классиком, протягивая ему ложку со словами: «Ешь, Карла-Марла!»). Ширма огораживала еще одну «четверть», где стояли моя и нянина кровати. Последняя четверть пустовала — там была дверь, от которой, мимо стеллажа с книгами, шел проход в комнату. Как войдешь — сразу видна папина спина у стола: он работает. Если не встает, а только улыбнется, повернув голову в мою сторону, значит надо вести себя тихо-тихо и разговаривать шепотом. Но частенько бывало, что мое появление становилось для него сигналом к передышке и тогда папа целиком переключался на меня.

Его участие придавало любой игре, любому занятию особый дух увлеченности фантазийной, игровой стихией и нашей с ним обоюдной вовлеченности в то или иное «действо». Когда мы были медведями, то оба передвигались на четвереньках, сооружали «берлогу», распотрашивая постели, чтобы занавесить стол со всех сторон одеялами и простынями. Можно было даже «взаправду» по-медвежьи сосать лапу, к ужасу мамы и няни.

Доминирующей, разумеется, была тема цирка. Особенно я любила, когда папа жонглировал — яркими мячиками (начиная с двух и, постепенно, добавляя до пяти), легкими плоскими обручами, булавами; держал на лбу три яруса тарелок, каждая из которых вращалась на острие палочки. Мне он казался лучшим из всех жонглеров — его ловкость, гибкость, умение сохранять баланс действительно были на уровне «работы» циркача-профессионала. Куда меньший энтузиазм вызывали номера, в которых должна была участвовать я сама в качестве гимнастки: страшновато было даже просто стоять на плечах отца, выпрямив колени и раскинув руки. Но мне и в голову не могло прийти отказаться — тем более, что папа так не любил, если я трусила.

... Я стою перед ним высоко задрав голову, на нем моя любимая очень красивая кусаче-шерстистая куртка в клетку. Команда: «Алле-гоп!», и я, вцепившись в папины руки, легко вспрыгиваю на его согнутое колено. Отец выпрямляется, а я начинаю взбираться ему на плечи. По сей день четко вижу эту сцену. По сей день сохранилось абсолютно живое тактильное ощущение: кожа рук и ног помнит и шершавость ткани, и жесткую костистость «объекта восхождения» — папа был невероятно худ в то время (близкие называли его «голодающий Индус» — с ударением на «и»).

Для меня у него было несколько имен, из которых главное, сохранившееся до конца — Катёна: так по-деревенски кликали моих тезок, по аналогии с Алёнами,

550

Матрёнами. Не могу припомнить ни одного случая, чтобы отец обратился ко мне как к Кате: имя Катёна могло произноситься в самых разных тональностях, от трогательно-ласковой до строгой. Если бывал очень сердит, то мог никак не назвать. В целом же, мне кажется, такая приверженность к единожды выбранному им для меня имени-паролю, как знаку особой сокровенности, отражает в какой-то степени его общее отношение к психологической и коммуникативной функции слова.

Впрочем, лет до шести папа иногда называл меня Манькой, тоже на деревенский манер. Как и многие любящие родители, часто говорил мне «мое солнышко» — тем более, что я была в детстве золотоволосой. Когда пел знаменитую неаполитанскую песню «О, Sole mio!», то слова «Солнышко моё» всегда обращал ко мне. И я долгое время была уверена, что это — «папина песня мне».

Значение речи, слова в процессе осознания себя человеком, я испытала на собственном горестном младенческом опыте. Мне было четыре года, когда в какой-то миг меня «осенило», что имя Пушкина — Александр Сергеевич: до того все три слова существовали слитно, имея некую не совсем понятную связь с читаемыми мне стихами. Потрясенная своим открытием, я решилась даже оторвать отца от работы, чтобы сообщить: «Папа, я догадалась, как звали Пушкина! Его звали Александр Сергеевич!» Отец рассмеялся, чем до слез обидел меня — он не понял, а я не умела объяснить, что испытала радость осмысления.

Зато не было предела его ликованию, когда я самостоятельно прочитала свое первое слово, ужасно длинное — «Наркомпищепром», написанное на дне жестяной коробочки из-под монпасье, крышку которой украшала виньетка из фиалок.

Как ни старались все мы поддерживать «кабинетную тишину», когда отец работал, все-таки звуковой фон, создаваемый присутствием в той же комнате шуршащих и шепчущихся трех людей, не слишком способствовал писанию научных трудов. Поэтому временем настоящей работы была ночь — он обычно ложился под утро, часа в 3-4.

Проснешься ночью, глянешь в щелку между полосками ширмы — папа все сидит и пишет, пишет, пишет. Если повздыхать достаточно громко, то он обязательно заглянет ко мне, потрогает лоб, спросит: «Почему не спишь, солнышко?» Я закрывала глаза и отвечала, что уже сплю. Почему-то невозможно было назвать истинную причину, сказать: «Просто ужасно захотелось, чтобы ты подошел, потому что я очень тебя люблю...». Сейчас утешаю себя тем, что он наверняка сам это понимал.

Так же как понимал, насколько для меня важна и ценна автономность, особость наших с ним отношений, привычек, развлечений. У нас действительно были свои, не очень разделяемые мамой, «плебейские радости жизни». Например, страсть к цирку и к халве.

Предстоящий поход в цирк наполнял меня лихорадочным ожиданием, становился своего рода навязчивой идеей, и если я, например, заболевала или же представление почему-либо отменяли, это было неутешным горем. С какого-то времени папа стал говорить, куда именно мы идем, только в последний момент, когда заветное здание на Цветном бульваре было уже совсем близко.

Вероятно, завороженность цирком передалась мне на уровне «генетического кода». Я жадно внюхивалась в цирковые запахи, трепетала от звуков оркестра и

551

 вместе с музыкой замирала всем существом в напряженной тишине, наступавшей при исполнении особо опасных трюков. Выступления клоунов, дрессированных собачек и обезьянок не вызывали у меня того же пьянящего восторга, что акробаты, воздушные гимнасты, жонглеры, выступления «настоящих» зверей (слонов, хищников, лошадей). Главной пленяющей силой были масштаб и мастерство, уникальное владение артистов своим телом и волей. Хотя мои пристрастия были абсолютно искренними и горячими, сам их выбор, скорее всего, был инспирирован определенными папиными оценками, его живой реакцией.

Конечно, удовольствие от халвы не могло идти ни в какое сравнение с цирком. Но отец всякий раз умел выбрать момент, когда халва превращалась или в апофеоз удачного дня, или в награду за какое-нибудь мое достижение, или же в «маленький пластырь на большую рану», после моих долгих рыданий из-за разбитой куклы или обиды, причиненной сверстницей.

Между собой родители часто говорили по-французски — отчасти, вероятно, просто для практики, а в основном ради того, чтобы внести хоть какую-то иллюзию приватности в наше ковчежное сосуществование. Мое негодование против такой формы дискриминации вынудило их «подарить» мне право прерывать это отчуждающее иноязычие с помощью волшебного слова «assez!» (довольно!; перестаньте! — франц.), с условием не слишком злоупотреблять этим правом.

Период житья на Погодинке вообще был густо пропитан галльским духом — отец работал над докторской диссертацией по французскому средневековью. Особо трудные тексты ему помогала разбирать Надежда Марковна Гнедина, жена известного дипломата и удивительного человека, арестованного в 1939 году и сумевшего «себя не растерять» ни в застенках Лубянки, ни в лагерных испытаниях. Но тогда (в 1936- 37 гг.) — это еще было неведомым страшным будущим, а реальностью были приходы Надюши, потрясающе красивой, с головой в шлеме роскошных, пшенично-золотистых волос. Пока они с папой обсуждали темные места документов из архива канцлера Сегье, написанных на старофранцузском, ни о каком «assez!» я, разумеется, и не вспоминала — работа есть работа! Из частых поездок во Францию Гнедины, среди прочих видов «тлетворной западной заразы» привозили, конечно, и книги, и всякие шарфики-платочки-перчатки, и — главная отрава! — современные западные танцы: фокстрот, танго, тустеп. Под руководством Надежды Марковны до отказа набивавшиеся в нашу комнату молодые друзья и приятели родителей, часами, до самозабвения упивались чуждыми — свободными — ритмами. Папа — высокий, худой, гибкий — был великолепным танцором и достойным партнером Н.М. при разучивании того или иного движения.

Но вот тут-то в роли блюстителя норм идейно-эстетической чистоты поведения советских граждан выступала... я. В начале каждого занятия наблюдать за танцующими было интересно. Но постепенно, когда они входили в азарт, их абсолютов игнорирование моей персоны начинало вызывать ревнивый протест против танцев, против этих мельтешащих фигур, против ног, снующих и вертящихся у самой моей физиономии. Кабы ведать тогда, что ждёт их — этих весёлых танцоров, — кажется, ни за что не стала бы мешать им, хватая за ноги с воплем «assez!».

Мне кажется, что я помню общее ощущение сгущающегося трагизма 36-37-го годов. Один за другим переставали приходить папины друзья, все напряженнее и тре-

552

вожней становились интонации разговоров взрослых. В том же роковом 37-ом году произошел развод родителей.

В памяти сохранилась только одна сцена, связанная с этим событием, оборвавшим нормальный, плавный ход моего детства. Мы с няней возвращаемся с прогулки, родители дома, но мама почему-то лежит на тахте, отвернувшись лицом к стене. Сама поза так пугающе трагична, что я кидаюсь к ней с рёвом. Папа останавливает меня, обнимает, успокаивающе гладит по плечам, и говорит странным (словно он тоже плачет), страдающим голосом: «У мамы болит головка...» Всю жизнь потом его тяготило чувство вины не только передо мной, но и перед мамой — «мы в ответе за тех, кого приручили...»

Безответственность в личных делах он расценивал как проявление безнравственности. В 19 лет я, решив «обрадовать» отца, сообщила ему, что рассталась с первым мужем, браку с которым (продлившемуся, кстати, меньше года) он сопротивлялся всеми силами, всеми возможными и невозможными способами. Но тут, выслушав мою новость, он вдруг закрыл лицо руками и — заплакал. «Папа, ну что ты так? Из-за чего?! Ведь ты же с самого начала был против этого замужества?»

Ответ меня ошарашил ещё больше: «Потому, что человек один раз рождается, один раз вступает в брак и один раз умирает». — «Но ведь ты сам...?» — «Вот именно потому, что сам осознал всю меру тяжести последствий нарушения этой нормы, я так и говорю... Я и сегодня не могу простить себе, что бросил вас. А ты так преступно беззаботно говоришь о своем шаге, сделавшем несчастным человека, который доверил тебе судьбу!» Не сразу до меня дошло, что речь шла о норме, как о неком идеальном ориентире, определяющем уровень нравственности повседневного поведения.

Другая жизнь. После того как родители расстались, я больше года прожила в семье папиной сестры Кати. И сама она, горячо любимая мной Тёка, и ее дочка — двоюродная сестренка Лида — буквально окутывали меня теплотой и вниманием. Без этого, вероятно, травма могла бы покалечить меня куда серьезней. И все-таки шок был настолько сильным, что память не сохранила ни одной встречи с отцом или мамой за весь этот год, хотя на самом деле оба они виделись со мной регулярно.

Я стала приходить в себя, когда мы с мамой поселились в одном из прелестнейших старомосковских особняков, на углу Гагаринского и Хрущевского переулков. Мы занимали огромный парадный зал, до отказа заполненный картинами и всевозможным антиквариатом. Торжественная холодность комнаты, высота потолков скорее напоминали музей, чем жилье. Но рядом была мама, и два-три раза в неделю приходил отец, чтобы провести со мной вечер, самому исполнить весь обычный ритуал моего отхода ко сну, кульминацией которого было чтение вслух. Он читал мастерски, соединяя удивительную натуральность интонаций с пронзительной эмоциональностью. Никогда не забыть, как я рыдала, слушая о муках любви андерсеновской Русалочки! Да и папа тоже подозрительно шмыгал носом в самых душераздирающих эпизодах сказки.

... Он приходил, чтобы поддержать во мне ощущение длящейся традиции — нормы, незыблемости наших с ним отношений. Между тем дома его дожидалась Иза,

553

обожаемая красавица-жена. А моя мама (не менее красивая бывшая жена), любившая отца по-прежнему, стоически терпела эти вечерние визиты, понимая, как я ими счастлива.

По той же причине она согласилась, чтобы я каждое лето два-три месяца жила на даче с папой, Изой, ее сыном от первого брака Виктором и ее мамой, Марией Абрамовной. И в остальное время года я приходила в дом отца несколько раз в неделю. К Изе я относилась тогда скорее не как к мачехе, а как к «летней маме». Иза была человеком, сумевшим сохранить свой внутренний мир независимым от советской системы, не слиться с ней. Что и как она говорила про большевиков — лучше прочесть в автобиографической повести Окуджавы «Упраздненный театр»: с мамой Булата, Ашхен, дружили и Иза, и папа. В разгар арестов 37-го года Иза бросила подруге пророческие слова, запомнившиеся автору повести: «Скоро вы все переарестуете друг друга». Когда же это произошло, и муж Ашхен — Шалва Окуджава уже был в тюрьме, а многие друзья стали обходить стороной опасный дом, «...Иза со своим Борисом Поршневым как ни в чем ни бывало заглядывали к нам». Я помню, как Булат с младшим братом Виктором приезжали к нам на дачу и после ареста самой Ашхен. Но страшный подтекст и значение этих деталей сложились в целостную картину много позднее; тогда гораздо более впечатляющим было подаренное Изой знакомство с началами истории мировой культуры и культуры дореволюционной России. Имена Мандельштама, Пастернака, Ахматовой, Гумилева, также как и их стихи, я впервые услышала от Изы еще до войны.

У Изы с детства было больное сердце. Но и она, и папа мечтали о ребенке. Роды были очень тяжелые, и малыш, названный Володей, в память об их общем друге Володе Богданове, сгинувшем в 37-ом, был настолько слабеньким, что прожил всего два месяца. Случилось это в 1940 году. Смерть «мальчика», как его обычно между собой называли Иза и папа, на протяжении всей последующей жизни оставалась не просто незатухающей болью, но и событием, не раз определявшим повороты их совместной «линии судьбы».

Когда папа пришел сказать мне о несчастье, я, давно мечтавшая о братике или сестричке, долго и безутешно плакала. Впервые возникшая в моем опыте вечная тема слепой и жестокой нелепости смерти младенца потрясла меня до глубины души, никак не умещалась в ней. «Как же так?» — терзалась я, «Ведь он — уже был, даже имя у него было, и вдруг его, такого совсем маленького, настоящего моего братика, не стало...»

Уже после войны отец однажды отвез меня в крематорий и показал, где захоронена урна с прахом Володи. Сколько раз потом я стояла у этой стены, глядя на надпись, лаконичность которой трагически соответствовала краткости между датами рождения и смерти. И думала о том, насколько внутренне более защищенным был бы отец против выпадавших на его долю бед и травм, если бы у него был сын. Да и в моей жизни многое могло сложиться совсем иначе, останься он жить.

Эвакуация. Июльской ночью 1941 года, под бомбежкой, отец провожал нас с мамой в эвакуацию: так получилось, что наш эшелон Академии Наук мы смогли нагнать только к 5 часам утра, на станции Голутвино. Папа очень хотел оттянуть рас-

554

ставание, но дальше ехать не мог — в то утро его лекция по расписанию была первой. Так началась самая долгая наша разлука. У него была бронь, и на фронт он не попал. Через пару месяцев после того, как уехали мы с мамой, отец вместе с тяжело заболевшей Изой и ее семьей эвакуировался сначала в Казань, а потом в городок со смешным названием Малмыж, куда перевели Московский пединститут. Изу перевозили на носилках, папа постоянно боялся за ее жизнь, но почти в каждом письме уговаривал маму согласиться, чтобы он забрал меня к себе в Малмыж. Мама не согласилась, я же одержимо рвалась к отцу, и, по детской жестокости, корила свою бедную, молчаливую маму.

Мы с ней вернулись в Москву в июле 1943 года, а через месяц приехал папа. Приехал с тем, чтобы выяснить, куда, собственно перевозить семью. Остановился он в квартире Изиной мачехи, Е.Н. Лукомской, на Зубовском бульваре¹⁰, где так и прожили вместе последующие 18 лет обе жены покойного профессора Лукомского со своими чадами и домочадцами.

В первые же часы по приезду папа примчался на Денежный, где я жила с мамой и маминой сестрой. Он буквально перелетел три ступеньки, которые вели из крохотной прихожей в комнату, и схватив меня в объятия, обрушил шквал поцелуев и нежных слов, накопившихся за прошедшие два тяжких года. Я, конечно, была счастлива нашей встречей, хотя столь бурное проявление отцовских чувств меня немного шокировало — ведь я была уже «большая», да и чуточку отвыкла от папы. На следующий день он позвал меня на Зубовский и накормил ужасно вкусной «затирухой», которую сам тут же приготовил. По ходу дела отец знакомил меня с секретами технологического процесса, освоенными им еще в голодные 20-е годы: «Сначала нарезается лук и обжаривается на сковородке; потом туда же добавляется мука и тоже обжаривается, пока цвет не станет розовато-кремоватым; отдельно надо вскипятить в кастрюльке воду и подсолить. Последний этап — очень ответственный! — быстро переложить обжаренную муку и лук в кастрюлю, непрерывно помешивая, чтобы не образовалось комков». Не берусь сейчас уточнять, что именно придало «затирухе» дивный вкус: папин ли профессиональный подход, или же мое постоянное недоедание.

Но зато знаю точно: когда мне впервые в жизни нужно было сварить дочке манную кашу, я сделала это правильно только потому, что явственно слышала папин голос из далекого 43-го, абсолютно серьезно объяснявший, как избежать образования комков.

¹⁰ Это была не квартира в собственном смысле слова, а одна большая комната, разделенная не доходившими до потолка фанерными перегородками на три части. В первой, куда попадали прямо из узенькой кухни-прихожей, стоял обеденный стол. В каждой из двух других жило по семье — в одной Евгения Наумовна с сыном и дочерью, а во второй папа, Иза, Изина мама и Виктор. Ванной не было вообще (мыться ходили к соседям),

555

гом впечатление определяла и форма ее подачи, почти афористическая меткость, аргументированность и обобщенность суждений. При этом зачастую особо «приманочным» оказывался заключенный в них элемент парадокса или словесной игры. Вот один из такого рода примеров: «Историю творит народ, но при этом он часто вытворяет нечто несусветное!» Каждый, наверное, может припомнить, как трудно бывает в детстве удержаться от того, чтобы сказать глупость. Меня саму часто огорчала собственная дурацкая болтовня, бесконтрольно слетавшая с языка, но справиться с этим никак не получалось. На помощь пришел папа, который после очередного моего перла, предложил: «А ты попробуй, прежде чем сказать что-нибудь, сначала хорошенько проверить в своей головке — стоит ли вообще это говорить?»

Отлично помню момент, когда мне впервые удалось последовать этому совету. Мне — пять лет, я чищу зубы, в руке у меня ярко-голубая эмалированная кружка с теплой водой. Там, где эмаль поотбилась — черные пятна, но, если постараться, можно в черной выщербленности углядеть нечто вполне орнаментально-декоративное. Чем я и занимаюсь достаточно долго, одновременно сочиняя рифмованную «шутку», адресованную приехавшему из Ленинграда старшему двоюродному брату: «Андрюшка — лягушка». Я уже предвкушала, как, войдя в комнату, выпалю этот экспромт, но вот тут-то вдруг и вспомнились мне папины слова. Попробовала мысленно еще раз представить всю сцену исполнения замысла — и решила, что, пожалуй, лучше от него отказаться. В комнате я появилась распираемая чувством гордости и собственного достоинства. Последнее подсказало, что, если похвастаться своим достижением вслух — оно сразу обесценится.

Почему память столь ясно сохранила все детали этого первого опыта самоконтроля? Конечно, такая весомость запавшего в душу поучения вытекала из безграничности отцовского авторитета. Но, при этом, именно уникальное владение словом, умение делать его и чеканным, и проникновенным, и доходчивым, были неотделимой частью особой притягательной силы, масштабности и исключительности фигуры отца, его образа в моей вселенной.

Особенно мне полюбился папин лозунг-призыв, часто повторяемый им во время наших летних походов в более поздние годы: «Главное — никогда не терять высоту!» Это широко известное походное правило, согласно которому, пересекая неровную, холмистую местность, нельзя слишком опускаться ниже линии намеченного маршрута. Но формула, конечно же, допускает и куда более широкое толкование, включающее понятие достоинства, поведение в любой сложной ситуации, в моменты колебаний и сомнений относительно верности выбранного пути. Заповедь «не терять высоту» относилась и к самой реальности воображения, которая перестает быть таковой, если соскользнет вниз.

Когда ученики и поклонники отца восхищались его способностью порождать «фонтан»/«каскад»/«фейерверк» идей, у меня эти метафоры, всегда вызывали определенное неприятие, казались не совсем уместными и точными, поскольку все они относятся к зрелищному ряду, акцентируя чисто внешний эффект. Все эти взлеты, сверкания, бурления пленяют своей красотой, чтобы затем, отмерцав и отжурчав, тут же и сгинуть, стать ничем, ни во что не претворясь и ничего не порождая. Когда же отец выплескивал перед собеседниками свои самые неожиданные, подчас оша-

556

рашивающие гипотезы и догадки, то именно возникавший диалог — отклик! — становился важнейшим элементом творчества, живого движения мысли. Как для него самого, так и для тех, кто — споря ли или соглашаясь — оказывались соучастниками процесса оформления тезиса, идеи. Разумеется, отнюдь не каждый после таких дискуссий переходил в «поршневский лагерь», но уже трудно было, не задумываясь, отмахнуться от его концепции как от пустого фантазерства.

Наиболее часто я оказывалась свидетелем подобных примеров в последние два десятилетия жизни отца — в период работы над книгой «О начале человеческой истории», увлечения проблемой «снежного человека». Но с его особым даром убеждать словом, вовлекая в русло своей мысли собеседника, я, в качестве последнего, соприкасалась не раз. Отец никогда не боялся и не избегал в разговорах со мной «трудных» тем, касавшихся как области конкретно-личных проблем и отношений, так и общефилософских вечных вопросов добра и зла, верности и предательства, любви и смерти.

Не сомневаюсь, что он знал о силе воздействия своего слова, и был уверен, что сказанное им лично имеет больше шансов запасть мне в душу, нежели какая-либо иная форма просвещения.

Вдвоем с папой. Присущее памяти свойство избирательности, с наибольшей яркостью и четкостью сохранило моменты, когда мы с отцом общались один на один. И гораздо труднее мне представить его в окружении людей — в гостях, в компании лыжников на прогулке, в общей беседе. Хотя на самом деле он любил всевозможные сборища, всегда был в них «центром притяжения», застрельщиком и заводилой. На людях особенно ярко проявлялись такие отцовские черты как артистизм, остроумие, способность заряжать окружающих своим настроением или затеей. В таких ситуациях реальность воображения, фантазия, как игровое начало, вовлекали в свое силовое поле всех присутствующих. Когда же отец выступал с лекцией или докладом, проводил семинары, та же фантазия становилась ферментом построения реальности воображения как духовного, интеллектуального творчества.

Когда мы бывали вдвоем, сам собой устанавливался гармоничный баланс этих ипостасей: он мог в легкой, почти шутливой форме говорить со мной о своих самых смелых, фундаментальных гипотезах, а зачастую простые житейские правила, бытовые ситуации вплетались в серьезнейший философский или историко-психологический экскурс.

Мне было восемь лет, когда во время наших летних прогулок по проселочным дорогам Подмосковья отец растолковывал мне суть нравственных заповедей, их роль в формировании отдельной личности и истории человеческого сообщества. Началом для этих бесед послужил мой (совсем по Маяковскому!) вопрос — «почему нехорошо врать?» Первая папина ответная фраза-шутка: «Врать не только нехорошо, но к тому же очень хлопотно: надо все время помнить что именно и кому ты соврал». А потом он заговорил о доверии, вере как основе прочности подлинно человеческих отношений.

Через год моя по-детски легкомысленная реакция на известие о смерти бабушки, маминой мамы, разгневала его так, словно я была вполне взрослым существом, а

557

не 9-летней девчонкой. Он стал объяснять мне, какое горе переживает сейчас моя мама, что смерть близкого человека — это разлука с ним навсегда, и как должен вести себя нормальный человек, в трагические минуты. В конце концов, я, разумеется, разрыдалась, но не оттого, что рассердила папу, а оттого, что он сумел заставить меня уловить этическую и экзистенциальную значительность драмы человеческой смертности. Возможно, что он сделал это несколько преждевременно, но зато след от этой беседы остался навсегда.

Особенно много серьезных разговоров выпало на два месяца весны 1947 г., которые мы прожили вдвоем с отцом в санатории Болшево. Он напряженно дорабатывал издательский вариант рукописи о восстаниях перед Фрондой, я приходила в себя после очень серьезной болезни, из которой вполне могла бы и не выйти живой. Вероятно, драматизм этого только что пережитого испытания и стал эмоциональным и психологическим толчком для обращения отца к трудным темам высших человеческих ценностей. В его речах тогда особенно часто возникала исповедально-покаянная интонация: снова и снова он пытался объяснить мне, почему развелся с мамой.

Одновременно с нами в санатории отдыхала поэтесса Вероника Тушнова, и было заметно, что папа явно ею увлечен. Перед глазами оживает, словно кинокадр, выразительная и красивая сцена, когда он поцеловал ей руку, в благодарность за то, что, уступив его просьбам, она долго читала нам свои стихи. Помню даже чуть настороженный взгляд, брошенный Вероникой Николаевной в сторону мужа, поверх склоненной папиной головы. Сама я тоже была пленена всем ее обликом, красотой и стихами, однако, блюдя Изины интересы, бурчала по пути к нашему корпусу, что женатому человеку не совсем пристало подобное поведение. Отец ответил, что всякий мужчина просто обязан реагировать на женскую красоту. И добавил: «Другое дело как реагировать...». Он до самого конца сохранил способность по-юношески восторгаться женским обаянием, быть галантным и внимательным, как со своими сверстницами, так и с моими подругами.

Летом того же 1947 г. папа снял дачу на Рижском взморье. Тогда мало кто решался ездить туда на отдых: еще стреляли по ночам, вылавливая латышских партизан — «лесных братьев». Не была налажена курортная жизнь: функционировало всего несколько санаториев. В первые же минуты по приезде отец повел меня на берег залива — немного штормило и я замерла, покоренная впервые увиденной красотой морского пейзажа, бескрайностью пространства. Папа какое-то время тоже любовался молча, с наслаждением вдыхая влажный морской воздух. А потом посетовал, что профессия историка мешает непосредственности восприятия: в мозгу всплывают происходившие здесь события давнего прошлого, даты и обстоятельства веками длившейся борьбы за выход к морю.

Он повез меня в Ригу, и мы целый день пробродили по городу, еще сильно разрушенному и отчетливо европейскому. Меня поразили частные магазинчики и кафе, в одном из которых ослепительно чистенькая хозяйка угощала нас невероятно вкусными пирожными и булочками собственной выпечки. На лицах отца и этой женщины, наблюдавших с каким упоением я поглощаю испеченные ею шедевры, мне почудилась смутная тень сострадания, которая вызвала столь же смутные подозрения. Не менее сильным впечатлением того дня, в откровенно не нашей, потусторонней

558

Риге, были портовые проститутки. Папе никак не удавалось отвлечь мое внимание от этих нарядных, ярких женщин, напомнивших персонажи трофейных фильмов, и ему пришлось объяснить, кто эти дамы. Кстати, обилие голубей на брусчатых улочках старого города тоже были знаком иноземной культуры: в Москве тогда голубей не было видно. У меня от того дня осталось ощущение, что отец не только хотел мне показать детали другой, прошлой жизни, но и сам испытал достаточно сложные чувства при этом погружении в «ретро».

Летом 1950 года мы вновь отдыхали вместе. Именно тогда отец призывал меня «не терять высоту» во время многочасовых переходов по горам Закарпатья. Это было лето начала войны в Корее, моего поступления на истфак МГУ и объявления о намерении осенью выйти замуж. Поездка была как бы наградой мне за благополучно сданные экзамены, но на самом деле папа надеялся, что впечатления от жизни в бывшем охотничьем замке Эстергази, в окружении сказочных карпатских красот и веселой компании молодежи помогут ему отговорить меня от чересчур стремительного брака.

Пожалуй, никогда еще я так осмысленно и полно не ощущала своей связанности с отцом, безмерности любви к нему, и гордости за его человеческий талант, за магическую власть над сердцами всего нашего молодежного табунка. Восхищало меня в нем также абсолютное и органичное отсутствие страха перед бендеровцами, которыми кишели окрестные леса. Их силуэты не раз мелькали за ближними деревьями во время наших с отцом походов. Он вел себя так, словно доподлинно знал, что мы для них — не враги. Стараниями главного местного профсоюзного начальника (бывшего папиного аспиранта), нас поселили по высшему разряду: мы вдвоем занимали роскошный готический¹¹ зал  с выходом на широченный балкон. Как в декорации к «Ромео и Джульетте». Внизу перед балконом была широкая лужайка, на которой по вечерам собиралась вся наша кампания, а отец был инициатором разнообразных развлечений, затей, инсценировок и пр. Играли в шарады, устраивали цирковые аттракционы, конкурсы танцев.

Романтическая красота окружающей природы и самого замка способствовали тому, что, казалось, вся атмосфера была насыщена флюидами влюбленности, повальных увлечений и ухаживаний. Апофеозом стала постановка сцены первого свидания Ромео и Джульетты, режиссером которой был отец, а Ромео — чудесный юноша Ларик, всерьез влюбленный в Джульетту-Лену, студентку львовского университета.

¹¹ Наши постели стояли по противоположным стенам зала. Папа тогда уже был достаточно грузным, спал с сильными снотворными и часто будил меня по ночам своим храпом, чему ужасно огорчался. Было решено, что в таких случаях я могу бросать в спящего отца тапочками... Потом мне было мучительно стыдно и дико вспоминать о таком обращении с любимым отцом, страдавшим бессоницей, но тогда, с беспечностью и эгоизмом молодости, я пару раз попыталась прибегнуть к ночному тапкометанию. Расстояние, однако, было велико настолько, что тапки не достигали цели, хотя бедный папа при этом все равно просыпался.

559

боков. Уверена, что ни он сам, ни его родители (также как и я!) даже не подозревали о существовании великого писателя — ведь на дворе был всего 1950-й год! Папа откровенно покровительствовал Володе, играл с ним в шахматы, вел длинные беседы, явно уповая, что чары статного красавца помогут вышибить из моей головы идею замужества. Не получилось: я тогда была в плену своей реальности воображения. И в один из моих приходов к нему на Зубовский¹², уже по возвращении в Москву, отец, поняв это, капитулировал.

...Я помню даже его позу — он, согнувшись и не глядя на меня, натягивал носки, негромко, но горестно и чеканно произнося слова, запомнившиеся на всю жизнь: «Величайшая трагедия человечества в том, что люди не в состоянии передать свой опыт будущему поколению — даже самым близким: собственным детям. Иди и набивай свои шишки».

И все-таки какие-то уроки из родительского опыта мы иногда извлекаем. Когда моя дочь в свои 18 лет очертя голову понеслась замуж за своего избранника, я не пыталась отговорить ее или помешать, хотя видела, что долговечным этот брак не станет. Но я полагала, что если даже бесконечно мной почитаемому, обожаемому и мудрому отцу не удалось остановить порыв безумия юности, то куда уж мне! Оставалось лишь кротко готовиться к наступлению «времени шишек»... А в том памятном разговоре со мной, после слов о шишках, папа приказал: «И чтобы я не слышал слова "замуж”, пока тебе не исполнится 25 лет!».

Как говорится в сказках, «сказано — сделано»: запретное слово прозвучало сразу после того, как я отпраздновала свое двадцатипятилетие. Было ли это простым совпадением, или же где-то, в уголках подсознания, определенную роль сыграла магия отцовского авторитета, власть его слова и моя преданность ему — сказать трудно.

После того, как я перебралась в семью мужа, жившую в Теплом переулке, настал не очень долгий, но очень счастливый период жизни, когда мы с папой оказались соседями. Теперь не только летом, но и во все прочие времена года я могла видеть его хоть каждый день, а точнее — каждый вечер, когда он выводил на прогулку собаку Ласку. Разумеется, этим общение не ограничивалось — возвращаясь из университета домой, я постоянно делала небольшой крюк, чтобы хоть ненадолго заглянуть на Зубовский.

¹² Они с Изой тогда жили в восьми метровой комнатенке, выгороженной на лестничной площадке под хранение лопат, метел и прочего дворницкого инвентаря, которую с великими хлопотами удалось заполучить через домоуправление.

560

«достижения», использовать их в качестве иллюстрации к тому или иному тезису своей концепции становления речи.

К этому же периоду относится и мое самое непосредственное участие в творческой работе отца: он тогда только что входил во вкус новой техники записи текстов — он их диктовал. Но диктофон тогда был редкостью и его функции выполнял живой человек, труд которого папа оплачивал также, как платили машинисткам. Как-то зайдя к нему и несколько минут понаблюдав за этим процессом, я предложила ему свою помощь — очень хотелось, так сказать, проникнуть в его «творческую лабораторию*. Заодно и помочь ему сэкономить деньги.

Он очень обрадовался моему предложению, и в течение нескольких месяцев я два-три раза в неделю ходила к отцу записывать книгу о Жане Мелье, над которой он тогда работал. Поначалу я ограничивалась ролью молчаливого записывающего устройства, но постепенно стала временами предлагать поменять местами отдельные слова, а затем позволяла себе и стилистические, и даже смысловые правки. Папа очень терпеливо и заинтересованно выслушивал меня, бывало, что и признавал предложенный мной вариант, или задумывался над критическим замечанием, если и не соглашаясь со мной, то стараясь объяснить свою позицию, доказать ее обоснованность.

Главной дискуссионной темой всего периода нашей «совместной работы» над книгой о Мелье стала проблема авторской оценки праведности любых форм проявления народного гнева. Шел 1963 год и монолит безоговорочного преклонения перед самой идеей революции уже дал некоторые трещинки. Мои старшие друзья по истфаку и по Институту Востоковедения, где я проходила аспирантуру, апеллируя к источникам, много поспособствовали утрате мною романтических иллюзий, прикрывавших чудовищную, звериную жестокость, присущую народным восстаниям. О той же жестокости свидетельствовали и материалы, собранные для моей собственной диссертации.

Разумеется, я не имела в виду «осуждение» поступков доведенных до отчаяния, озлобленных и темных людей, но мне казалось недопустимым и превозносить святость чинимого ими насилия, что постоянно возникало из диктуемых фраз. Я твердила про «бессмысленность и беспощадность» всякого народного бунта вообще, а не только русского. Отец же, соглашаясь со вторым, старался раскрыть мне глаза на некий общий исторический смысл, заложенный в бунте.

От слов «Завещания» Мелье, от самой фигуры кюре-вероотступника исходило метафизическое напряжение духа непокорства, протестующего разума. В этом для отца и состояла особая привлекательность героя создаваемой книги. Мне же эти качества разительно напоминали основы структуры личности самого автора, определившие его судьбу.

Я столкнулась с непокорством и бунтом интеллекта. Их воплощала совокупная творческая воля «потаенного учителя» просветителей Мелье и пишущего о нем «неправильного Поршнева». И, в конечном счете, они поставили (точнее — «посадили») меня на место. Книга была благополучно закончена и очень быстро издана в серии «ЖЗЛ». На лежащем передо мной экземпляре надпись: «Катеночке от благодарного сочинителя. 27.VI.64».

561

Надо сказать, что отец то же по-своему гордился моей научной работой. Ему было приятно, что я стала историком, что в семье есть человек, с которым можно говорить профессионально. При этом он никак не участвовал в моих конкретных научных заботах. Готовя реферат своей диссертации, я просила отца прочитать его. Он взял текст, но так и не прочитал. Наконец, я пришла с вышедшим из печати рефератом, он тут же просмотрел текст и сделал несколько очень интересных замечаний, но исправлять что-то было уже поздно. Зато как он был взволнован и горд за меня, когда в начале всё того же 1972 г вышла моя первая книга: «Ты, конечно, моя ученица».

Концепциии и факты. По складу натуры, папа, безусловно, относился к фантазерам и выдумщикам. Именно поэтому так увлекательны были затеваемые им игры моего детства, сценарии праздников, бесконечные, сочиняемые экспромтом, истории и сказки. Такова же и природа особой притягательности многих его научных идей и гипотез.

Уже в последние годы (время завершения книги «О начале человеческой истории»), когда он, явно спеша поделиться каким-то новым замыслом, с лукавым блеском в глазах подзывал к себе, для меня вполне естественно было спросить: «Ну, что ты там еще придумал?» Конечно же, под этим словом я имела в виду — что открыл, нашел, обнаружил, однако такой «высокий слог» не был принят между нами.

Но замысел — отнюдь не равен вымыслу. Да, всякое научное открытие, идея или теория немыслимы без элемента творческой фантазии. Но даже самая блистательная выдумка сама по себе еще не есть научная гипотеза, пусть «спорная и противоречивая». Реальность воображения требует от человека не только бесконечной смелости творческой фантазии, но также и строгой выверенности и прочности «расчётных данных», закладываемых в ее фундамент.

Любая самая привлекательная концепция не может быть даже просто сформулирована без достаточно весомой доказательности, без фактической базы. Тема взаимосвязи фактов и концепции часто возникала в наших беседах с отцом, когда я сама стала работать как исследователь, пусть еще только начинающий. Уже с первых дней пребывания в аспирантуре я обнаружила, что все ученые-историки изначально разделяются на две категории: одни превыше всего ставят факт как таковой, другие полагают своей основной задачей осмысление фактов.

Начинала я с того, что исправно набирала факты, переводя тексты источников. Довольно скоро стало очевидным, что на тысячи «тонн» повторяющих друг друга и не несущих какой-либо существенной информации данных иногда приходится всего две-три фразы, представляющие подлинно бесценную добычу, жемчужинку исторической подлинности, запрятанную в раковине многотомных пустословий. И я обратилась к отцу с просьбой помочь мне разобраться — как же быть с «бесплодными фактами»? Из его объяснений получалось, что не совсем уж они бесплодные, а главное, что я, оказывается, шла единственно верным путем: бултыхаясь в слепом потоке фактов, постепенно осознавала, какой ракурс проблемы представляется мне, как исследователю, наиболее важным, научно плодотворным. Вслед за этим пришла и решимость отбирать из всей массы материала те свидетельства, которые подтверждали обоснованность моего подхода.

562

По словам отца, во всяком творчестве, в том числе научном, решающая роль принадлежит подсознательному. Но «взрыв», озарение возможны только тогда, когда им предшествует период кропотливого труда по накоплению знаний, т.е. период предельной загрузки сознания конкретной информацией.

Когда же этот процесс достигает достаточной полноты, то зачастую именно в момент отдыха, когда сознание как бы «отключается», происходящий на уровне подсознания сложный процесс пересечений и взаимодействия накопленных знаний в какой-то своей точке претворяется в озарение, открытие. И оно тут же фиксируется сознанием. Возникшая идея, реальность воображения рождается именно в той области, в которой он трудился сознательно — собирал материал.

... Помню, как в 60-е годы на даче в Пахре папа, по полдня не встававший из-за письменного стола, вдруг начинал не спеша бродить по участку, то похлопывая по стволам березок, то долго вглядываясь в лес, сжав при этом руками столбики калитки. Иногда даже мог перекинуться парой фраз с внучкой, но все это шло как бы «вторым планом». Ясно было, что его перетруженный мозг в такие моменты отдыхал. И вдруг — быстрый и резкий поворот, он снова за столом, спешно что-то записывает¹³.

Уже после его смерти, в конце 70-х, я прочла в очередном номере журнала «Континент» воспоминания одной дамы, бывшей сотрудницы Института всеобщей истории. Заметки были интересны мне, большинство действующих лиц я знала лично, с какими-то авторскими оценками нельзя было не согласиться, другие казались спорными, слишком по-женски субъективными. И вот появилось имя Поршнева. Пока автор пеняла ему за крутизну характера, за взрывчатость и резкость, я не могла не допускать обоснованности этих упреков. Но когда она с неприкрытой злобой поведала, что «этот «великий концептуалист» любил повторять фразу: «если факты противоречат концепции — тем хуже для фактов», я и оторопела, и ощетинилась одновременно. Да, мне самой приходилось часто слышать от отца эту цитату из Гегеля, всякий раз сопровождаемую комментарием: «Как любил напоминать дурак Покровский, не понимая, что это была лишь шутка».

Отца часто обвиняли в подтасовывании фактов в пользу своих теорий. На самом же деле он был просто человеком не того масштаба, чтобы нуждаться в мелком жульничестве. Он исходил из того, что в целях аргументирования выводов автора не обязательно приводить сто однотипных, идентичных фактов — достаточно двух-трех. А об остальных можно упомянуть в сноске, отсылающей к соответствующим источникам. Необходимая стадия копания фактов — это анализ. Для того же, чтобы перейти к синтезу, ученый должен быть способен подняться до определенного уровня обобщения фактов.

¹³ По своему опыту я знаю, что самый удачный вариант перевода цитаты из китайского источника возникал в голове, когда тщетно промучившись над текстом, я начинала мыть посуду, чтобы дать голове передышку.

563

слова концепция — это проявление уродства системы, стоявшей на принципе допустимости одной-единственной концепции и единого, заранее известного, уровня обобщения.

В действительности же никакое существование человеческого сообщества невозможно без возникновения множества различных идей и концепций. Они рождаются и начинают «носиться в воздухе» в определенные периоды времени. Однако вовремя уловить их дано не всем и не каждому. Это свойство лишь тех, кто способен ощущать время как состояние своей души, как внутреннее «я», как часть личности. Увы, порожденная этими способностями реальность воображения обычно отторгается данным конкретным временем.

Артистизм. Талант, талантливость — понятия многозначные, и скорее житейские, чем научные. Этими словами принято определять прежде всего особую меру одаренности, врожденной предрасположенности к какой-либо творческой деятельности. Например, актерский талант, писательский, музыкальный, исследовательский, талант художника. Но термин «талант» включает в себя и его ответное восприятие другими людьми — слушателями, зрителями, читателями, почитателями, их высокую оценку уровня мастерства и дарования обладателя таланта.

По-настоящему талантливый человек не может не быть индивидуальностью. Он и видит, и ощущает иначе, чем обычные люди. Соответственно, и все его подходы, действия, результаты неизбежно выделяются из общего ряда.

В понятие таланта также входит и искусность, артистизм — «артистической работой» может стать и решение математической задачи, и доклад филолога, и операция хирурга. Но артистизм — это не только виртуозность (искусность) в работе, это и личная сопричастность миру искусства, способность особо тонкого восприятия музыки, живописи, театра. Многие известные математики, физики, философы рисовали, писали стихи, музицировали.

Иными словами, независимо от конкретного вида креативной деятельности, талантливый человек (Homo Creatus) навсегда связан прочными нитями с изначальной артистической одаренностью как одним из основных компонентов способности творить, созидать реальность воображения.

Порыв ввысь и погружение, акцентированная заостренность то взлетающих, то стремительно падающих линий, изысканность пластики и ритма отдельных поворотов, всего вектора движения — вот, пожалуй, наиболее ярко выраженные особенности отцовского артистизма. Они проступают во всем — от почерка до методологии и композиционного построения концепций.

Интересно, что между одним и другим возможно проследить и более глубинную, внутреннюю связь. Папа был «скрытым левшой» (как и многие представители пор-шневского рода, включая меня) и его удивительно красивый почерк типичен для переученного левши. Мелкие буквы с обратным левым наклоном и сильными вертикальными (вверх и вниз) выносами, по мнению специалистов, говорят о том, что левше трудно выполнять монотонные операции, особенно правой рукой. Поэтому почерк большинства из них очень нечеткий. Второй вариант — красивый «бисерный» почерк, встречается гораздо реже и свидетельствует о том, что мозг левши

564

смог преодолеть сложности в распределении функций между полушариями, вызванные тем, что он вынужден делать всё «не той рукой», а следовательно — «не тем» полушарием.

Известно, что даже не переученные левши отличаются более творческим складом ума: чтобы освоить некоторую операцию или знание, они должны понять «как это устроено». В школе они обычно учатся хуже, но зато потом чаще совершают настоящие перевороты в избранной сфере деятельности. Что касается переученного левши, то чем лучше его мозг адаптировался к перераспределению функций полушарий, тем более блистательными бывают творческие результаты¹⁴.

В молодости отец делал очень интересные графические миниатюры (Бакст? Бердслей?) остро заточенными цветными карандашами. Особенно мне запомнилась серия карточных персонажей, выполненных в необычном шаржированном, гротесковом стиле — например, пиковая дама с короной на почти лысой голове (только сзади торчал тонюсенький хвостик косицы, перевязанный тесемкой) и клизмой на месте обозначения масти. Пристрастие короля червей к «зеленому змию» знаменовал сизо-красный цвет его острого носа и шкалик в руке (скипетр и державу ему пришлось переложить в единственную свободную руку).

Движениям отца (даже когда он потучнел, отяжелел) были присущи одновременно порывистость и пластичность, великолепная сбалансированность спортсмена или артиста сцены, циркача. Он прекрасно вальсировал, танцуя танго, включал в него невероятно сложные, почти профессиональные балетные па и умел отбивать чечетку не хуже персонажей бродвейских мюзиклов.

За те последние два десятилетия, что он отдал изучению проблемы первобытного человека, отец участвовал во многих полевых экспедициях — археологических, антропологических, даже этнографических и фольклорных, если тематически или же территориально они соприкасались с его исследовательскими интересами. Днем работал наравне со студентами, а по вечерам был таким же равноправным участником бесед, игр, песен у костра. Ну и, разумеется, танцев тоже. Однажды его квартирная хозяйка, глядя как отец танцует, по-деревенски прямолинейно и метко сказала: «Така туша, а до чего ж в танце легок!»

Он был «легок» и на лыжах, лихо спускаясь с крутых прибрежных склонов Москва-реки в окрестностях Звенигорода. Правда, в последние годы он нередко при этом прикладывался к валидолу, но так, чтобы никто, кроме меня, этого не заметил.

¹⁴ Эта тема достаточно хорошо исследована, ей посвящено большое количество специальной литературы. Но мне посоветовала упомянуть о нейрофизиологической природе отличия отцовского почерка моя дочь, Е.В. Плютинская, за что я ей очень благодарна.

565

Саня (Александр Ильич, поэт), самый близкий папин друг, и их сестра Ида; брат и сестра Рейны — Виктор и Наташа, а также двое Поршневых — Борис и Катя.

Насколько я могу судить, театр был сугубо авангардный, с явным тяготением к гротеску, эксцентрике и буффонаде. Этому не мешало широкое разнообразие репертуарного диапазона — от коротких скетчей «на злобу дня» до высокой классики, включая шекспировские трагедии. Откровенное поклонение Мейерхольду определяло и общий постановочный стиль, и утрированность рисунка ролей, мизансцен и даже отдельных реплик. Особое значение придавалось интенсивности действия, превращавшей его в настоящую феерию.

Именно такое ощущение оставил отрывок из оперы «Кармен», разыгранный зимой 1940 года бывшими «сосемовцами» в домашней обстановке — перед нами, детьми, и гостями — в качестве одного из слогов загаданной шарады. И я, и прочие маленькие зрители еще не имели никакого опыта встречи со сценическим воплощением знаменитой оперы, а потому нам не с чем было сравнивать впечатление от увиденного и услышанного. Однако для нас несомненно было, что это — настоящий театр! Абсолютно органично воспринималась и условность театральной игры как реальности воображения, и завораживающе яркий, стремительный каскад жестов, мимики, и драматический динамизм самого развития событий «на сцене». Даже музыка запомнилась звучащей в оркестровом исполнении, хотя на самом деле вся инструментовка воспроизводилась артистами с помощью звукоподражания. Разве что литавры (крышки от двух больших кастрюлек) составляли исключение. Папа пел Хозе, тетя Катя — Кармен (в цветастой юбке, сооруженной из двух капотов, как тогда еще назывались домашние халаты), а из ее мужа, худого очкастого Мити (Д.Ю. Панова) получился роскошный могучеплечий тореадор, при шпаге, плаще и шляпе.

Помню, что разыгрываемая финальная сцена (в адаптированном варианте, завершавшемся не смертью Кармен, а куплетами торреадора) вызывала немалое душевное напряжение, сменявшееся, правда, время от времени неудержимым хохотом, когда стиль высокой трагедии вдруг перебивался современным бытовым диалогом или акробатическим трюком.

Однако самая первая встреча с волшебством сценического искусства произошла несколькими годами раньше, когда нам — детям - было от 4 до 6 лет. К одному из домашних праздников старшие подготовили спектакль «игрушечного театра», на самодельный сюжет, представлявший комбинацию элементов драматургии «Гамлета» и «Каменного гостя». Главным действующим лицом был слоник (фигурка из черного мрамора, обычно стоявшая на трюмо тети Кати), друг и любимец «хорошего» мальчика-принца. Другой мальчик, злодей, накормил слоника булкой, начиненной булавками, отчего тот умер. Тень убиенного явилась безутешному принцу и раскрыла ему причину своей смерти. В конце представления слон-«тень» встречался один на один со злодеем, и протягивал ему хобот, чтобы испытать меру отваги коварного убийцы. Сцена озарялась багровыми всполохами, раздавался жуткий грохот, под звуки которого оба проваливались.

Слоник на самом деле был размером с полтора спичечных коробка, сама сцена — чуть больше экрана среднего компьютера, но масштаб эмоционального потрясения

566

многократно увеличил сценическую коробку, а размеры «статуи» слоненка обрели внушавшую трепет грандиозность.

Созидающая мощь воображения исполнителей спектакля зажгла соучастием сердца маленьких зрителей: происходящее на сцене не было — не могло быть! — частью обычной жизни. Это было нечто гораздо более существенное, для определения чего слово «игра» абсолютно не годилось. И когда мне пытались объяснить, что Слоником был мой папа, я это поняла как временное его превращение, реально имевшее место.

М.И. Ромм считал, что «в Борисе пропал великий актер», и, встречаясь, оба они не раз полушутя обсуждали планы постановки «Короля Лира» с отцом в заглавной роли. Я была совсем взрослая замужняя женщина, когда за столом в доме сестры Михаила Ильича Иды я заявила, что те высоты актерского мастерства, которых папа сумел достичь в роли Слоника, не оставляют сомнений в том, что он вполне мог бы сыграть Лира.

Однажды, спустя годы, отец появился у нас дома в Измайлово живым воплощением этого трагического образа. Но я не сумела стать Корделией, испугавшись, что ситуация только усугубится, если я до конца разделю его веру в безысходный трагизм момента ... Многое в моей жизни могло бы сложиться по-иному, поступи я тогда не по разумению, а по импульсу...

Воспоминания о музыкальности отца начинаются с неаполитанской песни «Солнышко» и с окарины, на которой он часто наигрывал-насвистывал во времена моего раннего детства. Это очень простой, небольшой (15 - 20 см в длину) музыкальный духовой инструмент, из керамики или фарфора, распространившийся в Италии со второй половины XIX века. По форме он больше всего похож на игрушечный дирижаблик. Круглые отверстия на его боку надо было перебирать пальцами, одновременно дуя в зажатое губами свистковое отверстие-мундштук, расположенный снизу элипсовидного инструмента. Звук получался негромкий и нерезкий, а скорее умиротворяющий, «задумчивый». Папа легко подбирал на черненькой пузатенькой окарине несложные мелодии, в основном из своего вокального репертуара, но нередко и импровизировал.

Вероятно, именно в такие моменты передышек, под звуки окарины, и вспыхивали на уровне подсознания новые ракурсы подхода к накопленному материалу, новые уровни его осмысления, становившиеся реальностью открытия.

У папы был отличный слух и не сильный, но приятный тенор. Пел он не только неаполитанские песни, но и вывезенные с Дона казачьи, украинские, а также классические и «городские» романсы, арии из опер. С удовольствием исполнял одесские песни, в первую очередь знаменитую «Мурку». Для такого репертуара необходим был особый внешний образ: он пел как-то «по-блатному» ссутулившись, с лихо закинутым вокруг шеи шарфом, с засунутыми в карманы руками и кепкой, напяленной до самых глаз. В наши дни все эти декоративные атрибуты исполнения «лагерного репертуара» стали привычными, стереотипными и запросто мелькают на телеэкране. Ну, а тогда — скажем, в 37-ом или 50-ом годах — в выступлениях подобного рода был немалый риск. Особенно для преподавателя вуза.

567

Но кое-что из студенческой песенной сатиры 20 - 30-х годов, распеваемой папой и его друзьями под видом городского фольклора, было куда похлеще. Например, песня о лекторе, выступающем в заводском клубе с докладом на политико-воспитательную тему. Аудитория, крайне малочисленная изначально, стремительно таяла по ходу лекции и, в какой-то момент оказывалось, что «...народу уж нет как нет, один висит на стенке карл-марксовый портрет...». Но и самого классика докладчик доконал своей казенной скукотищей: «А Ён всё дыкладает, хоть народу уж нет как нет— сорвался тут со стенки карл-марксовый портрет!» После того, как я, году в 52-ом, на одной из студенческих вечеринок стала обучать присутствовавших этой песне, меня чуть было не исключили из комсомола...

Пел отец всю жизнь, до самой той жуткой осени 1972 года. Но верный своей установке во всем стремиться достичь возможно большего профессионализма, он после войны стал брать уроки пения у преподавателей вокала. Сначала это была соседка по дому на Зубовском бульваре, которая учила пению студентов одного из музыкальных училищ. Потом в течение многих лет с папой занимался известный в то время певец Д.К. Тархов, прекрасный знаток музыки и очень интересный человек. Он и сам сочинял романсы — один из них, «Не броди ты по старым местам», был впрямь очень хорош, и папа с совершенно особой, проникновенной и щемящей интонацией пел заключительную строку: «Не броди ж ты по старым местам, по могилам годов не ходи»...

Тархов считал необходимым «поставить голос» своему ученику по всем правилам школы вокала. И он-таки преуспел в этом — быть может даже чересчур. Папа старался брать непосильно высокие для его голоса ноты, отчего прежняя теплая и естественная манера исполнения сменялась по-тарховски резким, форсированным и холодноватым напряжением.

Где бы мы ни оказывались на отдыхе, отец всегда охотно соглашался на публичные выступления, тепло и благодарно принимаемые слушателями. Но и я, и Иза дружно страдали, когда порой он с мучительной натугой брал верха в таких сложных произведениях, как, например, ария Вертера. Мы обе опускали головы, переглядывались и украдкой хихикали.

После того, как из немыслимого жилья на Зубовском бульваре папа с Изой и ее сыном перебрались в 1961 году в кооперативную квартиру на улице Дмитрия Ульянова, занятия пением стали проходить в доме С.А. Токарева, жившего по соседству на Ленинском проспекте. Теперь папа снова пел «своим голосом», недостаток мощи которого компенсировался артистизмом, душевностью исполнения.

¹⁵ Высокой мере «толковости» Ласки, ее «сообразительности» и эмоциональности посвящены несколько страниц книги «О начале человеческой истории», где отец описывает проводимые с ней опыты по закреплению «произвольных» действий.

568

полноправным членом семьи, но к тому же оказалась существом на редкость трепетным и умственно развитым. Знаменитый глинковский романс в папином исполнении с первого же раза взбудоражил Ласку чрезвычайно — она то кидалась на грудь певцу, словно стремясь утешить, разделить его эмоции, то пыталась истошным лаем прекратить эти переживания, выражавшиеся столь волнующими слух звуками. Но в конце-концов папа помог ей найти самую адекватную форму соучастия — она научилась ...подпевать! Может показаться, что следовало бы написать «подвывать», но она с таким точным музыкальным чутьем вступала в нужный момент, так мелодично вела свою партию, что слово «вытье» оказывалось совершенно неуместным.

Во все, что отец задумывал или затевал, он привносил такую меру увлеченности и волевого напора, что это не могло не воздействовать на окружающих. Он обожал мифотворчество, пристрастно следил за соблюдением семейных ритуалов и традиций. На Изин день рождения 5 июля, помимо главных подарков, он всегда дарил ей розы, число которых равнялось числу лет, прожитых ими вместе. Что до качества букета, то оно неизменно должно было оставаться одним и тем же — великолепным. В 69 году, уезжая на полгода во Францию, папа доверил мне купить сакральные розы, и все пытался снова и снова втолковать мне, какие должны быть критерии отбора. Я, наконец, проворчала, что являясь его дочерью, давным-давно поняла, как надо выбирать цветы для Изы. Весь Центральный рынок оживился, увидев, что я обхожу все цветочные ряды, отбирая самые лучшие, самые крупные (а значит и самые дорогие) чайные розы. Мне их нужно было 32. Букет по всеобщему признанию был по-королевски прекрасен и по-королевски же тяжел. Я везла его в Пахру, гордая сознанием того, что «не ударила в грязь лицом», исполнив порученную мне отцом ответственную роль в этой придуманной им прекрасной и возвышенной традиции.

Не только Изины, но и мои (а затем и Катькины) дни рождения носили не просто праздничный, но почти что культовый характер: подарки долго обдумывались (согласно папиному кредо, настоящий подарок не должен быть утилитарным), потом столь же вдумчиво выбирались и, наконец, наступал сам акт дарения. В детстве, проснувшись в этот день, я обнаруживала возле своей кровати кучу коробок и коробочек, пакетов и пакетиков, которые так упоительно шуршали в процессе распаковывания, что их содержимое уже заранее было обречено на восторженную оценку. Кульминация наступала с появлением папы, давно разбуженного моей возней и выжидавшего нужный момент, чтобы схватить меня в охапку и расцеловать, приговаривая всякие забавные и трогательные поздравления.

Обладая способностью всем существом растворяться в игре, празднике, шуточной импровизации, отец был редкостным ценителем тишины, одиночества. Он считал, что в процессе «воспитания чувств» полноценной мыслящей и творящей личности такие моменты внутренней сосредоточенности, самопогружения совершенно необходимы. В поздравительном письме внучке по случаю ее 13-летия в конце длинного списка пожеланий («беганья, прыганья, плаванья, объедания мороженным, чи- тания, рисования, непослушания» и пр.) было написано: «...И капельку страдания, не испытав которого невозможно сделаться нормальным человеком».

Культ тишины, по наследству воспринятый и мной, не раз служил причиной серьезных антиобщественных проступков. Так, живя в санатории, 1?тобы избавиться

569

от принудительного «увеселения» отдыхающих через посредство радиосети, мы с папой научились периодически выводить ее из строя с помощью женской шпильки (ту же операцию неоднократно проделывали позже мы с мужем). Трудно передать ощущение высшего блаженства, наступавшего в миг, когда «громкокричатели» во всей округе внезапно захлебывались и наступало мудрое всемолчание. Похожее чувство, по уверениям отца, должен был испытывать человек в начале своей истории, когда удавалось свалить на охоте дико ревущего мамонта.

Отец и марксизм. Эта достаточно острая и горькая для меня тема отнюдь не нова: в разных кругах и по различным поводам она муссируется уже не менее полувека.

Сам он всегда убежденно называл себя марксистом. При этом участники всех проработочных кампаний боролись с ним как с анти-марксистом. Что касается немногочисленных коллег, придерживавшихся либеральных взглядов, то они между собой осуждали его за верность марксистской догме. Вспомним, однако, что именно самая последовательная из всех предпринимавшихся им попыток тронуть эту догму оказалась смертельной. Так или иначе, ио отец, образно говоря, постоянно умудрялся «вылезать» из того, что те или иные люди, каждый по-своему, разумели под марксизмом. Если в восприятии одних Поршнев являлся крайним ортодоксом, то большинство оппонентов клеймили его как еретика, вероотступника.

В этой связи стоит вспомнить один весьма характерный случай, произошедший со мной в марте 1969 года. Я тогда «долечивалась» после тяжелой болезни в Успенском— загородном филиале больницы Академии Наук. За мной трогательно ухаживал молодой и внешне весьма приятный венгр Янош Емец, работавший в том же Институте всеобщей истории, что и мой отец.

Болезненно воспринимая папину одиозную промарксистскую репутацию и зная, насколько непросто все обстоит на самом деле, я старалась обходить этот вопрос в беседах с малознакомыми людьми. И всякий раз, когда в разговоре с Яношем, мне нужно было назвать свою фамилию, я загадочно ускользала. Так продолжалось до тех пор, пока не стало ясно, насколько по-идиотски это выглядит. И вот, в момент, когда Янош подал мне стакан очередного «вечернего кефира», я призналась, кто мой отец... После чего развернулась и ушла, оставив Емеца в полном замешательстве. На следующий день он подошел сам и произнес следующие слова: «Я считаю Поршнева самым талантливым из советских историков. Но больше я не скажу ни слова».

Надо ли объяснять, как я расценила тогда эти слова? Янош был венгр, а мою душу, как и души всех моих друзей, еще саднило от воспоминаний о подавлении советскими властями венгерского восстания 1956 года. Отец же для многих олицетворял тот самый марксизм, именем которого вершилась расправа. Но вот совсем недавно, уже взявшись за эти записки, я захотела узнать через московских друзей какие-то подробности об этом человеке. И тут оказалось, что Янош Емец — это, что называется, типичный «упертый марксист-ленинец», считавший Поршнева ревизионистом, объективистом, позитивистом.

Объяснение причин такого разброса в оценках лично мне видится лежащим на поверхности: просто представления отца о «единственно верном» учении (как и о

570

многом прочем) — не укладывались ни в какие общие стандарты. Сколько-нибудь серьезное рассмотрение вопроса о том, какими именно характеристиками он наделял свой марксизм, потребовало бы слишком пространного отступления. Если же ответить совсем коротко, то, на мой взгляд, отцовский марксизм также во многом принадлежал миру реальности воображения, сотканному его творческой волей, своеволием фантазии. Еще короче — он его попросту придумал, так же как мифологизировал, преобразовывал некоторые моменты и обстоятельства собственной биографии.

В его толковании марксизм, прежде всего, был в самом прямом смысле лишь основой (началом) истинно научной философии, у истоков которой стояли высокоинтеллигентные и мудрые ученые. Тем самым это учение, открытое для дальнейшего развития и совершенствования, представляло чрезвычайно плодотворную базу свободного методологического поиска. Но жизнь вносила свои коррективы, с некоторыми из которых не считаться было смертельно опасно. И отец инкорпорировал их, калеча свою изначально столь привлекательно выстроенную идеальную конструкцию, абсолютом которой было цветение человеческой мысли.

Компромиссы не могли не породить дисгармонии и несогласуемых противоречий. Не только в плане выражения своих научных подходов и гипотез, но зачастую и на их содержательном плане. Нелепые, уродливые наросты-окостенения появлялись даже на самом глубоком подсознательном, личностном уровне.

Так, высоко ценя приверженность исследователя свободному научному поиску, отец в последние годы все чаще твердил, что методологические основы марксизма должны оставаться «незыблемыми». Помню один из семейных споров по этому поводу, во время разгара дискуссии об «азиатском способе производства»: Иза и я бурно высказывались в поддержку допустимости и необходимости внесения корректив в корпус марксистской догмы. Папа все более смущенно, но упрямо повторял про «неколебимость марксизма». В пылу спора я выпалила: «Неколебимой и незыблемой должна оставаться только могильная плита на кладбище!»

Сколько раз потом, стоя над его могилой в Донском монастыре, я казнила себя за ту фразу¹⁶.

Разумеется, отец был не единственным примером творческой личности, заставляющим размышлять о способности человеческой психики к раздвоенности и недоумевать, существовала ли грань между сознательной преданностью идеям классиков и подсознательно воспитанным рефлексом необходимости демонстрации соблюдения правил игры.

Особый же трагизм случая отца заключается в том, что его мысль, творческая воля приводили к систематическому нарушению им правил, вплоть до выхода из игры. Даже тогда, когда единственно возможным выходом неизбежно стал уход из

571

жизни. Он знал это и все равно продолжал идти своим, самим собою предначертанным путем.

Отец и «система». Думаю, что он всегда ощущал существовавшую систему как «неправильную», как искажение изначальной идеи. Он никогда не был диссидентом. Более того, яростно ссорился с давним другом, М.И. Роммом, из-за слишком активной поддержки последним правозащитного движения. У отца были свои собственные, вполне определенные принципы и нормы поведения по отношению к власти. При этом он, неоднократно публично называвший себя марксистом, никогда не предпринимал никаких попыток вступить в партию. Само это слово практически было исключено из домашнего лексикона, а если произносилось, то с нескрываемой брезгливостью. Я также не могу припомнить, чтобы отец говорил о «советском человеке», «советской стране», «советских достижениях». Незадолго перед смертью, когда у нас зашел разговор о «культе личности», он назвал это «смехотворной уловкой системы, пытающейся все свои страшные и кровавые деяния приписать одному Сталину».

Я уже писала о его отношении к репрессиям 30-х гг., не только отнявшим ближайших друзей, но и показавшим, на что способна система. Еще более четко запомнилась мне реакция старших, прежде всего папина, на подписание пакта с Германией, на захват Прибалтики. Мне как раз в то время сделали операцию по удалению аденоидов. Папа пришел навестить меня и принес «в утешение» живую черепаху и огромную коробку с набором шоколадных конфет. Непривычно элегантные обертки, разнообразие сортов, привлекательность оформления набора выдавали его иностранное происхождение. «Откуда это ?!» — потрясенно спросила я. «Из свежезавоеванной Латвии», — ответил отец, — «лопай, пока они еще остались: скоро исчезнут». Мама и тетка сразу на него зашикали, а конфеты я почему-то есть не стала, хотя бережно собрала все фантики от них, которые пролежали всю войну. Обнаружила я их весной 1948 г., и в памяти всплыли те давешние папины колючие, горькие слова.

О своем отношении к «процессу врачей» он и Иза говорили при мне открыто, не скрывая негодования, не стесняясь в оценках и обобщениях. По Изиному определению, в деле врачей полностью раскрылась «инквизиторская суть системы». Это было потрясение и в чисто человеческом, личном плане — профессор Вовси много лет лечил Изу, среди арестованных были не только добрые знакомые, но и родственники.

Что же касается подавления венгерского восстания 1956 г., то эта акция «системы» еще более непосредственно коснулась жизни семейного клана, обитавшего в странной (кафкианской!) квартире на Зубовском бульваре. Изин сводный брат, Лева, служивший танкистом, вернулся из Будапешта в состоянии тяжелейшего шока от всего там увиденного и осмысленного. Так и вижу его, крупного, чуть нелепого, взлохмаченного, в гимнастерке навыпуск, с потрясенным выражением на добром, мягком лице, снова и снова повторяющего свой рассказ: «Приказывают подавить огневую точку на чердаке жилого дома. Врываемся, а там — трое пацанят лет по 14! ! Весь народ против нас сражался!». Лева перестал спать, начал сильно

572

пить, и вскоре умер от инсульта. Вторжение же в Чехословакию отец, по словам Изы, прокомментировал как «последнее безумие власти хамов».

Впрочем, он никогда и не говорил, что наша страна — лучшая в мире. А известную советскую песню переделывал так: «Всё выше и выше, и выше! Никак не понять почему — ведь в каждом пропеллере мыши мешают вертеться ему!». Ясно, что отношения с системой у отца выстраивались весьма своеобразно.

В середине 60-х годов в Москву приехала группа «прогрессивных французских историков». Разумеется, к ним относились с чрезвычайным подобострастием. И вдруг, почти сразу по приезду, «прогрессивные историки» заявили о том, что хотят непременно повидаться с профессором Поршневым. Их попытались уговорить повидаться с кем-нибудь более заслуживающим доверие партии и правительства, но французы стояли на своем.

И вот встреча состоялась, а на ней, к ужасу идеологических работников, отец пригласил французских коллег к себе в гости. Разнообразные начальники сильно разволновались: отменить приглашение уже нельзя, разрешить же беспартийному ученому общаться с французами без посредников, в приватной обстановке, опасно. Наконец был найден компромиссный (по мнению его авторов) вариант: французы к Поршневу, конечно, в гости придут, но вместе с ними придет и один из коллег профессора, некто Николаев, известный как «историк в штатском».

Тут-то и проявился характер отца, заявившего: «за стол он в моем доме не сядет, только если под столом». В результате французы пришли в гости без Николаева.

Стоит, наверное, рассказать еще один случай, характеризующий взаимоотношения отца с властью. Году, наверное, в 67-м Борис Федорович получил приглашение прочесть несколько лекций в одном из парижских университетов. Ему очень хотелось взять с собой Изу. В те времена абсурдной казалась сама мысль о возможности поездки в капстрану вместе с женой, такое не разрешалось даже маститым писателям и всемирно известным музыкантам. О получении выездной визы для беспартийной, неработающей Изольды не могло быть и речи. Любой другой бы сдался, но не отец, он уехал один, но намерений выписать жену к себе в Париж не оставил. В итоге после звонка в Москву министра культуры и образования Франции Изольде выдали загранпаспорт. Трудно даже описать сейчас чувство изумления, с которым мы сажали ее в пульмановский вагон экспресса Москва-Париж.

Такие маленькие победы над системой мог одерживать только внутренне не сломленный, а потому неподвластный системе человек.

Правила «неправильного» Поршнева. В 60-е годы неподалеку от отца поселилась моя любимая школьная подруга Нинка. Удивительно мягкая и женственная, она нравилась отцу, да и сама, несмотря на разницу в возрасте, пожалуй, немного была в него влюблена. Вечерами они часто гуляли по окрестным дворам, и отец, возможно не без кокетства, жаловался ей на то, как летит время и что остается его все меньше, а ему еще так много надо успеть и рассказывал о своих планах, о задуманной им книге о Христе. Я радовалась за отца, радовалась, что у него появился стимул для прогулок, и почти каждый вечер созванивалась с Нинкой, спрашивая, как там папа, и о чем они говорили сегодня. Я с удовольствием (хотя отчасти рев-

573

нуя) выслушивала ее слова о том, какой Борис Федорович замечательный, как с ним интересно. Запомнились ее слова: «Катька, из такого отца можно сотворить себе кумира!».

Отец становится (или не становится) кумиром в независимости от общественной, политической или научной масштабности его фигуры. Я всегда относилась к своему отцу с обожанием, мне не нужно было создавать себе кумира — он просто стал им для меня самым естественным образом. Не потому, что обладал диапазоном «человека эпохи Просвещения» или был «одним из талантливейших людей в истории мысли XX века». А потому, что он был человеком, явно достойным этого звания. В самых разных жизненных проявлениях он был «великим», и хотя такое восприятие родного тебе человека и кажется принципиально невозможным, я все же всегда, и в детстве, и в зрелые годы, знала, что он — особенный.

Но мой отец оказывался «великим» отнюдь не только в моих глазах. Исключительность его личности ощущали почти все, кто так или иначе соприкасался с ним. Особенно женщины, мужчинам было труднее, ведь даже лучшие проигрывали при сравнении с ним. Как-то я жаловалась Изольде на своего мужа (теперь уже и не помню, по какому поводу), она уговаривала меня, что не видит в его поведении ничего ужасного. «Но папа так бы не поступил», — настаивала я. И тут Изу прорвало: «Никогда никого не ровняй по папе».

Масштаб личности отца ощущали и его враги. Например, уже упоминавшаяся Нина Александровна Сидорова - один из самых яростных оппонентов Бориса Федоровича. И вот после очередных бурных дебатов на ученом совете в Институте Истории, когда отец уже ушел из аудитории, она, только что нападавшая на него, неожиданно заявила: «Чем бы мы, медиевисты, занимались, не будь Поршнева».

В слове великий, кроме «величия» и «величины», есть еще один смысл — тот кто велит, повелевает, устанавливает правила. Отец умел устанавливать свои правила без насилия и принуждения. Так было в моем детстве, так было позже, когда на даче они гуляли с маленькой Катькой, затевая сложные ролевые игры с фантастическими сюжетами. В этих играх проявлялась удивительная способность отца учить и воспитывать, без ханжества и занудства. Сказанные мимоходом, вскользь, вроде бы не рассчитанные на детское восприятие слова запоминались, становясь внутренним камертоном на всю жизнь, не только благодаря тому, что отец виртуозно владел даром убеждения, но и потому, что ему было присуще главное качество настоящего учителя — он сам жил по тем законам, соблюдения которых требовал от окружающих.

Воспитанию служили и короткие, как правило, забавные, очень к месту вставляемые афоризмы. Вот маленькая картинка. Вечерняя прогулка по академическому дачному поселку. Август, уже темно, веранды небольших «финских» домиков ярко освещены, и на них, как на сцене, открываются картины из жизни обитателей дач. Мы, «зрители», с увлечением обсуждаем эти сцены, но Катя (ей лет 8-9) переживает: «Разве можно смотреть в чужие окна?». Ответ отца: «Если нельзя, но очень хочется, значит можно». И тут же вдогонку: «Все можно, только не надо быть хамом».

Вообще «хамство», все равно барское или холопское, было для отца одной из мерзейших человеческих черт. В пылу спора отец мог быть резким, мог обидеть, но не обхамить. Всегда вежлив он был с теми, кто его обсуживал, и потому пользовался

574

 настоящей любовью и уважением «технического персонала» - будь то гардеробщица в Институте Истории или нянечка в Академической больнице, а ведь именно эти «простые» люди хорошо умеют отличать истинное величие от мнимого.

Вся взрослая жизнь отца пришлась на те годы, когда простое соблюдение нравственных норм уже было почти подвигом. Отцу не только удавалось быть верным своим представлением о долге и чести, но ему удалось сохранить и очень высокую степень внутренней свободы, без которой творчество не возможно. Он плохо поддавался тем обманам, которые предлагала система, но силой своего воображения создавал свою собственную реальность, в которой мог свободно жить и работать. Его «башней из слоновой кости» были те, им самим установленные законы, по которым он строил свою жизнь, законы настолько далекие от принятых в то время и в том обществе, что они сделали его почти неуязвимым. Он как бы существовал в другом, своем собственном измерении, и то страшное «нечто», которое окружало его мир, могло только уничтожить, но не изменить его.

Часто нарушая те нормы и правила, которые казались ему суетными и глупыми, или даже просто не замечая их, отец свято соблюдал те, которые, выбрал для себя. Того же требовал и от окружающих. Малейшую непорядочность, недостойность поведения, пренебрежение своим долгом со стороны близких переживал как трагедию и винил себя — «не объяснил», «не научил». Даже самые ярые враги никогда не пытались обвинить отца в человеческой непорядочности. Он же, не признавая компромиссов с совестью для себя, не делал поблажек и другим. Например, он отказался назначить на должность старшего научного сотрудника женщину, работавшую в его секторе, главная научная заслуга которой заключалась в том, что у нее было двое детей (но зато он предложил собирать для нее деньги). Он же категорически возражал против защиты диссертации по марксистско-ленинской философии Григорием Померанцем, так как, считая его гениальным ученым, знал о его крайне пренебрежительном отношении к марксистско-ленинской философии. Такие поступки часто вызывали недоумение даже у тех, кто в общем-то хорошо относился к отцу. И стараясь объяснить и оправдать для себя его поведение, они пытались мерить его меркой, которая явно была мала для него.

Я много раз слышала фразу: «Борис Федорович был, безусловно, человеком своего времени». Думаю, это не так: как раз его можно только условно-формально трактовать как человека своего времени. Я бы даже сказала, что он был человеком вне своего времени. Просто его воспринимали, слышали и трактовали по принятым и укоренившимся в том обществе стандартам. А он и говорил, и поступал исключительно по своим собственным, очень высоким, почти недостижимым стандартам.

575

Олег Вите

«Я — счастливый человек»

Книга «О начале человеческой истории» и ее место в творческой биографии Б.Ф. Поршнева

 

Всякая новая истина рождается вопреки очевидности

Гастон Башляр

 

Осенью 1974 г. на прилавках советских книжных магазинов появилась выпущенная издательством «Мысль» книга Б. Поршнева «О начале человеческой истории (проблемы палеопсихологии)». Произошло это через два года после смерти автора.

Необычная книга: ее автор, известный советский историк, вознамерился предложить читателю результаты своих исследований по предмету, который считали своей исключительной вотчиной антропологи. А среди подписавших «Предисловие» к книге и этим обеспечивших ее выход в свет есть психолог (Л.И. Анцыферова), философ (Х.Н. Момджян) и этнограф (С.А. Токарев), но нет ни историков, ни антропологов...

Впрочем, очень внимательный читатель мог заметить у книги еще одну странность: на ее форзацах изображены так называемые «палеолитические Венеры», о которых в самой книге не сказано ни слова. Но об этой странности — в самом конце настоящего очерка.

¹ См. настоящее издание, с. 421.

576, а в книге без номера

 «Анфиладу глав»² своего философско-естественнонаучного трактата Б. Поршнев предваряет «Вступлением», в котором со всей определенностью обозначает как место книги в своем творчестве, так и связь своих разносторонних научных интересов с ее предметом. Уже в первых словах «Вступления» Поршнев считает нужным подчеркнуть, что книга была задумана давно и что ее предмет далеко не чужд исторической науке:

«Эта книга является извлечением из более обширного сочинения, задуманного и подготавливаемого мною с середины 20-х годов. Мысленно я именовал его "Критика человеческой истории Настоящая книга принадлежит к средней части указанного сочинения. Первая его часть путем "палеонтологического” анализа проблем истории, философии и социологии должна привести к выводу, что дальнейший уровень всей совокупности наук о людях будет зависеть от существенного сдвига в познании начала человеческой истории. Средняя часть, которая здесь частично представлена^З, содержит контуры этого сдвига. Последняя часть — восходящий просмотр развития человечества под углом зрения предлагаемого понимания начала»⁴.

Этот отрывок требует двух уточнений. В рукописном наброске «Вступления», написанном не ранее 1970 г., Поршнев указывает более точную дату рождения замысла трилогии — 1924 г.⁵ С другой стороны, «план трех книг» возник, строго говоря, значительно позже — во второй половине 60-х гг. До этого времени планировались лишь две книги; «восходящий просмотр развития человечества» еще не был выделен из содержания «средней части» в предмет самостоятельной — третьей — книги⁶.

Завершает свое «Вступление» Поршнев недвусмысленным заявлением о своей «основной специальности» и ее отношениям с другими своими специальностями, «дополнительными»:

«Многие годы я слышу кастовые упреки: зачем занимаюсь этим кругом вопросов, когда моя прямая специальность — история Европы XVII - XVIII вв. Пользуюсь случаем исправить недоразумение: наука о начале человеческой истории, и в первую очередь палеопсихология, является моей основной специальностью. Если в дополнение к ней я в жизни немало занимался историей, а также и философией, и социологией, и политической экономией, это ничуть не дискредитирует меня в указанной главной области моих исследований. Но вопросы доистории встают передо мной в тех аспектах, в каких не изучают их мои коллеги смежных специальностей»⁷.

² См. настоящее издание, с. 40.

³ Поршнев имеет в виду вынужденное сокращение книги; подробнее — в последнем разделе настоящего очерка.

⁴ См. настоящее издание, с. 11.

⁵ См.: ОР РГБ, 6 84/22/4, л. 1.

⁶ См.: Поршнев Б.Ф. Научный дневник. Запись от 31.12.1971, ОР РГБ, 684/27/16, л. 45 - 46.

⁷ См. настоящее издание, с. 19.

577

ном стечении обстоятельств. Во всяком случае, не только в нем и даже не главным образом в нем: выбор Поршневым специальности историка в качестве «официальной» был самым тесным образом связан с зарождением его амбициозной цели — трилогии «Критика человеческой истории».

I. «История — слиток всех социальных наук»

Борис Федорович Поршнев родился 7 марта (22 февраля) 1905 г. в Петербурге. Его отец, Федор Иванович (1875- 1920 гг.), был инженером-химиком и владельцем небольшого кирпичного завода в Петербурге. От большевистской революции, по воспоминаниям родных, он был совсем не в восторге и недавно появилась версия, подтверждаемая, правда, лишь косвенно, что он был расстрелян в ВЧК. Мать Бориса, Аделаида Григорьевна, урожденная Тинтурина (1874- 1959 гг.), напротив, с энтузиазмом встретила начавшуюся революцию, в 1920 г. вступила в коммунистическую партию и, с юности увлекаясь педагогикой, активно сотрудничала с Н.К. Крупской.

В 1922 г. Борис Поршнев заканчивает Выборгское коммерческое училище Петрограда — одно из самых передовых средних учебных заведений города, ставшее к тому времени уже Советской трудовой школой. Именно тогда произошло первое знакомство Бориса, воспитанного в атмосфере отцовского преклонения перед естественными науками, со своей будущей специальностью. Провалив выпускной экзамен по истории и готовясь к переэкзаменовке, Поршнев стал много читать, причем не только учебники. Это чтение и стало первым шагом в профессию историка: он не только обнаружил, что «существующие книги по истории описывают отдельные ее события, а не саму историю», но и «захотел написать обо всей истории целиком, о том, как она началась, по каким законам развивалась, так, чтобы получилась настоящая наука, наука, в основе которой лежит теория, а не только описание фактов»⁸. Через полвека Поршнев напишет:

«Тот, кто изучает лишь ту или иную точку исторического прошлого или какой-либо ограниченный период времени„ — не историк„ он знаток старины„ и не больше: историк только тот> кто> хотя бы и рассматривая в данный момент под исследовательской лупой частицу истории> всегда мыслит обо всем этом процессе»⁹.

⁸ Поршнева Е.Б. Реальность воображения (записки об отце). См. настоящее издание, с. 548.

⁹ Поршнев Б.Ф. О начале человеческой истории / / Философские проблемы исторической науки. М., 1969, с. 95. Ср.: настоящее издание, с. 41.

578

ководством которых Поршнев занимался психологией, он стал параллельно учиться и на биологическом факультете. Много позже Поршнев писал о том времени:

«К окончанию университета созрело верное решение: психология — смык биологических и социальных наук, и как ни сложны биологические, социальные еще много труднее, кто не понял их —- немощен. А история — слиток всех социальных наук...»¹⁰.

Легко видеть, что Поршнев говорит об одном хронологическом рубеже: и «созревшее верное решение», и рождение замысла трилогии «Критика человеческой истории» относятся к этой дате — 1924 г., конец второго и начало третьего (последнего) года обучения в университете и, не надо забывать, год смерти Ленина. За прошедшие после переэкзаменовки два года смутное желание Поршнева «написать о всей истории целиком» стало превращаться в план работы, включающий ясное понимание и конечной цели этой работы, и долгого пути, ведущего к ней.

В автобиографии 1926 г. Поршнев пишет, что к осени 1925 г. он уже «окончил университетский курс, выполнив академические требования», правда, добавляя: «дипломная работа еще не сдана»¹¹. В это время, по воспоминаниям знавших его людей, Поршнев допускает роковую ошибку. Выбрав для себя историю, как ближайшую профессию и получив документ об окончании ФОН, Поршнев не стал добиваться получения второго диплома — об окончании биологического факультета. Лишь много позже он понял цену своей недальновидности: формальное отсутствие диплома о биологическом образовании оказывалось решающим аргументом для того, чтобы отвергнуть его притязания не только на открытия, но даже но собственное мнение в области физиологии высшей нервной деятельности, эволюционной зоологии и других биологических наук.

Вспоминая об этом эпизоде через 40 лет, Поршнев имел уже все основания утверждать свое «неписаное право на диплом биолога»: «Кто сделал дело в биологии, тот биолог»¹².

¹⁰ Поршнев Б.Ф. Борьба за троглодитов / / Простор. Алма-Ата, 1968, №7, с. 124.

¹¹ См.: Поршнев Б.Ф. Автобиография. 1926 г. См.: Научный Архив РАН, Фонд 359, Опись 3, Единица хранения 62, л. 48. Далее ссылки на этот архив даются в сокращении: НА РАН, 359/3/62, л. 48. Пользуюсь случаем выразить признательность г-же Инне Евгеньевне Павловой за предоставленную возможность ознакомиться с ее выписками из документов Научного архива РАН.

¹² Поршнев Б.Ф. Борьба за троглодитов. Там же, с. 125.

¹³ В 1936 г. Институт вошел в систему АН СССР, а в 1938 г. был реорганизован в Институт права АН СССР. С 1960 г. — Институт государства и права (ИГП) АН СССР. В настоящее время — ИГП РАН.

579

в Ростов-на-Дону. В качестве доцента и руководителя аспирантских семинаров по всеобщей истории он работал в Северо-Кавказском Комвузе им. Сталина, Педагогическом институте, Горском научно-исследовательском институте.

Летом 1932 г. Поршнев возвращается в Москву и приступает к самостоятельной научной работе. Объект исследований — Франция, XVII в., народные восстания. К выбору страны он был вполне подготовлен и знанием французского языка, и своим ученичеством у В.П. Волгина. На выбор периода французской истории для своих исследований повлияли почти случайные обстоятельства. В 1932 г. издательство «Academia», планировавшее издание русского перевода мемуаров видного фрондера кардинала Ретца (Поля Гонди), предложило Поршневу написать комментарии и предисловие. Через 25 лет Поршнев писал об этой своей работе:

«В мемуарах Ретца встретилось беглое упоминание о каких-то народных волнениях накануне Фронды. Эта маленькая искра не могла не воспламенить моего внимания. К этому беглому упоминанию я захотел сделать как можно более обстоятельное примечание. Чем труднее было найти материалы и факты, тем сильнее становилось упорство. Прошло пятнадцать лет, и вместо комментария к мемуарам кардинала Ретца я опубликовал большую исследовательскую монографию "Народные восстания во Франции перед Фрондой (1623- 1648)”»¹⁴.

Тогда же Поршнев обнаружил в Публичной библиотеке в Ленинграде часть архива Сегье, богатые материалы которого фактически предопределили тему его докторской диссертации. В упомянутой монографии Поршнев писал, что «наткнулся на эти неопубликованные источники по истории народных восстаний довольно случайно в 1933 г., в связи с занятиями историей Фронды, и в дальнейшем подверг их тщательному изучению»¹⁵.

В Москве Поршнев работает ученым консультантом по всеобщей истории в Государственной библиотеке СССР им. Ленина, с лета 1935 г. — старшим научным сотрудником сектора феодализма Московского отделения Государственной академии истории материальной культуры (МО ГАИМК). С 1936 по 1939 гг. параллельно — научным редактором по истории средних веков в Большой советской энциклопедии (БСЭ). Осенью 1937 г. ГАИМК была ликвидирована, и Поршнев начинает искать новую постоянную работу. Сохранилась автобиография Поршнева, написанная им в конце 1937 г. после ликвидации ГАИМК. По всей видимости, она сопровождала его заявление о приеме на работу в созданный годом ранее Институт истории АН СССР. Но принят на работу в этот институт Поршнев был лишь в 1943 г., уже после защиты докторской диссертации...

¹⁴ Поршнев Б.Ф. Как я работал в СССР над книгой по истории Франции XVII в. / / Европа.

Международный альманах. Тюмень, 2003, вып. 3, с. 195.

¹⁵ См.: Поршнев Б.Ф. Народные восстания во Франции перед Фрондой (1623 - 1648). М. - Л., 1948 с. 7.

580

(если не раньше), но начавшей воплощаться в жизнь лишь в середине 50-х гг., — в подготовку многотомной «Всемирной истории». В рамках этого проекта Институт истории АН СССР в 1936 г. поручает сотруднику МО ГАИМК Поршневу разработать тему «Крестьянские восстания во Франции в XVI - XVII вв.». В следующем году план издания становится более конкретным: для серии из девяти томов, посвященных средневековой истории, Поршневу поручается: написать для VI тома разделы о Франции XVI в. и о кальвинизме; для VII тома — «Развитие мировой торговли и капитализма в Европе в XVII в.»¹⁶. Названные темы свидетельствуют о фактически уже ведущихся исследованиях Поршнева: вряд ли бы он дал согласие на подготовку «раздела» по теме, к исследованию которой еще не приступал. Так, например, большое исследование о международном торговом капитале было к середине 30-х гг. уже закончено; о кальвинизме — будет опубликовано в 50-е гг. Кондратьевы приводят данные о сотрудничестве Поршнева с Институтом истории и в 1939 г.¹⁷; более поздних сведений нет. Вероятно, такое сотрудничество заметно сократилось: у Поршнева был очень непростой характер, и отношения с коллегами-историками могли и не сложиться. Во всяком случае, некоторые оценки, приведенные в книге Кондратьевых, делают такую гипотезу правдоподобной: «Одним из самых ярких полемистов того времени был Б.Ф. Поршнев... Он, пожалуй, одновременно был и самым последовательным и творческим "строителем” концепции абсолютизма из цитат [«классиков» марксизма. — О.В.]. Причем он стремился "подпереть” цитаты конкретным материалом. Б.Ф. Поршнев много работал с источниками, в том числе и с рукописными»¹⁸. Если освободить приведенные слова от проявлений «революционного сознания» авторов по отношению к идолам старого режима (марксизму) , то получится: Поршнев выделялся среди историков знанием марксизма и вкусом к теоретическим обобщениям, а среди специалистов по марксизму — знанием фактов и вкусом к изучению исторических источников. Обладающему такими способностями и хорошо понимающему свои преимущества молодому полемисту Поршневу не легко было вписаться в научное сообщество, которое как раз к концу 30-х гг. завершало первую фазу советской институционализации.

На особенностях последней необходимо остановиться.

¹⁶ Кондратьев С., Кондратьева Т. Наука «убеждать», или Споры советских историков о французском абсолютизме и классовой борьбе (20-е — начало 50-х гг. XX века). Тюмень, 2003, с. 50 — 51.

¹⁷ Там же, с. 55.

¹⁸ Там же, с. 72 — 73.

¹⁹ Такая «болезнь» общественного сознания характерна для всех революций, не является исключением и наша, российская, конца XX века...

581

вводится институт аспирантуры, правда, не предполагающий обязательности обсуждения и защиты диссертационной работы. Система ученых степеней и званий будет установлена только через 10 лет — в 1934 г. К концу 30-х гг. формирование инфраструктуры советской науки фактически завершилось, причем, важно отметить, феодально-сословный характер созданной инфраструктуры был полностью восстановлен²⁰. Последнее стало одним из множества свидетельств важнейшего исторического рубежа в послереволюционном развитии России: в части буржуазных (т.е. антифеодальных) задач Октябрьская революция в 30-е гг. уже утратила основные завоевания, что и привело к необходимости в конце XX в. вернуться к этим задачам...

В книге Кондратьевых приведены данные, что в 1926 г. Поршнев зачислен аспирантом Института истории РАНИОН по секции новой русской истории²¹. Вероятно, его автобиография 1926 г. и была написана для поступления в аспирантуру; вот ее последние слова:

«...желал бы перейти в институт истории РАНИОН, для специализации по вопросам новой и новейшей русской истории и истории социализма»²².

²⁰ Подробнее о реорганизации институциональной инфраструктуры советской науки см.: Козлова Л. А. «Без защиты диссертации...»: статусная организация общественных наук, 1933 — 1935 годы // Социологический журнал. М., 2001, №2.

²¹ Кондратьев С., Кондратьева Т. Там же, с. 72 (примечание).

²² Поршнев Б.Ф. Автобиография. 1926 г., там же.

²³ См.: Поршнев Б.Ф. Автобиография. 1937 г., НА РАН, 1577/4/90, л. 9.

²⁴ В 1991 преобразован в Московский педагогический университет, в 2002 — в Московский государственный областной университет.

²⁵ Институт (первоначальное название — Историко-философский институт) образован в 1931 г. на базе факультета истории и философии Московского университета. В 1941 г. влился обратно в Московский университет. Соответственно, с 1941 г. профессор МИФЛИ Поршнев автоматически становится профессором МГУ.

²⁶ См.: Поршнев Борис Федорович / / Профессора исторического факультета Казанского университета (1939 - 1999). Библиографический словарь. Казань, 1999, с. 55. В словаре написано, что Поршнев стал профессором уже в 1933 г., но учебное заведение, где было присвоено профессорское звание, не указано.

582

В автобиографии Поршнева 1937 г. список опубликованных работ еще крайне мал:

«Печатные работы: ряд критических статей и рецензий в журнале “Книга и пролетарская революция”, "Проблемы истории докапиталистического общества" и др. Печатается соц[иально] -культ [урный] очерк средних веков в книгу для чтения по истории филос[офии] изд[ания] ин[ститу]та фил[ософии] АН [CCCP]»²⁷.

Многочисленные статьи в Большой советской энциклопедии Поршнев не упоминает; что же касается «печатающегося очерка», то речь, видимо, идет о работе, опубликованной тремя годами позже под названием «Исторические предпосылки развития средневековой философии»28. Забегая вперед, надо отметить, что начавшееся в 30-е гг. сотрудничество Поршнева с философами в дальнейшем еще не раз сослужит ему хорошую службу...

К середине 30-х гг. завершается подготовка ключевых решений по оформлению институциональной инфраструктуры научной и преподавательской работы в СССР. В январе 1934 г. правительственным постановлением вводятся ученые степени кандидата наук и доктора наук, а также иерархия ученых званий. Для получения кандидатской степени требуется успешное окончание аспирантуры и публичная защита диссертации, для получения докторской — степень кандидата наук и опять-таки публичная защита диссертации. Ученое звание профессор, в свою очередь, присваивается теперь лицам, получившим докторскую степень. Однако постановление содержало ряд оговорок, фактически позволяющих стать кандидатом без аспирантуры, а доктором — не имея степени кандидата и без защиты диссертации. А исполнение требования иметь степень доктора для зачисления на должность профессора было отложено на два года. Тем не менее, порядок, введенный в 1934 г., постепенно начинает соблюдаться. Поршнев понимает, что без ученой степени в Институт истории АН СССР ему не попасть, и в 1938 г. получает степень кандидата исторических наук.

Первая полноценная публикация результатов исторических исследований Поршнева появляется в 1938 г.: «Восстание в Байонне в 1641 г.». В следующем году на общем собрании отделения истории и философии АН СССР, посвященном 150- летию Французской революции, Поршнев выступает с докладом (тогда же опубликованным): «Крестьянские и плебейские движения XVII - XV111 вв. во Франции». Еще через год, в ноябре 1940 г., на Ученом совете МИФЛИ Б. Поршнев защищает докторскую диссертацию — «Народные восстания во Франции перед Фрондой (1623 - 1648 гг.)».

²⁷ См.: Поршнев Б.Ф. Автобиография. 1937 г., там же.

²⁸ Очерк опубликован без подписи, но включен в библиографию Поршнева, подготовленную в 1966 г. Институтом истории АН СССР См.: Библиография трудов Б.Ф. Поршнева / / История и историки. М., 1966, с. 379.

583

ский (1963) языки; позже, на основе второго, сокращенного, французского издания (1972, 1978) были изданы испанский (1978) и итальянский (1976, 1998) переводы. Отдельные главы книги переведены на английский язык (1977). Разумеется, восстаниями во Франции XVII в. занимались и до Поршнева; но он был первым историком, который не только исследовал некоторые крупнейшие восстания, но и дал обобщенную картину непрерывной цепи народных восстаний за длительный период времени. Благодаря своему фундаментальному исследованию Б. Поршнев стал одним из самых авторитетных российских историков во Франции, открыв для французов, что

XVII         век, «Grand siйcle», был вовсе не таким идиллическим, как принято было считать, но, напротив, до краев наполнен крестьянскими и городскими восстаниями, классовой борьбой. В 1957 г. Совет Клермон-Ферранского университета присудил Поршневу степень доктора «Honoris Causa». А в работах некоторых французских историков 20 - 40-е годы XVII в. получили название «1е temps porschnevien» («пор- шневское время»). Надо сказать, что авторитет Поршнева во Франции выражался не только и даже не столько в согласии французских историков с его взглядами, оценками, выводами, хотя были у него и сторонники. Более всего этот авторитет проявлялся в том, что после его исследования с ним нельзя было не считаться даже самым непримиримым его критикам. Наиболее известный пример — полемика между Поршневым и Роланом Мунье. Во многом, благодаря этой полемике Поршнев стал известен и в англоязычном мире — с тех пор пункт «полемика между Б. Поршневым и Р. Мунье» стал обязательным в курсе изучения истории Франции едва ли не в каждом англоязычном университете.

За монографию «Народные восстания...» 3 марта 1950 г. Постановлением Совета министров СССР Б. Поршневу была присуждена Сталинская премия СССР²⁹  III степени за 1949 г. В планах были дальнейшие исследования, продолжающее тему народных восстаний:

«Фронда лежит на грани двух больших циклов крестьянско-плебейских движений, каждое из которых занимает около 25 лет (приблизительно 1623 —1648 и 1653 — 1676)... Характеристика восстаний второго цикла, а также вопрос о влиянии народных движений на развитие французской общественной мысли, составят тему другой подготавливаемой работы»³⁰.

²⁹ В 1966 г. переименована в Государственную премию.

³⁰ Поршнев Б.Ф. Народные восстания... С. 29. В сноске Поршнев указывает, какие именно из опубликованных статей являются «отрывками» этой намеченной работы: Народные восстания во Франции при Кольбере (1946); Цели и требования крестьян в Бретонском восстании 1675 г. (1940); Восстание в Бордо в 1975 г. (1945).

³¹ Эта фотография открывает настоящую книгу.

584

нию их ошибок. Среди тех, кого не защитила Сталинская премия, был и физиолог Н.А. Бернштейн (лауреат за 1947 г.), и психолог С.Л. Рубинштейн (лауреат за 1942 г.); не избежал такой участи даже начальник Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), а по совместительству философ, Г.Ф. Александров (дважды лауреат — за 1943 и за 1946 г.). И это еще не худший вариант судьбы «сталинского лауреата»: Народный артист СССР и председатель Еврейского антифашистского комитета Соломон Михоэлс (лауреат за 1946 г.) в 1948 г. погиб в результате инсценированной, как признает большинство исследователей, автомобильной аварии...

О причинах, развитии и последствиях кампании против Поршнева ниже еще будет сказано; пока надо отметить только один аспект — «политическую» составляющую кампании. Поршнев обвинялся в следовании ошибочным и идеологически вредным взглядам «школы Покровского», разоблаченным еще в 1934 г., и в следовании не менее ошибочным и вредным взглядам Марра, разоблачение которых было в самом разгаре: летом 1950 г. «Правда» печатает три выступления Сталина с критикой «марризма» (изданные тут же в виде брошюры «Марксизм и вопросы языкознания»).

Если отвлечься от политического, а точнее, «полицейского» значения этих обвинений, связь взглядов Поршнева с творчеством названных ученых несомненна. В книге «О начале...» Поршнев не раз обращается «к могучим, хоть и недостаточно строгим, прозрениям Марра»³². Сам термин «палеонтологический анализ», с помощью которого Поршнев передает содержание первой части своей трилогии «Критика человеческой истории», прямо заимствован у Марра. К 100-летию со дня рождения Н.Я. Марра (1964) Поршнев написал небольшую статью об этом выдающемся «палеонтологе от языкознания», которая, впрочем, не была опубликована³³. Что касается М.Н. Покровского, то критические высказывания Поршнева в его адрес, которые встречаются начиная с самых ранних рукописей, касаются двух вещей: общего пренебрежения «школы Покровского» к фактам в угоду априорным схемам и, специально, концепции «торгового капитализма». Напротив, другой идее Покровского Поршнев не мог не симпатизировать: в опубликованном посмертно (1975) докладе «Роль революций в смене формаций» Поршнев открыто допускает возможность полноценного изложения всемирной истории по схеме, которая лежала в основе преподавания до 1934 - 1935 гг. (т.е. по Покровскому, до разгрома его «школы») — «всемирная история выглядела бы как восходящая кривая великих революционных конфликтов»³⁴.

³² См. настоящее издание, с 442.

³³ Поршнев Б.Ф. История, психология, лингвистика... Рукопись (машинка), ОР РГБ, 684/18/12.

³⁴ Поршнев Б.Ф. Роль социальных революций в смене формаций / / Проблемы социально-экономических формаций: историко-типологические исследования. М., 1975, с. 35.

585

ванной монографии «Докапиталистические способы производства», Поршнев писал об аналогичном парадоксе, применительно к истории античности:

«Советские историки решительно отказались принять формулу И.В. Сталина "Революция рабов ликвидировала рабовладельцев и отменила рабовладельческую форму эксплуатации”. Любопытно, что эта формула встретила оппозицию специалистов еще при жизни Сталина, в разгар культа его личности. Это неожиданное мужество питалось разными источниками. Одни видели в этой формуле чисто фактическую неосведомленность. Никакой одноактной революции в конце классической античности не было, не было и изолированного от других слоев трудящихся чистого движения рабов. Однако этот мотив выглядит академическим прикрытием, ибо ведь Сталину прощались не менее схематичные упрощения истории. В большей степени непочтительный ропот специалистов вызвала сама мысль о революции, представшая в их глазах как грубое преувеличение роли классовой борьбы в Римской империи. Это было покушением на неприкосновенные методологические традиции части историков-античников... Словом, борьба с формулой Сталина послужила предлогом или поводом для исключения идеи социальной революции на пороге древней и средневековой истории»³⁵.

Поршневскую оценку фактически подтверждает в своих воспоминаниях российский историк Е.В. Гутнова, решительная противница «покушений на неприкосновенные методологические традиции», принадлежавшая в кампании 1950 - 1953 гг. к лагерю противников Поршнева: «...историкам было очень трудно выступать против трактовок Поршнева. Тем не менее наши медиевисты отважились на это, поскольку согласиться с этой концепцией означало, по сути дела, вообще отказаться от серьезных научных исследований, вернуться от изучения общегражданской истории к изучению истории классовой борьбы [намек на “школу Покровского". — O.B.], как это уже практиковалось в двадцатые года»³⁶.

Важно подчеркнуть: Поршнев-историк никогда не был просто «знатоком старины». Его интересовала история, «в основе которой лежит теория, а не только описание фактов». Поршнева привлекала проблематика взаимосвязи человеческой истории как целостного процесса; он искал и исследовал признаки, характеристики, проявления этой целостности, причем в трех измерениях. Два из них, следуя швейцарскому лингвисту Ф.М. де Соссюру, Поршнев назвал синхроническим (реальная взаимосвязь всего человечества в каждый момент времени) и диахроническим (вектор восходящего развития человечества с момента выделения из животного мира). Наконец, третьим измерением единства истории Поршнев считал взаимосвязь всех проявлений жизни людей — экономики, политики, культуры и т.д. Позже Поршнев так суммировал эти три измерения единства человеческой истории:

³⁵ См. ОР РГБ, 684/18/21, л. 43 - 44.

³⁶ Гутнова Е.В. Пережитое. М., 2001, с. 266 - 267.

586

 от ее начала в доисторические времена до наших дней. Во-вторых, подразумевается, что она цельна и едина в смысле охвата живущего на земле человечества, т.е. является всеобщей историей живущих в каждый момент рас, языков, народов. В-третьих, подразумевается цельность, полнота, единство многогранной общественной жизни. Общественное бытие и общественное сознание, политика и культура, войны и мирный быт, лингвистика и психология, словом, — все человеческое должно быть охвачено во взаимосвязи. Конечно, все эти три единства являются практически недостижимым идеалом — всегда остаются зияющие пробелы и разрывы. Но важно отдавать себе отчет в логических тенденциях данного понятия»³⁷.

Но если диахроническая целостность истории к моменту выбора Поршневым профессии историка была вполне обоснована марксизмом (и принята марксистами) — теорией смены социально-экономических формаций, то проблема синхронического единства едва угадывалась. В качестве примера «зачатков» синхронического понимания единства истории Поршнев приводит «научное творчество академика Р.Ю. Виппера»³⁸.

Синхроническому единству человеческой истории посвящен цикл многолетних исследований Поршнева «горизонтального» среза исторического процесса «толщиной» чуть более четверти века (т.е. небольшой диахронической протяженности) — исследования взаимосвязи внешней и внутренней политики европейских (и даже не только европейских) стран в эпоху Тридцатилетней войны 1618 - 1648 гг., первой в мировой истории общеевропейской войны.

³⁷ Поршнев Б.Ф. Мыслима ли история одной страны? / / Историческая наука и некоторые проблемы современности. Статьи и обсуждения. М., 1969, с. 302 — 303.

³⁸ Там же, с. 309.

³⁹ См.: ОР РГБ, 684/10/1.

⁴⁰ Поршнев Б.Ф. Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства. М , 1976, с. 5 - 6.

587

Два обстоятельства вывели Поршнева на тему первой общеевропейской войны в качестве своего рода case studies, частного случая исследований общей проблемы синхронического единства человеческой истории. С одной стороны, изучение народных восстаний во Франции перед Фрондой, т.е. во время Тридцатилетней войны (в 1635 г. Франция открыто вступила в войну), показало Поршневу, что полноценное понимание восстаний, их хронологической и территориальной локализации, их масштабов и продолжительности невозможны без учета взаимодействия страны, являющейся ареной этих «внутренних» восстаний, с окружавшими ее странами. Уже через три месяца после защиты докторской диссертации Поршнев выступает в Институте истории АН СССР с докладом о влиянии Английской революции на общественную жизнь Франции того времени⁴¹.

Позже, поясняя преемственность синхронических исследований эпохи 30-летней войны по отношению к более ранним работам, Поршнев писал о различных вариантах продолжения темы книги «Народные восстания во Франции...» и о своем выборе из этих возможных вариантов:

«От этой темы можно было бы идти хронологически назад или вперед, можно было бы в тех же хронологических рамках углубиться в исследование экономики, администрации, психологии, идей и т.д. Я действительно занимался всем этим в той или иной мере. Но основной путь выбрал иной: я как бы перешагнул за пределы Франции и пошел вширь по карте мира. Иными словами, новое исследование — это горизонтальная история приблизительно в том же самом хронологическом кадре, в котором была написана моя книга о народных восстаниях во Франции»⁴².

С другой стороны, начавшаяся в 1941 г. Великая отечественная война подтолкнула Поршнева к исследованиям истории взаимоотношений России и Германии, которые, в свою очередь, привели его к переоценке этих взаимоотношений вообще, а в частности — к переоценке роли России в Тридцатилетней войне. О своем столкновении со сложившейся историографической традицией он писал: «Максимум, что допускал шаблон для XVI - XVII вв., — это изучение торговых связей русских купцов с западными. О существенном воздействии военно-политической силы Московского государства на Западную Европу не могло быть и речи. Нетрудно видеть, что покуситься на эту традицию и солидно обосновать свое покушение значило действительно сделать открытие»⁴³.

⁴¹ См.: Ярецкий Ю.Л. Б.Ф. Поршнев. Очерк творческой биографии. Уссурийск, 1983, с. 18 (рукопись депонирована в ИНИОН АН СССР, №13303).

⁴² Поршнев Б.Ф. Франция, Английская революция и европейская политика в середине XVII в. М., 1970, с. 29.

⁴³ Поршнев Б.Ф. Тридцатилетняя война... С. 6.

⁴⁴ В 1947 г. статья была опубликована в существенно более полном виде, но почему-то только на немецком языке.

588

(1947)⁴⁵; «К вопросу о месте России в системе европейских государств в XV- XV111 вв.» (1948); наконец— первая его работа собственно о Тридцатилетней войне — «Московское государство и вступление Швеции в Тридцатилетнюю войну» (1945).

Эпоха Тридцатилетней войны — не единственный период мировой истории, который привлек Поршнева в качестве объекта для исследования синхронических срезов. Заслуживает упоминания еще одна попытка такого масштабного исследования. Последняя особенно интересна тем, что Поршнев пытался реализовать новый проект не в одиночку, как случилось с трилогией о Тридцатилетней войне, а во главе коллектива исследователей. На опыте собственного «почти нескончаемого исследования»⁴⁶ мировой истории второй четверти XVII в. он очень хорошо понимал колоссальные трудности «горизонтальных срезов эйкуменического масштаба»:

«Технически каждый из них представляет необычайно сложную задачу. Ни один историк не может обладать необходимой филологической подготовкой и даже библиографической информацией. Один горизонтальный срез — задача для широкой кооперации специалистов. Пока, очевидно, возможны лишь частичные и предварительные опыты»⁴⁷.

И вот случай «широкой кооперации специалистов» как будто представился. В самом начале 60-х гг. в возглавлявшемся Поршневым (с 1957 г.) секторе Новой истории западноевропейских стран Института истории АН СССР родился замысел многопланового исследования эпохи Великой французской революции. Редакционная коллегия издания включала наряду с Поршневым (возглавлявшим ее по должности) А.З. Манфреда, В.М. Далина, В.П. Волгина, Я.М. Захера, Б.Г. Вебера, А.В. Адо и др. По поручению редколлегии Адо подготовил «Проспект коллективного труда ’’Великая французская буржуазная революция XV111 века” в трех томах»⁴⁸, который в 1962 г. тиражом 100 экземпляров был отпечатан институтом. Брошюра в 62 страницы рассылалась в соответствующие учебные и научные заведения для последующего обсуждения, формирования авторского коллектива и утверждения окончательного плана издания. В своих воспоминаниях, посвященных Адо, российский историк Д.Ю. Бовыкин пишет об этом проекте:

⁴⁵ Первая публикация на эту тему появилась в Казани к 700-летию Ледового побоища, в газете «Красная Татария» 5 апреля 1942 г Поршнев работал в Казанском университете с осени 1941 г по весну 1942 г.

⁴⁶ Поршнев Б.Ф. Мыслима ли история одной страны... С. 315 (примечание).

⁴⁷ Там же, с. 312.

⁴⁸ Пользуюсь случаем выразить признательность г-ну Александру Викторовичу Чудинову за предоставленную возможность ознакомиться с этим «Проспектом», экземпляр которого хранится в его личном архиве.

⁴⁹ Бовыкин Д.Ю. А.В. Адо, профессор Московского университета / / Французский ежегодник. 2002 г. М., 2002, с. 165.

589

Достаточно одних только названий некоторых разделов намеченной монографии, чтобы увидеть явные признаки поршневского «синхронического среза»:

«Том I. От начала XVIII в. до начала июня 1789 г.

Часть I. Народы мира к 70-м годам XVIII века...

Глава I. Феодальные порядки в Европе. Развитие капитализма в странах Европы и Северной Америки...

Глава 2. Развитие народов Азии, Африки, Америки. Колониальная политика...

Глава 3. Международные связи и международные противоречия в середине

XVIII         века...

Глава 4. Итоги культурного развития человечества.

...Часть III. Подъем общественных движений и распространение передовых идей в Европе и Северной Америке в 60-е - 80-е годах XVIII века...

Т. II. От 14 июня 1789 по 2 июля 1793 года...

Глава 5. Начало Французской революции и Европа (1789 - весна 1792 г.)...

Т. III. От 3 июня 1793 до 9 ноября 1799 года...

Часть IV. Влияние Великой французской революции на развитие других стран и народов...

Часть V. Исторические итоги и значение Великой французской буржуазной революции конца XVIII века»⁵⁰.

В качестве поршневского «горизонтального среза эйкуменического масштаба» проект, разумеется, был обречен: слишком велики были различия между Поршневым и даже наиболее близкими к его взглядам историками в понимании истории как науки (о специфических особенностях круга поршневских единомышленников ниже еще пойдет речь). О дальнейшей судьбе проекта Бовыкин пишет:

«Как видно из протоколов заседаний редколлегии, приоритет, отдаваемый проблемному принципу в ущерб хронологическому... вызвали возражения у Манфреда и Далина. К тому же, по мнению Манфреда, высказанному как-то в разговоре с А.В. Гордоном, в таком виде получалось исследование уже не собственно истории Французской революции, а всемирной истории. В итоге проект был похоронен...»⁵¹.

⁵⁰ Проспект коллективного труда «Великая французская буржуазная революция XVIII века» в трех томах. М., 1962, с. I - 4, 12, 21, 27, 37, 56 - 57.

⁵¹ Бовыкин Д.Ю. А.В. Там же, с. 165. Очевидно, с этими разногласиями связан и упоминаемый С.В. Оболенской конфликт Поршнева с Манфредом, Далиным и Э.А. Желубовской (см.: Оболенская С.В. Первая попытка истории «Французского ежегодника» / / Французский ежегодник. 2002 г. М., 2002, с. 69).

590

надежды на появление единомышленников по синхроническим срезам человеческой истории рухнули, а для шедших параллельно исследований ее (человеческой истории) «начала», которые в это время приближались к важному рубежу, новый сектор был явно меньшей помехой, чем прежний. Не случайно всю организационную работу в секторе Истории развития общественной мысли с самого начала его образования Поршнев передал своему заместителю и ученику Г.С. Кучеренко⁵².

Надо признать, что, с точки зрения интеллектуального разрыва с сообществом коллег-историков, этот достаточно мягкий конфликт был для Поршнева неизмеримо более значимым, чем тяжелейший, политически окрашенный конфликт 1950- 1953 гг.

II. Кто осуществляет движение истории?

До сих пор речь шла о единстве всемирной истории «по Поршневу» преимущественно в синхроническом отношении. Но уже любая попытка сформулировать теоретическую концепцию единства человечества в истории, сформулировать «теорию исторического процесса» неизбежно выдвигает диахронический характер этого единства на передний план. С другой стороны, обоснование единства истории в синхроническом отношении делает сомнительным привычное изложение диахронии в рамках «истории одной страны» — во всяком случае, за длительный период: диахроническая логика исторического процесса безоговорочно применима лишь к синхронически единому человечеству в масштабе всей эйкумены.

Основные черты поршневской теории исторического процесса были изложены во второй половине 60-х гг. в нескольких опубликованных докладах — «Один из представителей американской школы социологии международных отношений — Раймон Арон» (1967), «Мыслима ли история одной страны?» (1969), «Периодизация всемирно-исторического прогресса у Гегеля и Маркса» (1969) и упомянутый выше доклад «Роль революций в смене формаций»⁵³.

⁵² См.: Гладышев А.В. Г.С. Кучеренко: штрихи биографии / / Французский ежегодник. 2002 г. М., 2002, с. 190.

⁵³ Две первые из перечисленных работ затем почти без изменений вошли в качестве разделов в заключительную часть трилогии о Тридцатилетней войне.

591

опубликовано)⁵⁴. Занимался Поршнев в это время и анализом первобытного общества: сохранились рукописные тезисы доклада «Противоречия доклассового общества”⁵⁵. Судя по архивным материалам, много времени уделял Поршнев тогда и теоретическим проблемам феодализма⁵⁶. Единственной публикацией, отразившей все эти политико-экономические исследования, стала небольшая критическая заметка «Рецидив абстрактного социологизирования»⁵⁷  (1935).

Интерес к «началу человеческой истории» неизбежно становился интересом к междисциплинарной или даже «мультидисциплинарной* проблематике. Уже историко-экономические исследования начала 30-х гг. обнаруживают важную «технологическую* особенность научной работы Поршнева, с которой он не расставался до конца своих дней: выступления с докладами перед специалистами смежных наук, привлечение их к обсуждению как обнаруженных на стыке наук проблем (не замечаемых «отраслевыми* специалистами), так и своих идей, гипотез, обобщений.

Здесь уместно сделать хронологическое сопоставление. Поршнев хорошо знал идущие с 20-х годов политэкономические дискуссии и начал писать по проблемам политической экономии и теории общественных формаций едва ли не раньше, чем непосредственно обратился к истории Франции XVII в. Однако он, похоже, сознательно не спешил с публикацией этих своих теоретических работ. В такой осторожности, можно предположить, проявилось убеждение Поршнева в том, что без и до тщательного освоения конкретного эмпирического материала сформулированные предварительно теоретические конструкции должны оставаться не более, чем рабочими гипотезами, помогающими понять и систематизировать исторические факты. Такие предварительные рабочие гипотезы в силу своей недостаточной зрелости и обоснованности еще не пригодны для обращения на интеллектуальном рынке в качестве самостоятельного научного продукта.

⁵⁴ Поршнев Б.Ф. [Торговый капитал в докапиталистической истории]. Рукопись (машинка), ОР РГБ, 684/19/4, л. 1 - 97, 120 - 147.

⁵⁵ Поршнев Б.Ф. Противоречия доклассового общества (тезисы доклада). Рукопись (автограф), ОР РГБ, 684/19/4, л. 1 0 0 - 1 0 1 .

⁵⁶ В частности, сохранился конспект доклада о феодальной денежной ренте, о необходимом и прибавочном продукте при феодализме, о феодальном государстве и др. См.: ОР РГБ, 684/19/4, л. 98 - 118, 1 4 8 - 151 и др.

⁵⁷ Это была рецензия на книгу: Рейхардт В.В. Очерки по экономике докапиталистических формаций. М. - Д., 1934

592

Наиболее пристальное внимание Поршнев уделяет «срединной формации» — феодализму. Теоретическому анализу роли народных масс в жизни феодального общества были посвящены семь подготовленных во второй половине 40-х годов статей, четыре из которых были опубликованы в «Известиях АН СССР» (1948 - 1950). В них, опираясь на собственные исторические исследования, Поршнев впервые сформулировал важнейшие положения своей теории классовой борьбы, раскрывавшей тот источник энергии, который только и придавал идее диахронического единства истории фактическое обоснование. Поэтому, кстати сказать, Поршневу так нравился афоризм Оскара Уайльда:

«Оскар Уайльд бросил парадокс: "Непокорность, с точки зрения всякого, кто знает историю, есть основная добродетель человека. Благодаря непокорности стал возможен прогресс, — благодаря непокорности и мятежу”. В этом афоризме сквозит истина, по крайней мере, для всякого, кто действительно знает историю. А ее знал уже Гегель и поэтому тоже говорил, что движение истории осуществляет ее "дурная сторонаи, "порочное начало” — неповиновение»⁵⁸.

Названные семь статей должны были составить книгу «Роль борьбы народных масс в истории феодального общества», которую он собирался опубликовать в начале 50-х гг. Эти статьи (вернее, четыре из них, которые успели выйти в свет) и стали главным «вещественным доказательством» в кампании по обсуждению /осуждению ошибочных взглядов Поршнева. Сама кампания была типичной и даже не самой выдающейся для послевоенной общественной жизни в СССР, на особенностях которой следует остановиться подробнее.

Если считать первой (после окончания Гражданской войны) волной репрессий в стране политические процессы конца 20-х гг., а второй — процессы середины 30-х, то полоса событий, начавшаяся с Постановления ЦК ВКП (б) о журналах «Звезда» и «Ленинград» летом 1946 г. и завершившаяся прерванным смертью Сталина в 1953 г. «делом врачей», следует признать третьей волной репрессий. У этой третьей волны была важная особенность, отличавшая ее от процессов середины 30-х гг.: из великого множества составлявших ее кампаний «политической» была, строго говоря, лишь одна — «ленинградское дело» 1949 - 1950 гг. Да и в «ленинградском деле» бросается в глаза черта, которой не было в процессах 30-х гг. — серия судебных процессов по этому «делу» явилась прямым результатом соперничества в ближайшем окружении Сталина и победой одной из сторон — Маленкова над Ждановым и его выдвиженцами. К процессам 30-х гг. имело отношение лишь соперничество Сталина с Троцким, так сказать, «в мировом масштабе»...

⁵⁸ Поршнев Б.Ф. Контрсуггестия и история (Элементарное социально-психологическое явление и его трансформация в развитии человечества) / / История и психология. М., 1971, с. 18; ср.: Поршнев Б.Ф. Социальная психология и история. Издание 2-е, дополненное и исправленное. М., 1979, с. 122.

593

цейский») потенциал: ведь осуждение взглядов в рамках «творческой дискуссии» и «товарищеской критики» могло плавно, почти автоматически превратиться в осуждение юридическое, в судебный приговор. В эпоху перестройки, в первых открытых публикациях о советских репрессиях доминировала теоретическая схема, восходящая к «классовому подходу» М. Джиласа, воспринятому советскими диссидентами (книга Джиласа «Новый класс» распространялась в СССР в машинописных копиях уже в 60-е гг.). Все советское общество делилось на две социальные группы: «новый класс», позже названный М. Восленским «номенклатурой», и «народ»; террор, репрессии в этой схеме оказывались главным инструментом «классовой борьбы» номенклатуры против народа. Такая схема подсказывала соблазнительное своей простотой объяснение террору советской эпохи, включая и третью волну: репрессии всегда являлись осуществлением задуманных лично Сталиным и/или «номенклатурой» планов, направленных на укрепление господства правящего класса.

Более основательные, опирающиеся на архивные источники, исследования последних двадцати лет серьезно пошатнули доверие к схеме «классовой борьбы». Архивы обнаруживали удивительную вещь: едва ли не все дискуссии в рамках третьей волны репрессий начинались «по инициативе снизу», т.е. представителями «угнетенного», а вовсе не «господствующего» класса? Фактически репрессивный аппарат оказывался сильнейшим инструментом (порой — слепым орудием) конкурентной борьбы в научной и культурной элите. Но вопрос остается открытым: почему именно наука и культура после войны стали привлекательными для подобных «народных инициатив», сплошь да рядом оборачивающихся репрессиями?

Ответ на этот вопрос дает вторая фаза институционализации советского научного сообщества. Еще в 1942 - 1943 гг. под впечатлением неудач на фронте «в войне моторов» Сталин приходит к выводу об исключительной важности увеличения вклада науки в обороноспособность страны и идет на резкое повышение уровня жизни университетских профессоров и высших кадров ученых: им были выданы особые литерные продуктовые карточки («литер А» и «литер Б») для отоваривания в специальных магазинах. Следующий, еще более важный шаг был сделан в 1946 г. Зарплата ученым поднята почти в три раза, введены серьезные надбавки к зарплате за защищенные кандидатские и, особенно, за докторские степени, существенно повышен гонорар за академические звания — академик стал получать больше, чем министр. Кроме собственно денежных выплат сопоставимо выросли и соответствующие натуральные льготы (т.е. объем «феодальных привилегий»). Скачок в уровне жизни «ученого сословия» был столь значителен, что, скажем, номинальные зарплаты в науке практически не менялись с тех пор вплоть до 1991 г. Впрочем, прецеденты были: хорошо известны удивление и нескрываемая зависть западных ученых-физиологов масштабам государственного финансирования исследований И.П. Павлова...

Хотя названные решения принимались, главным образом, для исследований, содействующих укреплению обороноспособности (в 1946 г. — для обеспечения успеха ядерной программы), резкое повышение уровня жизни коснулось ученых всех специальностей. Таким образом, второй этап формирования институциональной инфраструктуры советской науки привел к созданию научной и культурной элиты, по своему сословному положению стоящей на уровне элиты политической (партийно-

594

государственной). Эти сталинские решения вспоминаются в наше время, большей частью, по контрасту с тяжелым положением современных российских ученых⁵⁹.

Последние годы внимание историков начинает привлекать и оборотная сторона повышения статуса «ученого сословия» в 40-е гг. Надо принять во внимание, что советский «социалистический феодализм» отличался от средневекового феодализма одной фундаментальной особенностью — высочайшей социальной мобильностью⁶⁰. Образно говоря, «советский абсолютизм» последовательно проводил в жизнь лозунг, не мыслимый в нормальном феодальном обществе: «каждый крепостной может стать помещиком (дворянином, аристократом)»⁶¹. Поэтому резко повысившее свой статус «ученое сословие» (да и вообще «культурная элита», «советская интеллигенция») сразу стало крайне притягательным для всех, активно ищущих себе место под солнцем. Партийно-государственная карьера утратила в этом отношении свою многолетнюю безальтернативность. Российский историк А.Я. Гуревич пишет о ближайших последствиях мудрых сталинских решений:

«В то время шутили; ”год великого перелома” в истории нашей страны имел место дважды ~ в 1930-м году середняк пошел в колхоз, а теперь "середняк пошел в докторантуру". Стало выгодно защитить докторскую диссертацию любой ценой, ибо это открывало возможность занять профессорское место, дававшее известные привилегии и регалии. Теперь не одно лишь научное призвание и способности двигали многими, но интересы вовсе чуждые науке. Высокие этические требования, которые, несмотря на все испытания предшествующих десятилетий, все еще поддерживались в научной среде, были разрушены»⁶².

В наибольшей степени отмеченное Гуревичем разрушение этических норм затронуло общественные науки. Ведь последние оказались особенно привлекательными для тех, кто уже сделал первые шаги в партийно-государственной карьере: минимум политграмоты, усвоенной на этих первых шагах, вооружал необыкновенно действенными аргументами для дискуссий именно в общественных науках, а не, скажем, в физике.

⁵⁹ Для подобных сопоставлений есть основания: тот скачок в уровне жизни ученых, действительно, внес значительный вклад в успехи послевоенной советской науки.

⁶⁰ Было и второе фундаментальное отличие, специально проанализированное уже упоминавшимся Джиласом: «социалистический феодализм» был феодализмом промышленным, а не аграрным.

⁶¹ Такой курс стал давать серьезные сбои только при Брежневе и неуклонное нарастание этой новой тенденции и привело режим к крушению. А наиболее серьезный вклад в это крушение, к слову сказать, внесло как раз созданное Сталиным «ученое сословие», шире — советская интеллигенция, причем, в первую очередь, те ее отряды, ради которых, собственно, и старался Сталин — научно- техническая интеллигенция военно-промышленного комплекса...

⁶² Гуревич А.Я. История историка. М., 2004, с. 35.

595

накал, превратив ее в общественно-политическое событие всесоюзного масштаба. Исследования дискуссий конца 40-х гг., широко привлекающие архивные источники, обнаруживают, что эта лавина буквально захлестывала аппарат ЦК ВКП (б), который далеко не всегда успевал принимать осмысленные решения, как надо реагировать на очередную «инициативу снизу» — какую пресечь или притормозить, какую осторожно поддержать, а какую и открыто возглавить. А ведь был и очень ответственный вопрос: в каких случаях отключить «автоматизм» превращения осуждения «политических ошибок» в осуждение юридическое, в судебный приговор, а в каких случаях дать этому автоматизму проявить себя в полную силу...

Иногда приходилось вмешиваться лично Сталину, чтобы поправить не вполне продуманное решение нижестоящих уровней партийного руководства. Вот один из наиболее ярких примеров.

В октябре 1948 г. началась кампания по дискредитации противников Марра под лозунгом искоренения «менделизма-вейсманизма-морганизма» в языкознании. Публикуется серия статей, громящих несогласных в ключевых в политическом отношении газетах — в «Правде», «Культуре и жизни», «Литературной газете», т.е. с явной санкции политического руководства. Культ Марра достигает апогея на парадной сессии его памяти в начале 1950 г. Последствия первого этапа «творческого обсуждения вопросов языкознания» типичные для всех подобных кампаний: торжествующие марристы и отрекшиеся, уволенные, сосланные, затравленные противники Марра. В мае 1950 г. Сталин поддерживает инициативу одного из несдавшихся «ан- тимарристов» А.С. Чикобавы (он обращался за такой поддержкой еще весной 1949 г.) и предлагает ему для выступления высокую трибуну — газету «Правда»; более того, Сталин сам правит статью Чикобавы перед ее публикацией. Начинается второй этап «творческого обсуждения вопросов языкознания»; летом 1950 г. «Правда» печатает уже три выступления самого Сталина против «марризма»⁶³. Результаты второго этапа тождественные: торжествующие противники Марра и отрекшиеся, уволенные, сосланные, затравленные марристы. Российский историк Е.Ю. Зубкова, ссылаясь на архивные материалы, дает впечатляющую картину цепной реакции недавних сторонников Марра (из гуревичевских «середняков») на публикацию «Правдой» сталинского мнения:

⁶³ Подробнее об этой двухэтапной дискуссии см.: Алпатов В.М. Марр, марризм и сталинизм / / Философские исследования, 1993, № 4

596

статьи отпадает"; и Статью к лингвистической дискуссии не печатайте. На днях высылаю новую”»⁶⁴.

В обстановке такой ожесточенной борьбы за привилегии «ученого сословия* и проходила кампания обсуждения/осуждения ошибок Поршнева. В этой кампании, продолжавшейся около трех лет, отчетливо выделяются два этапа: публичный (1950- 1951) и непубличный (1951 - 1953)⁶⁵.

⁶⁴ Зубкова Е.Ю. Общество и реформы. 1945 - 1964. М., 1993, с. 86.

⁶⁵ В изложении фактической стороны кампании использованы архивные данные, приведенные в книге: Кондратьев С., Кондратьева Т. Там же, с. 190 — 237. За интерпретацию этих сведений, предложенную в настоящем очерке, г-жа и г-н Кондратьевы, разумеется, ответственности не несут.

⁶⁶ Это официальное название: «Сектор Истории СССР до XIX в.»

⁶⁷ Кондратьев С., Кондратьева Т. Наука «убеждать»... С., с. 194.

⁶⁸ Гутнова Е.В. Там же, с. 267.

597

нец притязаниям “поршневистов" на господствующее положение в нашей медиевистике»⁶⁹.

Однако, судя по всему, научные силы сторонников и противников Поршнева были практически равными и только явно выраженная позиция партбюро института превращала первых в «меньшинство». Но и среди тех, кто, пусть и некоторыми оговорками, поддержал Поршнева в январе 1951 г., а значит, принадлежал к проигравшему меньшинству, были далеко не последние советские историки, как Е.А. Кос- минский (в то время руководитель институтского сектора истории средних веков и одноименной кафедры МГУ), М.М. Смирин, З.В. Мосина, З.В. Удальцова и ее муж М.А. Алпатов, И.З. Тираспольская. Впрочем, решающее значение для Поршнева, вероятно, имела поддержка философов, участвовавших в январском заседании сектора истории средних веков — Т.Н. Ойзермана и Ф.В. Константинова.

Важная деталь. В конце января, уже после четырехдневной дискуссии, на заседании партбюро и затем на отчетно-выборном партийном собрании института секретарь партбюро Сидорова особо подчеркивала роль историка В.В. Альтмана, содействовавшего и публикации поршневских статей, и приглашению философов на дискуссию: «Альтман играл не последнюю роль в группе Поршнева, Манфреда, Вебера и др. Необходимо заняться этим вопросом серьезно... Альтман... не только напечатал статьи Поршнева в ’’Известиях Академии наук”, не только тащил их в печать одну за другой, но на дискуссии проявил необычайную активность, тащил философов с третьего этажа, чтобы выступили в защиту этих статей Поршнева»⁷⁰.

В.В. Альтман, слывший, по словам Гуревича, «институтским шутником»⁷¹, в конце 40-х гг. работал референтом Отделения истории и философии АН СССР; вскоре после дискуссии он был арестован как бывший троцкист и враг народа (освобожден в 1955 г.). По каким-то причинам попытка Сидоровой сконструировать «антипартийную группу» из нескольких историков и философов во главе с Поршневым, а также связать эту группу с «троцкистом Альтманом», не получила продолжения... А уже через 10 лет эта «группа», во всяком случае, в части союза Поршнева и Манфреда, как было показано в предыдущем разделе, окончательно распалась...

Так или иначе, именно поддержка философов, имевших, безусловно, более тесные, чем историки, связи с системой партийного-политического контроля за общественными науками, фактически уравновесила «антипоршневский» потенциал партбюро института. Хорошие отношения с философами, установившиеся, как выше было сказано, еще в 30-е гг., и в дальнейшем оставались значимым «ресурсом» для Поршнева.

⁶⁹ Там же, с. 267 - 268.

⁷⁰ Цитировано по: Кондратьев С., Кондратьева Т. Там же, с. 195.

⁷¹ Гуревич А.Я. Там же, с. 38.

598

«Она персонифицировала новый курс в исторической науке, оттеснила прежних виднейших медиевистов, заменила их новыми людьми, воспитала их (о, нет, не в научном отношении!) и, главное, насадила тот дух на кафедре и в секторе истории Средних веков, который оказался наиболее подходящим для “новой поросли' и благоприятствовал продолжению ее политики нынешним [написано в 1973 г. — О.В.] заправилам этих учреждений. Н.А. Сидорова обладала своими качествами, в определенном смысле это была личность (я ей обязан ускорением защиты докторской диссертации), но других личностей вокруг себя она не терпела... В пределах медиевистики именно Н.А. Сидорова способствовала больше, чем кто-либо, вырождению медиевистики в Москве — и началось это вырождение еще при жизни Е.А. Косминского, не говоря уже о С.Д. Сказкине или А.И. Неусыхине. Все они ее боялись, а потому попустительствовали ей, отступая на задний план, ненавидели ее и пользовались созданными ею или при ее активном участии условиями»⁷².

Мнение Гуревича тем более ценно, что он, во-первых, вовсе не считает Сидорову научной бездарностью, во-вторых, весьма критично относится к марксизму Поршнева, и, в-третьих, свидетелем ее борьбы с Поршневым не был (в то время Гуревич работал вне Москвы) и в своих воспоминаниях этой темы вообще не касается.

Результат январской дискуссии — неустойчивое равновесие; даже резолюции, подводящей итоги не было принято, хотя Косминский и уговаривал Поршнева не противиться ее принятию. Уже в августе 1951 г. подписан к печати университетский учебник «Новая история. Т. 1. 1640- 1789», в редколлегии которого мирно уживаются Поршнев и два его непримиримых оппонента по январской «теоретической дискуссии» — В. Бирюкович и С. Сказкин. Учебник, очевидно, был подготовлен еще до кампании, тут важно другое: имя Поршнева из состава редколлегии вычеркнуто не было. Этот учебник, включавший несколько глав, написанных Поршневым, а также с его участием, выдержал три издания (1951, 1953, 1964) и был переведен (издание 1953) на несколько языков, в том числе, на польский (1954), немецкий (1954), румынский (1954), латышский (1954) .

Как будто все трудности позади: через полгода после январской дискуссии Поршнев был восстановлен на работе в Институте истории, хотя в МГУ, к обучению будущих историков, вернуться ему уже не удалось.

Однако противники Поршнева не склонны были удовлетвориться сложившимся положением «полупобеды». Под давлением Сидоровой Косминский покидает лагерь союзников Поршнева, публикуя статью с критикой ошибок последнего. Начинается второй — непубличный — этап кампании. Кондратьевы пишут об этом:

⁷² Там же, с. 40.

⁷³ Ярецкий пишет, что с этого издания учебника были сделаны также переводы на болгарский (1953), венгерский (1953), греческий (1953), литовский (1955), китайский (1956) и эстонский (1958) языки. См.: Ярецкий Ю.Л. Там же, с. 19. Однако найти подтверждения существованию этих переводов пока не удалось.

599

 неокончательные, то разбирательство теперь следовало перенести в партийные органы, которые обладали правом последнего вердикта по всем проблемам включая научные. Практически сразу за подведением итогов дискуссии партбюро института истории вновь обсуждает Б.Ф. Поршнева и его статьи»⁷⁴.

На заседаниях партбюро предлагается «до конца разоблачить концепцию Поршнева», причем на закрытом, а не на открытом партийном собрании: «иначе Поршнев и Мосина мобилизуют ряд людей, выйдет повторение пройденного»⁷⁵. Надо учесть, что беспартийного Поршнева⁷⁶ и самого могли не пустить на закрытое партийное собрание. Тем не менее, партбюро решает, что оснований звать «философов с третьего этажа» на партсобрание (даже открытое) у Поршнева не будет никаких, а со своими — при тщательной подготовке — вполне удастся справиться: «Открытое партийное собрание Института истории, озаглавленное ”06 идейно-теоретическом уровне научной продукции и о состоянии научной критики и самокритики”, состоялось 25 - 26 апреля 1951 г., и не менее половины его времени заняло обсуждение статей Поршнева»⁷⁷.

На этом собрании Поршнев перешел в наступление. Он заявил, что в главном он по-прежнему считает себя правым, но, тем не менее, учел ряд справедливых критических замечаний, сделанных на январской дискуссии, тогда как его оппоненты и в главном не правы, и даже минимальной критики не восприняли. Резкий тон выступления Поршнева, не пожелавшего «разоружиться перед партией», спровоцировал его противников на предельно жесткую полемику: звучало и сравнение Поршнева с врагами народа, троцкистами (В.В. Бирюкович), и оценка некоторых его формулировок как заслуживающих ордена от Трумена (В.Д. Мочалов). С последним Поршнев вступил в открытую перепалку, завершившуюся взаимными выпадами «руки коротки». При этом, Поршнев не мог не знать, что Мочалов — опасный противник: предшественник Сидоровой на посту секретаря партбюро института, он до прихода в институт работал в Высшей партийной школе и был хорошо известен как инициатор издания собрания сочинений Сталина, много сил отдавший этому «издательскому проекту». В защиту Поршнева выступили только Смирин и Мосина — последняя несмотря на то, что в это время ее брат и сестра была репрессированы. Резолюция партсобрания признала статьи Поршнева ошибочными и порочными. Положение становится для Поршнева угрожающим...

⁷⁴ Кондратьев С., Кондратьева Т. Там же, с. 209.

⁷⁵ См.: Там же, с. 213.

⁷⁶ Поршнев всю свою жизнь оставался беспартийным. См.: Поршнева Е.Б. Реальность воображения (записки об отце). См. настоящее издание, с. 572.

⁷⁷ Кондратьев С., Кондратьева Т. Там же, с. 215.

600

хие результаты — прямое обращение к Сталину. Еще с 20-х гг. интересовавшийся творчеством Марра, Поршнев, очевидно, был в курсе перипетий «двухэтапной кампании» обсуждения вопросов языкознания, да и само название передовой в «Вопросах истории» о ней недвусмысленно напоминало: «Значение трудов И.В. Сталина по вопросам языкознания для советской исторической науки»...

В августе Поршнев направляет в ЦК ВКП (б) и лично Сталину письмо с приложением рукописи книги «Роль борьбы народных масс в истории феодального общества», подготовленной на основе тех самых семи статей, четыре из которых были опубликованы в 1948 - 1950 гг. и послужили обвинительным материалом для кампании. Повторить успех Чикобавы Поршневу, увы, не удалось: рукопись передают секретарю ЦК М.А. Суслову и в отдел науки ЦК, который, в свою очередь, привлекает к рецензированию троих противников-историков (С.Д. Сказкин, В.В. Бирюкович и Л.В. Черепнин) и одного сторонника-философа (Г.Е. Глазерман). О характере рецензий не трудно догадаться: три первые резко отрицательные, четвертая — положительная, но с оговорками. Отношение отдела науки ЦК, в целом, достаточно лояльное; в декабре «рукопись по просьбе автора возвращена ему для переработки». Ситуация опять возвращается к состоянию неустойчивого равновесия...

Итак, задуманная книга о роли народных масс при феодализме в 1951 г. не вышла. Однако ограниченным тиражом (3-5 экземпляров) книга все-таки «вышла в свет» — для себя и самых близких друзей; первый экземпляр, понятно — Сталину. Сохранившийся экземпляр поршневского «самиздата» представляет собой 452 страницы машинописного текста, переплетенного в книгу, с титульным листом, на котором стоит: «Москва. 1951 »⁷⁸. Спустя десятилетие ситуация почти повторится: книга Поршнева «Современное состояние вопроса о реликтовых гоминоидах» выйдет в 1963 г. тиражом в 180 экземпляров...

Узнав о постигшей Поршнева неудаче с «методом Чикобавы», противники оживились: в сентябре партбюро Института истории вновь занимается ошибками Поршнева, теперь уже на закрытом партсобрании. В начале 1952 г. в «Вопросах истории» появляется критическая статья Бирюковича. Но Поршнев упорно продолжает борьбу. Летом 1952 г. он пытается опубликовать две статьи с критикой опубликованных статей Косминского⁷⁹ и Бирюковича⁸⁰. По всей видимости, отдел науки ЦК в декабре согласился с правом Поршнева выступать с критическими статьями, но, впрочем, и не помог в этом: обе статьи не были опубликованы...

⁷⁸ Поршнев Б.Ф. Роль борьбы народных масс в истории феодального общества. Рукопись (машинка), ОР РГБ, 684/21/1.

⁷⁹ Поршнев Б.Ф. Экономика и классовая борьба в эпоху феодализма (ответ акад. Е.А. Косминскому). Рукопись (машинка), ОР РГБ, 684/20/2.

⁸⁰ Поршнев Б.Ф. Против «горе-марксизма» в крестьянском вопросе. Рукопись (машинка), ОР РГБ, 684/20/4.

601

мические проблемы социализма в СССР». В брошюре вроде бы и нет прямых указаний для историков, но это, конечно, не повод игнорировать новый «гениальный труд товарища Сталина». В декабре 1952 г. Институт истории АН СССР проводит научную конференцию, посвященную феодальной собственности (в связи с выходом «гениального труда»). В обзоре дискуссии, опубликованном журналом «Вопросы истории» уже после смерти Сталина (№4 за 1953 г.), вслед за изложением выступления Поршнева с критикой Сказкина, сказано:

«Следует отметить, что Б.Ф. Поршнев не использовал трибуну конференции, чтобы подвергнуть критике допущенные им ошибки по вопросу об основных законах развития феодального общества. В частности, он ни слова не сказал о своих статьях, опубликованных в "Известиях АН СССР" и подвергшихся справедливой суровой критике со стороны советских историков»⁸¹.

В самом начале 1953 журнал «Коммунист» вновь напоминает об ошибках Поршнева, хотя и без нарушения сложившегося неустойчивого равновесия. И только теперь, по прошествии трех лет изнурительной кампании, Поршнев идет на ритуальный акт — публичную «самокритику». В №3 журнала «Вопросы истории» публикуется его «Письмо в редакцию» с признанием ошибок и планом работы по их исправлению. Поршнев, конечно, хорошо понимал смысл такого ритуала: само разрешение на публикацию «покаянного письма» демонстрирует, что «раскаявшийся» не потерял доверие партийно-политического руководства. Время публикации выглядит символическим — в марте умирает Сталин.

Но даже в этом ритуальном акте Поршнев продолжает настаивать на своем! Сопоставление текстов нового «гениального труда товарища Сталина» с поршневским «Письмом в редакцию» приводит к выводу: Поршнев предпринял еще одну попытку сделать Сталина своим союзником.

В «Письме» Поршнев, естественно, вынужден как-то оправдать запоздалость своего покаяния:

«Я должен признать, что выступаю с самокритикой очень поздно — спустя более двух лет после того, как мои статьи впервые подверглись критике. Я не мог осознать свои ошибки со всей ясностью до тех пор, пока не увидел, как их следует исправить на деле»⁸³.

А помог Поршневу увидеть путь исправления своих ошибок, конечно, «товарищ Сталин»:

⁸¹ См.: Гюрджан Н.Н. Теоретические конференции по проблеме феодальной собственности / / Вопросы истории. М., 1953, №4, с. 137.

⁸² Поршнев Б.Ф. Письмо в редакцию / / Вопросы истории. М., 1953, №4, с. 142.

⁸³ Там же, с. 139.

602

Тут явная уловка. Главная ценность нового «труда товарища Сталина» для Поршнева была вовсе не в том, что он помог понять допущенные ошибки, а как раз в обратном: Поршневу стало понятно, как эти свои «ошибочные взгляды» реабилитировать, как вернуть им утраченный было научный статус.

Главным теоретически значимым пунктом «товарищеской критики» 1950- 1953 гг., было обвинение в том, что своей теорией классовой борьбы историк Поршнев лишает экономический базис определяющей роли в развитии общества, что равносильно покушению на исторический материализм, на материалистическое понимание истории. С другой стороны, сложившееся в советской политической экономии понимание экономического базиса отводило классовой борьбе роль необязательного привеска: развитие «производительных сил» само по себе обеспечивает общественный прогресс, и лишь зловредность отдельных лиц или групп провоцирует обиженных на «классовую борьбу». Получается замкнутый круг...

В наше время трудно даже вообразить, насколько незыблемым и жестким был в советское время порядок интерпретации «положений», «тезисов» и «чеканных формул», содержащихся в «трудах классиков марксизма-ленинизма». Любая несанкционированная вольность в интерпретации «классиков» была равносильна посягательству на уровень решений высшего партийного руководства. Это роковая судьба любой научной теории, превращенной в государственную идеологию. Неизбежные в научном творчестве не до конца решенные проблемы, скрытые противоречия, ошибочные, как показало дальнейшее развитие науки, гипотезы и т.п. совершенно недопустимы для канонических текстов государственной идеологии. Тут должно быть все ясно, все окончательно, все бесспорно. Поэтому совершенно гипертрофированный «научный» вес приобретают государственные институты, которые наделяются правом устанавливать, что признавать у «классиков» окончательно решенным, что требующим дальнейшей разработки, что устаревшим, что и вовсе ошибочным. В разгар кампании по разоблачению поршневских ошибок нельзя было и помышлять о попытках, скажем, по другому «прочесть Маркса». А тут такое везение: новый труд «живого классика», по отношению к которому канонический свод интерпретаций еще не сложился!

И Поршнев смело берется за дело. Два примера. Сталин дает свое знаменитое определение производственных отношений (его учило не одно поколение советских студентов):

К производственным отношениям «относятся: а) формы собственности на средства производства; б) вытекающее из этого положение различных социальных групп в производстве и их взаимоотношения...; в) всецело зависимые от них формы распределения продуктов».

⁸⁴ Там же, с. 140.

603

«В феодальном базисе надлежит выделить прежде всего собственность феодалов на главное средство... производства, землю, и отсутствие этого средства производства в полной собственности у трудящихся. Отсюда вытекает положение в производстве и взаимоотношение феодалов и крестьян: положение эксплуататоров и эксплуатируемых, взаимоотношение господства и подчинения»⁸⁵.

Сталин пишет:

«В экономической области открытие и применение нового закона, задевающие интересы отживающих сил общества, встречают сильнейшее сопротивление со стороны этих сил. Нужна, следовательно, сила, общественная сила, способная преодолеть это сопротивление... Использование экономических законов всегда и везде при классовом обществе имеет классовую подоплеку».

Поршнев опять пересказывает Сталина в свою пользу:

«...Труд товарища Сталина вооружает нас на борьбу с фаталистическими представлениями о стихийном развитии экономики помимо людей, помимо их активной борьбы за использование экономических законов, помимо борьбы отживающих и передовых общественных сил. В классовом... обществе использование экономических законов всегда и везде имело классовую подоплеку, экономический закон пробивал себе дорогу через борьбу различных классов за свои интересы и выгоды»⁸⁶.

Поршневское прочтение «гениального труда товарища Сталина», конечно, не назовешь откровенным передергиванием, но все-таки оно достаточно вольное. Далеко не факт, что Сталин бы согласился тут с Поршневым, что стал бы его союзником...

Аргументы, изложенные Поршневым в своем «Письме в редакцию», при всей их внешней схоластичности переводили беспредметный спор на тему: «какая из двух канонических формул важнее — про первичность базиса или про движущую силу классовой борьбы?» в продуктивную дискуссию о классовой природе экономики, опирающуюся на результаты специальных эмпирических и теоретических исследований.

Сразу после смерти Сталина Поршнев ввязывается в начавшуюся дискуссию о феодальной экономике и основном экономическом законе феодализма. Уже через три месяца публикуется статья Поршнева «К вопросу об основном экономическом закона феодализма». Позднее (конец 60-х гг.) Поршнев даст резко негативную оценку прошедшей дискуссии:

⁸⁵ Там же, с. 140.

⁸⁶ Там же, с. 140.

604

Каутского⁸⁷..., то в отношении докапиталистических способов производства они резво предаются кустарничеству, уверенные, что это их дело, что их-то тут и не хватало. Примером может послужить комическая “дискуссия” об основном экономическом законе феодализма...: ни редакция, ни авторы "не ведали, что творят”, нагромоздив гору импровизаций в науке, чуждой им как доколумбова Америка — европейцам»⁸⁸.

И далее:

«Плачевное зрелище представляют и главы по докапиталистическим способам производства в учебниках по политической экономии, как и немногие сочинения экономистов на эту тему от Г. Рейхардта до К. Островитянова. Да, политическая экономия — наука обобщающая, абстрактно-аналитическая, но как быть, если тебе нечего обобщать и анализировать, не от чего абстрагироваться? Исторические знания тут отсутствуют, либо мизерны и фрагментарны... Поэтому историки отбрасывают с непочтительным смехом эти сочинения экономистов»⁸⁹.

Наибольшую известность из поршневских исследований в области политической экономии получила книга «Очерк политической экономии феодализма» (1956). Книга была переведена на китайский (1958), чешский (1959), румынский (1967). Сохранился автограф предисловия к японскому переводу книги⁹⁰, кто-то, видимо, обращался к Поршневу с такой инициативой.

Поршнев довольно редко распространял свои изыскания по теории исторического процесса на капитализм. В большинстве случаев он признавал правильным анализ, данный Марксом, а в случае несогласия хорошо понимал, насколько опасно покушаться на авторитет «классиков». И все же иногда Поршнев позволял себе — предельно осторожно и тактично — «уточнять» Маркса. В статье «Вопросы классовой борьбы в ’’Капитале” Маркса» (1958) Поршнев убедительно показал, что Маркс не вполне осознал роль классовой борьбы в эволюции капитализма, хотя и изложил в «Капитале» весь необходимый для такого осознания материал.

⁸⁷ Речь идет о популярной в свое время книге К. Каутского «Экономическое учение Карла Маркса», впервые опубликованной в 1886 г. и многократно издававшейся в русском переводе (последний раз в 1956 г.)

⁸⁸ См. ОР РГБ, 6 84/19/1, л. 5.

⁸⁹ См. Там же, л. 6.

⁹⁰ См. ОР РГБ, 6 84/19/7, л. 1.

605

политическая экономия» в одну из глав книги упомянутую статью, «уточняющую» Маркса. И в-третьих, в книгу включается приложение «Проблема феодального синтеза», где Поршнев в кратком и обобщенном виде изложил свое понимание некоторых важнейших особенностей рабовладельческой формации и, вытекающих отсюда особенностей перехода от нее к феодализму. В марте 1966 г. монография была защищена как докторская диссертация по философии. Официальным оппонентом на защите был Ойзерман — один из двух философов, поддержавших Поршнева в январе 1951 г.

Среди советских и российских историков не является большой редкостью мнение, что факты, эмпирический материал интересовали Поршнева исключительно как иллюстрации для своих теоретических построений. Именно такое мнение высказывает в своих воспоминаниях Гуревич. Специально о работе Поршнева над книгой «Феодализм и народные массы» Гуревич пишет:

«Я был свидетелем того, как он заказал одной молодой особе подобрать научные доказательства — ссылки, чтобы его высказывания не выглядели голо- словно. Подобрать ничего не удавалось, и эта молодая особа была настолько бестактна (я допустил это выражение, поскольку речь идет о моей жене), что, придя к профессору, изложила ему свои критические соображения. Он или пренебрег ее мнением, или не счел возможным для себя спорить по существу. И это не помешало ему опубликовать свою книгу, продукт его странного творчества»⁹¹.

Рискну высказать другое, во всяком случае, не менее правдоподобное объяснение неудачи «молодой особы» и ее «бестактности»: именно следование «неприкосновенным методологическим традициям», т.е. некоей предвзятой, не подвергнутой критическому осмыслению теоретической схеме и мешает увидеть факты, в эту «очевидную» схему не укладывающиеся.

⁹¹ Гуревич А.Я. Там же, с. 26.

606

Несколько лет назад мне уже приходилось давать высокую оценку поршневскому анализу классовой борьбы⁹². В неоднократно цитированной книге Кондратьевых можно прочесть к такой моей оценке удивительный комментарий: «Статьи Б.Ф. Поршнева конца 40-х годов о классовой борьбе он называет “уникальными” и “непревзойденными”, видимо, не замечая, что данная проблематика давно стала архаичной, периферийной и маргинальной у историков и обществоведов»⁹³. То, что большинство современных «историков и обществоведов» классовой борьбой (а также общественными формациями и прочими марксистскими конструкциями) не интересуется, есть бесспорный факт. Но на чем основано предположение, что я этот факт «не замечаю»? Очевидно, авторы исходят из гипотезы, что любой серьезный исследователь, заметив, что занимающая его проблема перестала интересовать большинство коллег-ученых, должен и сам тут же перестать ею интересоваться. Гипотеза абсурдная: если бы наука в своем развитии следовала этому правилу, человечество не имело бы в своем распоряжении и десятой доли тех научных открытий, которыми оно располагает сегодня.

В 50-е - 60-е годы Поршневым было подготовлено несколько статей и о других формациях: о специфике рабовладельческой формации и о так называемом «азиатском способе производства». Эти статьи так и не были опубликованы. Надо заметить, критика концепции «азиатского способа производства» представлялась Поршневу очень важной на всем протяжении его творчества. Самая ранняя известная поршневская аргументация против этой концепции содержится в упомянутой выше работе о торговом капитале (начало 30-х гг.), самая поздняя — в опубликованном посмертно докладе «Роль революций в смене формаций». В 1967 г. Поршнев — в соавторстве с Удальцовой (его союзником в январской дискуссии 1951 г.) и Г. Стратановичем — подготовил статью «Бесспорное и спорное в учениях о формациях», в которой была сделана попытка подвести итог дискуссиям о рабовладельческом и азиатском способах производства. По-видимому, статья была подготовлена вслед состоявшемуся в мае 1966 г. обсуждению темы в отделе истории редакции журнала «Коммунист», в котором принимала участие Удальцова (Поршнев в нем не участвовал), и предназначалась для этого журнала⁹⁴.

⁹² Вите О.Т. Творческое наследие Б.Ф. Поршнева и его современное значение. См., например: http://lib.alagn.ru/book/win/2261.html; см. также несколько сокращенный вариант этой работы: Вите О.Т. Б.Ф. Поршнев: опыт создания синтетической науки об общественном человеке и человеческом обществе / / Полития. Анализ. Хроника. Прогноз. М., 1998, №3 (9).

⁹³ Кондратьев С., Кондратьева Т. Там же, с. 19.

⁹⁴ См. ОР РГБ, 684/18/17.

607

шает; (3) для преодоления противоречий между сложившейся теорией и накопленным массивом новых фактов возможна такая модификация первой, которая ее не разрушает. Не трудно догадаться, что абсолютному большинству историков все эти вопросы были решительно безразличны; но они были крайне встревожены другим: Поршнев фактически выбивал из их рук очень важный для советского ученого-обществоведа «аргумент», необходимый для легитимации собственных теоретических построений — ссылку на «классиков». О том же, собственно, пишут и Кондратьевы, объясняя негативное отношение к поршневским обобщениям со стороны коллег-историков: они «не желали принимать его слишком последовательный... монизм. Историки... все-таки хотели бы права на разнообразие исследовательских сюжетов, если уж подходу суждено было оставаться одному — марксистскому»⁹⁵. Еще точнее, советские историки вовсе не хотели сохранения за марксизмом строгости и определенности особой научной школы, раз уж для других научных школ место под солнцем не предусматривалось...

Итогом всего этого направления поршневских исследований стала попытка опубликовать упоминавшуюся выше монографию «Докапиталистические способы производства (основные экономические и социологические категории)». Работа над книгой началась не позже середины 60-х гг. Летом 1972 г. Поршнев подал заявку в издательство «Мысль», но получил отказ (ниже к обстоятельствам этого отказа еще будет повод вернуться).

В этой неопубликованной монографии Поршнев суммировал все важнейшие элементы своей теории исторического процесса — политическую экономию последовательно сменяющих друг друга формаций, теорию классовой борьбы и социальной революции. Взятый «диахронический горизонт» охватывал период от первобытности до генезиса капитализма. В проспекте книги Поршнев написал:

«Книга излагает не экономическую историю, а теоретическую экономию докапиталистических способов производства, однако тематика политической экономии в ней очень тесно переплетается со многими коренными вопросами теории исторического материализма, в первую очередь —» теории формаций. Она отличается от того, что обычно пишут о докапиталистических обществах в учебниках по политэкономии и истмату, ибо автор —» историк и поэтому достаточно знает относящийся к делу предмет»⁹⁶.

Эта неопубликованная монография исключительно важна с точки зрения формирования поршневской теории исторического процесса. Прежде всего, бросается в глаза «недостроенность», «усеченность» саадой теоретической конструкции: логика исторического процесса требовала не останавливаться на генезисе капитализма, но идти дальше, вплоть до «конца истории». Но на пороге капитализма Поршнев ставит точку... Почему?

⁹⁵ Кондратьев С., Кондратьева Т. Там же, с. 203.

⁹⁶ См. ОР РГБ, 6 84/19/1, л. 1.

608

Настоящая беда — социализм. И тут дело не только и даже не столько в политической цензуре. У Поршнева явно не было ничего «про социализм», что могло бы привлечь внимание цензуры. Не мог он предъявить читателю теоретическое исследование современной ему эпохи того масштаба и той глубины, которые отличали его анализ других эпох. Не было этих исследований, не было даже самых сырых первоначальных набросков. По разным работам Поршнева можно, конечно, собрать высказывания о социализме вообще и о социализме в СССР, в частности. Их суммирование не дает никакой общей картины, в них не отсвечивает какая-либо теоретическая концепция. С другой стороны, далеко не лестные оценки советского социализма, нередко, по словам близко знавших его людей, дававшиеся Поршневым⁹⁷, так же не складываются в какую-либо пусть и смутную теоретическую систему. Булыiая часть этих высказываний как негативных, так и позитивных едва ли представляет научную ценность.

Непонимание Поршневым природы советского социалистического общества особенно наглядно обнаруживается, если посмотреть на его собственное «общественное поведение» с точки зрения данного им же анализа надстройки феодального общества. Ведь, приложив этот анализ к окружающей Поршнева действительности, нельзя не увидеть почти полную тождественность советской идеологической надстройки ее средневековому феодальному аналогу. Однако практика собственной научной полемики Поршнева вопиющим образом демонстрируют (тому ниже будет еще много примеров), что он не видит этой тождественности, не принимает в расчет, что марксизм в СССР был не только и даже не столько «научной школой», сколько идеологической надстройкой, а потому не замечает и того, что исследованное им (на материале феодализма) расшатывание идеологической монополии происходит как раз у него на глазах со всеми хорошо известными ему особенностями и исключительно прогрессивными последствиями⁹⁸...

Конечно, ситуацию осложняла и недоступность полноценной информации о важнейших событиях, и бдительный партийно-политический контроль. Но даже если все эти факторы бросить на весы, они явно не смогут перевесить той поистине неиссякаемой энергии, с которой Поршнев работал над осуществлением своего юношеского замысла — сочинения «Критика человеческой истории». Значит необходимо предположить какие-то иные, более весомые причины, заставившие Поршнева оборвать свою теорию исторического процесса на пороге капитализма.

⁹⁷ См., например: Поршнева Е.Б. Реальность воображения (записки об отце). См. настоящее издание, с. 572 - 573 и др.

⁹⁸ Подробнее об этом см.: Вите О.Т. Б.Ф. Поршнев: опыт создания синтетической науки... С.154 - 157, 161 - 163 и др.; Вите О.Т. Творческое наследие Б.Ф. Поршнева...

609

боды в их анализе — в первую очередь, недоставало самих событий. Точнее даже будет сказать в единственном числе: недоставало события — ключевого, критического для сути данной эпохи, а потому и обнаруживающего ее суть. Это событие при жизни Поршнева еще не успело произойти. О чем тут может идти речь?

Из всего предшествующего обзора следует, что для Поршнева ключом к пониманию любой, в том числе, и современной ему эпохи была соответствующая ей система «синхронического» единство человечества, а не система, скажем, партийного руководства развитием одной из стран — СССР. Поэтому «социализм» (в отдельно взятой стране или группе стран) никогда не был объектом его специального анализа; поэтому «капитализм» после Октябрьской революции 1917 г. также никогда не был таким объектом. Поэтому едва ли не единственная группа проблем современного Поршневу мира, анализом которой он занимался, — это противостояние «двух систем» (биполярный мир), а также место в этом противостоянии стран «третьего мира». Эта тема затронута в двух упомянутых выше работах: «Один из представителей американской школы...» и «Периодизация всемирно-исторического прогресса...». Обе работы написаны во второй половине 60-х. Обе предназначены для международных конференций.

Ситуация станет еще яснее, если вспомнить, что два важнейших «события» современной эпохи все же привлекли внимание Поршнева. Во-первых, Октябрьская революция, которая в понимании Поршнева, собственно, и олицетворяла собой ее (современной эпохи) начало. Во-вторых, Великая отечественная война — как важнейшая составная часть Второй мировой войны. Это второе «событие» стало решающим стимулом для синхронического переосмысления истории, правда, на примере другой войны — Тридцатилетней. Самостоятельным объектом исследования Поршнева ни то, ни другое «событие» не стало. Учитывая очень важный для Поршнева методологический принцип «двух инверсий»⁹⁹ (гегелевское «отрицание отрицания») для анализа любого качественного изменения не будет большой натяжкой допустить, что для вычерчивания «диалектического вектора» развития Поршневу к двум названным событиям не доставало третьего.

Понимание современной Поршневу эпохи должно было опереться, таким образом, на видение дальнейшей эволюции противостояния «двух систем», на представление о некоем грядущем критическом событии, способном существенно изменить систему «синхронического единства» человечества. Были ли у Поршнева гипотезы на этот счет? Похоже, да: судя по отдельным замечаниям, в частности, в названных двух работах, можно предположить, что он связывал искомое критическое событие с приходом к власти в некоторых западных странах коммунистов. В упомянутом докладе «Периодизация всемирно-исторического прогресса...» Поршнев применяет свою концепцию взаимоотношений «переднего края» и «периферии» к событиям 1968          г. во Франции:

⁹⁹ О принципе «двух инверсий» и его роли в поршневской науке о начале человеческой истории будетподробно сказано ниже.

610

на земле. В тех капиталистических странах, которые утратили колонии и заметную часть источников внешних прибылей, например, во Франции, хотя положение рабочих еще заметно не ухудшилось, уже раздаются громкие подземные удары социальной борьбы, никем не предвиденные — опередившие развитие научной теории»¹⁰⁰.

В свою очередь, приход коммунистов к власти в одной из наиболее развитых западных стран неизбежно привел бы к глубоким изменениям и всю биполярную систему синхронического единства мира в целом. Подобные смутные ожидания не были редкостью в 60-е - 70-е гг. прошлого века и в них угадывались отзвуки известных рассуждений Ленина 1918 г. о перспективах мировой революции: после победы революции в Германии Россия уступит ей место самой передовой страны мира. Но Поршнев так и не решился сформулировать эту гипотезу в более или менее отчетливом виде. Надо думать, этому мешали серьезные сомнения в обоснованности своих «западническо-коммунистических» надежд.

Эти надежды и не сбылись, подтвердив тем самым справедливость его сомнений; осторожность Поршнева при подготовке книги «Докапиталистические способы производства» оказалась оправданной. Но сегодня, в начале XXI в., можно уже совершенно точно сказать, какое именно событие, имеющее решающее значение для понимания современной эпохи, «не успело» произойти при жизни Поршнева, но позже, почти через 30 лет после его смерти все-таки произошло: крушение так называемого «социалистического лагеря» и окончание холодной войны. Именно это событие послужило началом фундаментального сдвига — на месте прежней биполярной системы формируется какая-то принципиально новая система синхронического единства человечества. Последнее обстоятельство важно подчеркнуть: в результате крушения «социалистического лагеря» человечество не вернулось назад, к системе, предшествовавшей «противостоянию двух систем», а двинулось вперед, к чему-то новому. А значит путь к теоретическому осмыслению эпохи, которую Поршнев не смог включить в свою теорию исторического процесса, теперь открыт.

Задача эта, правда, очень непростая. Серьезных комплексных научных исследований ни становления послевоенного биполярного противостояния, ни его развития, не говоря уже об окончании холодной войны, до сих пор нет. Существуют лишь работы по истории отдельных стран, написанные, как правило, с позиции оправдания политики СССР или США как лидеров полюсов этого противостояния. Российский историк В.Л. Мальков, ссылаясь на работы Поршнева, справедливо указал на ключевые аспекты начала холодной войны, без учета которых анализ ее возникновения не может быть признан научным:

¹⁰⁰ Поршнев Б.Ф. Периодизация всемирно-исторического прогресса у Гегеля и Маркса / /

Философские науки. 1969, №2, с. 64.

611

внешняя политика сверхдержав формировалась, так сказать, коллективно, образно говоря, Белым домом и Кремлём плюс руками тех, кто был связан с ними прямо и опосредованно и, будучи целиком зависим от них, делал державы-сюзерены зависимыми от длинного ряда "посторонних” причин и обстоятельство»¹⁰¹.

Важнейшая тема в этом отношении — так называемые локальные конфликты эпохи холодной войны, которые обнажают сложное внутреннее устройство каждого из блоков, возглавлявшихся СССР и США, различные роли третьих стран, так или иначе вовлеченных в биполярное противостояние. Значительная часть архивных материалов об этих конфликтах до сих пор засекречена, но и анализ широкого массива открытых данных мог бы дать ценнейшие результаты¹⁰².

 

Обзора поршневских исследований в области синхронического и диахронического единства человеческой истории будет не полон, если не остановится еще на одной важной теме, лежащей на пересечении синхронии и диахронии. Приведенное выше поршневское диахроническое противопоставление «историка» и «знатока старины» допускает и синхроническую трактовку: даже если историк изучает ход событий какой-либо временнбй протяженности на ограниченном пространстве (одна или несколько стран), то он должен всегда подразумевать включенность этого пространственного фрагмента в систему связей всей эйкумены в целом: «как некое предельное понятие горизонтальный срез должен занимать свое место в мышлении историка»¹⁰³. Тут-то и возникает серьезная проблема: чрезвычайная сложность и многогранность синхронического единства человечества размывает понятие субъекта исторического процесса, необходимого для понимания его (исторического процесса) диахронического единства:

¹⁰¹ Мальков B.JI. Так мыслима ли история одной страны? / Мир истории. Российский электронный журнал. 1999, №2.

¹⁰² В последнее время в России стали появляться публицистические фильмы о таких войнах — например, о войне в Анголе, в которой СССР активно участвовал вплоть до 1987 г. Но научных исследований нет.

¹⁰³ Поршнев Б.Ф. Мыслима ли история одной страны... С. 312.

612

мен и народов, не имевших и подобия рабовладельческого строя. Когда в Европе царил феодализм, норманны и арабы связывали его с дофеодальными мирами в Азии и Африке»¹⁰⁴.

Для преодоления этих «тяжелых коллизий» Поршнев осторожно намечает «направление дальнейшего развития периодизации всемирно-исторического прогресса», т.е. диахронии, а именно, указывает на необходимость специальных, прежде всего, экономических исследований в области синхронии:

«...Генеральная задача состоит в том, чтобы исследовать и доказать закономерную, необходимую связь между существованием этого переднего края и этих тылов, в том числе глубоких тылов, на карте мира в каждую данную эпоху — пока передний край представлен любой из классово-антагонистических формаций. При такой постановке вопроса недостаточно констатировать неравномерность экономического развития отдельных стран. Нет, должно быть показано, что сам передний край невозможен, немыслим без этой огромной тени, которую он отбрасывает на остальную массу человечества»¹⁰⁵.

Тут Поршнев, очевидно, возвращается к проблематике дискуссий конца 20-х - начала 30-х гг. о «политической экономии в широком смысле» и фактически выделяет три самостоятельные группы исследований в области политической экономии: (1) теория экономики «переднего края»; (2) теория экономики «тылов»; (3) теория экономических взаимоотношений «переднего края» и «тылов». Особое внимание — последней группе:

«Те, кто ушли вперед, кто находятся на переднем крае, в той или иной мере умиряют и притупляют классовую борьбу у себя, выкачивая из других кое-какие материальные или людские ресурсы. Основной механизм — внешняя торговля. Если для некоего внутреннего бассейна рыночных отношений регулятором является закон трудовой стоимости, а соответственно прибыль при капитализме образуется из прибавочного труда и прибавочной стоимости, то за пределами такого экономического комплекса всегда в истории царила неэквивалентная торговля. У нее свои, противоположные законы, лишь поверхностно затронутые меркантилистами, а с тех пор так и не исследованные»¹⁰⁶.

Поршнев, разумеется, не забыл, что он-то как раз начал исследование этих «противоположных законов» еще в 30-е гг. в упомянутой выше работе о торговом капитале. И фактически ссылается на некоторые результаты того исследований:

¹⁰⁴ Поршнев Б.Ф. Периодизация всемирно-исторического прогресса... С. 63.

¹⁰⁵ Там же.

¹⁰⁶ Там же, с. 64.

613

капитализма. Специально для капиталистической эпохи просматривается и возможность создания особой политической экономии колониальной экономики»¹⁰⁷.

В названной работе о торговом капитале Поршнев, в частности, проанализировал роль торговли, связывающей цепь различных стран и народов с последовательно все более низким уровнем развития, в эпоху возникновения капитализма¹⁰⁸. С другой стороны, как уже упоминалось выше, в конце 60-х гг. он прямо указывал на связь всплеска общественных движений в развитых странах того времени, прежде всего, во Франции 1968 г. с ликвидацией мировой колониальной системы...

Поршнев специально подчеркивает, что пока намеченные им экономические исследования не осуществлены, преждевременно утверждать, что понимание человеческой истории как единого целого достигнуто:

«Только когда эта большая экономическая работа будет выполнена, мы увидим мир, теоретически собранный в целое, а не рассыпанный на множество автономных единиц, стоящих на разных уровнях развития. Только на фоне великого антагонизма наиболее передовых и наиболее отсталых народов Земли в каждый данный момент найдет свое объяснение и сам факт дробления человечества в историческое время на многие отдельные страны, образующие сложные системы государств. Взгляд историка сможет тогда читать историю именно как всемирную историю не только во времени, то есть как историю прогресса, но и в пространстве, как историю единого, сложно расчлененного человечества»¹⁰⁹.

¹⁰⁷ Там же.

¹⁰⁸ См.: Поршнев Б.Ф. [Торговый капитал в докапиталистической истории]. Глава 5. Превращение торгового капитала в промышленный капитализм. Рукопись (машинка), ОР РГБ, 684/19/4, л. 65 - 76.

¹⁰⁹ Поршнев Б.Ф. Периодизация всемирно-исторического прогресса у... С. 64.

¹¹⁰ В 2000 г. воспоминания П.П. Перцова вышли в Москве новым изданием, естественно, без предисловия Поршнева. В предисловии к книге А.В. Лавров пишет: «издательство ’’Academia”, опубликовавшее в 1933 г. воспоминания, предпослало тексту Перцова, явно во избежание нареканий за выпуск в свет ’’ошибочной” книги, ’’идеологически выдержанное” предисловие Б.Ф. Поршнева (обычная издательская практика тех лет), в котором на тридцати страницах читателю преподносились ’’правильные” оценки лиц, фактов и явлений, освещенных мемуаристом лишь в меру собственного разумения».

614

о А.С. Пушкине, о его отношении к революции, к народным движениям, к европейским событиям начала XIX века¹¹¹. Работа готовилась к 100-летию со дня смерти Пушкина (1937), но не была завершена.

К этому же кругу работ надо отнести и два больших исследования — «Эпоха Коперника» (1955) и «Кальвин и кальвинизм» (1958). Последняя работа атеиста и марксиста Поршнева примечательна тем, что она официально утверждена Учебным комитетом Русской православной церкви в качестве рекомендуемой для учащихся IV курса Московской Духовной Семинарии по программе «Сравнительное богословие». Как говорил один из героев повести Вадима Шефнера «Счастливый неудачник»: «хотя бога, конечно, нет, но пути его неисповедимы»...

В начале 60-х гг. Поршневым подготовлено исследование о Иисусе Назарянине, его соратниках и его времени, о собирании разрозненных христианских сект в единую церковь после поражения великого иудейского восстания Бар-Кохбы (132 — 135 гг.)— «Некоторые вопросы возникновения христианства»¹¹². Работа должна была появиться в журнале «Наука и религия» в 1964 г., но так и не была опубликована. По воспоминаниям Тираспольской¹¹³, в 1971 или в 1972 гг. Поршнев сообщил ей о том, что подал в издательство «Молодая гвардия» (для серии «Жизнь замечательных людей») заявку на книгу об Иисусе Христе. По всей видимости, Поршнев собирался доработать статью, написанную в начале 60-х гг. Впрочем, издание в серии ЖЗЛ книги о Христе в то время было бы чудом — такой проект не мог не вызвать сопротивления как со стороны ЦК КПСС, так и со стороны Русской православной церкви: первый был против причисления Христа к «замечательным», вторая — к «людям»...

Продолжая традицию своего учителя В.П. Волгина, Поршнев занимается исследованиями жизни и общественной деятельности великих «утопистов». В сентябре 1955 г. он делает доклад на X международном конгрессе историков в Риме: «Жан Мелье и народные истоки его мировоззрения». Книга Поршнева «Мелье» (1964) становится первой в мировой литературе монографией об этом знаменитом «священнике, отрекшемся от веры». Следует отметить и работу «Мелье, Морелли, Дешан», вышедшую одновременно на русском и французском языках в 1970 г. В этой работе Поршнев обосновывает гипотезу, согласно которой за разными именами «Морелли» и «Дешан» фактически скрывается одна реальная историческая личность¹¹⁴. Впрочем, мне не известен ни один профессиональный историк, разделяющий эту гипотезу Поршнева...

¹¹¹ См.: ОР РГБ, 684/27/12; 684/27/13.

¹¹² Поршнев Б.Ф. Некоторые вопросы возникновения христианства (вопросы датировки и исторических условий возникновения новозаветной литературы). Рукопись (машинка), ОР РГБ, 684/27/4.

¹¹³ Устное сообщение г-жи Тираспольской автору настоящего очерка (январь 2005 г.). См. также. Поршнева Е.Б. Там же, с. 573.

Ссылка 114 на следующей странице.

615

купца, ставшего «купцом» от международной политики, частнопрактикующим дипломатом, в котором, по словам Поршнева, «удивительно воплотился дух времени»:

«Для моей цели он удобен как космополит, который на наших глазах соединит своим зигзагом Францию, Польшу, Савойю, Мантую, Венецию, Трансильванию, Турцию, Московию, Швецию, Германию, Голландию. Впрочем, диапазон его связей еще шире— от Англии до Персии... Он не принадлежал ни к царствующим домам, ни к высоким государственным функционерам. Он сам себя создал и выдвинул на гребне важных тенденций в области истории вероисповеданий, политики и торговли своего времени. Он связывал церкви, государства и рынки. Он потерпел крушение вместе с крушением соответствующих исторических тенденций»¹¹⁵.

В 1968 г., оценивая значение «исторического этапа» своего творчества, Поршнев писал:

«Долгим трудом я достиг признанного мастерства историка: центр — история XVII века, широкий концентр — исторические судьбы «срединной формации», феодализма, еще более широкий — сам феномен человеческой истории от ее инициации до сегодня. Все это — закалка, прежде чем вернуться в психологи. И все это время я много читал по психологии и физиологии, чтобы никак не отстать от их поступи. И сохранить навык мыслить биологически»¹¹⁶.

¹¹⁴ С гипотезой Поршнева об идентичности Морелли и Дешана связано одно недоразумение. Несколько лет назад А.В. Гордон, знавший Поршнева лично, поделился устными воспоминаниями о последнем и о его ученике Г.С. Кучеренко с А.В. Гладышевым, записавшим эти воспоминания. В этом устном интервью Гордон, видимо, оговорившись, сказал о Поршневе: «Пришло ему в голову, что Морелли — это на самом деле Дидро». В 2002 г. эта ошибка была воспроизведена в опубликованных воспоминаниях Гладышева о Кучеренко (Гладышев А.В. Там же, с. 187); в 2003 г., ту же ошибку повторяют в своей книге Кондратьевы (Кондратьев С., Кондратьева Т. Там же, с. 183).

¹¹⁵ Поршнев Б.Ф. Франция, Английская революция... С. 340.

¹¹⁶ Поршнев Б.Ф. Борьба за троглодитов... С. 124.

¹¹⁷ См.: ОР РГБ, 68 4 /7 /2 , л. 1; см. также: Оболенская С.В. В секторе истории Франции / /

Французский ежегодник. 1970. М., 1972, с. 320.

¹¹⁸ См.: Денисова Н.Д. В секторе истории Франции / / Французский ежегодник. 1974. М., 1976, с. 332.

616

III.      «Час синтеза подошел...»

Итак, весь очерченный выше поток исторических исследований был для Поршнева, прежде всего, подготовкой, «закалкой» для того, чтобы приступить к исследованию центральной и самой трудной проблемы человеческой истории — проблемы ее «начала». Тем более, что опыт ученого-историка принес ему бесчисленные примеры исключительной важности представлений о «начале» истории для ее понимания в целом:

«... то или иное привычное мнение о начале истории, пусть никогда критически нами не продумывавшееся, служит одной из посылок общего представления об историческом процессе. Более того, вся совокупность гуманитарных наук имплицитно несет в себе это понятие начала человеческой истории»¹¹⁹.

Первые публикации исследований Поршнева по антропогенезу появляются только начиная с середины 50-х годов, т.е. почти на десятилетие позже, чем появились первые публикации по диахроническим аспектам единства исторического процесса — по теории классовой борьбы. Однако не может быть сомнений в том, что идеи и гипотезы относительно происхождения человека должны были появиться у Поршнева много раньше не только первых публикаций на эту тему, но даже первых специальных самостоятельных исследований. Можно ли восстановить источники этих ранних идей и гипотез?

Еще лет 20 назад говорить о трудах Маркса, Энгельса, Ленина как источнике идей того или иного автора было необходимо даже в тех случаях, когда идеи этого автора не имели к марксизму никакого отношения. Сегодня ровно наоборот: ссылаться на столь сомнительный источник стало почти неприлично даже в тех случаях, когда такое влияние несомненно. Поршнев — как раз второй случай. Огромное влияние марксизма на его творчество очевидно: именно теория смены общественных формаций давала ему «диалектический ключ» к ретроспективному восхождению к началу истории, сообщала его пониманию исторического процесса диахроническое единство. Но, разумеется, Поршнев читал не только «классиков марксизма».

С полной уверенностью можно утверждать, что уже на рубеже 20-х и 30-х гг. Поршневу были хорошо знакомы работы Н.Я. Марра, Л.С. Выготского, П.П. Блонского,

А.Р. Лурии, Я.Я. Рогинского, Н.Н. Ладыгиной-Котс, С.П. Толстова, Д.Я. Зеленина, Д. Фрезера, Л. Леви-Брюля, 3. Фрейда, Ф.М. де Соссюра. Достаточно рано он мог познакомился с исследованиями русских физиологов — И.П. Павлова, Н.Е. Введенского, А.А. Ухтомского: сестра Поршнева Нина Александровна Крышова (1893- 1971), памяти которой он посвятил свою книгу «О начале человеческой истории», была нейрофизиологом. Хотя к систематическому изучению физиологии Поршнев, скорее всего, приступил не ранее 40-х годов. Хорошо знал Поршнев этнографическую литературу того времени, был в курсе идущих дискуссий об экономике докапиталистических формаций.

¹¹⁹ См. настоящее издание, с 28.

617

ходных представлений о начале истории. На первое место следует поставить другой источник — критическое переосмысление Поршневым широко распространенных предрассудков о интересующем его предмете, проявляющихся особенно выпукло в массовой литературе, нежели в сочинениях великих. Да и само название трилогии — «Критика человеческой истории» — указывает на этот источник.

Прямых сведений, что именно из научной и научно-популярной литературы читал тогда Поршнев, крайне мало. Среди имеющихся в его работах ссылок особенно интересны два сборника, которые он, несомненно, читал в 20-е гг. Их содержание приоткрывает краешек завесы, позволяет заглянуть в «круг чтения» молодого ученого Бориса Поршнева.

Сборник «Психология и марксизм»¹²⁰ включает в себя статьи весьма известных российских и советских авторов: К.Н. Корнилов. Психология и марксизм; МЛ. Рейснер. Социальная психология и марксизм; А.Р. Лурия. Психоанализ как система монистической психологии; А.Н. Залманов. К проблеме конституции человека; В.А. Артемов. Проблема одаренности и марксизм; Б.Д. Фридман. Основные психоаналитические воззрения Фрейда и теория исторического материализма; Б.М. Боровский. К вопросу об инстинкте в науке о поведении; Л.С. Выготский. Сознание как проблема психологии поведения; З.И. Чучмарев. Рефлексология и реактология как отделы науки о поведении человека; П.П. Блонский. Психология как наука о поведении. К.Н. Корнилов. Психология и марксизм проф. Челпанова. Последняя статья — это уже прямая полемика между университетскими учителями Поршнева...

Второй сборник— «Творчество»¹²¹ — включает менее известных авторов, хотя есть и крупные фигуры: С.Ф. Ольденбург. Вопрос организации научной работы;

A.  Е.         Ферсман. Пути научного творчества. В. Савич. О творчестве с точки зрения физиолога. Ф.Ю. Левинсон-Лессинг. Роль фантазии в научном творчестве;

B.  Л.        Омелянский. Роль случая в научном творчестве; В.Я. Курбатов. Особенности художественного и научного творчества; МЛ. Блох. О техническом творчестве; МЛ. Блох. Синоптические таблицы по истории достижений научного и преимущественно технического творчества; В.Я. Курбатов. Синоптические таблицы по истории искусства в связи с историей техники.

¹²⁰ Психология и марксизм. Сборник статей сотрудников Московского государственного института экспериментальной психологии. J1. — М., 1925.

¹²¹ Творчество. Пг, Научное химико-техническое издательство Научно-технического отдела ВСНХ, 1923.

618

«Начало человеческой истории — своего рода водосброс, место стока для самых некритических ходячих идей и обыденных предрассудков по поводу социологии и истории. Самые тривиальные и непродуманные мнимые истины становятся наукообразными в сопровождении слов "люди с самого начала...»¹²².

Признаки зарождения собственной концепции происхождения человека («начала» человеческой истории) можно обнаружить уже в некоторых сохранившихся неопубликованных рукописях начала 30-х гг., в частности, в упомянутых выше исследовании торгового капитала и тезисах доклада «Противоречия доклассового общества». Эти работы демонстрируют, что все ключевые черты «первобытности», чуждые одновременно и инстинктивному поведению животного, и сознательному поведению цивилизованного человека, Поршневу уже ясны. Именно тогда был взят на вооружение методологический принцип «двух инверсий», в явном виде сформулированный много позже:

«Последовательный историзм ведет к выводу, что в начале истории все в человеческой натуре было наоборот, чем сейчас: ход истории представлял собой перевертывание исходного состояния. А этому последнему предшествовала и к нему привела другая инверсия: "перевертывание” животной натуры в такую, с какой люди начали историю»¹²³.

В наше время кажется, что в СССР ссылка на любые положения марксизма автоматически давала автору определенное конкурентное преимущество в научной дискуссии. В реальной советской жизни все было сложнее. Принцип двух инверсий есть не что иное, как гегелевское отрицание отрицания, вошедшее в канонический марксизм в качестве одного из трех законов диалектики, наряду с законом единства и борьбы противоположностей и законом перехода количества в качество. Однако из названных трех законов диалектики именно закон отрицания отрицания был под наибольшим идеологическим подозрением; всякое использование этого закона в публикациях подвергалось самому пристальному контролю. Ведь каноническое «отрицание отрицания» позволяло критикам советских порядков позиционировать себя как правоверных «марксистов-ленинцев». В результате за годы советской власти на тысячу диссертаций, книг и статей, посвященных двум другим законам диалектики, появлялась лишь одна публикация на тему отрицания отрицания...

Положение в науках, изучающих антропогенез, с которым Поршнев столкнулся, приступив к самостоятельным исследованиям, позже он охарактеризовал так:

¹²² См. настоящее издание, с. 28.

¹²³ См. настоящее издание, с. 14.

619

 териала) изделия, остатки огня и жилищ, при полном игнорировании жизни природной среды, особенно животных. Но с третьей группой дело обстоит совсем плохо: тут перед нами почти нет действительной науки»¹²⁴.

Свои основные исследовательские усилия Поршнев как раз и направляет на наименее разработанные аспекты «гигантского комплекса естественнонаучных дисциплин, касающихся становления человека».

В книге «О начале...», открывая главу «Тормозная доминанта», Поршнев указывает время начала самостоятельных исследований в области физиологии высшей нервной деятельности: «В данной главе я... резюмировал свой 25-летний опыт изучения этой темы»¹²⁵. Эти слова написаны не ранее 1970 г., и Поршнев, очевидно, имеет в виду вполне конкретное событие, с которого он ведет отсчет — именно летом 1945 г., у него сложилась идея тормозной доминанты (опирающаяся на работы Ухтомского)¹²⁶. К концу 40-х годов относятся самые ранние из сохранившихся рукописей, посвященных исследованию проблем физиологии высшей нервной деятельности. К этому же времени относятся первые собственные физиологические опыты. Несомненно, в эти годы Поршнев начал систематическое изучение работ Павлова и Ухтомского. Во всяком случае, двумя ключевыми для своих исследований идеями — вторая сигнальная система (Павлов) и принцип доминанты (Ухтомский) — Поршнев вооружился именно в это время¹²⁷.

Однако в качестве вехи в своей творческой биографии, обозначающей переход от «закалки» к непосредственному изучению проблем антропогенеза, Поршнев указывает не кабинетные исследования и даже не лабораторные, а свою работу «в поле» — участие в археологических экспедициях начала 50-х гг.:

¹²⁴ См. настоящее издание, с. 16.

¹²⁵ См. настоящее издание, с. 140.

¹²⁶ См. настоящее издание, с. 145.

¹²⁷ Павлов сформулировал идею «вторых сигналов» в 1932 г.; Ухтомский впервые изложил «принцип доминанты» в 1923.

¹²⁸ Поршнев Б.Ф. Борьба за троглодитов... С. 124 — 125.

620

Поршнев здесь сообщает важную деталь: в начале 50-х гг. теоретические и экспериментальные исследования по физиологии уже вовсю продолжались, а по экологии и биологии млекопитающих и птиц — только начались. Вторая важная деталь — упоминание экспериментальных исследований. Как уже не раз подчеркивалось, Поршнев не считал сам по себе сбор эмпирического материала научной деятельностью, наукой. Такая деятельность признавалась им научной только тогда, когда на ее основе создавалась, корректировалась, развивалась теория. Но тем большую ценность приобретали собственные специальные эксперименты, проводимые Поршневым в дополнение к работе по переосмыслению им гигантских массивов данных, полученных другими исследователями. В 1969 г. Поршнев обозначает три главные направления собственных экспериментальных (эмпирических) исследований, привязанных к своим теоретическим «построениям»:

«Все эти построения зиждятся не только на переоценке наличного фонда литературных данных, но и на контрольных зондах в некоторые области эмпирических исследований. Таким зондом, например, явилось обнаружение и экспериментальное исследование автором явления физиологии высшей нервной деятельности, названного им тормозной доминантой¹²⁹. Другой пример — экспериментальное опровержение им укоренившегося в научной литературе мнения о невозможности высекания огня двумя кремнями. Третий зонд такого рода, глубокий шурф в толщу фактов, не находящих места в любой иной схеме антропогенеза — изучение реликтовых палеоантропов»¹³⁰.

¹²⁹ Речь идет об экспериментальных исследованиях Поршневым так называемых неадекватных рефлексов.

¹³⁰ Поршнев Б.Ф. Проблема реликтовых палеоантропов / / Советская этнография. М., 1969, №2, с. 117 — 118. Об открытии реликтовых палеоантропов речь пойдет в следующем разделе.

¹³¹ Так, в статье 1955 г. о происхождении огня Поршнев пишет, что доложил «свои первые результаты и теоретические соображения Ученому совету Института этнографии АН СССР в 1946 г.». См.: Поршнев Б.Ф. О древнейшем способе получения огня / / Советская этнография. М., 1955, №1, с. 12.

¹³² Стенограмма обсуждения доклада Б.Ф. Поршнева «Некоторые проблемы предыстории второй сигнальной системы», ч. 1. Рукопись (машинка), личный архив А.И. Бурцевой. Л. 6. Пользуюсь случаем выразить признательность г-же Александре Ивановне Бурцевой за возможность изучения материалов ее личного архива.

¹³³ Стенограмма обсуждения доклада Б.Ф. Поршнева «Некоторые проблемы предыстории второй сигнальной системы», ч. И. Рукопись (машинка), личный архив А.И. Бурцевой. Л. 32.

621

выступлением Поршнева с изложением своей концепции антропогенеза в целом, которое после обсуждения он счел необходимым опубликовать и подготовил к печати (публикации по ее отдельным аспектам были уже годом ранее — об этом ниже).

В этом докладе намечены едва ли не все важнейшие черты поршневской концепции антропогенеза с точки зрения физиологии высшей нервной деятельности и психологии, все «проблемные узлы», связывающие эту концепцию в единое целое. Здесь уже обнаруживается принципиальная особенность поршневского подхода к загадке начала истории: тогда как большинство исследователей анализируют переход от животного к человеку в модели «особь - среда», Поршнев в центр такого анализа ставит модель «особь - особь»:

«Порочность всех... попыток вывести специфически человеческую психику из анализа каменных орудий и процесса их изготовления состоит в том, что человек берется лишь в его отношении к вещи... Прогресс технического отношения индивида к предмету, например, к кремню, сам по себе решительно ничего не может объяснить в возникновении специфически человеческого мышления, ибо генезис этого нового качества лежит в отношении людей к людям, а не к вещам»¹³⁴.

Поршнев выявляет и исследует особый механизм воздействия особей друг на друга, предпосылки которого заложены в физиологии животных, реконструирует условия, вызвавшие формирование этого механизма у ближайших предков человека, а также его развитие вплоть до порождения им человеческой речевой коммуникации, человеческой психики, человеческой социальности (общественных институтов), человеческой способности к творчеству, человеческого логического мышления.

В 1964 Поршнев напишет: «Возможность скачка от “логики животных” к логике человека лежит в сфере отношений между людьми. Высшая нервная деятельность животного протекает в отдельном организме, высшая нервная деятельность людей — в цепочке организмов, связанных особой системой сигналов. И.П. Павлов назвал ее второй сигнальной системой»¹³⁵.

Еще через четыре года Поршнев подчеркнет, что модель «особь - среда» основана как раз на игнорировании фундаментального значения человеческой речевой коммуникации:

¹³⁴ Цитировано по подготовленной к публикации рукописи, имеющей название, отличающееся от названия доклада: Поршнев Б.Ф. Проблемы палеопсихологии (Философские проблемы изучения древнейшей стадии человеческой психики). Рукопись (машинка), личный архив А.И. Бурцевой. Л. 28

¹³⁵ Поршнев Б.Ф. От высших животных к человеку. Рукопись (машинка), личный архив А. И. Бурцевой. С. 53 - 54.

622

ческий ребенок через общение с людьми и через их слова был с самого раннего возраста частицей человечества»¹³⁶.

Эти чрезвычайно важные для Поршнева рассуждения он почти буквально повторит и в 1969 г.¹³⁷. Наконец, в 1972 г., в проспекте задуманной Поршневым книги «Люди» (о ней пойдет речь в последнем разделе настоящего очерка), он еще резче и образнее определил связь каждого отдельного человека со всем человечеством:

«Как мозг сформирован из миллиардов клеток, так сознание — из миллиардов мозгов... Как нейроны мозга связаны синапсами, так мозги — речевой коммуникацией (второй сигнальной системой)»¹³⁸.

Здесь необходимо сделать отступление, раскрывающее важную особенность творчества Поршнева, — тесную взаимосвязь его исторических и антропологических исследований.

XVII век, финал развития «срединной формации», был интересен для Поршнева не только первой общеевропейской войной, обнажившей сложную систему синхронического взаимодействия стран и народов, но и гениальными прозрениями великих умов этой эпохи. И на первое место здесь должен быть поставлен Рене Декарт (1596 - 1650), величайший ученый, оказавшийся вовлеченным и в водоворот политических событий своего времени. Анализ роли Фронды в жизни Декарта и анализ роли Декарта в постановке проблемы выделения человека из животного мира, — обе эти темы занимают Поршнева почти одновременно, обе темы он стремится глубоко переосмыслить.

В книге «Франция, Английская революция...» Поршнев рассматривает политические обстоятельства неожиданного бегства Декарта из Парижа в августе 1648 г. через три месяца после его возвращения из Голландии по приглашению двора:

«Декарт приехал в Париж служить двору и духовно обогатить его. Но было поздно, не до реформ, когда Мазарини уже балансировал на острие ножа... Если Декарту предназначалось быть олицетворением реформ и прогресса для предотвращения взрыва, то ведь эта роль обоюдоострая: он мог оказаться и центром притяжения для всех сил, жаждущих реформ и прогресса, в том числе, и более радикальных, чем он сам. Так, по-видимому, и случилось, едва лишь Декарт водворился в Париже»¹³⁹.

¹³⁶ Поршнев Б.Ф. Антропогенетические аспекты физиологии высшей нервной деятельности и психологии / / Вопросы психологии. М., 1968, №5, с. 17.

¹³⁷ Поршнев Б.Ф. О начале человеческой истории / / Философские проблемы исторической науки. М., 1969, с. 101 - 102.

¹³⁸ См. ОР РГБ, 684/26/6, л. 1.

¹³⁹ Поршнев Б.Ф. Франция, Английская революция... С. 52.

623

было спасением: я глубоко убежден, что Декарт в Стокгольме был отравлен, возможно, придворными, опасавшимися перехода Христины в католицизм, что, как известно, все равно вскоре случилось, может быть и не помимо картезианских семян в ее мышлении»¹⁴⁰.

О фундаментальном значении гениальных прозрений Декарта для решения задачи происхождения человека Поршнев подробно говорит в докладе о предыстории второй сигнальной системы:

«Декарт провел пропасть между животными и человеком; чтобы показать особую божественную природу человеческого разума, он выдвинул тезис о машинообразном, рефлекторном характере всей жизнедеятельности животных. Хотя цель была теологическая, результатом явилось великое материалистическое открытие: ...с Декарта ведет начало понятие рефлекса, ставшее основным понятием физиологии высшей нервной деятельности. Французские материалисты XVIII века атаковали это картезианское противопоставление человека и животных... Картезианцам они противопоставляли, с одной стороны, доказательства в пользу того, что и человек — машина (но, естественно, терпели в этом неудачи), с другой — доводы... в пользу наличия у животных тех же элементарных ощущений и представлений, зачатков того же сознания и разума, что и у человека. Хотя цель была материалистическая, результатом оказались полуидеалистические представления о субъективном мире животных по аналогии с субъективным миром человека»¹⁴¹.

В докладе Поршнев сформулировал и условия решения «декартовой задачи»:

«Бесплодно отрицать принципиальное отличие, даже противоположность между человеческой психикой и высшей нервной деятельностью животных; бесплодно также и искать для этого отличия какую-то особую не органическую и не рефлекторную субстанцию. Таковы условия задачи, на первый взгляд несовместимые. Hie Rhodus, hie salta!»¹⁴².

В книге «О начале...» Поршнев ставит «теорему Декарта» исходным пунктом исследований происхождения человека:

¹⁴⁰ Поршнев Б.Ф. Там же, с. 56.

¹⁴¹ Поршнев Б.Ф. Проблемы палеопсихологии... С. 19 — 20.

¹⁴² Там же, с. 22.

624

щение между телесно-физиологическим и социальным (в том числе сознанием) в человеке? Материалистическое снятие теоремы Декарта в этом смысле все еще остается на повестке дня»¹⁴³.

К слову сказать, приведенные слова — еще один показательный пример отношения Поршнева к «марксистским формулам». Ему недостаточно общей констатации «высшая форма движения материи не сводима к низшей», хотя он и признает за подобными формулами важное методологическое значение. Но ценность такой методологической формулы, по Поршневу, как раз в том и состоит, чтобы помочь исследованию реального процесса превращения одной «формы движения материи» в другую, более высокую во всей естественнонаучной конкретности этого процесса, а вовсе не в том, чтобы подменить серьезное исследование клятвой верности правильной формуле.

Надо думать, именно гениальные прозрения, подобные «теореме Декарта», и позволили Поршневу, проведя параллель между пятью ступенями формирования мышления в онтогенезе по Выготскому и пятью ступнями формационного развития человеческого общества в филогенезе по Марксу, приписать феодальной эпохе, «срединной формации» специфическую психологическую черту, подмеченную Выготским на средней ступени становления мышления, — «синтез заметно обгоняет анализ»¹⁴⁴.

С XVII в. развитие естественнонаучного материализма состояло в опровержении «теоремы Декарта», в доказательстве эволюционной сводимости «человеческого» к «животному». На этом пути наука вплоть до Дарвина встречала ожесточенное сопротивление со стороны религии. Дарвин заставил последнюю примириться с наукой, принеся в жертву ортодоксальное картезианство:

«...когда Дарвина с великой пышностью хоронили в Вестминстерском аббатстве, церковь фактически подписала с ним перемирие, признав, что его теория ”не необходимо враждебна основным истинам религии”. Просто вопреки Декарту бог вложил чувство и мысль, речь и мораль не в одного лишь человека, а во все живое, дав душе свойство накопления в ходе развития видов»¹⁴⁵.

¹⁴³ См. настоящее издание, с 38, 98, 100.

¹⁴⁴ См.: Поршнев Б.Ф. Контрсуггестия и история... С. 29 - 32.

¹⁴⁵ См. настоящее издание, с 63.

¹⁴⁶ Поршнев Б.Ф. Борьба за троглодитов... С. 123.

625

Именно здесь решающее отличие поршневской концепции происхождения человека от всех иных концепций, претендующих на признание их естественнонаучными. Большинство исследователей обнаруживает у животных все ключевые человеческие качества, но только «в зародыше». Поршнев, будучи материалистом, атеистом и марксистом, признает справедливой религиозную (картезианскую) постановку вопроса о принципиальном отличии животного «человек» от всех остальных животных (к теме декартовой пропасти в пятом разделе еще предстоит вернуться).

Именно в контексте «теоремы Декарта» упомянутая выше идея тормозной доминанты имела для Поршнева фундаментальное значение. И можно с уверенностью сказать, что главным своим научным достижением в исследовании начала человеческой истории Поршнев считал именно это открытие в области физиологии. Быть может, это было с его стороны наиболее вопиющим покушением на традиции «отраслевого» разделения научного труда. Но такой шаг был абсолютно необходим Поршневу именно как историку: ведь если история когда-то «началась», значит у нее были «дочеловеческие», т.е. «животные» (биологические, физиологические) предпосылки, и без их научного анализа не может быть осмыслен и сам процесс человеческой истории.

Для понимания хода дальнейших исследований Поршнева в области начала человеческой истории суть этого открытия должна быть кратко резюмирована уже здесь¹⁴⁷. Синтезировав результаты исследований двух крупнейших российских физиологических школ — И.П. Павлова и А.А. Ухтомского — Поршнев обосновывает вывод, что управление поведением животного осуществляется не одним «центром»¹⁴⁸, а единой системой двух взаимосвязанных «центров» (бидоминантная модель). Один центр работает «”по Павлову”, по принципу безусловных и условных рефлексов, другой ”по Ухтомскому”, по принципу доминанты»¹⁴⁹.

¹⁴⁷ Тормозной доминанте посвящена одноименная глава в книге «О начале человеческой истории». Эта теория почти не известна среди физиологов (даже российских), хотя отдельные энтузиасты включают тему в вузовское преподавание.

¹⁴⁸ Этой точки зрения придерживаются большинство биологов до сих пор. Впрочем, нельзя не отметить и тенденцию оставить вопрос о единой «системе управления» поведением животного вообще за рамками науки...

¹⁴⁹ См. настоящее издание, с. 182.

626

вать тормозную доминанту, и обнаруживаются физиологом-экспериментатором в ультрапарадоксальной фазе в виде «неадекватных рефлексов» или, в терминах этологии, «смещенных действий» (displacement activity): животное вместо того, чтобы есть, вдруг начинает «чесаться» и т.п.

Именно открытие бидоминантности позволило предложить объяснение прыжка через «декартову пропасть» к человеческой речевой коммуникации, ко второй сигнальной системе: в бидоминантной системе управления поведением животного таится принципиальная возможность инверсии двух центров («инверсии тормозной доминанты») — активизация одним животным деятельности, заторможенной «центром Ухтомского» у другого животного (путем провоцирования имитативного рефлекса), автоматически тормозит, блокирует деятельность «центра Павлова» (т.е. биологически необходимую деятельность) у этого другого животного. Такой механизм «внешнего» торможения, не опирающийся (в отличие от условных рефлексов) на подкрепление, Поршнев называет «интердикция». Стремительное освоение интердикции ближайшими предками человека разумного и явилось, согласно Поршневу, непосредственным кануном прыжка через «декартову пропасть».

В докладе о предыстории второй сигнальной системы Поршнев, опираясь, прежде всего, на идеи Марра, впервые формулирует уже упоминавшийся методологический принцип «двух инверсий», без которого невозможно решение декартовой загадки:

«В процессе антропогенеза совершился переход от высшей нервной деятельности древних антропоморфных обезьян не к психике современного человека, а к качественно отличной от нее психике первобытного человека. Без введения этого логического звена проблема различия и проблема перехода между животными и человеком навсегда останутся в тумане»¹⁵⁰.

Ключ к решению загадки происхождения человеческой речи и человеческого мышления Поршнев находит в творчестве Л.С. Выготского. По Выготскому, говорит Поршнев, мышление и речь, в человеческой психике неразрывно связанные, имеют генетически совершенно разные, независимые друг от друга корни:

«Это не значит, что Л.С. Выготский приписывал животным, например, шимпанзе, человеческое мышление и человеческую речь. Напротив, поскольку, по его мнению, только у человека эти две функции скрещиваются, человеческое мышление не существует без речи, а человеческая речь — без мышления. Дело идет о зоологических корнях этих двух функций, о том, что в животном царстве генетические элементы этих двух функций, унаследованные и использованные человеческой психикой, формировались совершенно независимо друг от друга»¹⁵¹.

¹⁵⁰ Поршнев Б.Ф. Проблемы палеопсихологии... С. 19.

¹⁵¹ Там же, с. 47 — 48.

627

 индивида и лежит в совсем другой плоскости — воздействия одних индивидов на поведение других»¹⁵². И то, и другое лежит в рамках первой сигнальной системы. Их невиданное в животном мире соединение приведет к созданию второй сигнальной системы. Позже, в выступлении на Всесоюзном совещании по философским вопросам высшей нервной деятельности и психологии (1963), Поршнев придаст идее Выготского общее методологическое значение:

Задача «состоит не столько в том, чтобы открыть у человека совершенно новые нервно-психические механизмы, сколько в том, чтобы открыть у него совершенно новое сочетание и взаимодействие старых, т.е. существующих и у высших животных, нервно-психических механизмов. Таков, например, был ход рассуждения Л.С. Выготского. Речь-мышление человека рассматривается им как небывалое в предшествовавшей эволюции слияние двух нервно-психических функций, каждая из которых без всякой связи с другой была вполне выражена на предшествующих стадиях филогенеза (ив онтогенезе человека), но ни одна при этом еще не была ни речью, ни мышлением. Подобный логический прием представляется нам материалистическим и плодотворным: ничего абсолютно нового не приносится со стороны для анализа антропогенеза и все же в нем вскрывается абсолютно новая комбинация прежних элементов»¹⁵³.

Анализируя в докладе о предыстории второй сигнальной системы проблему качественного различия между психикой человека и высшей нервной деятельностью животного, Поршнев в качестве исходного пункта берет понятие творчества, открыто присоединяясь тем самым к религиозной точке зрения:

«Согласно вероучению, бог создал человека по образу и подобию своему. Поскольку речь, безусловно, не идет о внешнем образе бога, следует разуметь, что бог вдохнул в человека вместе с бессмертной душой то духовное свойство, которое характеризует его самого: бог— творец, и поэтому отличительным свойством человека среди всей природы стало то, что человек — творец. Это свойство материализовалось во всех плодах рук человеческих»¹⁵⁴.

Надо отметить, что ни в каких других работах Поршнев не ставил понятие творчества исходным пунктом развертывания своей концепции происхождения человека. Это понятие особенно ценно для него тем, что, выражая фундаментальное отличие человека от животного, это понятие, будучи «расчлененным», позволяет обнаружить и критерии отличия между психикой первобытного человека и психикой человека современного:

¹⁵² Там же, с. 52.

¹⁵³ Поршнев Б.Ф. [Вопросы высшей нервной деятельности и антропогенез. Выступление) / /

Философские аспекты физиологии высшей нервной деятельности и психологии. Материалы совещания. М., 1963, с. 588 - 589.

¹⁵⁴ Там же, с. 32.

628

нутого, использование уже учтенных возможностей, в лучшем случае количественный рост старого». Но, продолжает Поршнев, «творческая фантазия в отличие от безудержной — это фантазия обузданная фактами и практикой»¹⁵⁵.

«Безудержная фантазия» как раз и является, с точки зрения Поршнева, фундаментальным признаком психики первобытного человека. Работая над докладом, Поршнев уже был знаком с двумя группами фактов, указывающих на филогенетический зародыш явления фантазии — двойники, пары. С одной стороны, лингвистические исследования обнаружили одну из самых древних образований человеческой речи — синтагмы:

«...Сочетание сигналов, не соответствующее сочетанию объектов в действительности, создает как бы вторую действительность, мнимую, искаженную до любой чудовищности. Элементарной клеточкой всякого такого искажения является именно синтагм — смежность и тесное связывание двух слов, — всегда несущий функцию их известного отождествления»¹⁵⁶.

С другой стороны, археологические исследования также указывали на создание древнейшими людьми двойников — верхнепалеолитические изображения людей и животных. Но уже во время работы над подготовкой доклада к публикации, Поршнев обращает внимание на только что появившиеся на русском языке сведения об аналогичном явлении в онтогенезе, обнаруженные французским психологом Анри Валлоном, которого позже он назовет «может быть, самым крупным психологом мира в XX в.»¹⁵⁷, т.е. поставит его еще выше Выготского. Валлон писал, что «натолкнулся на парные связи — умственные структуры, которые, встречаясь у взрослых лишь по исключению, для ребенка являются обычным типом связей: ребенок устанавливает отношения между двумя предметами, не подводя их, как взрослый, под общее более широкое понятие»¹⁵⁸.

¹⁵⁵ Там же, с. 33 - 34, 36.

¹⁵⁶ Там же, с. 43.

¹⁵⁷ См.: Поршнев Б.Ф. Социальная психология... С. 197.

¹⁵⁸ Валлон А. Письмо редактору журнала «Вопросы психологии» / / Вопросы психологии. М., 1956, №2, с. 92. Эти «валлоновские пары» будут играть в поршневской палеопсихологии фундаментальную роль и получат название «дипластии».

¹⁵⁹ Поршнев Б.Ф. Проблемы палеопсихологии... С. 67.

629

разделе настоящего очерка. Здесь же важно отметить, что сама идея тормозной доминанты легко угадывается в изложении Поршневым физиологической проблемы «двух центров возбуждения»¹⁶⁰, которая поставлена как важнейшая:

«Для выполнения этой большой исследовательской программы необходимо, прежде всего, изучение физиологической природы самих предречевых сигналов. Они принадлежат к области неадекватных реакций. Такого рода реакции обнаруживаются, как известно, при фазовых состояниях... Второй центр, лишь попутно возбуждавшийся при том или ином рефлексе и обнаруживавшийся лишь мимолетно в фазовых состояниях и нервных срывах, может занять место первого центра, подавить его, затормозить»¹⁶¹.

Напротив, в докладе достаточно подробно изложены те уже известные данные, которые получены за рамками физиологии высшей нервной деятельности и психологии. Такой прием создает «мультидисциплинарный» контекст намеченной исследовательской программе, придавая ее собственным — физиологическим и психологическим — задачам большую конкретность. Поршнев обстоятельно анализирует данные, проливающие свет на формирование самых ранних предпосылок второй сигнальной системы — использование запретительных («интердиктивных») сигналов, не нуждающихся в подкреплении, для торможения одной особью биологически полезной деятельности другой особи, привлекая данные этнографии о древних запретах и табу. Имея в виду идею Выготского, Поршнев пишет:

«Именно функцию запрета и выполняла, по-видимому, та пра-речь, которая предшествовала речи-мышлению... И.П. Павлов говорил, что все ”мышление” животных выражено в их деятельности, в их двигательных реакциях. Нет деятельности — нет и мышления. Напротив, мышление человека начинается с торможения двигательных реакций. Развитие этой новой функции — торможения действий себе подобных путем такого рода сигналов и реакций — можно предполагать лишь у ближайших предков человека современного типа»¹⁶².

Специально Поршнев анализирует связь «слова» (интердиктивного звукового сигнала) с «действием» (жестом прикосновения, а затем — указания), позволяющим на анатомических данных строения кисти в филогенезе и онтогенезе человека реконструировать роль жеста на разных ступенях формирования речи:

«Указательный жест, во всей дальнейшей истории человеческого сознания связывающий слова с предметами внешнего мира, несет в себе ясные следы своего генезиса: указательное движение — это заторможенное или отмененное хватательное движение. Иными словами, указательное движение — это реципрокный антагонист хватательного движения, выработавшийся в процессе становления человека»¹⁶³.

¹⁶⁰ Там же, с. 57.

¹⁶¹ Там же, с. 55 - 56.

¹⁶² Там же, с. 51,53.

¹⁶³ Там же, с. 58.

630

высшей нервной деятельности и психологии. Название подготовленного для печати доклада-презентации стало иным: «Проблемы палеопсихологии (философские проблемы изучения древнейшей стадии человеческой психики)». Обращает на себя переход при подготовке к печати от «физиологической» к «философской» подаче темы, в котором нельзя не услышать отголоски недавних событий, показавших важность в критических ситуациях поддержки со стороны философов...

За рамками доклада остались лишь две важнейшие темы будущей книги «О начале человеческой истории»: появление огня и специфический характер плотоядения у предков Homo sapiens. Но и по этим двум темам презентация всех ключевых идей и гипотез состоялась в те же годы: в 1955 г. публикуются две статьи — «Новые данные о высекании огня» и «О древнейшем способе получения огня»; в декабре

1956          г. Поршнев делает второй доклад в Институте антропологии МГУ — «Опыт реконструкции образа питания ископаемых гоминид». В последнем он применил недавно приобретенные знания по «экологии и биологии млекопитающих и птиц» к case study — анализу палеолитической стоянки Тешик-таш (Узбекистан).

Что же позволило Поршневу выйти из «интеллектуального подполья» и решиться представить на суд ученой публики свои «весьма смелые гипотезы», что позволило оставить осторожность, несомненно обостренную недавней кампанией «товарищеской критики» со стороны коллег-историков? Ответ найти не сложно: поршневский доклад-презентация состоялся через три года после смерти Сталина и через четыре месяца после XX съезд КПСС. Однако опубликовать подготовленный к печати доклад (так же как и доклад о нелегкой жизни Тешик-ташского палеоантропа) Поршневу так и не удалось. Симпатий со стороны коллег, привлеченных к обсуждению, для публикации оказалось недостаточно. Требовалась официальная поддержка статусных специалистов. А с этим было хуже. Тут даже «исторические решения XX съезда» оказались бессильны...

Работы Поршнева 50-х гг. демонстрируют две важнейшие линии анализа проблем начала истории. Доклад-презентация представляет собой пример позитивной или конструктивной линии. Но не менее важную, а на первых порах и доминирующую роль играла другая линия — критическая, негативная или, как он сам ее называл, «деструктивная» . Разумеется, в содержании каждой статьи, доклада, книги присутствовали обе линии, тем не менее, все работы по антропогенезу можно условно разделить на две группы по преобладанию либо конструктивной, либо деструктивной составляющей.

¹⁶⁴ См. настоящее издание, с. 331.

¹⁶⁵ Трудно сказать, существовал ли такой план как осознанная, обдуманная задача или только как результирующая практический действий. Во всяком случае, я бы не сильно удивился, появись достоверная информация о том, что еще в 20-е гг. Поршнев наметил свой 50-летний юбилей (т.е. весну 1955 г.) как хронологический Рубикон, как начало своего открытого вторжения в сферу антропогенеза...

631

тивной группе: из подготовленных в течение 1954 — 57 гг. статей и докладов только упомянутый доклад о предыстории второй сигнальной системы можно отнести к второй, конструктивной группе. Все остальные работы этого периоды были критическими, деструктивными.

Через 10 лет в рукописи одной из глав будущей книги «О начале...» Поршнев отметит специфическую задачу, стоящую перед некоторыми главами книги:

Они «посвящены в основном негативной или, если можно так выразиться, научно-деструктивной задаче — критически рассмотреть и устранить одно за другим возможные возражения против того, чтобы видеть в питекантропоидах¹⁶⁶ животных. Таковы вопросы об орудиях и труде, об охоте и огне, об отношении мысли к действиям. Автор принужден выполнить этот труд, чтобы расчистить себе строительную площадку. После... [решения этой задачи. — О.В.] можно будет исследовать переход от животных-питекантропоидов к человеку»¹⁶⁷.

Целью первого (деструктивного) этапа поршневских публикаций как раз и было «критическое рассмотрение» трех укоренившихся мифов о предке Homo sapiens: он охотился (об этом упомянутый доклад об образе питания гоминид), он изобрел огонь (об этом две упомянутые статьи), его орудия свидетельствуют о труде и мышлении. Подвергать «деструкции» последний миф означало вторгаться не только в область антропогенеза, но и в область интерпретации «классиков», что требовало особенно большого такта и осторожности. Ведь автором канонического наброска «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека» был не кто иной, как Ф. Энгельс. С одной стороны, Поршнев увидел у Энгельса явную ошибку, а именно, смешение труда, который предшествовал появлению человека, с трудом, который присущ исключительно человеку и возник вместе с появлением человека. Такая ошибка лишала формулу «труд создал человека» всякого смысла. Позднее он напишет:

«Давно уже отмечалось, что если понимать Энгельса формально логически, то и получается формально-логическая ошибка: то, что подлежит объяснению, берется как посылка; труд отличает людей от животных потому, что у одного из видов животных появился труд»¹⁶⁸.

¹⁶⁶ В данном случае термин «питекантропоиды» охватывает все прямоходящие виды, предшествовавшие Homo sapiens. Позже, постепенно уточняя свою терминологию, Поршнев для совокупности этих видов преимущественно стал использовать линневский термин «троглодитиды» — Troglodytidae (или Pithecanthropidae). См.: Поршнев Б.Ф. Троглодитиды и гоминиды в систематике и эволюции высших приматов / / Доклады АН СССР. М., 1969, т. 188, №1, с. 239; См. также настоящее издание, с. 74.

¹⁶⁷ См. ОР РГБ, 684 /2 3 /3 , л. 57. В окончательном тексте книги «О начале человеческой истории» решению «научно-деструктивной задачи» посвящено не менее половины ее объема.

¹⁶⁸ Поршнев Б.Ф. О начале человеческой истории / / Философские проблемы исторической науки. М., 1969, с. 87. См. также настоящее издание, с. 363.

632

учесть и точку зрения своего друга К. Маркса: в «Капитале» отчетливо различаются эти два вида «труда» — человеческий и животнообразный. В этой запутанной ситуации, чтобы публично взяться за ревизию общепринятой среди специалистов интерпретации Энгельса, нужен был подходящий повод. И повод нашелся.

Историку Поршневу его предоставила «Всемирная история». В 1952 г. в Берне вышел первый том десятитомного издания «Historia Mundi». Том был посвящен происхождению человека, и среди его авторов было много представителей духовенства, являющихся «по совместительству» и крупными учеными (например, аббат А. Брейль, известный французский археолог-палеолитчик и специалист по истории первобытного искусства). Поршнев, привлекавшийся, как было сказано выше, к подготовке советской «Всемирной истории» с 30-х гг. и входивший в редколлегию ее десятитомного издания, уже готовящегося к печати, не мог не увидеть открывающихся возможностей: привлечь сторонников к своей концепции антропогенеза, сыграв на противопоставлении идеологий двух этих изданий, двух подходов к всемирной истории, к ее началу.

¹⁶⁹ Разумеется, доктору исторических наук Поршневу не было позволено писать во «Всемирной истории» по темам, выходящим за рамки его официальной специальности. Проблемам происхождения человека в 1-м томе посвящена Часть 1: «Возникновение человеческого общества. Эпоха господства первобытно-общинного строя». Почти все разделы ее трех глав написаны советским археологом А.П. Окладниковым, учеником Н.Я. Марра и активным оппонентом Поршнева; один из разделов главы III был написан С.В. Киселевым. Впрочем, известен и случай публикации статьи Поршнева по антропогенезу в советском официальном научно-справочном издании. В 30 томе 2-го издания Большой советской энциклопедии помещена статья «Огонь» (М., 1955, с. 505, без подписи), которая указана в библиографии трудов Поршнева, составленной, очевидно, с его участием (см.: История и историки. М., 1966, с. 382). Однако содержание опубликованной статьи настолько явно противоречит позиции Поршнева, что лишь сравнение ее с авторской рукописью (см.: ОР РГБ, 684/23/19, л. 7 — 8) заставляет поверить: да, искажена до неузнаваемости именно рукопись Поршнева...

¹⁷⁰ См.: ОР РГБ, 684/16/1.

¹⁷¹ Надо сказать, что это был первый из всего двух имевших место случаев соавторства Поршнева с антропологами. О втором случае — ниже.

633

ловека» на журнальное «Материализм и идеализм в вопросах становления человека»; вторая — «Реакционное искажение истории» на «Против антинаучных теорий возникновения и развития человеческого общества».

В двух этих статьях Поршнев попытался неразрывно «склеить», «спаять» ложную, но укоренившуюся в науке интерпретацию Энгельса¹⁷² с открытым и сознательным идеализмом, представленным авторами «Historia Mundi», ставя читателя перед, казалось бы, безвыходной альтернативой; либо открыто присоединяйся к антропологам- идеалистам, либо отказывайся от ложных, но привычных взглядов. Поршнев приводит примеры полемики между советскими специалистами, отмечая явную близость позиции одних авторов к идеологии Бернского издания, и выражает солидарность с их оппонентами. Задача, которую решает Поршнев, понятна: предотвратить образование единого фронта специалистов по антропогенезу против начавшегося «вторжения» в их проблематику историка Поршнева. Для решения такой задачи необходимо было вскрыть, сделать видимой идейную неоднородность сообщества советских ученых, работающих в этой сфере, показать, что по тем или иным пунктам Поршнев «естественный союзник» некоторых специалистов (против их оппонентов). Даже если не удастся собрать таким путем много сторонников, как минимум, создается возможность маневра между различными группами противников.

¹⁷² Речь идет не только о советской науке. Многие современные зарубежные антропологи, вовсе не симпатизирующие марксизму, разделяют «гипотезу Энгельса» — именно в этой ее советской интерпретации.

¹⁷³ Поршнев Б.Ф. Материализм и идеализм в вопросах становления человека / / Вопросы философии. М., 1955, №5, с. 153

634

Несмотря ни на что, Поршнев вновь и вновь пытается вызвать содержательную дискуссию. Он пишет статьи «Еще к вопросу о становлении человека» (1957) и «К спорам о проблеме возникновения человеческого общества» (1958). В последней статье он конкретизирует свое видение идейной неоднородности советских специалистов по антропогенезу, выявляя четыре основные концепции, вокруг которых эти специалисты группируются. Условные названия концепций — «археологи», «антропологи*, «философы» и «социологи». В этой классификации группы расположены по мере приближения к взглядам, которые отстаивает Поршнев. Последняя группа, «социологи», включает двоих — Б. Поршнева и М. Жакова. Но не следует думать, что Жаков — это участник дискуссии, поддержавший Поршнева:

«Статьи М.П. Жакова, опубликованные в 1934 г., были мне неизвестны. Благодаря напоминанию Ю.И. Семенова я убедился, что М.П. Жаков отстаивал двадцать лет назад во многом сходное с моим понимание ряда коренных положении марксистской теории, касающихся происхождения человеческого общества»¹⁷⁴.

На этот период преимущественно «деструктивных» публикаций приходится и удивительный в своем роде случай. Еще в 1956 г. Поршнев делает доклад на социологических чтениях в Институте философии АН СССР: «Проблема возникновения человеческого общества». Хотя этот доклад относится к «деструктивной» группе работ, в нем заметно представлена и конструктивная составляющая.

Деструктивная задача доклада состояла в доказательстве того, что «труд* (в своих внешних проявлениях) не может считаться критерием появления человека; таким критерием, по Поршневу, следует считать только появление общества, представленного системой производительных сил, производственных отношений (отношений собственности) и надстройки в их взаимодействии. Конструктивная задача доклада — анализ этих ключевых (для марксизма) социологических понятий применительно к ранней первобытности.

¹⁷⁴ Поршнев Б.Ф. К спорам о проблеме возникновения человеческого общества / / Вопросы истории. М., 1958, №2, с. 141.

¹⁷⁵ Рецензия на работу Б.Ф. Поршнева «Проблема возникновения человеческого общества»,

Рукопись (машинка), личный архив А.И. Бурцевой. С. 14.

635

Эта статья, написанная на основе доклада, предоставляет редкую возможность проследить развитие взглядов Поршнева по текстам, разделенным двадцатью пятью годами. В упоминавшихся выше тезисах «Противоречия доклассового общества* (написаны около 1932 г.) Поршнев пишет:

«На исходной ступени своей общественной истории человечество не дифференцировано на отдельные постоянные группы, но представляет собой нерас-члененное диффузное целое, оно социально и экономически едино (гипотеза эта уже высказана С.П. Толстовым). Об этом первоначальном единстве говорят и данные материальной культуры, и данные яфетического языкознания¹⁷⁶. В процессе истории человеческого общества происходит не механическое столкновение и укрупнение первоначально автономных человеческих групп, но распадение целого и обособление групп на базе роста производительных сил... Между животным стадом и человеческим коллективом не существует прямой генетической связи: между ними вклинивается стадия (возможно, что ей соответствует период ручной речи¹⁷⁷), когда биологическая стадность уже распалась вследствие возникновения новых форм жизнедеятельности, но производство еще не настолько всесторонне внедрилось в бытие человека, чтобы сплотить его в постоянные взаимно отчужденные коллективы»¹⁷⁸.

Сравнение тезисов (1932) со статьей (1958) показывает: представление о том, что история «началась» с распадения «нерасчлененного диффузного целого» на обособляющиеся группы возникло не позже начала 30-х гг. и дальнейшие исследования лишь подтверждали его. В статье-докладе Поршнев пишет:

«Очень распространено представление, что история человечества началась с существования множества совершенно изолированных групп, между которыми понемногу возникли связи. Но это представление об абсолютной изолированности приложимо только к стадам животных. То размежевание, о котором идет речь, ничего общего не имеет с пограничными отношениями двух стад. Лучше уж представить это как разделение стада»¹⁷⁹.

И в данном случае Поршнев ссылается на С.П. Толстого, очевидно, на ту же, что и в «тезисах», работу:

¹⁷⁶ «Яфетическое языкознание» — термин, обозначающий теорию Марра

¹⁷⁷ Идея «ручной речи» также принадлежала Марру; упоминалась она и в статьях Сталина 1950 г.

¹⁷⁸ См.: Поршнев Б.Ф. Противоречия доклассового общества. Рукопись (автограф). ОР РГБ,

684/19/4, л . 101.

¹⁷⁹ Поршнев Б.Ф. Проблемы возникновения человеческого общества и человеческой культуры / / Вестник истории мировой культуры. М., 1958, №2 (8), с. 37.

¹⁸⁰ Там же, с. 38 (примечание).

636

Но в 1932 г. у Поршнева еще нет понимания — ни физиолого-психологического, ни эколого-зоологического — самуй «вклинившейся стадии» между стадом животных и человеческой группой (кроме марровской гипотезы о «периоде ручной речи»), а спустя 25 лет уже есть такое понимание: оно изложено в двух рассмотренных выше докладах (об образе питания гоминид и о предыстории второй сигнальной системы), правда, так и не опубликованных. В статье-докладе о происхождении общества Поршнев самым кратким образом касается этого достигнутого понимания, делая при этом характерные оговорки:

«К сожалению, здесь не могут быть изложены результаты некоторых специальных исследований в области экологии ближайших предков человека»¹⁸¹. «Здесь нет возможности остановиться на психологическом и физиологическом анализе... До опубликования соответствующей своей работы я могу лишь...»¹⁸².

К концу 50-х гг. заканчивается первый, «деструктивный», этап поршневского «вторжения» в антропогенез. Полемика исчерпала себя. Содержательная дискуссия так и не началась. Союзники, единомышленники среди антропологов так и не появились. Через десять лет, подводя итоги этого этапа, Поршнев напишет:

«Она [Статья «Материализм и идеализм...». — O.B.] навлекла на меня даже не суд — отлучение. Хоть я не называл идеалистом никого из наших специалистов, чуть не все схватились за шапки, Я очень спокойно парировал анафемы: "Еще к вопросу о становлении человека”, “К спорам о проблеме возникновения человеческого общества”. Анафемствовавшие вдруг потупились, сникли, последнее слово осталось за мной. Но я словно бросил свои доказательства в пустыню»¹⁸³.

¹⁸¹ Там же, с. 38.

¹⁸² Там же, с. 42.

¹⁸³ Поршнев Б.Ф. Борьба за троглодитов... С. 125.

¹⁸⁴ См.: Рогинский Я.Я. О разногласиях в теории антропогенеза / / Вопросы антропологии. М., 1980, вып. 66.

637

IV.       Неожиданные «искорки сопоставлений»

Второй этап открытой работы Поршнева по своей основной специальности начался вопреки всем планам и замыслам.

И без того далеко не узкий спектр научных направлений, мобилизованных на решение загадки начала человеческой истории, в конце 50-х - начале 60-х гг. был расширен за счет привлечения двух новых и относительно самостоятельных областей знаний — реликтовый палеоантроп или троглодит (он же «снежный человек», он же «йети» и т.д.) и социальная психология. В отличие от всех прежних поршневских научных интересов, которые изначально включались в план многолетних исследований едва ли не с момента рождения замысла трилогии «Критика человеческой истории», каждое из двух новых направлений было вовлечено в решение загадки начала человеческой истории в результате внезапной догадки, озарения, инсайта. Но, будучи уже привлеченными к ее решению, оба эти направления станут неотъемлемой частью следующего, третьего, преимущественно «конструктивного», этапа экспансии историка Поршнева в область антропогенеза, который начался почти в то же время — в 1962 - 1963 гг. А позже все это органично вольется и в содержание книги «О начале человеческой истории».

 

Вплоть до 1957 г. «снежный человек» Поршнева совершенно не интересовал, хотя информация об этом загадочном существе время от времени появлялась в печати. Позже Поршнев писал, что впервые он обратил внимание на эту информацию «в тот памятный час, когда проскочила искорка сопоставления — как позже выяснилось, несущественного и спорного — между одной деталью информации о снежном человеке и одной деталью моих прошлых исследований об отношениях доисторических людей с природной средой»¹⁸⁵.

В 1955 г. Поршнев закончил исследование об источниках питания ископаемых палеоантропов, некогда обитавших на обнаруженной советскими археологами пещерной стоянке Тешик-Таш в Узбекистане (результаты этого исследования и были представлены в упомянутом выше докладе «Опыт реконструкции...»). В пещере сохранилось огромное количество костей горного козла — киика. Согласно исследованию Поршнева, тешик-ташский палеоантроп не охотился на них, а лишь подбирал за леопардом ту часть забитых им кииков, которую последний не съедал. Но так или иначе мясо киика составляло значительную долю рациона обитателя пещеры Тешик-таш. Именно Киик привлек внимание Поршнева к снежному человеку:

¹⁸⁵ Поршнев Б.Ф. Борьба за троглодитов / / «Простор». Алма-Ата, 1968, №4, с. 100.

638

вспышка не имеет. Но внутри меня она подожгла давно копившееся сомнение: вымерли ли быстро неандертальцы или длительно деградировали со времени появления на Земле вида “человек разумный”? А что если... С этого времени я стал заниматься снежным человеком»¹⁸⁶.

Благодаря «проскочившей искорке сопоставления» Поршнев увидел за совершенно случайным и неудачным названием «снежный человек» реальный зоологический феномен — доживших до настоящего времени реликтовых палеоантропов, неандертальцев¹⁸⁷ (по классификации К. Линнея — Homo troglodytes, троглодиты). Он сразу оценил огромное значение исследования этих животных для познания природы человека:

«Кое-кто занимается снежным человеком, ибо уж больно интересно: что это там такое? Я же занимаюсь им только ради вопроса: что такое человек? Живые троглодиты (благодаря отождествлению их с неандертальцами) — важный плацдарм для прогресса науки о человеке»¹⁸⁸.

Надо отметить, что к неудовольствию многих современных искателей снежного человека, любящих ссылаться на Поршнева, он подчеркивал этот узко утилитарный характер своего интереса к троглодиту:

«Если это не неандерталец, его определение может занимать лишь узкий круг зоологов-систематиков. Для мировоззрения же это был бы нуль, так как это не касается проблемы отпочкования говорящего разумного человека от животных»¹⁸⁹.

Ведь какой гигантский научный прорыв: предков человека (эволюционных предшественников Homo sapiens), казалось бы вымерших десятки, если не сотни тысяч лет назад, можно будет теперь изучать не по редким костным остаткам, а «живьем», так же, как уже давно изучают обезьян. А значит, возможны и прямые экспериментальные исследования, которые, убежден Поршнев, наверняка подтвердят (и уточнят) его концепцию антрпогенеза:

¹⁸⁶ Там же, с. 101.

¹⁸⁷ Как правило, Поршнев употребляет термины «палеоантроп» и «неандерталец» как синонимы, иногда поясняя: «неандертальцы в широком смысле или палеоантропы».

¹⁸⁸ Поршнев Б.Ф. Борьба за троглодитов / / «Простор». Алма-Ата, 1968, №7, с. 125.

¹⁸⁹ Поршнев Б.Ф. Борьба за троглодитов / / «Простор». Алма-Ата, 1968, №5, с. 85.

¹⁹⁰ Поршнев Б.Ф. Борьба за троглодитов / / «Простор». Алма-Ата, 1968, №4, с. 99.

639

Задуманы и другие эксперименты:

«А можно ли у нынешнего реликтового троглодита, когда он будет пойман, восстановить заглохший инстинкт и утраченный навык изготовления примитивных "орудий” — от начальных до максимально сложных из доступных ему, т.е. мустьерских? Представим себе грядущий эксперимент: содержимую в неволе особь мы станем стимулировать и голодом, и видом туши, и показом движений, раскалывающих и заостряющих камень. Научится ли?.. Час придет, эксперименты ответят»¹⁹¹.

В 1966 г., в неопубликованной статье «Недостававшее звено» Поршнев признается в наивности начальных представлений о легкости поимки этого животного:

«Только теперь мы понимаем со всей ясностью, что эти реликтовые гомино- иды — продукт адаптации и отбора на протяжении долгого ряда тысячелетий в условиях сосуществования с человеком. Значительная часть их жизненных сил пошла на то, чтобы научиться не быть пойманными нами или убитыми. А мы-mo, простаки, воображали несколько лет тому назад, что достаточно забраться группе совершенно неосведомленных любителей на Гималаи или на Памир, чтобы застать на месте или небольшой охотничьей хитростью обмануть какое-то животное, мало знакомое с человеком! Только теперь мы познаем понемногу, весь арсенал средств, которым оно защищено от нас»¹⁹².

Осознав потенциал наметившегося научного прорыва, Поршнев пытается поставить исследования живых троглодитов на прочный организационный, «институциональный» фундамент. В 1958 г. благодаря неукротимой энергии Поршнева создается «Комиссия по изучению вопроса о снежном человеке» при Президиуме АН СССР. Начинается сбор данных, публикуются два первых выпуска «Информационных материалов Комиссии по изучению вопроса о снежном человеке» (1958). Планируется экспедиция на Памир. Но уже ее подготовка и проведение показала всю призрачность надежд Поршнева на успех уже состоявшейся было «академической институционализации». Руководителем экспедиции был назначен К.В. Станюкович — знаток Памира, профессор геоботаники и опытнейший функционер, искушенный в различного рода «аппаратных играх». И вынужденный играть такую игру Поршнев ему вчистую проиграл...

Здесь нет нужды пересказывать историю возникновения и крушения этих «институциональных» надежд. Она описана в научно-популярной повести Поршнева «Борьба за троглодитов» (1968), в пятой главе «Взмах и перелом крыла». Приведу только три эпизода. В конце 1958 г. была опубликована фантастическая повесть про поиски «снежного человека»: «Человек, который его видел», автор которой демонстрирует полное незнакомство с какими-либо данными о «снежном человеке», его повадках и среде обитания. Поршнев пишет:

¹⁹¹ Поршнев Б.Ф. Борьба за троглодитов / / «Простор». Алма-Ата, 1968, №7, с. 126.

¹⁹² Поршнев Б.Ф. Недостававшее звено. Рукопись (машинка), ОР РГБ 684/24/14, л. 8; ср.:

Поршнев Б.Ф. [Памяти К. Джини]. Рукопись (машинка), ОР РГБ, 6 84/24/7, л. 10.

640

Владимирович Станюкович. Написал перед экспедицией, следовательно, не понимая, что будет искать, опубликовал же по возвращении, следовательно, ничего не забыв и ничему не научившись»¹⁹³.

О целях экспедиции:

«Начальник экспедиции на зеленом сукне заседаний комиссии вел крупную игру, настораживавшую лишь немногих, близко знавших Памир. Искушенный путешественник профессор В.В. Немыцкий настаивал: экспедиция должна направиться на Южный и Западный Памир... Но К.В. Станюкович сдвинул эти маршруты в резерв, а на первое место поставил Восточный Памир... Здесь была недоработана готовившаяся геоботаническая карта Памира, здесь на ней были белые пятна. Начальник выбрал не весну, когда снег еще держится низко и на перевалах пишется летопись следов, а лето, когда снега взбираются высоко... Но нищая флора Восточного Памира пробивается летом»¹⁹⁴.

И о составе экспедиции:

«...Странновато было с кадрами. Уже приближались сроки выезда экспедиции, а все не было зоологов: рекомендуемых начальник одного за другим отводил; под конец в огромной экспедиции оказалось их четверо — два специалиста по птицам, один — по тюленям, один — по летучим мышам. Был еще и энтомолог — специалист по насекомым. Это бы полбеды, да слишком поздно узнал я от них на ночевках, что никто о снежном человеке не читал, начальник с ними о нем не беседовал и даже с составленной нами инструкцией не познакомил, а приехали они подсобрать коллекции птичек, грызунов и насекомых»¹⁹⁵.

Через год после создания «Комиссия по изучению вопроса о снежном человеке» при Президиуме АН СССР была распущена. Еще год «Комиссия» удерживается на второй линии обороны — при Обществе содействия охране природы. Под эгидой Общества публикуются очередные два выпуска «Информационных материалов» (1959). Но следующие три выпуска печатаются уже просто на пишущей машинке.

После роспуска «Комиссии» Поршнев понимает, что в этой области исследований может рассчитывать исключительно на собственные силы, максимум — на поддержку нескольких энтузиастов, так же, как и он, всерьез заинтересовавшихся троглодитом. В промежуток между 1958 и 1962 годами вся работа Поршнева в области антропогенеза сводится к этому внезапно возникшему научному направлению — исследованию реликтовых палеоантропов. Наряду с публикацией множеством небольших популярных заметок и статей в газетах и журналах, Поршнев берется за подготовку фундаментального труда, в котором данные, собранные в «Информационных материалах», будут обработаны, систематизированы, проанализированы:

¹⁹³ Поршнев Б.Ф. Борьба за троглодитов / / «Простор». Алма-Ата, 1968, №5, с. 79.

¹⁹⁴ Там же, с. 80.

¹⁹⁵ Там же, с. 80.

641

четыре авторских листа — тесный свод всего узнанного и понятого на 1960 год, а вторым приступом — к исходу 1962 года. Это — черта под целым этапом работы»¹⁹⁶.

В этих словах отражена важная деталь — издание книги готовилось дважды. Вначале Поршневу удалось договориться с издательством Белорусского государственного университета. В апреле 1960 г. директор издательства сообщил Поршневу о включении книги в «план редподготовки 1960 г. под выпуск 1961 г.»¹⁹⁷ В мае того же года Поршнев обещает сдать рукопись уже в июне и просит о «снисходительности» к превышению им согласованного объема рукописи¹⁹⁸. Книга (в названии тогда еще присутствовал «снежный человек») в Минске так и не вышла, однако сохранился буклет планировавшегося издания¹⁹⁹. Судя по тексту буклета книга в версии 1961 г. была существенно меньшего объема, чем в окончательной версии — 20, а не 34 печатных листа.

Попытка Поршнева издать научную монографию о «снежном человеке» встретила со стороны зоологов, антропологов и археологов самое ожесточенное сопротивление; ни одно издательство не решилось в таких условиях опубликовать книгу. В

1963          г. рукопись удается депонировать во Всесоюзном институте научной и технической информации (ВИНИТИ) и издать небольшим тиражом. В окончательном названии неудачный термин «снежный человек» был заменен «реликтовым гоминоидом». Через пять лет Поршнев напишет:

«Правда, книгу удалось отпечатать таким тиражом, каким выходили средневековые первопечатные книги, — сто восемьдесят экземпляров. Но она вошла в мир человеческих книг. Пусть в последнюю минуту видный профессор антропологии метался по учреждениям, требуя прервать печатанье ниспровергающей дарвинизм книги. Книга вышла. Пусть директор Института антропологии МГУ распорядился не приобрести в библиотеку ни одного экземпляра²⁰⁰. Она существовала отныне.

Так ли? В сущности, эти четыреста с лишним страниц мелкого шрифта — не более чем научное "предварительное сообщение”... Сообщение кому? Ни одного отклика в научной печати, ни рецензии — вот уже пять лет»²⁰¹.

Все же это не «самиздат» 1951 г. — несколько экземпляров машинописной книги о классовой борьбе при феодализме. Теперь уже 180 экземпляров и на множительной машине, теперь есть возможность на книгу ссылаться...

¹⁹⁶ Там же, с. 88.

¹⁹⁷ См.: ОР РГБ, 684/34/9, л. 3.

¹⁹⁸ Там же, л. 5.

¹⁹⁹ См. в конце настоящего издания, раздел «Иллюстрации», с. 709.

²⁰⁰ Директором Института антропологии МГУ в это время был В.П. Якимов.

²⁰¹ Поршнев Б.Ф. Там же, с. 88.

642

ка избраться членом-корреспондентом АН СССР оканчивается неудачей. Поршнев предпринимал две такие попытки²⁰². Первая попытка имела место в 1959 - 1960 гг., вторая — в 1971 — 1972 гг. Вторая не имела прямого отношения к троглодиту, и о ней будет сказано в последнем разделе. Напротив, первая попытка именно из-за троглодита и потерпела неудачу. Российский психолог B.C. Мухина вспоминает о диалоге между Б.Ф. Поршневым и Н.Н. Ладыгиной-Котс, которому она была свидетелем в доме последней. Речь в диалоге шла о первой попытке избрания Поршнева членом-корреспондентом АН СССР:

«Б.Ф.: Надежда Николаевна! Мне предлагают подать документы в Академию наук.

Н.Н: Прекрасно! Поздравляю!

Б.Ф.: Но они мне поставили одно условие...

Н.Н:?

Б.Ф.: Я должен перестать... перестать гоняться за снежным человеком.

Н.Н: Ну, а вы?

Б.Ф.: Конечно, не перестану!

Н.Н: Вот и хорошо»²⁰³.

Именно в такой обстановке антрополог Рогинский уделяет две трети своего обзора разногласий в теории антропогенеза (1980) Поршневу и его книге «О начале человеческой истории». Мало того, Рогинский позволяет себе абсолютно недопустимую для советского антрополога тех лет вольность — признать гипотезу о снежиом человеке научной, пусть и не вполне доказанной:

«Важным для понимания воззрений Б.Ф. Поршнева следует считать его утверждение о невозможности допустить полное исчезновение палеоантропов. Он не сомневается в том, что они и сейчас скрываются в горных местах. Вообще, по его мнению, дивергенция никогда не ведет к полному вымиранию одной из ветвей»²⁰⁴.

Нужно понимать, что Рогинский с 1964 г. возглавлял кафедру антропологии биологического факультета МГУ, а Институт антропологии МГУ, самым тесным образом связанный с этой кафедрой, тогда возглавлял Якимов — тот самый, который, по словам Поршнева, «распорядился не приобрести в библиотеку ни одного экземпляра книги» о реликтовых гоминоидах...

²⁰² См.: ОР РГБ, 684/28/11, л. 1 - 5, 7 - 9.

²⁰³ Мухина B.C. Феноменология развития и бытия личности. М. — Воронеж, 1999, с. 6 - 7

(Предисловие).

²⁰⁴ Рогинский Я.Я. О разногласиях в теории антропогенеза... С. 16.

643

изошел инцидент с участием директора Института антропологии МГУ, описанный четырьмя годами позже:

«На кафедру поднялся доктор биологических наук профессор Л.П. Астанин и начал:"Несколько слов о так называемом снежном человеке..”. Председательствовал советский антрополог, кандидат биологических наук В.П. Якимов. Он вскочил. Кажется, первый раз во всей истории международных научных конгрессов участник конгресса был согнан с кафедры. Тщетно заверял Л.П. Астанин, что будет говорить об анатомии кисти»²⁰⁵.

В качестве второго эпизода приведу выдержку из одного частного письма, написанного в июне 2004 г. известным советским биологом и многолетним неутомимым борцом с химерой снежного человека Н.К. Верещагиным; адресовано письмо Д.Ю. Баянову и посвящено книге последнего (о книге ниже еще будет сказано). Верещагин дает книге высокую оценку и продолжает:

«Напрасно, однако, возвеличивать в Заключении Борю Поршнева. По заключению-диагнозу Г.Ф. Дебеца, это был типичный параноик. Впрочем, об этом я, кажется, уже тебе писал лет 20 тому назад»²⁰⁶.

Георгий Францевич Дебец — советский антрополог. Они с Поршневым родились в один год, в один год получили докторскую степень и даже умерли почти одновременно: Дебец ушел из жизни тремя годами раньше. И «лет 20 тому назад» — т.е. близко ко времени публикации статьи Рогинского — подобное восприятие Поршнева отнюдь не было редкостью среди коллег Рогинского «по цеху» — антропологов, археологов, палеонтологов...

Частные письма особенно ценны тем, что нередко содержат характеристики, которые вряд ли могли бы появиться в открытой печати. Со своей стороны, Поршнев так изложил в открытой печати и мнение Дебеца, и уважительное отношение к нему:

²⁰⁵ Поршнев Б.Ф. Борьба за троглодитов / / «Простор». Алма-Ата, 1968, №7, с. 122. Речь идет об анализе священной реликвии, хранящейся в буддийском монастыре Пангбоче — мумифицированной кисти руки существа, умершего более 300 лет назад, схожей с кистью руки неандертальца. См., например: Поршнев Б.Ф., Дементьев Т.П., Нестурх М.Ф. Кисть неизвестного высшего примата / / Природа. М., 1961, №2. Это и есть второй и последний случай соавторства Поршнева с антропологами — в данном случае, с Нестурхом.

²⁰⁶ Письмо цитируется с любезного разрешения г-на Дмитрия Юрьевича Баянова.

²⁰⁷ Поршнев Б.Ф. Современное состояние вопроса о реликтовых гоминоидах. М., 1963, с. 5.

644

Как сказано в первом разделе настоящего биографического очерка, именно в начале 60-х гг. у Поршнева начинаются проблемы в его родном Институте истории АН СССР: крушение проекта исследований второго синхронического среза всемирной истории (трехтомная коллективная монография по истории Великой французской революции), а затем уход из сектора новой истории. Как знать, было ли совпадение по времени этих событий с кульминацией «борьбы за троглодитов» простой случайностью...

Существование реликтового палеоантропа (живого троглодита) во второй половине XX в. открывало фантастические возможности для экспериментальных исследований. Но с теоретической точки зрения было не так уж важно, сохранилось ли это животное до конца XX в., исчезло ли окончательно в XIX в. или, скажем, в первые века нашей эры. Куда важнее было опровергнуть миф, согласно которому период сосуществования Homo sapiens с его ближайшим предком крайне непродолжителен, не превышал 3 тыс. лет, а значит это сосуществование не могло оставить никаких следов в культуре человека. Поняв, что с современным живым троглодитом в академическую науку путь заказан, Поршнев берется за изучение троглодита с другого конца: он анализирует признаки сосуществования Homo troglodytes и Homo sapiens в древнейших проявлениях человеческой культуры — в мифах, преданиях, верованиях, культах, т.е. в историческое, но достаточно отдаленное от наших дней время. Такой маневр давал Поршневу дополнительное преимущество: теперь предстояло иметь дело со специалистами других наук — не с антропологами и палеонтологами, а с историками и этнографами²⁰⁸.

Завоеванию нового плацдарма в исследовании троглодитов посвящены две содержательные статьи, написанные в форме рецензий: «Книга о морали и религии угнетенных классов Римской империи»²⁰⁹ (1963) и «Поиски обобщений в области истории религии»²¹⁰ (1965). Две эти работы примечательны не только необычным форматом — изложением собственных взглядов в виде критического разбора взглядов другого автора. Они являют собой и яркие образцы междисциплинарных исследований.

²⁰⁸ Можно выделить и третье направление исследования троглодитов — анализ большой серии известных находок костей предков Homo sapiens с явно выраженными неандерталоидными признаками, но датированных значительно более поздним временем, чем допускает принятая аксиоматика антропогенеза для подобных существ. Этому направлению Поршнев уделяет значительное место в ряде своих работ, посвященных как собственно троглодиту, так и антропогенезу в целом. Однако самостоятельного значения это направление не получило: тут приходилось иметь дело как раз с антропологами и палеонтологами...

²⁰⁹ Рецензия на книгу: Штаерман ЕМ. Мораль и религия угнетенных классов Римской империи. (Италия и Западные провинции). М., 1961.

²¹⁰ Рецензия на книги: Токарев С.А. Религия в истории народов мира. М., 1964; Токарев С.А. Ранние формы религии и их развитие. М., 1964.

645

наиболее ранних умственных операций человека, во многом, противоположных современному логическому мышлению, проявившихся в этих верованиях, и с точки зрения реального физического объекта, в конечном счете, в этих верованиях отраженного. Вывод Поршнева: реальными существами, которые с помощью названных «антилогичных» умственных операций трансформировались в духов, в божества, в нечистую силу и т.п., и были окружавшие человека живые троглодиты.

В первой работе Поршнев анализирует более позднюю историческую эпоху, древний Рим, период империи. И здесь собранный в рецензируемой книге материал он анализирует с двух точек зрения: с точки зрения реального физического объекта (троглодита), отразившегося в образах божеств, в верованиях угнетенных классов, и с точки зрения отражения классового антагонизма данного общества в соперничестве различных систем верований. В последнем случае троглодит, правда, уже глубоко трансформированный, уже в виде множества различных образов, оказывается орудием «теогонической борьбы классов»²¹¹.

В 1966 г. Поршнев решает закрепиться на новом плацдарме и пишет в издательство «Знание» заявку на книгу «Образы человекоподобных существ в древних верованиях (неандертальцы в мифах и фольклоре)»²¹². Обещает представить рукопись уже в марте 1967 г. Заявка была отвергнута²¹³.

Но удивительное дело: через 25 лет этот поршневский замысел был фактически реализован, даже выдержан заявленный Поршневым объем — около 8 авторских листов. В 1991 г. выходит книга Баянова «Леший по прозвищу "обезьяна” (опыт демонологических сопоставлений)»²¹⁴, в которой анализируются мифы и предания различных народов на предмет выявления в них отраженного образа живого существа — троглодита. Удивительно не то, что книгу написал Баянов, — он давний соратник Поршнева по исследованиям реликтовых палеоантропов. Дело в другом: Баянов узнал о существовании поршневской заявки только в 2003 г.

В 1968 г. журнал «Простор» (Алма-Ата) печатает в четырех номерах большую научно-популярную и, во многом, автобиографическую повесть Поршнева «Борьба за троглодитов» (она уже неоднократно цитировалась в настоящем биографическом очерке). Повесть получила достаточно широкое распространение и Поршнев в тот же год делает попытку переиздать ее отдельной книгой в издательстве «Молодая гвардия». Просит включить в план издательства на 1969 - 70 гг. Опять неудача...

²¹¹ Поршнев Б.Ф. Книга о морали и религии угнетенных классов Римской империи / / Вестник древней истории. М., 1963, ЛГ?1 (63), с. 94.

²¹² См.: ОР РГБ, 684/24/18, л. 1 - 2.

²¹³ Это была уже вторая попытка публиковаться в издательстве «Знание». О первой, двумя годами ранее, попытке — в следующем разделе.

²¹⁴ Именно об этой книге писал Баянову в цитированном выше письме Верещагин.

646

ной реликвии, хранящейся в буддийском монастыре Пангбоче — мумифицированной кисти руки существа, умершего более 300 лет назад, схожей с кистью руки неандертальца:

«Удалось опубликовать лишь небольшую заметку о пангбочской кисти вместе с профессорами Г.П. Дементьевым и М.Ф. Нестурхом. Затем я привлекаю к сотрудничеству профессора Л.П. Астанина. Он защитил докторскую диссертацию ”Сравнительная анатомия кисти человека и высших обезьян кому уж и знать. Наши выводы о пангбочской кисти сошлись. Для итоговой работы он взял на себя все главные измерения по снимкам, на меня пали повторные и дополнительные промеры, поиск антропологических параллелей. Год ждем мы оба ответа от редакции ”Архива анатомии, гистологии и эмбриологии \ куда послали статью. Там шла борьба. Член редколлегии, известный антрополог, грозил лечь костьми, но не пропустить в печать еретический факт. Может, воздержаться? Решили воздержаться»²¹⁵.

В опубликованной через год статье «Проблема реликтовых палеоантропов» Поршнев прямо ссылается на эту неопубликованную работу, давая понять, что, с его (поршневской) точки зрения, ее публикация лишь вопрос времени. Излагая данные анализа кисти из Пангбоче, Поршнев в сноске ссылается среди других работ и на эту неопубликованную статью:

«Астанин Л.П., Поршнев Б.Ф. Морфологические особенности кисти гоминида из Пангбоче (рукопись находится в редакции ”Архива анатомии, гистологии и эмбриологии»)»²¹⁶.

 

Почти полный разрыв Поршнева с отечественными антропологами был отчасти компенсирован признанием со стороны ряда зарубежных специалистов. Это признание Поршнева, как крупнейшего «троглодитоведа», причудливо переплелось с другим признанием: в 1963 г. вышел французский перевод «Народных восстаний...». Через 20 лет французский историк Эммануэль Ле Руа Ладюри написал:

«Жил однажды на свете советский историк по имени Борис Поршнев. Два предмета постоянно вызывали у него огромный интерес: йети и антиналого- вые бунты. Отвратительный снежный человек и Жак-простак»²¹⁷.

²¹⁵ Поршнев Б.Ф. Борьба за троглодитов / / Простор. Алма-Ата, 1968, №4, с. 78.

²¹⁶ Поршнев Б.Ф. Проблема реликтовых палеоантропов... С. 124 (примечание).

217 См.: Le Roi Ladurie Е. Parmi les historiens. [Vol. 1.] Paris, 1983, p. 301. «Жак-простак» — презрительное дворянское прозвище крестьянина. От этого прозвища получило название антифеодальное восстание во Франции 1358 г. — «Жакерия».

647

«Книга о морали и религии...», в которой две эти темы вполне органично сплетены в один небольшой текст...

В 1961 г. в Виттенберге (ГДР) на немецком языке публикуются первые четыре выпуска «Информационных материалов»; в 1965 те же самое— на итальянском языке в Риме. Последний перевод обязан своим появлением поддержке известного итальянского статистика, социолога и демографа, президента Международного социологического института Коррадо Джини (1884 - 1965) и опубликован в журнале «Genus» — органе созданного им еще в 30-е гг. «Итальянского Комитета по изучению населения». Подготовленный в 1966 г. краткий доклад, посвященный памяти Джини, Поршнев начала словами:

«Среди тех областей, в которых покойный проф. Коррадо Джини внес ценный вклад, одна занимает особое место. Если позволено будет так выразиться, это была его последняя любовь. Несомненно, некоторые коллеги порицали его за это расширение круга своих научных знаний. Я вижу в этом акт мужества и честности ученого. Несомненно, что раз, познакомившись с состоянием проблемы реликовых гоминоидов, покойный Коррадо Джини отдал себе отчет не только в том, что это вопрос интересный, даже увлекательный, но ив том, что разгадка неминуемо повлечет за собой целую научную лавину»²¹⁸.

Джини организовал при Международном социологическом институте (МСИ) специальный комитет — Международный комитет по изучению обволошенных прямоходящих человекообразных²¹⁹ — для взаимодействия ученых разных стран по проблеме реликтового палеоантропа; опубликовал (1964) в журнале «Genus»— выдержки (предисловие и послесловие) из монографии Поршнева «Современное состояние...». Именно при поддержке Джини в 1961 г. Поршнев получил приглашение стать членом МСИ²²⁰ и через два года стал им официально; тогда же вошел и в названный Международный комитет.

²¹⁸ Поршнев Б.Ф. [Памяти К. Джини]... Л. 1.

²¹⁹ International Committee for the study of the human-like hairy bipeds; Соmitй International pour l’йtude des humanoi’ds velus.

²²⁰ Поршнев был первым советским ученым — членом Международного социологического института в Риме. Советские философы и социологи сотрудничали, главным образом, с другой организацией — с Международной ассоциацией социологов.

648

Вклад исследований троглодитов в разработку Поршневым концепции начала человеческой истории трудно переоценить. Ниже будет показано, как эти исследования способствовали формированию основного понятия поршневской социальной психологии — оппозиции «они и мы»; в следующем разделе — как троглодит повлиял на поршневскую модель двух инверсий, даже вызвал временное наваждение и чуть не привел к ошибке...

Сам Поршнев так оценивал значение открытия живого троглодита для теории антропогенеза:

«Открытие реликтовых неандертальцев говорит не о том, как произошел человек, а о том, как он безусловно не произошел: обрушена половина заслонявшей горы. Она осела с грохотом, с пылью под небо»²²¹.

Троглодит стал неотъемлемой частью поршневской концепции начала человеческой истории. В книге «О начале...» этой теме специально посвящен IV раздел («Остатки дивергенции в историческое время») ее девятой главы («Дивергенция троглодитид и гоминид»).

 

Включение социальной психологии в круг научных направлений, мобилизованных на решение загадки начала истории, произошло столь же внезапно, как и в случае с троглодитом. Но, в отличие от последнего, Поршнев не оставил собственных свидетельств об обстоятельствах неожиданного появления интереса к социальной (и тесно связанной с ней исторической) психологии. Отчасти, пробел восполняют уже цитированные воспоминания Гуревича: «Я помню: в конце 50-х или в начале 60-х годов из Франции возвратился ученый из числа армянских эмигрантов. В Париже он работал в школе Иньяса Меерсона и Жан-Пьера Вернана, которые разрабатывали проблемы исторической психологии. Приехавший в Москву делал доклад об этом новом в то время направлении. Б.Ф. [Поршнев. — О.B.] вначале отнесся к его сообщению в высшей степени негативно, через несколько месяцев, однако, передумал и решил, что исторической психологией стоит заниматься»²²².

Какие же это были «несколько месяцев»?

Ответ на этот вопрос дает анализ подготовки к публикации одного поршневского доклада.

²²¹ Поршнев Б.Ф. Борьба за троглодитов / / Простор. Алма-Ата, 1968, №7, с. 123 — 124.

²²² Гуревич А.Я. Там же, с. 27.

649

 заседание Отделения исторических наук АН СССР, затем еще раз (январь 1962) — совместное заседание Отделений исторических и биологических наук АН СССР. В докладе Поршнев обращает внимание на два ключевых недостатка текущего «состояния пограничных проблем»: отсутствие интереса специалистов биологических наук и психологии к «филогенетическим» аспектам своих наук и организационную разобщенность научных учреждений, затрагивающих в своих исследованиях различные аспекты антропогенеза. О печальных последствиях такого состояния позже Поршнев напишет:

«Ни один зоолог не занялся всерьез экологией четвертичных предков людей, а ведь систематика, предлагаемая палеонтологами для окружавших этих предков животных видов, не может заменить экологии, биоценологии, этологии. Ни один психолог или нейрофизиолог не занялся со своей стороны филогенетическим аспектом своей науки, предпочитая выслушивать импровизации специалистов по совсем другой части: умеющих производить раскопки и систематизировать находки, но не умеющих поставить и самого простого опыта в физиологической или психологической лаборатории. Ни один квалифицированный социолог и философ не написал о биологической предыстории людей чего-либо, что не было бы индуцировано в конечном счете теми же палеоархеологами и палеоантропологами, которые сами нуждались бы в этих вопросах в научном руководстве. Получается замкнутый круг»²²³.

Для преодоления разобщенности, для координации исследований в части, прежде всего, филогенетических аспектов всех названных наук Поршнев и предлагает создать новую площадку, придав ей междисциплинарный характер и опять-таки высокий институциональный статус:

«В будущем сумма соответствующих учреждений могла бы образовать Отделение антропологии и психофизиологии АН СССР, наподобие того, как в МГУ намечалось создание ”факультета наук о человеке”. Пока, может быть, нужно создать научный совет при Президиуме АН СССР, координирующий разработку всей совокупности пограничных проблем между биологическими и общественно-историческими науками (Совет по естественным наукам о человеке?)»²²⁴.

²²³ См. настоящее издание, с 15.

²²⁴ Цитировано по стенограмме доклада. См.: НА РАН, 457/1/344, л. 20. Этого абзаца в журнальной версии доклада нет. См.: Поршнев Б.Ф. Состояние пограничных проблем биологических и общественно-исторических наук / / Вопросы философии. М., 1962, N?5.

²²⁵ См.: ОР РГБ, 684/28/8, л. 1 — 2. См. также: Павлова И.Е. Нереализованный проект создания Совета по естественным наукам о человеке в АН СССР. / / Институт истории естествознания и техники им. С.И. Вавилова РАН. Годичная научная конференция. М., 2001.

650

«...Если археологи-палеолитчики хотят быть не только археологами в собственном смысле слова, но обсуждать проблемы психологии, социологии, экономики, или же антропологии, физиологии, экологии древних плейстоценовых гоминид, они обязаны хотя бы в минимальном объеме овладеть основами соответствующих наук. Право же, для зрелого ученого уже не составляет непосильной задачи в объеме, скажем, кандидатского минимума освоить еще, еще и еще одну смежную или даже довольно удаленную научную дисциплину»²²⁶.

В поршневских предложениях была и побочная, но исключительно важная цель: создание новой, «с нуля» междисциплинарной площадки сводит к минимуму влияние сложившихся в научной среде корпоративных традиций, клановых связей и т.п. на исследования и дискуссии. Коллеги организационные предложения Поршнева не поддержали и, справедливости ради, надо сказать, что многие возражения были достаточно убедительны.

Рассматриваемый доклад важен еще и тем, что в нем впервые обнаруживаются признаки внимания Поршнева к социальной и исторической психологии. Он приводит целый ряд примеров зарубежных исследований в области исторической психологии, хотя социальную психологию упоминает лишь в контексте сложившегося в советской науке недоверия к подобного рода терминам: «Критически относятся... к терминам "историческая психология", '’этническая психология", "социальная психология", "палеопсихология"»²²⁷. Но пока ни историческая, ни социальная психология не стали еще предметом его собственного анализа; «озарения» по поводу первостепенной важности социальной психологии для понимания начала истории еще не произошло. В мае 1962 г. появляется журнальная версия доклада. В нее Поршнев добавляет абзац, которого нет в стенограмме:

²²⁶ Поршнев Б.Ф. К спорам о проблеме возникновения человеческого общества. Рукопись первоначального варианта статьи (машинка), личный архив А.И. Бурцевой. С. 18. В опубликованном варианте статьи этого абзаца нет.

²²⁷ Цитировано по журнальной версии: Поршнев Б.Ф. Состояние пограничных проблем... С. 120.

²²⁸ Не совсем ясно, что значит «с тех пор»: не сожалеет ли тут Поршнев, что тогда, в 1955 г., представляя свой доклад о Мелье, он еще не осознал всю важность и ценность науки социальной психологии?

²²⁹ Там же, с. 129.

651

Этот добавленный абзац, как будто, всего лишь развивает мысль предшествующего абзаца, имевшегося в докладе:

«Изучение психических явлений в истории, в общественной жизни неправильно оставлять во владении буржуазных антинаучных школ «исторической психологии», «психологической социологии» и т.д... Это как бы микропроцессы, включенные в гигантский макропроцесс развития психики в филогенезе и совокупном ходе всемирной истории»²³⁰.

Но как все переменилось с добавлением нового абзаца! Тут уже и осознание важности социальной (и/или исторической) психологии для понимания вектора исторического развития, а также его исходной точки, и даже внезапное осознание, что он, Поршнев, сам давно уже не чужд исследованиям по исторической и социальной психологии! Таким образом, есть все основания утверждать, что озарение, раскрывшее Поршневу глаза на социальную психологию, посетило его между ноябрем 1961 г. (первым выступлением с докладом) и апрелем 1962 г. (самое позднее время поступления рукописи в редакцию журнала). Вот они, «несколько месяцев», о которых писал Гуревич.

Но пока у Поршнева еще нет собственной концепции, собственной терминологии; не решен еще вопрос о соотношении исторической и социальной психологии. Концепция разрабатывается стремительно, на ходу, можно сказать, пишется «на коленках»; важные концептуальные изменения, уточнения терминологии не успевают за публикациями... Во всем этом социально-психологическом потоке поршневской работы можно выделить три направления: разработка собственной концепции, понятийного аппарата, скажу больше, — собственной парадигмы социальной психологии; переосмысление старого материала (включая свои прежние исследования) в терминах и понятиях новой науки; завоевание легитимности, самого права на существование в СССР науки «социальная психология».

Учитывая глубоко укоренившееся идеологическое недоверие даже к терминам «социальная психология», «историческая психология», «этническая психология», Поршнев бросается в бой — завоевывать легитимность. В 1959 г. прошел внеочередной XXI съезд КПСС, на котором Хрущев объявил о начале строительства коммунизма в СССР. Поршнев публикует в журнале «Коммунист» статью «Общественная психология и формирование нового человека» (1963), где, если и не пугает срывом намеченного строительства в случае недостаточно быстрого развития социальной психологии, то во всяком случае, определенно намекает на существенное его ускорение в обратном случае. Надо помнить, что в этот бой за легитимность Поршнев бросается чуть ли не на следующий день после того, как неимоверными усилиями и вопреки отчаянному сопротивлению ему удается опубликовать — со второй попытки — свою монографию о реликтовых гоминоидах...

²³⁰ Там же, с. 129.

652

нинская наука революции и социальная психология», где убедительно показывает, что, во многом, основой успеха Ленина как политика было глубокое понимание им социально-психологических особенностей различных национальных и социальных групп в России.

В 1964 г., на VII Международном конгрессе антропологических и этнографических наук в Москве, Поршнев, как сказано выше, выступал на симпозиуме «Проблема грани между человеком и животным». На том же конгрессе он делает доклад и по социальной психологии: «Принципы социально-этнической психологии». В нем он сформулировал центральное понятие своей социально-психологической парадигмы: «Субъективная психическая сторона всякой общности людей... конституируется путем двуединого психического явления: оно резюмируется выражением ”мы и они”»²³¹. Неверным было бы считать, что до Поршнева никто из исследователей не описывал оппозиции «мы - они», «свои - чужие» и т.п. Но Поршнев был первым, кто увидел в этой оппозиции универсальный принцип или всеобщий закон, который можно положить в основу социальной психологии, превратить ее тем самым из более или менее систематизированной сводки данных («коллекции примеров») в полноценную науку.

Универсальность этого «всеобщего закона» была тем более ценна для Поршнева, что оппозиция «мы - они» оказывалась всеобщим выражением движущих сил исторического процесса на всем его протяжении, по отношению к которому эпохи классового антагонизма выступали как «частный» (хотя и чрезвычайно важный) «случай» в человеческой истории.

Как же он увидел эту универсальность?

Похоже, и здесь не обошлось без «искорки сопоставления». В огромной этнографической литературе, хорошо знакомой Поршневу с 20-х гг., время от времени констатировалось однотипная по самым различным исследованиям оппозиции «свои - чужие». Однако для решающего обобщения недоставало одного — понимания причины возникновения такой оппозиции, ее происхождения. После вовлечения в круг своих научных интересов троглодита те же этнографические данные стали обнаруживать перед взором Поршнева не только древнейшие отношения между группами людей, но и еще более древние отношения между людьми и окружавшими их троглодитами. Уже в статье-рецензии «Книга о морали...» Поршнев анализирует наиболее древнюю (первую) ступень формирования религиозных представлений, в которой образ отдельных «божеств» еще не выделен из «обезличенной множественности», отмечая две важные характеристики такого образа «группового божества»:

²³¹ Поршнев Б.Ф. Принципы социально-этнической психологии. М., 1964, с. 6

²³² Поршнев Б.Ф. Книга о морали... С. 91 — 92.

653

Вот когда могла возникнуть «искорка сопоставления»: оппозиция «мы - они», «свои - чужие» есть перенесение исходного восприятия людьми окружающих троглодитов в отношения друг к другу групп людей, рождающихся из распадения «нерасчленимого диффузного целого». И при таком понимании оппозиция «мы - они» становится уже не просто систематизацией наблюдаемых фактов, но и глубочайшим научным обобщением. В 1964 г., через год после цитированной статьи-рецензии Поршнев выступит с докладом, в котором впервые появится оппозиция «мы - они»...

В том же 1964 г. Поршнев заканчивает работу над брошюрой — первым опытом систематического изложения своей концепции появления человека. В этой брошюре Поршнев впервые объясняет то, что разгадал годом ранее, а именно, как в процессе дивергенции палеоантропов и неоантропов зародилась оппозиция «мы - они»:

«...здесь действовал не столько естественный отбор, сколько своего рода искусственный отбор — отталкивание одного варианта от другого, хотя бы и мало отличавшегося поначалу. А на этом фоне, чем дальше, тем больше развертывался второй процесс. Он состоит в формировании определенных отношений родовых групп. Но в этих отношениях как бы воспроизводится и первый процесс: каждая группа относится и к ближней, и к другим, как в некоторой степени "не-людям”. Людьми называют и считают только свою группу. По отношению к ближним звеньям это не столь сильно выражено, но чем более отдаленно звено цепи, тем отчетливее к нему относятся как к "не-людям”»²³³.

Еще через два года, в книге «Социальная психология и история» Поршнев также укажет на происхождение межчеловеческих отношений из отношений людей к окружавшим их троглодитам, но укажет осторожно, как гипотезу:

«Если восходить еще дальше к наидревнейшему прошлому, то естественно возникает догадка: не отражает ли это исходное, можно сказать, исконное психологическое размежевание с какими-то ”они” сосуществование людей на Земле с их биологическими предшественниками — палеоантропами (неандертальцами)? Именно их могли ощущать как недопускаемых к общению и опасных "нелюдей”, "полулюдей”. Иначе говоря, при этой гипотезе первое человеческое психологическое отношение — это не самосознание первобытной родовой общины, а отношение людей к своим близким животнообразным предкам и тем самым ощущение ими себя именно как людей, а не как членов своей общины. Лишь по мере вымирания и истребления палеоантропов та же психологическая схема стала распространяться на отношения между группами, общинами, племенами, а там и всякими иными общностями внутри единого биологического вида современных людей»²³⁴.

²³³ Поршнев Б.Ф. От высших животных к человеку... С. 70.

²³⁴ Поршнев Б.Ф. Социальная психология... С. 83.

654

противопоставлению с теми или иными «они», о том, что потенциал этого обобщения все еще недооценен:

«Чем далее разрабатывается этот вывод, тем более он представляется по- истине всеобщим, универсальным и помогающим анализу самых разнообразных общественных фактов. Научная продуктивность его уже подтверждена многими конкретными исследованиями. Диапазон этих "мы и они” простирается от сопоставления самых гигантских общественно-исторических систем и классов до самых второстепенных, узких, эфемерных»²³⁵.

В статье «Элементы социальной психологии», опубликованной в 1965 г. Поршнев более подробно излагает свое понимание социальной психологии, а также касается вопроса о ее соотношении с общей психологией. В этой статье он делает первую попытку интегрировать результаты своих социально-психологических изысканий в концепцию происхождения человека, в ее физиолого-психологическую часть, в теорию возникновения человеческой речи и человеческого мышления. Но сама социально-психологическая терминология, да и вся поршневская парадигма этой науки, еще не вполне разработана, не достроена. Полноценная интеграция еще не получается, она будет достигнута позднее. Решающий шаг в этом направлении был сделан в 1967 - 1968 гг. (этот шаг будет подробно рассмотрен в следующем разделе).

В 1966 г. издается написанная годом ранее книга Поршнева «Социальная психология и история» — наиболее развернутое изложение основ его социально-психологической концепции или парадигмы. Проблема легитимности все еще остается, но теперь, после отстранения Хрущева от власти, тема «строительства коммунизма» утратила былую актуальность. На передний план выходит привлечение в союзники Ленина. Поэтому первая глава книги (из пяти), занимающая при этом одну треть ее объема, носит знакомое название: «Ленинская наука революции и социальная психология». Прикладное значение этой главы, косвенно подтверждается фактом привлечения к ее подготовке жены Поршнева, Изольды Мееровны Лукомской²³⁶. С другой стороны, такое прикладное значение «главы о Ленине» привело Гуревича, не считавшего, надо подчеркнуть, «стоящей» и всю книгу, к оценке этой главы как единственной, содержащей «эмпирический материал»:

«В ней [книге. — O.B.] не содержалось ни одного указания на какие бы то ни было источники, на факты, которые можно было бы исследовать в плане изучения исторической психологии, кроме одной главы с многочисленными цитатами из работ Ленина относительно того, как надо вести себя, чтобы революционная тактика не отрывала партию от масс с их переменчивыми настроениями и т.п.»²³⁷.

²³⁵ См. Поршнев Б.Ф. Успехи и трудности социальной психологии. Рукопись (машинка). ОР РГБ, 684/25/10, л. 14-15.

²³⁶ См.: Поршнев Б.Ф. Социальная психология... С. 11 (примечание).

²³⁷ Гуревич А.Я. Там же, с. 27.

655

 намеревался опубликовать ее под названием «Основания социально-исторической психологии»²³⁸, тогда как первый доклад о новой для Поршнева науке был назван, как уже говорилось, «Принципы социально-этнической психологии».

Поршнев сразу осознал, какой мощный научный инструмент представляет собой оппозиция «мы - они». Во-первых, это понятие позволило ему переосмыслить свои собственные прежние исследования — например, тезисы о первобытном обществе 1932 г. и доклад-статью о происхождении общества 1957 - 1958 гг. Все сразу стало на свои места: распадение первоначального «нерасчленимого диффузного целого» на множество первобытных общин, находящихся друг к другу в отношениях «мы - они», стало прямым свидетельством дивергенции неоантропов и палеоантропов, определенных этапов физиолого-психологического процесса развития человеческой речевой коммуникации. Во-вторых, это понятие позволило по-новому взглянуть на многочисленные этнографические исследования, а также психологические исследования, привлекающие этнографический материал. Именно последним можно объяснить пробудившийся в 60-е гг. интерес Поршнева к Фрейду и «фрейдизму». В 1964 г. Поршнев ставит под сомнение гипотезы, изложенные в работе Фрейда «Тотем и табу»²³⁹:

«Психоанализ... глубоко антиисторичен. Начиная от тех воображаемых первобытных сыновей, которые убили и съели своего отца, и до современных людей, все еще расплачивающихся за первородный грех, согласно этой теории все еще не только действует тот же самый психический механизм, но и действует в сущности почти одинаковым образом»²⁴⁰.

В статье «Элементы...», а затем и в книге «Социальная психология...» Поршнев подчеркнет и то в психоанализе, что, напротив, его привлекает:

«...во фрейдовском психоанализе есть черта, выражающая веру во всепобеждающую силу человеческого разума: убежденность в том, что ”бессознательное” любого человека может быть сделано достоянием его сознания, научного анализа»²⁴¹.

Мало того, Поршнев уже в тезисах доклада на VII Международном конгрессе антропологических и этнографических наук прямо предлагает внести коррективы в психоанализ с тем, чтобы устранить его коренной недостаток — антиисторичность:

²³⁸ См.: ОР РГБ, 684/25/9, л. 1.

²³⁹ Freud S. Totem und Tabu. Wien, 1913. Русский перевод был опубликован уже в начале 20-х гг. и мог быть знаком Поршневу.

²⁴⁰ Поршнев Б.Ф. Принципы социально-этнической психологии... С. 10.

²⁴¹ Поршнев Б.Ф. Социальная психология... С. 188; ср.: Поршнев Б.Ф. Элементы социальной психологии / / Проблемы общественной психологии. М., 1965, с. 195.

656

предка, палеоантропа (неандертальцев в широком смысле слова), но не успело быть уничтоженным естественным отбором ввиду чрезвычайной быстроты происшедшей трансформации. Необходимость в каждой индивидуальной психике вытеснения и сублимации пережитков неандертальца выглядело бы при таком допущении куда более рационально и исторично»²⁴².

Поршнев считает настолько важными эти свои поправки в психоанализ, что повторяет их еще в двух работах, опубликованных в 1966 г. — почти буквально в книге «Социальная психология...»²⁴³ и кратко в статье «Возможна ли сейчас научная революция в приматологии» (последняя будет подробно рассмотрена в следующем разделе):

«К... пережиткам [палеоантропа. — O.B.] придется, очевидно, отнести и обнаруженный, но не понятый фрейдизмом избыточный, подавляемый и сублимированный у человека поисково-половой инстинкт, который был жизненно необходим нашим животным предкам того времени и соответствовал биологической норме в условиях высокой дисперсности вида»²⁴⁴.

Поршнев не останавливается на этих поправках. Он идет дальше, а именно, подводит под «топографическую» модель психического аппарата, разработанную Фрейдом, собственную палеопсихологическую концепцию:

«...в психике человека есть более древние и более молодые пласты, как в коре Земли, но не просто наложенные друг на друга, а находящиеся в сложном взаимодействии. Само “бессознательное” могло бы трактоваться как пласт, отвечающий психическому уровню палеоантропа. Шлюз, соединяющий бессознательное с сознательным, фрейдизм называет предсознанием. И в этих наблюдениях кое-что можно не отбросить, а круто переосмыслить. Тут, в этом шлюзе, царит, как говорят, “символическое” мышление: подстановки, отожествление разных предметов, воображаемое превращение их друг в друга... Как не узнать низшую, древнейшую фазу валлоновских "пар”, фазу наиболее далеких от реалистического наполнения дипластий! Может быть, эту фазу и следует сопоставить с первыми шагами психического развития нашего вида — "человек разумный” (Homo sapiens)»²⁴⁵.

²⁴² Поршнев Б.Ф. Принципы социально-этнической психологии... С. 10 — 11.

²⁴³ Поршнев Б.Ф. Социальная психология... С. 204.

²⁴⁴ Поршнев Б.Ф. Возможна ли сейчас научная революция в приматологии? / / Вопросы философии. М., 1966, №3, с. 110.

²⁴⁵ Поршнев Б.Ф. Социальная психология... С. 204.

²⁴⁶ Впрочем, у этой аберрации была и другая причина: ниже будет показано, что как раз в 1964 - 1966 гг. Поршнев оказался в плену ошибочной трактовки своей модели двух инверсий.

657

руку) можно увидеть и намек на возможность возрождения популярного в 20-е гг. «фрейдомарксизма»²⁴⁷ на более солидном биолого-психологическом и эволюционном фундаменте. Через пять лет, в 1971 г. в своем выступлении на IV Всесоюзном съезде Общества психологов в Тбилиси Поршнев расширяет список привлекаемых «основоположников психоанализа», впервые упоминая К. Юнга, и прямо объявляет психоанализ одним из важнейших источников данных для своей (поршневской) палеопсихологии:

«Под палеопсихологией будем понимать ту часть филогенетических вопросов психологии, которая касается кименного века, древнейшей поры развития человеческой психики. Рождение этой дисциплины связывают с именем К. Юнга... Палеопсихология в большой мере пользуется методами экстраполяции, в том числе использует данные онтогенеза, патологии, психоанализа и т.д.»²⁴⁸.

Еще через год, в 1972 г., как будет показано ниже, Поршнев сделает шаг и к собственной интерпретации «структурной модели» Фрейда. Свою интерпретацию топографической и структурной моделей Фрейда Поршнев основывает на собственной концепции науки палеопсихологии, у истоков которой видит Юнга. Уж не задумал ли Поршнев теоретически примирить Фрейда с Юнгом так же, как он сделал это — к моменту цитированного выступления — с Павловым и Ухтомским?

Нет сомнений в высокой оценке Поршневым психоанализа. И это объяснимо. Противопоставление двух филогенетических схем анализа происхождения человеческой психики — «особь - среда» и «особь - особь», о чем шла речь выше, имеет выразительный онтогенетический аналог. В уже цитированной статье «Успехи и трудности социально психологии» Поршнев говорит о судьбе школы Выгодского:

²⁴⁷ Виднейшим представителем этого течения был М. Рейснер, один из авторов сборника, упомянутого в предыдущем разделе в качестве показательного примера читаемой Поршневым в 20-е гг. литературы.

²⁴⁸ Поршнев Б.Ф. Проблемы палеопсихологии / / Материалы IV Всесоюзного съезда Общества психологов. Тбилиси, 1971, с. 23. т Поршнев Б.Ф. Успехи и трудности... Л.П.

658

Поршнев тут явно намекает, что вторая группа учеников Выготского фактически отказалась от позиции учителя в этом вопросе. Но названные Поршневым две «различные позиции» как раз и являются онтогенетическим аналогом указанной филогенетической альтернативы («особь – особь» и «особь – среда»). Иначе говоря, всех психологов, исследовавших развитие психики ребенка, можно разделить на две неравные группы. К меньшей группе — те, кто анализировал развитие психики в модели «ребенок – взрослый» (Л. Выготский и часть его учеников, А. Валлон и, что важно подчеркнуть, психоаналитики). К большей группе принадлежат ученые, анализировавшие развитие психики в модели «ребенок – предмет» (Ж. Пиаже, В. Штерн, К. Бюлер, А. Гезел, бихевиористы и т.п., а также другая часть учеников Выготского)²⁵⁰. Самого Поршнева следует отнести, разумеется, к первой группе.

Книга «Социальная психология и история» никогда не переводилась за рубежом. Вероятно, это связано не столько с экстравагантностью для зарубежных социальных психологов и социологов поршневской парадигмы, сколько с перегруженностью содержания книги борьбой за легитимность, затрудняющей ее чтение и восприятие. Напротив, по той же причине эта книга стала единственной, которая несколько раз полностью или частично переводилась на разные языки в Москве²⁵¹. В 1970 г. несколько сокращенная версия первой главы книги («Ленинская наука революции и социальная психология»), т.е. собственно та ее часть, которая и призвана была обеспечить легитимность новой науки в СССР, печатается издательством АПН²⁵² сразу на четырех языках: английском, французском, испанском и арабском. Последний перевод — кажется, единственный случай издания работ Поршнева на арабском языке... В тот же год издательство «Прогресс» выпускает всю книгу на английском языке, а в 1978 — на итальянском.

Очевидная концептуальная незавершенность книги требовала от Поршнева ускоренной работы по подготовке ее нового, переработанного, издания. Уже весной 1969   г. он получает разрешение редколлегии серии научно-популярных изданий АН СССР на увеличение объема книги до 16 авторских листов²⁵³ (объем издания 1966 г. — чуть большее 11).

²⁵⁰ Существует еще одна интересная параллель между филогенезом и онтогенезом. Широко известному понятию «антропоморфизм», т.е. приписыванию специфически человеческих качеств филогенетически нижестоящим животным видам существует онтогенетический аналог: «адюльтоморфизм» (adultomorphism, «взрослообразность»), используемый некоторыми психоаналитиками, критикующими своих коллег за приписывание маленькому ребенку психических качеств взрослого. См., например: Техке В. Психика и ее лечение. Психоаналитический подход. М.. 2001.

²⁵¹ Еще один аналогичный случай все же был: в 1979 г. издательство «Прогресс» выпустило книгу «Очерк политической экономии феодализма» на французском языке.

²⁵² АПН — агентство печати «Новости», информационная служба, обеспечивавшая советскую пропаганду за рубежом

²⁵³ См.: ОР РГБ, 684/26/3, л. 14.

659

 его осложнение в ходе истории». Текст этой главы написан к весне 1969 г.²⁵⁴, т.е. как раз ко времени получения разрешения на расширенное переиздание всей книги. Однако в таком виде книга не появляется, а рукопись ее новой «главы» под слегка измененным названием «Контрсуггестия и история (Элементарное социально-психологическое явление и его трансформации в развитии человечества)» публикуется в качестве самостоятельной статьи в сборнике «История и психология» (1971). Произошел, похоже, редчайший случай: уже разрешенная к изданию книга так и не вышла в свет. Несомненно, Поршнев считал необходимой более глубокую переработку; он постоянно выявляет все новые и новые аспекты концепции, требующие перестройки всего здания, вовлекает в свою социально-психологическую парадигму все новый и новый материал, полученный за ее рамками. Поэтому «Контрсуггестия и история* фактически оказалась не столько дополнительной главой в старую книгу, сколько кратким наброском нового варианта всей книги в целом.

В 1967 г. Поршнев вносит в свою социально-психологическую парадигму ключевые изменения, вводит новые понятия — суггестия, контрсуггестия и контр-контр- суггестия, благодаря чему поршневская социальная психология органично вплетается во всю его концепцию начала человеческой истории (о значении этих изменений для развития физиологических аспектов концепции — в следующем разделе). В выступлении на 111 съезде общества психологов (1968) Поршнев сообщает об очередных нововведениях в социальную психологию:

«Разработанная автором ранее классификация разных типов психических общностей (по признаку “они и мы”) дополняется следующим различием: такую общность, которая противостоит аморфным и неопределенным “они”, можно назвать организованной общностью — у нее есть лидер, авторитет, есть дифференциация функций руководства, есть соответствующая внутренняя структура. Напротив, чем определеннее и ограниченнее “они”, тем однороднее, сплошнее общность, иными словами — тем менее она организованна и иерархична»²⁵⁵.

Важная деталь: когда в статье «Контрсуггестия и история» Поршнев ссылается на свои работы, в которых изложена оппозиция «они – мы», он не ограничивается ссылкой на книгу «Социальная психология...», давая тем самым понять, что одной книги мало, она уже успела устареть:

²⁵⁴ См.: ОР РГБ, 684/25/10, л. 42 - 102.

²⁵⁵ Поршнев Б.Ф. «Они» и «мы» как конститутивный признак психической общности / / Материалы 111 Всесоюзного съезда психологов. М., 1968, т. 3, вып. 1, с. 276. Три последние предложения опущены в опубликованной версии. Цитировано по: Поршнев Б.Ф. «Они» и «мы» как конститутивный признак психической общности. Рукопись (машинка), ОР РГБ, 684/25/10, л. 23.

²⁵⁶ Поршнев Б.Ф. Контрсуггестия и история... С. 14 (примечание).

660

Две наиболее поздние рукописи по социальной психологии, относящиеся уже к началу 70-х гг., демонстрируют: реконструкция еще не завершена, не до конца ясна даже структура будущей переработанной книги.

В рукописном наброске дополнений «В социальную психологию» (написан не ранее 1970 г.) названия глав будущей книги, к которым Поршнев пишет «дополнения», не соответствует названию глав книги опубликованной: «Об этнических и археологических культурах», «О речи», «О паре»²⁵⁷. Но если содержание первых двух глав еще как-то можно обнаружить в изданной книге, то глава «О паре» — нечто совершенно новое. В 1970 г. для II Международного коллоквиума по социальной психологии в Тбилиси Поршнев готовит доклад «Категория ’’пара” и ’’чужие” в социальной психологии*. В нем, в частности, говориться:

«Социально-психические отношения (межобщностные) способны превращаться в парные (межличностные), чтобы затем, наконец, уйти в личность — стать личностью с ее удвоенностью, с ее сознанием. При этом фиксируемые социометрией симпатии выступают как минимальные зачаточные парные сцепления внутри той или иной группы людей. Элементарным явлением речевой деятельности также оказывается диалог — парная коммуникация. В результате предложенного анализа исследованная нами ранее категория "мы” распадается на ”мы — общность” и "мы — вдвоём”»²⁵⁸.

В уже цитированной статье «Успехи и трудности...» (1972) Поршнев подводит итоги работы по формированию социальной психологии как полноценной науки. Во-первых, он вновь подчеркивает необходимость для социальной психологии превратиться в полноценную фундаментальную, теоретическую науку:

«Прикладным мы обычно называем такие дисциплины, теоретический фундамент которых подготовлен другими, более общими отделами науки. Вот ныне со всей неотложностью и встает вопрос: а не должна ли социальная психология, во имя конечных интересов практики, стать в полном смысле фундаментальной наукой? Положительный ответ представляется правильным. Нам нужна такая теоретическая наука»²⁵⁹.

²⁵⁷ См.: ОР РГБ, 684/26/3. Лист 28 - 29

²⁵⁸ Поршнев Б.Ф. Категория «пара» и «чужие» в социальной психологии / / Тезисы докладов на II международном коллоквиуме по социальной психологии. Тбилиси, 1970, с. 18

²⁵⁹ Поршнев Б.Ф. Успехи и трудности... Л. 7.

²⁶⁰ См.: Там же, л. 14, 16.

661

колеблется, хотя и понимает «исключительную важность» этого концептуального нововведения:

«Может быть как составную часть этого закона, а может быть как самостоятельную тему и закономерность социальной психологии, следует рассматривать самый что ни на есть низший, но в то же время исключительно важный трансформатор, включающий отдельного человека в мир человеческих общностей или групп. Таким трансформатором оказывается, во-первых, образование в общественной жизни множества двоек — ”диад” (пара, чета)... Во-вторых, и этого механизма было бы еще не достаточно для понимания всей трансмиссии, связывающей каждое "я" с "мы”. Если внешне каждое "я" сочетается попарно с теми или иными "ты”, то внутри себя каждое "я” состоит из невидимой двойки. Эта сдвоенность человека хорошо отражена словом "сознание'” (ср. французское conscience). Совесть, самоконтроль, внутренний диалог, спор с самим собой — это разные проявления той внутренней удвоенности психики, которая является наиболее индивидуализированным и личностным уровнем сращенности человека с социальной средой: он как бы постоянно в процессе выбора себя и тем самым “своих”»²⁶¹.

Хотя тут Фрейд по имени и не назван, но учитывая поршневскую палеопсихо- логическую интерпретацию его топографической модели психического аппарата, в приведенных словах можно угадать и подступ к фрейдовской структурной модели — Я, сверх-Я и Оно.

Поршнев отдает себе отчет в главной трудности превращения социальной психологии в «фундаментальную науку» — в ее скрытом, но неотвратимом посягательстве на главенство над вполне сложившейся общей психологией (или психологией личности). Ему не терпится вторгнуться в последнюю, но он осторожен. Во вступлении к «Социальной психологии...* Поршнев ставит «вопрос о положении по отношению к так называемой общей психологии, или психологии личности», но стремится при этом несколько погасить взрывоопасный потенциал этого «сложного вопроса», сводя его к уровню «домашнего спора»²⁶². В третьей главе книги Поршнев вновь обращается к этому «дискуссионному вопросу» и, всячески намекая, что ответ-то очевиден, все же примирительно оставляет вопрос открытым:

«Психологическая наука сегодня еще не готова дать окончательный ответ на этот дискуссионный вопрос. Но некоторые распространенные представления, мешающие поиску, можно устранить с надежным фактическим основанием»²⁶³.

662

щностей, в которые личность входит и по отношению к которым обособляется, осуществляя непрерывную цепь актов выбора из возникающих альтернативных «мы».

В статье «Успехи и трудности...» Поршнев уже фактически констатирует порочный круг: с одной стороны, любой серьезный шаг на пути превращения социальной психологии в фундаментальную науку роковым образом обостряет ее отношения с общей психологией, с другой — робость социальных психологов перед общей психологией столь же роковым образом тормозит развитие самой социальной психологии как теоретической науки:

«Хотя она [социальная психология. — O.B.] будет опираться и на социологию, и на историю, и на лингвистику, в основном она должна найти свое место в рамках науки психологии и даже, может быть, оказать на последнюю принципиальное влияние, разрешив некоторые большие методологические проблемы общей психологии. Однако пока что даже те авторы, которые заняты разработкой основ социально-психологической теории, не посягают на судьбы общей психологии. И это, по-видимому, несколько сковывает размах и творческую силу даже лучших появившихся в последнее время книг... Авторы этих ценных, богатых мыслями работ все же словно избегают большого разговора с психологами, предъявления им крупного счета»²⁶⁴.

В 1979 г. выходит 2-е, дополненное и исправленное издание книги «Социальная психология и история». Очевидно, переиздание лишь восстановило полный текст поршневской рукописи 1966 г. Ничего нового, внесенного Поршневым в социальную психологию в 1967 - 1972 гг., во втором издании книги нет. Объем книги — менее 13 авторских листов — так и недотянул до разрешенных еще десятью годами ранее 16 листов...

Резюмируя свои воспоминания о книге «Социальная психология...» Гуревич пишет:

«Поршнев... спешил: спешил и потому, что был уверен в важности и плодотворности каждой мысли, зарождавшейся в его голове, и потому, что у него было мало времени: он старше меня почти на два десятка лет»²⁶⁵.

²⁶⁴ Поршнев Б.Ф. Успехи и трудности... Л. 7 - 8.

²⁶⁵ Гуревич А.Я. Там же, с. 28.

663

V.        Углубление и расширение декартовой пропасти

Примерно с 1962 - 1963 гг. начинается третий этап работы Поршнева по своей основной специальности — этап подготовки и публикации исследований, относящихся преимущественно к конструктивному направлению, уже с использованием результатов, полученных в новых областях — в изучении троглодитов и в социальной психологии.

Итоги первого, деструктивного, этапа в одном отношении оказались решительно неудачными: Поршневу так не удалось сформировать даже небольшую группу единомышленников. Справедливости ради надо сказать, что и задача была предельно сложной. Группа единомышленников, способная представлять новую научную школу, возглавляемую Поршневым, должна была с самого начала быть междисциплинарной и даже «мультидисциплинарной». Чтобы войти в такую группу, от специалиста в некоей области знаний требовалось не только признать правоту Поршнева в этой своей области, но и осмелиться под руководством последнего вторгнуться в другие области знаний, в которых этого специалиста никто не ждал, причем вторгнуться сразу со своей (точнее, поршневской) особой позицией...

Сформировалась лишь более или менее широкая группа «частичных единомышленников»: специалисты в некоторых областях науки поддерживали Поршнева, но исключительно в рамках этих своих областей науки, других областей «поршневской науки» они старались вообще не касаться, предпочитая даже не знать о них, либо открыто демонстрировали свое несогласие с Поршневым. Да и таких условных единомышленников набралось бы тогда среди специалистов по всем наукам от силы 2-3 десятка.

Но количество — не главная проблема сложившегося в 60-е гг. круга сторонников Поршнева. «Частичность» их поддержки имела своим прямым следствием почти полное незнакомство отдельных «подгрупп» сторонников — специалистов в определенной науке — с другими аналогичными «подгруппами», а, нередко, и категорическое нежелание заводить подобные сомнительные знакомства. Пока речь идет исключительно о науках, имеющих прямое (привычное) отношение к проблеме происхождения человека. А ведь еще существовали поршневские интересы в сфере истории и теории исторического процесса, политической экономии, политологии, социологии и философии, теснейшим образом привязанные к той же фундаментальной проблеме...

Такое положение вынуждало Поршнева маневрировать, идти на компромиссы. Так, далеко не все, признававшие существование «снежного человека», были согласны считать это животное реликтовым пережитком ближайшего предка человека. Чтобы не сужать и без того не слишком широкий круг союзников, Поршнев идет на уступки: в название своей монографии он использует обобщенный и нейтральный термин «реликтовый гоминоид», а не «реликтовый палеоантроп» или «реликтовый неандерталец», что, безусловно, более точно передавало бы авторскую позицию:

«Я не хотел бы все-таки считать вопрос об идентификации "снежного человека” с палеоантропом (неандертальцем) решенным вопросом... Слишком еще много нового и неизвестного во всей этой проблеме. К тому же отнюдь

664

не своевременно было бы нейтрализовать общность многих наших аргументов со сторонниками "антропоидной” версии. Мы являемся научными союзниками против всех, кто отрицает самую реальность "снежного человека" »²⁶⁶.

Третий (конструктивный) этап работы Поршнева по своей основной специальности уже почти полностью исключал из числа даже частичных его союзников антропологов и биологов, сохранил историков и философов, а также добавил психологов и этнографов. Описанная структура круга «частичных единомышленников» Поршнева, окончательно сформировавшаяся в начале 60-х гг., с тех пор уже не менялась. Хорошей иллюстрацией сложившегося положения является сводка советских научных и политических периодических изданий, предоставлявших с 1955 г. свои страницы Поршневу по темам, связанным с антропогенезом:

«Вопросы истории» и другие исторические журналы	4(1958,1958,1963,1965)
«Советская этнография», «Краткие сообщения Института этнографии»	3(1955,1955,1969)
«Вопросы философии»	3(1955, 1962, 1966)
«Коммунист», «Политическое самообразование»	3(1955, 1963, 1968)
«Вопросы психологии»	2(1964,1968)
«Доклады АН СССР»	2(1969. 1971)
«Советская антропология»	1 (1957)

В приведенной сводке только появление Поршнева в «Докладах АН СССР» требует пояснения, тем более что оба поршневские «доклада» представлены в издании по специальности «зоология». Выходит, были среди частичных сторонников Поршнева и отдельные видные «отщепенцы» из биологов. Но об этом — позже.

Когда-то о научной судьбе выдающегося австрийского экономиста и социолога Й. Шумпетера было сказано: «у Шумпетера было много учеников, но почти не было последователей»²⁶⁷. К Поршневу эта формула, быть может, применима больше, чем к кому бы то ни было.

²⁶⁶ Поршнев Б.Ф. Современное состояние вопроса... С. 364.

²⁶⁷ См.: Милейковский А.Г., Бомкин В.И. Йозеф Шумпетер и его «Теория экономического развития» (Вступительная статья)// Шумпетер Й. Теория экономического развития. М., 1982, с. 34.

665

«Речеподражание (эхолалия) как ступень формирования второй сигнальной системы» (1964) и «Генетическая природа сознания (интердиктивная функция речи)» (1966). Все эти работы фактически являются исполнением «технического задания», презентация которого состоялась в 1956 г.

Пожалуй, самой широкой» по своему предмету публикацией было выступление по физиологии — «Вопросы высшей нервной деятельности и антропогенез»²⁶⁸ (1963). Это выступление, очевидно, было обеспечено поддержкой философов: Поршнев участвовал в работе Всесоюзного совещания по философским вопросам высшей нервной деятельности и психологии, проведенного АН СССР, Академии медицинских наук (АМН) СССР, Академии педагогических наук (АПН) РСФСР²⁶⁹, и Министерствами высшего и среднего образования СССР и РСФСР. Совещание состоялось летом 1962 г., т.е. вскоре после доклада о «Состоянии пограничных проблем...». Участие в этом совещании было для Поршнева определенным «прощупыванием ситуации» в области наиболее общих проблем физиологии, на совещании он впервые называет имя А.А. Ухтомского, хотя, как уже говорилось, идея тормозной доминанты, опирающаяся на работы Ухтомского, была сформулирована Поршневым еще летом 1945 г. К значению этого совещания в следующем разделе еще предстоит вернуться.

Сблизившись к этому времени с психологами, Поршнев становится членом Общества психологов при АПН РСФСР. Из всех съездов общества психологов, состоявшихся при жизни Поршнева, он не участвовал только в работе первого съезда (1959 г.). На 11 втором съезде (1963) Поршнев выступает с докладом №Неадекватные рефлексы»; на 111 съезде (1968) — с докладом «’’Они” и ”мы” как конститутивный признак психической общности»; на IV (1971) — «Проблемы палеопсихологии».

²⁶⁸ В опубликованном виде выступление не имеет названия; Поршнев дал ему приведенное название в библиографии в конце своей брошюры «От высших животных...». См.: Поршнев Б.Ф. [Вопросы высшей нервной деятельности и антропогенез. Выступление]... С. 587; Поршнев Б.Ф. От высших животных к человеку... С. 87.

²⁶⁹ Существовала в 1943 — 1966. В 1966 была преобразована в АПН СССР. С 1991 — Российская академия образования (РАО).

²⁷⁰ Выступая на Международном медицинском конгрессе в Мадриде в апреле 1903 г. Павлов противопоставил свои «объективные», т.е. физиологические методы исследований, которые и привели его к открытию условных рефлексов, «субъективным», т.е. психологическим методам. См.: Павлов ИЛ. Экспериментальная психология и психопатология на животных// Павлов И.П. Полное собрание сочинений. Издание 2-е, дополненное. Т. 111, кн. 1. М. - J1., 1951, с. 23 - 39. Начиная, примерно, с 1913 г. Павлов называет свое научное направление «объективным изучением высшей нервной деятельности».

666

психологи, естественно, были не склонны поддерживать «экспансионистские поползновения» историка Поршневым ценой неизбежной конфронтации с последователями Павлова. А в среде академической биологии, зоологии, физиологии Поршнева, в лучшем случае, игнорировали: нет диплома — не о чем и разговаривать! В результате ни одной более или менее полной работы по теме неадекватных рефлексов так и не было опубликовано. А намерения, несомненно, были: сохранилась рукопись Поршнева, подготовленная в 1963 или в 1964 гг. — «Неадекватные рефлексы у животных и принцип доминанты (краткий конспект статьи)»²⁷¹. Неоконченная рукопись «Генетическая логика», написанная им, скорее всего, в 1965 г., также подтверждает эти намерения:

«Автор этих строк начал публиковать серию сообщений (1963, 1964²⁷²) о биологической и физиологической природе этих неадекватных рефлексов, которым склонен придавать очень обобщенное и важное значение»²⁷³.

 

В 1964 г. Поршнев предпринимает попытку опубликовать уже цитированную обобщающую работу о происхождении человека: брошюру «От высших животных— к человеку». По охвату проблем эта работа более полная, чем доклад-презентация 1956 г.: в брошюру включены основные результаты поршневских исследований по всем аспектам начала человеческой истории, в том числе, и по темам, которые не были затронуты в докладе-презентации — появление огня, опровержение гипотезы об охоте, проблемы человеческого труда и общества. Более того, эта брошюра стала первой попыткой интегрировать свои исследования в «традиционных» областях с исследованиями, начатыми в двух новых областях — в изучении троглодитов и социальной психологии. В библиографии к брошюре приведены важнейшие поршневские статьи и книги по этим темам по состоянию на 1964 г. Кроме того, брошюра включает главу 6 «Расселение и расы людей», раскрывающую тему, которая не вошла в книгу «О начале...»; материал этой главы позже будет использован в книге «Социальная психология...».

²⁷¹ См.: Поршнев Б.Ф. Неадекватные рефлексы у животных и принцип доминанты (краткий конспект статьи). Рукопись (машинка), ОР РГБ, 684/23/14, л. 1 - 4.

²⁷² Очевидно, речь идет о докладе, прочитанном на секции антропологии Московского общества испытателей природы 16 марта 1964 г., автореферат которого были опубликованы в 1965 г.

²⁷³ Поршнев Б.Ф. Генетическая логика. Рукопись (автограф), ОР РГБ, 684/23/23, л. 2.

667

«Как не назвать здесь еще и метавшегося между льдом и пламенем, то остерегающегося, то увлеченного М.Ф. Нестурха»²⁷⁴.

Если «пламенем» считать соавторство Нестурха с Поршневым в заметке «Кисть неизвестного высшего примата», упоминавшейся выше, то «льдом» придется назвать рецензию Нестурха на рукопись поршневской брошюры. В рецензии он решительно пресек поршневскую попытку «перехитрить» академическую науку:

«В рукописи проводится... идея о переживании неандертальцев (“человеко-зверей") в настоящее время кое-где в мало исследованных областях Азии, что довольно слабо аргументировано и фактами еще не подтверждено... Подобные моменты вряд ли следовало бы помещать в рукопись для самого широкого читателя, который в доступной форме должен получить скорее более или менее общепринятое у нас представление о ходе антропогенеза и его факторах, чем... индивидуальное освещение и особую его трактовку»²⁷⁵.

В следующем (1965) году Поршнев подает такую же заявку в издательство «Молодая гвардия». Вероятно, Поршнев рассчитывал, что издательство, годом ранее выпустившее его книгу «Мелье», решится издать и брошюру «От высших животных — к человеку». Не решилось. Еще через три года тем же результатом закончится и упомянутая выше попытка издать в «Молодой гвардии» повесть «Борьба за троглодитов»...

В 1966 г. Поршнев публикует еще более короткий текст, суммирующий его представления о происхождении человека, правда, с исключением социально-психоло-гической проблематики. Через два года он напишет:

«Сжав до предела, я изложил выношенный долгими годами новый взгляд на некоторые коренные вопросы происхождения человека. Статья, озаглавленная как вызов на дуэль — "Возможна ли сейчас научная революция в приматологии?'' — появилась в журнале "Вопросы философии”. С редакцией мы решили печатать ее в отделе дискуссий: двойной картель. Отныне антропологи обязаны вступить в серьезный спор»²⁷⁶.

История появления этой статьи, далеко не такая простая, как может показаться из слов Поршнева, — наглядный пример извилистого пути многих его работ от замысла до выхода в свет. Хронологическая сторона подготовки статьи такова.

²⁷⁴ Поршнев Б.Ф. Борьба за троглодитов / / «Простор». Алма-Ата, 1968, №5, с. 84.

²⁷⁵ Нестурх М.Ф. Рецензия. На рукопись доктора исторических наук Б.Ф. Поршнева «От высших животных — к человеку». Рукопись (машинка). Личный архив А.И. Бурцевой. С.1. Рецензия написана летом 1964 г.

²⁷⁶ Поршнев Б.Ф. Борьба за троглодитов / / «Простор». Алма-Ата, 1968, №7, с. 124.

²⁷⁷ В 1982 г. именно таким путем получил книгу и автор этих строк.

668

стремясь сделать фактически доступную книгу более известной читателю, Поршнев пишет в 1964 г. статью «Суть инакомыслия в антропологии»²⁷⁸, в которой помещает тему «снежного человека» в контекст фундаментальных проблем антропогенеза. Именно в этой статье Поршнев впервые обращается к проблеме «недостающего звена», стоявшей в 60-е гг. XIX в. в центре дискуссий о приложении теории Ч. Дарвина к проблеме происхождения человека.

Статья не была опубликована. В августе того же года Поршнев принимает участие в VII Международном конгрессе антропологических и этнографических наук. На симпозиуме «Проблем грани между животным и человеком» Поршнев выступает с сообщением, в котором кратко излагает важнейшие положения неопубликованной статьи (добавляя к этим положениям и нечто новое). Впрочем, нельзя исключить, что статья «Суть инакомыслия...» и была написана с в расчете на участие в предстоящем Международном конгрессе.

После Конгресса, в конце 1964 или в самом начале 1965 г. Поршнев берется за новую тему — «Генетическая логика». К этой работе ниже еще предстоит вернуться; пока важно лишь одно обобщение, которое в ней формулирует Поршнев: с логической точки зрения, между условно-рефлекторной деятельностью животных и логическим мышлением человека лежит особый промежуточный уровень. Такое обобщение заставляет Поршнева оставить начатую рукопись и обратиться к специальной литературе по логике, по философии и методологии науки. Работы логиков, решительно не интересовавшихся филогенетическими аспектами своего предмета, разочаровали Поршнева. Напротив, в литературе по философии и методологии науки он обнаружил кое-что интересное. Вероятно, уже в конце 1964 или в начале 1965   г. Поршнев знакомится с книгой Т. Куна «Структура научных революций»²⁷⁹, а также со статьями академика А.Н. Колмогорова²⁸⁰. Статьи последнего прямо подтверждают поршневскую идею «промежуточного уровня» с точки зрения кибернетики и, вероятно, в 1965 г. Поршнев пишет упоминавшуюся работу «Промежуточные уровни между условно-рефлекторной деятельностью животных и высшими мыслительными функциями человека (тезисы фиксированного выступления)»²⁸¹, в которой он привлекает внимание антропологов к размышлениям Колмогорова.

²⁷⁸ Поршнев Б.Ф. Суть инакомыслия в антропологии. Рукопись (машинка). См.: ОР РГБ, 684/24/15, л. 1 - 19.

²⁷⁹ Kuhn T.S. The Structure of Scientific Revolutions. Chicago, 1962. Русский перевод появился уже после смерти Поршнева: Кун Т. Структура научных революций. М., 1975.

²⁸⁰ Колмогоров А.Н. Автоматы и жизнь / / Возможное и невозможное в кибернетике. М., 1963, с. 10 — 29; Колмогоров А.Н. Жизнь и мышление как особые формы существования материи / / О сущности жизни. М., 1964, с. 48 — 57.

²⁸¹ Для какого именно выступления предназначались тезисы, установить не удалось.

669

ции», а также тему «промежуточных уровней» (со ссылкой на Колмогорова); тема же «снежного человека» отодвигается на второй план в качестве важного аспекта проблемы «недостающего звена»²⁸². В новом варианте статья обретает и новое название — «Возможна ли сейчас научная революция в антропологии»; слово «инакомыслие» исчезает из названия, но еще сохраняется внутри текста.

В марте 1966 г. статью публикует журнал «Вопросы философии». В окончательном варианте в названии статьи «антропология» меняется на «приматологию», а из текста убирается слово «инакомыслие», начинающее вызывать в советском обществе совсем уж неуместные, с точки зрения задач статьи, политические ассоциации. И только спустя еще два года (1968) выходит из печати третий том «Трудов VII Международного конгресса антропологических и этнографических наук», который включает сообщение Поршнева, послужившее одним из этапов подготовки статьи. В том же (1968) году в Алма-Ате в четырех номерах журнала «Простор» выходит повесть Поршнева «Борьба за троглодитов», где он вынужден признать поражение очередной своей попытки вызвать содержательную дискуссию:

«Мы ошиблись. Ни одной реплики, никакой дискуссии. Впрочем одна реплика в печати последовала. В книжке-комиксе Н. Эйделъмана "Ищу предка” (М., 1967) в конце торчит явно инспирированная стрела: ”любители” зря, мол, поучают профессионалов, как надлежит побыстрее организовать "революцию в приматологии” (стр. 241)... А ведь я, кстати, призывал ученых иного направления не делать революцию, а высказать, не скрывать свои возражения мне, так как ни я, ни публика, ни Н. Эйдельман их не знаем. Как ни обзывай противника, это не заменит возражения»²⁸³.

Вскоре после статьи «Возможна ли...» Поршнев пишет (1966) статью «Недостающее звено» и тут же исправляет ее название на «Недостававшее звено»²⁸⁴: проблема ведь им уже решена! Статья не была опубликована. Вслед за ней он пишет и упоминавшийся выше доклад памяти Джини...

Однако статья «Возможна ли...» примечательна и в содержательном отношении — как яркий след недолгого наваждения, едва не стоившего Поршневу серьезной ошибки и обязанного своим появлением открытию живых реликтовых палеоантропов — троглодитов.

Выше уже говорилось о чрезвычайно важном для Поршнева методологическом принципе «двух инверсий». В книге «О начале...» он формулируется так:

²⁸² Наряду с собственно журнальной публикацией статьи сохранились две рукописи, отражающие постепенное превращение текста «Суть инакомыслия...» в текст «Возможна ли...». См.: ОР РГБ, 684/24/5, л. 1 - 24 (более поздняя версия); л. 25 - 51 (более ранняя версия).

²⁸³ Поршнев Б.Ф. Борьба за троглодитов... С. 124.

²⁸⁴ Поршнев Б.Ф. Недостававшее звено... Л. 1.

²⁸⁵ См. настоящее издание, с 14.

670

В докладе-презентации о предыстории второй сигнальной системы (1956), по существу, были обозначены те же две инверсии: «В процессе антропогенеза совершился переход от высшей нервной деятельности древних антропоморфных обезьян не к психике современного человека, а к качественно отличной от нее психике первобытного человека»²⁸⁶.

Однако в брошюре «От высших животных...» (1964) Поршнев указывает две совсем другие инверсии:

«Предлюди с их очень специфическим, очень своеобразным местом в природе были поистине переходными существами между обезьяной и человеком. И это надо понимать не в том смысле, что у них как бы смешаны свойства и животных, и людей. Нет, по образу жизни и поведению в природе они глубоко отличались от всех других животных, однако еще вовсе не тем, чем отличается от животных человек. Предлюди противоположны всем другим животным, но противоположны и человеку»²⁸⁷.

Приходится сделать вывод, что, хотя сам принцип двух инверсий сохраняется неизменным, представление Поршнева о конкретном содержании этих инверсий дважды менялось. Как будет видно из дальнейшего изложения, в 1963/64 и в 1967        / 68 гг. Вначале в качестве среднего звена в последовательности двух инверсий выделяется «особый человек» (ранний, первобытный), затем — «особое животное» (позднее, ближайший предок человека) и, наконец, снова — «особый человек». Возникает два вопроса: во-первых, что послужило причиной (или поводом) для изменения поршневских взглядов, и, во-вторых, насколько изменились представления Поршнева об «особом (раннем, первобытном) человеке» к моменту его возвращения к исходным представлениям о двух инверсиях.

Несложно догадаться, что пристальное внимание к «особому животному» появилось после того, как Поршнев «заметил» троглодита и стал им заниматься. Он нередко отмечает такие особенности троглодита (реликтового палеоантропа), которые позволяют называть его «небывалым животным»²⁸⁸, связанным с остальным животным миром «как ни одно животное кроме него»²⁸⁹, «получеловечеком-полуживотным»²⁹⁰. Именно занимаясь троглодитом Поршнев обратил внимание на догадку ранних дарвинистов, прежде всего, Э. Геккеля и К. Фогта: в биологической эволюции между обезьяной и человеком существовало особое промежуточное звено — «обезьяночеловек». В 1964 г. в статье «Суть инакомыслия...», как уже сказано, Поршнев впервые обратился к проблеме «недостающего звена»:

²⁸⁶ Поршнев Б.Ф. Проблемы палеопсихологии (Философские проблемы изучения древнейшей стадии человеческой психики)... С. 19.

²⁸⁷ Поршнев Б.Ф. От высших животных к человеку... С. 49.

²⁸⁸ Поршнев Б.Ф. Борьба за троглодитов / / «Простор». Алма-Ата, 1968, №5, с. 76.

²⁸⁹ Там же, с. 85.

²⁹⁰ Поршнев Б.Ф. Борьба за троглодитов / / «Простор». Алма-Ата, 1968, №4, с. 112.

671

во-вторых, не непосредственно от обезьяны, а через неизвестное пока науке "недостающее звено". Нигде и никогда Дарвин и ранние дарвинисты не утверждали, что на эволюционной лестнице после ступени "обезьяна” прямо и непосредственно следует ступень "человек”»²⁹¹.

Надо вспомнить, что в докладе-презентации 1956 г., подчеркивая качественное отличие между психикой современного человека и психикой первобытного человека, Поршнев пишет (в приведенной выше цитате) о переходе к последней «от высшей нервной деятельности древних антропоморфных обезьян», а вовсе не от «промежуточного звена».

В статье «Суть инакомыслия...» Поршнев пишет и о 100-летних исследованиях этого «промежуточного звена»:

«...столетний труд антропологов и археологов доказал то, чего они ни за что на свете не хотят признать: человек произошел не прямо от обезьяны. Между ископаемыми высшими обезьянами (типа дриопитека, рамапитека, проконсула) и человеком современного физического типа, то есть человеком в собственном и единственном смысле слова, расположена группа особых животных, прямоходящих приматов; высшие из них по строению тела, в том числе и мозга, в огромной степени похожи на человека»²⁹².

Все эти рассуждения без изменений вошли и в статью «Возможна ли...»²⁹³. В книге «О начале...» Поршнев посвящает «промежуточному звену» целую главу — главу вторую «Идея обезьяночеловека на протяжении ста лет».

Почти одновременно с вниманием к «недостающему звену» в зоологической эволюции Поршнев обращает внимание на важность и другого «недостающего звена»: промежуточного уровня (или даже уровней) между условно-рефлекторной деятельностью животных и логическим мышлением человека. Эта «трехуровневая схема» превращения «предметного мышления» животного в логическое мышление человека в точности соответствует первой модели двух инверсий и, как выше показано, была намечена уже в докладе-презентации 1956 г. Однако в том докладе специально обсуждается лишь переход от второго (т.е. собственно «промежуточного») уровня к третьему. Теперь же, в 1965 г. (в работе «Генетическая логика»), Поршнев обратил внимание уже на всю «трехуровневую» систему в целом.

²⁹¹ Поршнев Б.Ф. Суть инакомыслия в антропологии. Рукопись (машинка). ОР РГБ, 684/24/15, л. 3.

²⁹² Там же, л. 4 — 5.

²⁹³ Поршнев Б.Ф. Возможна ли сейчас научная революция... С. 111 — 112.

672

«К сожалению, современная антропология пока совершенно не склонна рассматривать психо-физиологию низших гоминид (архантропов, палеоантропов), как особое качество. ”Формирующихся людей” трактуют либо как обладающих всеми основными признаками человеческого сознания, либо как смесь в той или иной пропорции животного и человеческого начала. Между тем представляется вероятным, что их высшей нервной деятельности присущи принципиальные качественные особенности... Если в недрах психической деятельности современного человека (оставляя в стороне надежду на возможность прямого изучения /очевидный намек на живого троглодита — О.В./) удастся выделить и подвергнуть анализу комплекс специфических явлений высшей нервной деятельности, несвойственной никаким другим животным, это будет огромным шагом в разработке генетической психологии и генетической логики, ведущим к познанию генезиса сознания и логики современного человека»²⁹⁴.

Но наиболее ярко и однозначно ошибочная трактовка модели двух инверсий выражена в книге «Социальная психология...». Излагая свои выводы из рассуждений Колмогорова о промежуточных уровнях Поршнев пишет:

«Между высшей нервной деятельностью обезьяны и рациональным мышлением современного человека лежало нечто», восходящее «к особенностям высшей нервной деятельности тех видов живых существ, называемых гоминидами, которые в филогении стоят как раз между обезьянами и современным человеком, в особенности же среди них, — так называемых неандертальцев (палеоантропов) »²⁹⁵.

И буквально через абзац после приведенных слов Поршнев обращается к топографической модели Фрейда. При этом, Поршнев хотя и отождествил фрейдовское бессознательное с эволюционным уровнем палеоантропа, т.е. с уровнем промежуточным между «высшей нервной деятельностью обезьяны и рациональным мышлением современного человека», однако само содержание этого промежуточного уровня («валлонновские пары») относит к предсознательному, т.е. к уровню ранних людей, а вовсе не уровню палеоантропов.

То же наваждение (совмещение «промежуточного уровня» и «недостающего звена») водило пером Поршнева, когда он готовил к публикации статью «Возможна ли...»:

²⁹⁴ Поршнев Б.Ф. Промежуточные уровни между условно-рефлекторной деятельностью животных и высшими мыслительными функциями человека (тезисы фиксированного выступления). Рукопись (машинка). ОР РГБ, 684/23/20. л. 3.

²⁹⁵ Поршнев Б.Ф. Социальная психология... С. 203.

²⁹⁶ Поршнев Б.Ф. Возможна ли сейчас научная революция... С. 109.

673

«Между обезьяной и человеком лежит нечто третье... Оно есть особое качество, в известном смысле противоположное биологии обезьян, хотя все еще остающееся в рамках биологической формы движения материи, ее краевой случай, как бы биологический парадокс. Быстро развитие в четвертичную эпоху... этого явлении привело и к его отрицанию — появлению человека»²⁹⁷.

Поршнев еще не вполне осознал ошибку, к которой ведет совмещение двух схем — «трехзвенной» и «трехуровневой». Впрочем, определенную осторожность Поршнев уже проявляет: если двумя годами ранее, в брошюре «От высших животных...», Поршнев пишет о «противоположности» обезьяночеловека всем остальным животным, теперь к слову «противоположность» он все-таки добавляет оговорку — «в известном смысле»...

Забегая вперед, следует отметить слова «грань приобретает все более осязаемую широту»: через год именно эта идея станет важнейшим элементом возвращения к исходным представлениям о двух инверсиях...

В книге «О начале...» Поршнев безоговорочно возвращается к исходной модели двух инверсий: повторяет из статьи 1966 г. слова про «особых животных», но слов из того же предложения про их «противоположность» остальным животным уже не повторяет, даже с оговорками; специально подчеркивает: «Все эти... обезьянолюди ничуть не обезьяны и ничуть не люди. Они животные, но они не обезьяны»²⁹⁹. Наваждение исчезло. В книге Поршнев понижает, если можно так выразится, таксономический ранг отличия обезьянолюдей от остальных животных, уже не придает ему значения первой инверсии.

Итак, Поршнев вернулся к исходной последовательности двух инверсий. Как это произошло? Что избавило Поршнева от наваждения?

В сентябре 1967 г. Поршнев выступает в Московском обществе психологов с докладом «Антропогенетические аспекты физиологии высшей нервной деятельности и психологии», на основе которого подготавливает к публикации одноименную статью (выходит в мае 1968 г.), а затем (в сентябре 1968 г.) излагает основные положения статьи на V111 Международном конгрессе антропологических и этнографических наук в Токио. Названная статья не только совпадает по предмету с докладом-презентацией 1956 г., она фактически является отчетом о десятилетней работе по выполнению «технического задания» на исследования в области физиологии высшей нервной деятельности и психологии, представленного в докладе-презентации. В статье-отчете все результаты исследований 1963 - 1966 гг. по отдельным аспектам антропогенеза были сведены в единую систему, причем, сделано это было с привлечением нового социально-психологического инструментария.

²⁹⁷ Там же, с. 110.

²⁹⁸ См. настоящее издание, с. 75.

²⁹⁹ См. настоящее издание, с. 78.

³⁰⁰ Поршнев Б.Ф. Контрсуггестия и история... С. 15 (примечание).

³⁰¹ Устное сообщение недавно скончавшейся г-жи Кучеренко автору настоящего очерка (март 2005 г.).

674

ей этой работы были связаны размышления Поршнева и о защите третьей докторской диссертации — по психологии. Ее содержание позволяет сделать вывод: решающие сдвиги в физиолого-психологическом и социально-психологическом понимании Поршневым антропогенеза, в интеграции этих его аспектов, проявившейся и в переходе на единую терминологию, произошли в течение очень короткого времени — в 1967 - 1968 гг. Эти сдвиги и обусловили повторное выдвижение «особого (раннего, первобытного) человека» в качестве среднего звена в последовательности двух инверсий. Именно в 1967 г. Поршнев вновь обратился к прозрениям Декарта и объявил себя сторонником пропасти, разрыва эволюционной постепенности при переходе от животного к человеку:

«Вот в противовес теологам и получилось, что такой психолог-материалист, марксист, как И. Мейерсон (следуя в этом за одним из основателей марксистской психологии А. Валлоном), относит себя снова к решительным сторонникам "перерыва”. И я открыто присоединился к нему (на семинаре в Париже в 1967г.). Возврат к концепции перерыва стал насущной потребностью: она по крайней мере ставит кричащую задачу»³⁰².

Следует вспомнить, что примерно в это же время Поршнев параллельно работает над книгой о 30-летней войне, над завершающей частью трилогии, где анализирует среди прочего и причины бегства Декарта из Парижа в 1648 г. Именно фигура Декарта является важнейшим звеном, связывающим два направления творчества Поршнева — историю и антропологию...

Поршнев не мог просто вернуться к прежним представлениям о двух инверсиях: выявленное собственными исследованиями огромное значение троглодита как «особого животного» уже не могло быть ни отброшено, ни даже принижено. Поэтому Поршнев решительно повышает значение «особого человека», для которого теперь и традиционно понимаемая декартова пропасть уже слишком узка:

«Большая заслуга антрополога В.В. Бунака, а некоторое время спустя специалиста по психологии речи Н.И. Жиякина (ряд устных докладов) состояла в обосновании тезиса, что между сигнализационной деятельностью всех известных нам высших животных до антропоидов включительно и всякой известной нам речевой деятельностью человека лежит эволюционный интервал — hiatus. Однако предполагаемое этими авторами восполнение интервала лишь возвращает к старому количественному эволюционизму. Ниже... я излагаю альтернативный путь: углубление и расширение этого интервала настолько, чтобы между его краями уложилась целая система, противоположная обоим краям и тем их связывающая»³⁰³.

³⁰² См. настоящее издание, с. 39.

³⁰³ См. настоящее издание, с. 90. Приведенная цитата повторяет с небольшой редакционной правкой слова из рассматриваемой статьи: Поршнев Б.Ф. Антропогенетические аспекты физиологии высшей нервной деятельности и психологии / / Вопросы психологии. М., 1968, №5, с. 19.

675

же изменения в представлениях Поршнева о ранних («особых») людях произошли с 1956 г.? Что же потребовало «углубления и расширения» декартовой пропасти?

В докладе-презентации 1956 г. Поршнев намечает центральную проблему возникновения второй сигнальной системы, т.е. человеческой речи — трансформацию специфических, не нуждающихся в подкреплении «интердиктивных (запретительных) пред-речевых сигналов в смысловую речь»³⁰⁴, «процесс изменения функции речи — от интердиктивной к сигнификативной функции»³⁰⁵. Существование промежуточной стадии — повелительных сигналов — еще не обнаружено, эта стадия едва угадывается в словах Поршнева о выполняемой речью на определенном этапе «функции позитивного воздействия»³⁰⁶, о превращении интердиктивных сигналов «в стимулы действия»³⁰⁷. Тут стадия повелительных сигналов еще не вполне отделена от стадии «смысловой речи», т.е. от стадии психики современного человека. Наиболее отчетливо это выражено даже не в тексте подготовленного к печати доклада, а в более раннем тексте тезисов доклада:

«С развитием понятийного мышления и сигнификативной функции речи негативная, тормозящая роль возникающей второй сигнальной системы перерождается в роль позитивную, возбуждающую определенную деятельность»³⁰⁸.

В опубликованной в 1965 г. году статье «Элементы социальной психологии» Поршнев говорит о «становлении интердиктивной (запретительной) и императивной (повелительной) функций речи»³⁰⁹, но все еще не проводит различия между последней и собственно смысловой речью. В опубликованной годом позже работе «Генетическая природа сознания...» императивная (повелительная) функция речи также еще не выделена в самостоятельную стадию, о чем свидетельствует, в частности, словосочетание «императивно-интердиктивные речения»³¹⁰. Однако уже в статье «Элементы...» Поршнев делает первый шаг к выявлению повелительной стадии.

³⁰⁴ Поршнев Б.Ф. Проблемы палеопсихологии (Философские проблемы изучения древнейшей стадии человеческой психики)... С. 65.

³⁰⁵ Там же, с. 86.

³⁰⁶ Там же, с. 65.

³⁰⁷ Там же, с. 88.

³⁰⁸ См.: Поршнев Б.Ф. Некоторые проблемы предыстории второй сигнальной системы (тезисы доклада). Рукопись (машинка), ОР РГБ, 684/24/1, л. 2.

³⁰⁹ Поршнев Б.Ф. Элементы социальной психологии... С. 186.

³¹⁰ Поршнев Б.Ф. Генетическая природа сознания (интердиктивная функция речи) / / Проблемы сознания. Материалы симпозиума. М., 1966, с. 30.

³¹¹ Поршнев Б.Ф. Элементы социальной психологии... С. 177.

676

 повелительному сигналу, тогда как негативизм — сопротивление ему, хотя прямо о повелительной функции речи еще не сказано. Но уже в статье-отчете «Антропогенетические аспекты физиологии высшей нервной деятельности и психологии» он вводит новую терминологию — суггестия и контрсуггестия. Та же терминология использована и в тезисах выступления на III съезде общества психологов «"Они” и ”мы” как конститутивный признак психической общности» (1968)³¹². Еще через год, в статье «Контрсуггестия и история» (написана в 1969 г, опубликована в 1971 г.) Поршнев поясняет, как эти новые термины связаны с прежней терминологией:

«В своей более ранней работе я называл эти два элементарных явления кон- тагиозностью и негативизмом, но предлагаемые теперь термины, вероятно, строже»³¹³.

Сводя изменения к большей «строгости терминов» Поршнев явно принижает значение произошедшего сдвига в развитии своей социально-психологической концепции. Во-первых, термины 1965 г. характеризуют «потенциал», пассивную сторону отношения, тогда как термины 1968 г., напротив, — «действие», активную сторону отношения. Во-вторых, вследствие того, что на передний план вышла активная сторона, «действие», замена термина «контагиозность» на термин «суггестия» ведет и к смене носителя явления: контагиозность есть подчинение кому-то («внушаемость»), осуществляющему повелительную функцию речи, тогда как суггестия есть само осуществление кем-то этой функции повеления («внушение»). Напротив, «негативизм» замененный «контрсуггестией» не меняет носителя явления, но меняет пассивный характер последнего на активный: контрсуггестия — это не просто негативное восприятие чьего-то повеления, это активное сопротивление ему. Поэтому, кстати сказать, Поршнев в более поздних работах никогда не использует термин «контагиозность», но иногда прибегает к термину «негативизм»³¹⁴.

Открытие суггестии, суггестивной стадии или ступени представлялось Поршневу настолько важным, что он даже решился было (в рукописи статьи-отчета) не на что-нибудь, а на ревизию самого «павловского учения о сигнальных системах»:

³¹² Впрочем, одно отличие между двумя названными публикациями 1968 г. есть: в статье-отчете используется термин контр-суггестия, тогда как в тезисах — контрсуггестия. Отсюда можно предположить, что слово, в написании которого используется дефис, принадлежит более раннему по времени написания тексту.

³¹³ Поршнев Б.Ф. Контрсуггестия и история... С. 13 - 14.

³¹⁴ См.: Поршнев Б.Ф. Контрсуггестия и история... С, с. 17; Поршнев Б.Ф. Успехи и трудности... Л. 16. Поскольку 2-е издание «Социальной психологии и истории» в 1979 г. лишь восстановило полный авторский текст 1966 г., то в нем сохранилась и устаревшая к тому времени терминология — контагиозность и негативизм.

³¹⁵ Инфлюативным, в отличие от информативного, Поршнев называет этап, «когда вторая сигнальная система не несла ни отражательной, ни информационной функции, а служила только средством влияния на действия людей — поначалу средством торможения». См.: Поршнев Б.Ф. Антропогенетические аспекты... С. 22.

677

мой, как явление вполне противоположное первой сигнальной системе животных. А наши мышление и речь оказались бы, опять-таки по противоположности, уже третьей сигнальной системой. Если у третьей сигнальной системы и есть какое-то подобие с первой, соблазняющее зоопсихологов, кибернетиков, семиотиков, то только потому, что дважды имело место изменение знаков на обратные»³¹⁶.

В журнальной публикации Поршневу пришлось отказаться от ревизионистских поползновений и переделать три последних предложения, убрав все свидетельства своего покушения на «павловское учение»; одновременно Поршнев подчеркивает и связь современных речи и мышления с этапом контрсуггестии:

«Этот этап — явление полностью противоположное первой сигнальной системе животных. Но наши современные мышление и речь, в свою очередь, служат уже иной, контр-суггестивной сигнальной системой. Если у нее и есть какое-то подобие с первой...»³¹⁷.

Следует подчеркнуть важное обстоятельство: сообщая в статье по социальной психологии об изменении терминологии, Поршнев умолчал о том, что эти изменения формально появились за рамками социальной психологии, а именно, в его исследованиях по физиологии высшей нервной деятельности и психологии. Напротив, в статье-отчете, впервые использующем эту новую терминологию, он подчеркивает ставшее уже нерушимым органичное единство физиолого-психологических и социально-психологических аспектов начала человеческой истории:

«...Имитативно-интердиктивная ступень второй сигнальной системы возникла и развилась... у поздних палеоантропов... У ” кроманьонцев” (ископаемых неоантропов) она перешла в суггестивно-сублогическую ступень, а для современных неоантропов (Homo sapiens recens) характерна уже контрсуггестивная ступень, т.е. современные речь и мышление. Изложенное ставит дальнейший вопрос: какая пружина заставляла двигаться с этапа на этап намеченное нами развитие второй сигнальной системы? В общем ясно, что это — перемежающиеся реципрокные усилия воздействовать на поведение другого и противодействовать этому воздействию. Однако тем самым мы выходим в новую обширную область — генетической социальной психологии»³¹⁸.

³¹⁶ Поршнев Б.Ф. Антропогенетические аспекты физиологии высшей нервной деятельности и психологии. Рукопись (машинка), ОР РГБ, 684/23/13, л. 23.

³¹⁷ Поршнев Б.Ф. Антропогенетические аспекты физиологии высшей нервной деятельности и психологии / / Вопросы психологии. М., 1968, №5, с. 29.

³¹⁸ Там же, с. 29 — 30.

678

ной в 20-е гг. трилогии «Критика человеческой истории», и (2) преобразование суггестии в контрсуггестию, составляющее содержание второй инверсии, а значит, относящееся к последней части этой трилогии. Следовательно, именно в 1967 - 1968 г. и возник «план трех книг», составляющих трилогию.

На упоминавшейся выше работе Поршнева «Генетическая логика» теперь следует остановиться особо. Эта работа, как было показано выше, сыграла определенную роль в подготовке решающего сдвига в развитии поршневской науки о начале человеческой истории в 1967 - 1968 гг. Вместе с тем, «Генетическая логика» имеет и самостоятельное значение как отражение перспективного, хотя и нереализованного творческого замысла. Идея противоположности первобытной «антилогики» и логики, присущей современному мышлению, неизбежно вытекала из давно осознанной противоположности первобытного и современного мышления, к чему он пришел еще в молодости, под влиянием работ Леви-Брюля и Марра. В докладе-презентации Поршнев пишет об этой сугубо логической проблеме:

«В логике можно ведь увидеть не только науку о законах правильного мышления, но негативным образом и науку о некоторых закономерностях неправильного мышления, против которых логика направлена. Так, логика запрещает отождествлять нетождественные явления и, напротив, запрещает не отождествлять то, что в действительности тождественно. Отсюда, очевидно, следует, что первобытная психика поступала именно таким запрещенным ныне образом. Законы нашей логики, как и грамматики, возникли, следовательно, в качестве своего рода “табу”, постепенно и в жестокой борьбе наложенных на древнее функционирование второй сигнальной системы, законом которой было отождествлять нетождественное и, соответственно, не отождествлять тождественное»³¹⁹.

В докладе-презентации Поршнев предпринимает попытку наметить и процесс перехода, превращения первобытной «антилогики» в собственно логику, охарактеризовать некоторые важные пункты этого перехода. В докладе «Состоянии пограничных проблем...» Поршнев уделяет особое внимание генетическим или, точнее, филогенетическим аспектам всего комплекса наук о человеке. Такой подход позволил ему увидеть филогенетический аспект и в логике как самостоятельной науке. Ведь превращение первобытного мышления (и речи) в современное мышление (и речь) может быть рассмотрено как сугубо логическая проблема, вне физиологии, психологии, лингвистики — как превращение антилогики (или сублогики) в логику. Поршнев пишет:

³¹⁹ Поршнев Б.Ф. Проблемы палеопсихологии (Философские проблемы изучения древнейшей стадии человеческой психики... С. 42.

679

Они, по-видимому, свидетельствуют об обманчивости кажущегося на первый взгляд очевидным прямого эволюционного перехода от явлений генерализации в высшей нервной деятельности животных к общим понятиям в мышлении человека»³²⁰.

Сочтя «узкологический» подход интересным и перспективным, Поршнев начинает (около 1965 г.) работу над рукописью «Генетическая логика». В рукописи он констатирует, что этот филогенетический взгляд на логику требует признать, что между дихотомией, осуществляемой животным, и дихотомией, осуществляемой человеком, существует промежуточный уровень:

«... Между дихотомией, осуществляемой высшей нервной деятельностью животных, и дихотомией формально-логического мышления человека лежит средний уровень действий, которые не являются дихотомией. Ведь наше мышление в процессе познания (в отличие от эстетических и этических действий ума) делит надвое, на истинные — неистинные не объекты, а высказывания, мысли, суждения, где два мыслимых предмета так или иначе соединены, хотя в то же время и различимы. Вот это связывание пар без утраты различия и составляет средний уровень. В отличие от дихотомии назовем его дуопластией. Этот механизм лежит выше механизма условно-рефлекторных связей у животных и составляет необходимую генетическую предпосылку словеснопонятийного мышления современного взрослого человека»³²¹.

Именно в этой работе впервые появляется новый термин — «дуопластия», которому буквально в считанные месяцы предстоит трансформироваться в «дипластию» и в этом виде представлять одно из фундаментальных понятий поршневской концепции. Уже в статье «Возможна ли...» Поршнев использует термин дипластия. В книге «О начале...» Поршнев пишет о «среднем уровне» умственных операций, прямо заимствуя приведенный фрагмент из «Генетической логики»:

«Универсальная операция, с одной стороны, высшей нервной деятельности животных, с другой — формальной логики человека — дихотомия, т.е. деление на «то» и «не то», иначе, на «да» и «нет». Однако в эволюции между тем и другим, несмотря на все их сходство, лежит уровень операций, которые не являются дихотомией и обратны ей: дипластия. Принцип последней тоже бинарный (двоичный), но это не бинарные деления, а бинарные сочетания. Необходимость предположить такой средний уровень станет ясной и кибернетикам, конструирующим машины на двоичном принципе, если они вспомнят, что формальная логика делит надвое не объекты, а истинные и неистинные суждения, каковые могут быть неистинными только потому, что представляют собою сочетание, связывание двух различаемых элементов»³²².

³²⁰ Поршнев Б.Ф. Состояние пограничных проблем... С. 128.

³²¹ Поршнев Б.Ф. Генетическая логика... Л. 1.

³²² См. настоящее издание, с. 467.

680

нием человека, Поршнев оставил недописанную рукопись и взялся за специальную литературу. Но и через год в статье «Возможна ли...» Поршнев намекает, что не теряет надежды вернуться к работе над оставленной рукописью:

«Палеонтологические раскопки в человеческом сознании, то есть сфера генетической психологии и генетической логики, —- чрезвычайно перспективная научная область»³²³.

Затем все внимание Поршнева захватывает работа над докладом в Московском обществе психологов, над его публикацией (статья-отчет), над подготовкой выступления в Токио. Времени на отдельную работу над рукописью «Генетической логики» нет, но перспективная идея не выходила из головы. В статье-отчете Поршнев пишет о необходимости «экстраполяции некоторых черт концептуально-логического мышления и речевой деятельности до низшего уровня» и вспоминает свой доклад о «Состоянии пограничных проблем»:

«В 1962 году я назвал соответствующую довольно отвлеченную науку, которая должна быть построена на рубеже логики и психологии, генетической логикой, хотя этот термин употребляют и в других смыслах»³²⁴.

Необходимость работы над статьей-отчетом не могла помешать Поршневу размышлять над брошенной рукописью; в свою очередь, эти «логические раздумья», не имея возможности лечь на бумагу с названием «Генетическая логика», все равно прорывались на бумагу, но под другим названием — «Антропогенетические аспекты...»:

«К сожалению, здесь я могу лишь совсем кратко, в виде резюме логических исследований, перечислить некоторые главы этой интересной науки, которую можно было бы также назвать сублогикой или учением о дипластиях»³²⁵.

Нет необходимости пересказывать здесь содержании намеченных Поршневым в статье-отчете глав своего «учения о дипластиях»³²⁶. Все это подробно изложено в конце последнего раздела последней главы книги «О начале...». Завершив в книге изложение темы, Поршнев пишет:

«Таковы контуры генетической логики. Как мы видели, это был переход к логике, понятиям, счету, категориям от сублогики дипластий, а вместе с тем от чисто суггестивной функции, которую вторая сигнальная система играла в начале человеческой истории, к функции отражения предметной среды»³²⁷.

³²³ Поршнев Б.Ф. Возможна ли сейчас научная революция... С. 110.

³²⁴ Поршнев Б.Ф. Антропогенетические аспекты... С. 25.

³²⁵ Там же, с. 27.

³²⁶ См.: Там же, с. 27 - 28.

³²⁷ См. настоящее издание, с. 476.

681

видности» — анализ становления логического мышления, в свою очередь, привел его к объяснению занятой им исходной позиции, к обоснованию ее правильности:

«Субъективно всякому акту познания истины сопутствует некое отречение, некое "оказывается”: оказывается, прежнее представление было неверным»³²⁸.

VI. Единственный след?..

Третий этап открытой работы Поршнева по своей основной специальности начинается около 1968 г. и сводится почти исключительно к подготовке книги «О начале человеческой истории», которая, как он все больше понимает, может оказаться единственным опубликованным следом амбициозного юношеского проекта. Сообщая будущему читателю книги «О начале...» о родившемся еще в середине 20-х гг. замысле сочинения «Критика человеческой истории», Поршнев добавляет:

«Но может статься, мне и не суждено будет завершить весь труд, а настоящая книга останется единственным его следом»³²⁹.

К этому времени Поршнев окончательно оставляет попытки сформировать группу единомышленников, создать свою научную школу, совместно разрабатывающую науку о начале человеческой истории; он отдает себе отчет в том, что работать над этой наукой (а значит, и писать книгу) придется одному.

Еще в 1967 - 1968 гг. Поршнев фактически «отчитался» о выполнении исследовательской программы, намеченной в «техническом задании» 1956 г. Книга «О начале...» подготавливалась в качестве развернутого изложения результатов не только этих, но и других исследований, формально в то «техническое задание» не включенных. И Поршнев высоко оценивал полученные результаты: «справился с самой трудной сутью»³³⁰. Но вот что важно: развернутое изложение результатов выполненной исследовательской программы Поршнев объявляет новой, еще более масштабной исследовательской программой. Поршнев хорошо понимает научную ответственность, которую он берет на себя, предлагая в одиночку столь масштабный исследовательский проект. Во «Вступлении» к книге он пишет:

³²⁸ Поршнев Б.Ф. Контрсуггестия и история... С. 33.

³²⁹ См. настоящее издание, с 11.

³³⁰ Поршнев Б.Ф. Научный дневник. Запись от 31.12.1971. ОР РГБ, 684/27/16, л. 45.

682

кто-то должен, сознавая всю ответственность общего чертежа новой конструкции, все же его предлагать»³³¹.

В письме к российскому социальному психологу Б.Д. Парыгину, написанному в 1969 г., Поршнев среди прочего замечает, что рассчитывает на понимание и признание своих научных открытий не ранее, чем лет через пятьдесят. Впрочем, ощущение неизбежности работы не для современников, а для будущих поколений посещало его еще раньше. На последней странице своей книги о Мелье Поршнев подчеркивает значение скрытой от современников работы Мелье над своим «завещанием» с помощью цитаты, которую, можно не сомневаться, не раз примерял и к себе:

«С прекрасным негодованием возражал Дидро своему корреспонденту Фальконе — творцу медного всадника на берегу Невы: "Всех тех, кто отдал свою жизнь на создание посмертных произведений, кто за свои труды рассчитывал лишь на благословение грядущих веков, — этих людей вы называете сумасшедшими сумасбродами, мечтателями. Самых благородных людей, самых сильных, самых замечательных, менее всего корыстных! Уж не желаете ли вы отнять у этих величавых смертных их единственную награду — радостную мысль, что наступит день, когда их признают?”»³³³.

Если исходить из хронологии, то впервые Поршнев объявил о своей работе над книгой, посвященной «решению декартовой задачи», летом 1968 г.:

«Конечно, я и заметил снежного человека только потому, что новая попытка решить декартову задачу уже была в уме. О ней в целом я пишу книгу...»³³⁴.

Еще через год в письме Парыгину Поршнев сообщает: «Пишу и заканчиваю одновременно две книги»³³⁵. В письме книги не названы, но в 1969 г. речь могла идти только о двух книгах: «Франция, Английская революция и европейская политика в середине XVII в.» и «О начале человеческой истории».

С содержательной же точки зрения, важно то, что выдвижение работы по подготовке книги «О начале...» на передний план тесно связано с переосмыслением Поршневым значения исследований Ухтомского и его принципа доминанты.

Выше уже говорилось о имеющейся тут загадке. Идея тормозной доминанты «сложилась», как пишет Поршнев, летом 1945 г. Однако впервые Ухтомский назван по имени без малого через 40 лет, в выступлении на Всесоюзном совещании по философским вопросам высшей нервной деятельности и психологии (май 1962 г., опубликовано в 1963):

³³¹ См. настоящее издание, с. 14.

³³² Парыгин показывал мне оригинал этого и еще нескольких писем Поршнева к нему в конце 70-х гг., но позволил тогда скопировать все письма, кроме упомянутого. В настоящее время, по словам Парыгина, все письма утеряны.

³³³ Поршнев Б.Ф. Мелье. М., 1964, с. 236.

³³⁴ Поршнев Б.Ф. Борьба за троглодитов / / Простор. Алма-Ата, 1968, №7, с. 124.

³³⁵ Письмо Поршнева Парыгину от 21 мая 1969 г. Копия письма хранится у автора настоящего очерка. Оригинал утерян.

683

Сеченова, Павлова, Введенского, Ухтомского, но до конца все еще не решенной»³³⁶.

А ведь в мае, когда Поршнев произносил эти слова, еще не успела высохнуть типографская краска майского же номера журнала «Вопросы философии», опубликовавшего доклад «Состояние пограничных проблем...», в котором список «отечественных физиологов» был короче как раз на одно имя — на имя Ухтомского:

«Генетические проблемы психологии, логики и лингвистики в начальной, но все же в наиболее перспективной форме поставлены психологами-марксистами Л.С. Выгодским и А. Валлоном. Однако это направление еще далеко не сомкнулось вплотную с направлением Сеченова — Введенского — Павлова в физиологии. Когда они вполне сомкнутся, это будет поистине гигантским научным прорывом»³³⁷.

Напротив, в упоминавшейся работе «Неадекватные рефлексы у животных и принцип доминанты (краткий конспект статьи)» (написана в 1963 или 1964 гг., не опубликована) он уже не только упоминает имя Ухтомского, но и дает изложение своей теории тормозной доминанты. Наконец, осенью 1967 г. Поршнев излагает теорию тормозной доминанты в докладе в Московском обществе психологов, на основе которого в мае следующего года публикуется большая статья «Антропогенетические аспекты физиологии высшей нервной деятельности и психологии», основные положения которой еще через четыре месяца излагаются в Токио...

Что-то в течение длительного времени Поршнева удерживало, что-то заставляло проявлять какую-то повышенную осторожность. Разумеется, благодаря многолетним близким отношениям со своей сестрой нейрофизиологом Крышовой, он был очень хорошо осведомлен о положении дел в советской физиологии. И судя по всему, именно майское (1962) совещание показало Поршневу, что оснований для чрезмерной осторожности больше нет. Оценки ситуации в физиологии, прозвучавшие на совещании, помогают понять, к чему присматривался Поршнев:

«Физиологи давно ждут подобного философского совещания. Очень давно. В течение последних десяти лет было много попыток организовать беседу физиологов, психологов и философов. Ожидания эти в особенности оживились за последние два года. Конечно, никто не полагает, что здесь произойдет срочное преодоление ряда противоречий в трактовке и выводах из экспериментов и закончатся горячие споры среди физиологов, между физиологами и психологами... Но уже хорошо то, что в докладах и прениях определятся позиции и дистанции между концепциями»³³⁸.

³³⁶ Поршнев Б.Ф. [Вопросы высшей нервной деятельности и антропогенез. Выступление]... С. 589.

³³⁷ См.: Поршнев Б.Ф. Состояние пограничных проблем... С. 127.

³³⁸ Айрапетянц Э.Ш. [Выступление] / / Философские аспекты физиологии высшей нервной

деятельности и психологии. Материалы совещания. М., 1963, с. 633.

684

 Поршнев: именно к началу 50-х гг. относится первая его рукопись с более или менее подробным изложением гипотезы о тормозной доминанте. Ждал тем с большим нетерпением, что представленные в той рукописи взгляды как раз сталинской легитимации вопиющим образом противоречили.

Сталинская легитимность для биологических наук в СССР определялась результатами двух «научно-политических» событий: сессии ВАСХНИЛ³³⁹ «О положении в биологической науке» (31 июля - 7 августа 1948 г.) и объединенной научной сессии АН СССР и АМН СССР, посвященная проблемам физиологического учения академика И.П. Павлова (28 июня - 4 июля 1950 г.). Если результаты первого события (запрет генетики) касались поршневских изысканий лишь косвенно, то результаты второго — самым прямым и непосредственным образом: летом 1950 г. «учение Павлова» было узаконено в качестве единственной научной основы физиологии в СССР.

Выдержки из поршневской рукописи начала 50-х гг. показывают, насколько его взгляды в то время носили ярко выраженный «антипавловский» характер. Поршнев не только объявляет идею рефлекса устаревшей, но и прямо противопоставляет Ухтомского Павлову:

«Неверно, что вся высшая нервная деятельность есть рефлексы, но верно, что она исторически (и эволюционно) развилась из рефлексов»³⁴⁰.

«В настоящее время понятие "рефлекса” уже не служит стимулом к развитию нашего объективного знания, как оно еще служило у Сеченова и отчасти Павлова... Идея рефлекса изжила себя по мере приложения к высшим организмам... На время спасением послужило введение понятия ”условных рефлексов”... Идея рефлекса как будто спасена!.. Но это только отсрочка для ее смерти. Она глубоко порочна по самой своей природе»³⁴¹.

«... Принцип доминанты (или доминирующего очага возбуждения) установленный Ухтомским»³⁴²... «... лишь по внешности является усовершенствованием теории рефлексов, на самом деле он скорее является ее опровержением»³⁴³.

Ясно, что обнародовать в 50-х гг. подобные взгляды, да еще после недавних обвинений в собственный адрес в следовании «ошибочным взглядам» Покровского и Марра, было равносильно самоубийству. Поршнев, действительно, ждал вместе с физиологами «философского совещания», ждал 10 лет...

³³⁹ Всесоюзная академия сельскохозяйственных наук им. В.И. Ленина, основана в 1929 г. В 1990 - 1992 гг. преобразована в Российскую академию сельскохозяйственных наук (РАСХН).

³⁴⁰ Поршнев Б.Ф. Гипотеза о тормозной доминанте. Рукопись (автограф), ОР РГБ, 684/22/11, л. 39.

³⁴¹ Поршнев Б.Ф. Там же, л. 36 — 37.

³⁴² Там же, л. 44.

³⁴³ Там же, л. 38.

685

«В 1941 г. один из прежних сотрудников И.П. Павлова, Г.В. Скипин, опубликовал сообщение, которое могло бы стать поворотным пунктом в понимании... роли ультрапарадоксального состояния. Ссылаясь на принцип реципрокной иннервации в центральной нервной системе,.. Скипин констатирует, что не все действия животного можно объяснить рефлекторной схемой: побуждения приходят не только из внешней среды, но и из внутримозговых провоцирующих воздействий центров и анализаторов друг на друга»³⁴⁴.

Поршнев увидел в работе Скипина (и других подобных работах) скрытую критику «учения Павлова» и решительно ее поддержал: концепция тормозной доминанты объясняет то, что не может объяснить «рефлекторная схема», а значит, преодолевает, «опровергает» последнюю. Надо сказать, что и в докладе-презентации 1956 г. Поршнев ставит в заслугу Павлову почти исключительно открытие второй сигнальной системы. Но и в этом отношении Поршнев указывает на непоследовательность Павлова, на то, что он не до конца осознал весь потенциал этого своего открытия:

«Важно подчеркнуть, что суть этого качественного отличия /психики первобытного человека от психики современного человека/ — не в различном сочетании первой и второй сигнальной системы, не в относительном преобладании той или другой, о чем говорил И.П. Павлов, разделяя людей на мыслительный и художественный типы. Суть — в иной роли и иных свойствах самой второй сигнальной системы»³⁴⁵.

Итак, результаты совещания 1962 г. по философским вопросам высшей нервной деятельности и психологии Поршнев расценил как фактическую отмену монопольного положения «павловского учения» в физиологии, а значит, как «зеленый свет» для своих физиологических представлений, противоречащих «учению Павлова». Но уже первая попытка их обнародования — работа «Неадекватные рефлексы у животных и принцип доминанты» (1963 или 1964) — обнаруживает новую проблему. В условиях свободы критиковать Павлова и выдвигать на первое место Ухтомского прежняя критическая позиция «теория доминанты опровергает рефлекторную теорию» стала совершенно недостаточна. Появившаяся свобода потребовала более ответственного, более тщательного осмысления того, как соотносятся между собой две крупнейшие советские физиологические школы — школа Павлова и школа Ухтомского.

В работе «Неадекватные рефлексы у животных и принцип доминанты» есть несколько ссылок на Ухтомского, но ни единого слова о Павлове, только указание на недостаточность «рефлекторной схемы» для понимания неадекватных рефлексов:

³⁴⁴ См. настоящее издание, с. 195.

³⁴⁵ Поршнев Б.Ф. Проблемы палеопсихологии (Философские проблемы изучения древнейшей стадии человеческой психики)... С. 40.

³⁴⁶ Поршнев Б.Ф. Неадекватные рефлексы у животных... Л. 1.

686

Ссылки на Ухтомского также говорят о многом. Во-первых, приводимые Поршневым цитаты из Ухтомского имеют отношение исключительно к тем аспектам теории доминанты, которые необходимы для обоснования дальнейшего шага — к поршневской бидоминантной модели³⁴⁷. Во-вторых, Поршнев цитирует две работы Ухтомского, впервые опубликованные в 1927 г.³⁴⁸, и одну— в 1934 гг.³⁴⁹, однако ссылку дает только на последнюю. Можно предположить, что с 6-томным собранием сочинений Ухтомского, изданным в 1950 - 1962 гг. и включившем все три цитированные работы, Поршнев в это время еще не знаком, а открыто цитировать издания 20-х не рискует. О том, что Поршнев не был знаком с собранием сочинений свидетельствуют и особенности ссылок на Ухтомского в более поздних работах: в статье-отчете «Антропогенетические аспекты...» Поршнев ссылается только на опубликованную годом ранее книгу «Доминанта» (1966), в которой собраны основные работы Ухтомского по данной теме, а в книге «О начале...» Поршнев делает ссылки на собрание сочинений Ухтомского лишь в тех случаях, когда соответствующие работы не были включены в книгу «Доминанта».

В «Антропогенетических аспектах...», первом опубликованном изложении гипотезы о тормозной доминанте, Павлов упоминается почти исключительно в качестве имени научной школы, в рамках которой наблюдались неадекватные рефлексы. Зато в тексте появляется упомянутая прямая ссылка на книгу Ухтомского «Доминанта» и, напротив, нет ни ссылок, ни цитат, относящихся к публикациям работ последнего 20-х и 30-х гг.

Проблемой тщательного и аргументированного соотнесения советских физиологических школ Павлова и Ухтомского Поршнев занимается в самом конце 60-х годов, а первое и обстоятельное изложение полученных результатов появляется лишь в книге «О начале...»:

«Сам А.А. Ухтомский долгое время преувеличивал расхождение своей концепции... с направлением И.П. Павлова... Позже убедился он, что многое в его принципе доминанты гармонически сочетается и рационально размежевывается с павловскими условными рефлексами. Впрочем,., в вопросе о торможении осталось глубокое расхождение»³⁵⁰.

³⁴⁷ Там же, л. 3 - 4.

³⁴⁸ Ухтомский А.А. Доминанта как фактор поведения. Стенография доклада на заседании биологического студенческого научного кружка Ленинградского университета (02.04.1927) / / Вестник Коммунистической академии. Кн. 22. М., 1927; Ухтомский А.А. Парабиоз и доминанта / / Ухтомский А., Васильев Л., Виноградов М. Учение о парабиозе. М., Издательство Комакадемии, 1927.

³⁴⁹ Ухтомский А.А. Возбуждение, утомление, торможение / / Физиологический журнал СССР им. И.М. Сеченова. Т. XVII. Л., 1934, вып. 6.

³⁵⁰ См. настоящее издание, с. 157.

³⁵¹ См. настоящее издание, с. 183.

687

«Для школы И.П. Павлова это действительно всего лишь два полярных явления, но для школы Н.Е. Введенского — А.А. Ухтомского торможение по крайней мере в его высших формах одновременно и полярно возбуждению и есть не что иное, как само возбуждение, только подвергшееся преобразованию, возведенное в особую стойкую, неподвижную форму»³⁵².

Но наиболее важным для Поршнева с точки зрения сформулированной им би- доминантной модели, синтезирующей теории Павлова и Ухтомского, является все же не «глубокое расхождение», а, напротив, «рациональное размежевание». Ключ к такому размежеванию Поршнев видит в различной роли «идущих к делу» и «не идущих к делу» раздражений в возбудительном и тормозном процессах:

«Итак, связь раздражений, "не идущих к делу”, "не имеющих непосредственного биологического отношения друг к другу”, — это внутренний принцип системы торможения. А связь раздражений, отсеиваемых, подбираемых опытом и отмечаемых как "биологически интересные”, "пригодные”, "нужные”, "идущие к делу”, "имеющие непосредственную связь”, — это принцип системы возбуждения, хотя А.А. Ухтомский и излагает их как два последовательных момента жизни одной и той же доминанты. Это два противоположных способа соединять все идущие в организм из внешней, как и из внутренней, среды сигналы: по их объективной несвязанности между собой или по их объективной связанности между собой, в частности близостью во времени. Учение И.П. Павлова посвящено в сущности второму из этих способов. Понятие доминанты (на первой фазе ее созревания) затрагивает первый из них, однако представляется правильным отнести его в гораздо большей мере к понятию тормозной доминанты»³⁵³.

На первый взгляд, Поршнев уравнивает значение условного рефлекса и доминанты как предпосылок своей бидоминантной модели: «Высшими достижениями на пути дальнейшей разработки теории рефлекса стали два обобщающих научных понятия — условный рефлекс и доминанта. Их создателями были И.П. Павлов и А.А. Ухтомский»³⁵⁴. И все же в качестве создателей этих предпосылок Поршнев ставит Ухтомского много выше Павлова. Павловское учение об условных рефлексах Поршнев называет «великой научной теорией»³⁵⁵, тогда как про учение Ухтомского о доминанте Поршнев пишет с куда большим пафосом: «прозрение А.А. Ухтомского было столь гениально, что, думается, оно надолго осенит движение вперед на одном из главных направлений физиологической науки»³⁵⁶.

³⁵² См. настоящее издание, с. 179.

³⁵³ См. настоящее издание, с. 180 — 181.

³⁵⁴ См. настоящее издание, с. 155.

³⁵⁵ Там же.

³⁵⁶ См. настоящее издание, с. 156.

688

«При всей интегративности подхода И.П. Павлова и его учеников к рефлекторным функциям коры головного мозга ее работа выглядит мозаично. В каждый данный момент кора мозга — мозаика центров возбужденных и заторможенных. Тем самым поведение организма все-таки в известном смысле огромное множество в какой-то мере отдельных рефлекторных дуг. Как выразился один из учеников И.П. Павлова, перед нами рассыпанные колесики из часового механизма, мы знаем каждое из них, но мы еще не знаем, как собираются из них часы и как часы идут»³⁵⁷.

Только в одном отношении Поршнев ставит Павлова выше Ухтомского:

«Сеченов, Введенский, Павлов, Ухтомский и их блестящие последователи, признав правоту Декарта в отношении животных.., вдохновлялись мечтой распространить тот же строго рефлекторный принцип и на поведение человека. Из них только И.П. Павлов в последние годы жизни убедился в неосуществимости мечты прямым и непосредственным путем, следовательно, в правоте Декарта, когда тот считал деятельность животных машинообразной в противоположность человеческой: для человека И.П. Павлов ввел понятие второй сигнальной системы»³⁵⁸.

Впрочем, как было уже сказано в предыдущем разделе, в 1967 г. Поршнев покусился было и на павловское «учение о сигнальных системах», предложив (правда, только в рукописи) довести общее число сигнальных систем до трех.

В самом конце 1966 г. или в начале 1967 г. Поршнев приходит к выводу, что пришло время опубликовать свои открытия в области физиологии. Он пишет заявку на книгу «На новых путях физиологии высшей нервной деятельности и психологии» для философской редакции издательства «Мысль». В ней Поршнев еще не выдвигает на передний план идею синтеза условно-рефлекторной теории Павлова и теории доминанты Ухтомского:

«По Павлову, вторая сигнальная система не только подобна первой по условнорефлекторной своей природе, но и противоположна ей, тормозит ее. Предлагаемая книга пытается подвести обобщающий итог пройденному пути исканий советской физиологической школы в вопросе о соотношении двух сигнальных систем, но и поставить вопрос о путях дальнейшего развития, в том числе о современном состоянии и перспективах учения о рефлексе, о сущности торможения, о доминанте и о так называемых неадекватных рефлексах»³⁵⁹.

Во втором варианте той же заявки идея синтеза уже провозглашена открыто:

³⁵¹ Там же.

³⁵⁸ См. настоящее издание, с. 101.

³⁵⁹ См.: ОР РГБ, 684/23/16, л. 1.

³⁶⁰ См.: Там же, л. 2 - 3.

689

Надо думать, второй вариант сделан уже во время работы над упоминавшимся докладом в Московском обществе психологов осенью 1967 г. Этот вариант заявки значительно более конкретен, в ней указан и намеченный объем книги (18 авторских листов), и срок предоставления рукописи в издательство (начало 1968 г.). Есть в заявке и ссылки на свои опубликованные работы 1963 - 1966 гг. Однако в этом варианте заявки (как и в первом) нет структуры книги, есть лишь приблизительное «описание глав»³⁶¹. Сохранившийся, но не включенный в заявку набросок плана книги³⁶² демонстрирует, что ее замысел существенно шире заявленного в названии. Сравнение этого плана с описанием глав из второго варианта заявки приводит к выводу, что Поршнев в заявке определенно попытался сузить предмет книги против первоначального наброска плана. Никаких рукописей задуманной книги не сохранилось, нет даже признаков того, что таковые существовали. А летом 1968 г. вместо обещанного предоставления в издательство готовой рукописи Поршнев заявляет: «пишу книгу». И только еще через год он сообщает о том, что «пишет» и «заканчивает» книгу...

Напрашивается следующее, наиболее вероятное, объяснение этой странности: замысел книги о новых путях физиологии высшей нервной деятельности, с одной стороны, был реализован в статье-отчете «Антропогенетические аспекты...», а с другой — стремительно перерос в замысел другой, более широкой по своему предмету книги — книги «О начале человеческой истории», средней части сочинения «Критика человеческой истории». Скорее всего, Поршнев даже не направлял написанную заявку в издательство «Мысль»: планы радикально поменялись, теперь заявка в издательство «Мысль» должна быть уже на другую книгу, а срок предоставления рукописи перенесен на более поздний. Для столь радикального изменения планов была важная причина. Именно в 1967 - 1968 гг. Поршнев окончательно определяется с последовательностью двух инверсий: первая — переход от интердикции к суггестии, вторая — от суггестии к контрсуггестии; тем самым, определяются и критерии выделения третьей части «Критики человеческой истории» в самостоятельную книгу, а значит, предмет средней части приобретает отчетливые границы.

Исходя из сказанного, следует считать набросок плана книги о новых путях физиологии одновременно и первым наброском плана книги «О начале...». Вот этот план, написанный около 1967 г.:

«План книги:

I. К учению о рефлексе

1.   Неадевкатные рефлексы

2.   Физиология имитационного акта

II.  Генезис второй сигнальной системы

³⁶¹ Это «описание глав» по характеру изложения очень похоже на описание глав предполагаемой работы о генетической логике, содержащееся в опубликованной статье «Антропогенетические аспекты физиологии высшей нервной деятельности и психологии», о котором шла речь выше.

³⁶² Этот набросок плана написан, вероятно, еще до первого варианта заявки на книгу.

690

2.   Эхолалия

3.   Мы и они (дивергенция гоминид). Интердиктивная функция речи

4.   Дипластия (генетическая логика)

5.   Образы, представления, иллюзии, галлюцинации

III. Коллективная психология (общности) и интериоризация»³⁶³.

Обзор многолетней работы Поршнева над своей теорией бидоминантной модели высшей нервной деятельности подводит и к более общему вопросу: как менялся облик поршневской концепции начала человеческой истории под влиянием его теоретических и экспериментальных исследований, какова внутренняя логика этих изменений?

Во-первых, бросаются в глаза «количественные» изменения: уточняется терминология; постепенно становится более богатым содержание используемых понятий, включающих в себя все больше различных аспектов и нюансов; обогащается и усложняется связь различных элементов концепции между собой, концепция становится более организованной и разветвленной; уточняется, расширяется, обновляется аргументация. Во-вторых, в развитии концепции можно выделить две качественно различающиеся ступени.

На первой ступени теоретическая концепция выглядит почти не связанной с породившими ее науками. Концепция словно «решительно отталкивается» от прочитанной литературы, а потому выглядит «придуманной»; в ней слабо различимы фактические (скрытые) заимствования, почти невозможно выделить собственно «поршневское»: не ясно, что конкретно взято из прочитанного, что именно было прочитано, как эти заимствования преобразованы, что добавлено от себя и т.п.

На второй ступени развития концепции происходит возвращение «отпочковавшейся» концепции к своим истокам, восстанавливается в явном виде связь с породившими ее науками: уточняются границы «внешних заимствований»; привлекается множество новых, дополнительных исследований и исследователей («имен»), которые хотя бы отчасти добавляют понимания, хотя бы и в одном каком-нибудь аспекте; концепция вновь вплетается в систему существующих научных школ с уточнением их отношений друг с другом и с самой концепцией, она становится более органичной, менее «придуманный».

³⁶³ См.: 684/23/17, л. 3 - 4 .

691

По контрасту, наименее разработанной частью книги следует признать девятую главу «Дивергенция троглодитид и гоминид», особенно ее исключительно важный первый раздел: «Характер отбора, лежавшего в основе дивергенции». «Отставание» главы 9 по уровню разработанности бросается в глаза и требует пояснения.

Первый раздел главы 9 начинается с указания на два принципиальных отличия животного «человек» от всех прочих животных, «которые даны опытом истории и не могли бы быть ”в другом смысле” распространены на животных»:

«Во-первых, люди — единственный вид, внутри которого систематически практикуется взаимное умерщвление... Все формы эксплуатации, известные в истории, были ступенями смягчения рабства, а рабство возникло как смягчение (первоначально — отсрочка) умерщвления пленника... Точно так же всевозможные виды жертвоприношений, подношений, даров, отдарков и обменов, видимо, восходят к древнейшему корню — человеческим жертвам и являлись сначала их заменами, смягчениями и суррогатами...

Во-вторых, ...люди — единственный вид способный к абсурду, а логика и синтаксис, практическое и теоретическое мышление его идезабсурдизация”... Организм животного ведет себя в любой искусственной ситуации с физиологической точки зрения совершенно правильно, либо дает картину нервного срыва (неадекватные рефлексы), сконструировать же абсурд, или дипластию, его нервная система неспособна»³⁶⁴.

Первому отличию посвящена глава 10 («Генезис речи-мышления: суггестия и дипластия») и, как было показано выше, ее проблематика затронута уже в докладе- презентации 1956 г., а затем тщательно разрабатывалась в 60-е гг.

Другое дело — второе отличие. Можно предположить, что Поршнев под влиянием этнографической литературы достаточно давно пришел к самой идее об особом характере отбора, лежащего в основе дивергенции, о расщепления в ходе последней единого вида палеоантпропов на «кормимых» (собственно палеоантропы) и «кормильцев» (неоантропы) как исходном пункте дальнейших культурных трансформаций. Во всяком случае, уже в статье «Проблема возникновения...» (1958) анализируя основные группы первобытных запретов он выделяет особую группу — «запреты убивать себе подобного»:

«В обширном и эволюционно древнем отряде приматов только одно ответвление в лице гоминид в четвертичном периоде стало специализироваться на мясной пище, у этих гоминид не могло быть таких глубоких древних инстинктов, препятствующих взаимному истреблению и пожиранию, какие есть по отношению к себе подобным у других плотоядных хищников-убийц. Отсутствие этих эволюционно глубоких инстинктов должно было возмещаться запретами»³⁶⁵.

³⁶⁴ См. настоящее издание, с. 380.

³⁶⁵ Поршнев Б.Ф. Проблемы возникновения... С. 40.

692

самой дивергенции, «расщепившей» единый вид на кормимых и кормящих в статье нет ни слова. В цитированном выше отрывке из неопубликованной брошюры «От высших животных...» бегло отмечена близость отбора, лежащего в основе дивергенции, к искусственному. В статье «Поиски обощений...» (1965) Поршнев обращается к другой линии культурной трансформации исходных отношений дивергенции — к жертвоприношениям:

«Даже там, где утрачен образ получеловека, которого надо кормить, что- бы добывать дичь, самый обряд принесения жертвы сохраняется, деформируется, переосмысливается. Иногда жертвоприношение смягчается до символического обряда: идолу или фетишу мажут губы кровью, окуривают его дымом сжигаемого мяса или сала, а то даже заменяют кровь красной краской или еще чем-либо»³⁶⁶.

Но о собственно дивергенции и в этой статье нет ни слова. Наконец, в статье «Мыслима ли история одной страны» (1969), на первый взгляд, вообще не имеющей отношения к проблеме происхождения человека, Поршнев обращает внимание на странное свойство человека — «уничтожать друг друга». Подводя исторический фундамент под еще один свой синтез — синтез теорий В.И. Ленина и М. Вебера о государстве³⁶⁷ — Поршнев пишет:

«Глубоко скрытым существом аппарата государственной власти всегда, во всех классовых антагонистических обществах, была монополия на обуздание, подавление, включая в первую очередь монополию на умерщвление людей. Монополия — это значит: запрещение убивать людей всем, кто не уполномочен на это государством. Закон сурово карает преступника-убийцу и суровее всего за преднамеренное убийство, т.е. за то, что он поднял руку на саму монополию государства убивать. С монополией на умерщвление связана и монополия на заточение (плен, тюрьма, а также на захват имущества (налоги, конфискация, добыча). Сплошь и рядом государство этим и ограничивается. Но корень — монополия на умерщвление, хотя бы умерщвление длительное время и оставалось всего лишь угрозой... Как и почему возникло само "свойство" людей уничтожать друг друга — проблема антропологов. Историческая наука начинает исследование этой проблемы с того времени, когда зарождается чье-то отстраняющее остальных "право" на умерщвление и происходит его монополизация государственной властью»³⁶⁸.

Тут Поршне явно намекает, что разгадка этой «проблемы антропологов» ему известна, но ничего об этой своей разгадке не сообщает.

³⁶⁶ Поршнев Б.Ф. Поиски обобщений... С. 147.

³⁶⁷ Подробнее об этом синтезе см.: Вите О.Т. Б.Ф. Поршнев: опыт создания синтетической науки... С. 143 — 145; Вите О.Т. Творческое наследие Б.Ф. Поршнева...

³⁶⁸ Поршнев Б.Ф. Мыслима ли история одной страны... С. 307 — 308.

693

модели высшей нервной деятельности прежде чем появиться в книге «О начале...» прошла длинную цепь докладов, публикаций, обсуждений, критики специалистов и ее усвоения, т.е. прошла вторую ступень своего концептуального развития; напротив, теория дивергенции палеоантропов и неоантропов впервые была изложена только в книге. Не было ни предшествовавших докладов, ни публикаций, ни критических замечаний специалистов.

Скорее всего, не было даже попыток письменного изложения темы «для себя»: судя по ссылкам в главе 9, Поршнев приступил к изучению специальных исследований по видообразованию не ранее конца 60-х гг. Есть еще один важный признак того, что он впервые взялся за изложение темы дивергенции лишь при подготовке книги «О начале...». В рукописи девятой главы, написанной, вероятно, в 1969 г., Поршнев не раз прерывает изложение, позволяя себе рефлексивные рассуждений о проблемах своей работы над темой. Такие «отвлечения» особенно характерны имен- но для первых опытов изложения какой-либо темы любым автором.

В чем же причина того, что Поршнев отложил работу над проблематикой дивергенции на последний момент? Наиболее вероятным представляется следующее объяснение. В главе 9 Поршнев подчеркивает принципиальную сложность естественнонаучного исследования специфического отбора, стремительно отодвигавшего друг от друга палеоантропов и неоантропов «на таксономическую дистанцию подвидов, видов, родов, семейств, наконец, на дистанцию двух различных форм движения материи — биологической и социальной»³⁶⁹:

«Этот процесс невозможно эмпирически описать, так как ископаемые данные бедны, его можно реконструировать только ретроспективным анализом более поздних явлений культуры — раскручивая их вспять, восходя к утраченным начальным звеньям»³⁷⁰.

Следовательно, надежность «ретроспективных реконструкций» может быть обеспечена лишь надежными исследованиями, с одной стороны, биологических предпосылок дивергенции (бидоминантная модель, интердикция), а с другой — исследованиями ее культурных последствий (социальная психология, быть может, даже политическая экономия первобытного общества и т.п.). Что же касается собственно «ретроспективной реконструкции», то, как, очевидно, полагал Поршнев, на подготовленной его исследованиями почве эту задачу не менее успешно смогут осуществить и другие исследователи. Вот один из самых ярких примеров упомянутых «рефлексивных рассуждений», оно прерывает изложение темы отбора:

³⁶⁹ См. настоящее издание, с. 382.

³⁷⁰ См. настоящее издание, с. 390.

³⁷¹ См.: 684/23/1, л. 18. Фотографию этого отрывка см. в конце настоящего издания, в разделе «Иллюстрации», с. 708.

694

Вторая ступень работы Поршнева над своей концепций началась в первой половине 60-х гг., но большая ее часть пришлась именно на их вторую половину, на период, когда задача подготовки книги «О начале человеческой истории» вышла на передний план. В это время лишь четыре публикации на первый взгляд не соответствуют названной первоочередной задаче. В 1969 г. публикуется доклад Поршнева на семинаре по философским вопросам обществознания в Институте философии АН СССР — «О начале человеческой истории». Доклад посвящен исключительно методологическим проблемам антропогенеза:

«Задача настоящей статьи — не описание или исследование начала человеческой истории, а попытка ”очищения рассудка”, как выражались некогда философы, т.е. рассмотрение методологии и философии этой проблемы»³⁷².

Поршнев специально подчеркивает важность такого «очищения рассудка»:

«Непосредственный прогресс науки не достигается с помощью методологических раздумий. Но без них исследователь может оказаться дальнозорким или близоруким и не суметь согласовать свои движения с действительными расстояниями. Не только дилетантам, но и специалистам проблема начала человеческой истории кажется лежащей почти под носом. Но протянутая рука хватает пустоту»³⁷³.

Особенностью опубликованного доклада является его очевидная принадлежность к критической (деструктивной) части работ Поршнева: ему уже нечего терять, полноценных единомышленников все равно нет и не будет, а потомкам надо оставить строго аутентичную позицию. С другой стороны, сравнение с методологическими и деструктивными текстами (а также соответствующими частями текстов) 50-х гг. обнаруживает важное отличие: содержательно аргументация почти тождественна, но от «воинствующей» полемической стилистики того времени не осталось и следа.

В сокращенном виде и под другим названием текст доклада вошел в книгу «О начале...» в качестве второго раздела первой главы; название же доклада послужило названием всей книги.

В 1971 г. выходит статья Поршнева «Контрсуггестия и история», о значении которой уже сказано в предыдущем разделе. Однако и в контексте работы над книгой «О начале...» названная статья занимала очень важное место, о чем ниже будет сказано.

³⁷² Поршнев Б.Ф. О начале человеческой истории / / Философские проблемы исторической науки. М., 1969, с. 92. Ср.: настоящее издание, с. 36.

³⁷³ Поршнев Б.Ф. О начале человеческой истории... С. 108.

695

гии АН СССР (с 1967 г.) Крепе оказался тем «отщепенцем» среди крупных советских ученых-биологов, для которого критерием целесообразности публикации поршневских работ был не диплом о получении автором соответствующего образования и не отношение большинства биологов к проблеме реликтового палеоантропа, а исключительно содержание предложенных работ. Благодаря такой поддержки Поршнев получил очень важный «институциональный плацдарм» для будущего: публикация в официальном издании АН СССР фиксирует научный приоритет Поршнева в части открытий последнего в области науки о начале человеческой истории.

Из материалов работы над книгой сохранились — частично или полностью — рукописи почти всех ее глав. Все они написаны в период 1968 - 1970 гг. Эти рукописи показывают, что работа над текстом глав вынуждала Поршнева постоянно изменять и структуру всей книги в целом, порой радикально. Сохранился написанный, вероятно, в 1969 г. промежуточный план книги, название которой на тот момент — «О начале человеческой истории (споры, исследования, гипотезы)»; книга делится на части, главы и разделы (параграфы):

«Часть I. Закон ускорения мировой истории и понятие ее начала Глава I. Закономерная смена общественно-экономических формаций и ускорение их смены. Движущая роль противоречий и антагонизмов Глава 2. Передовые и отсталые страны

Глава 3. Экстраполяция закона ускорения в будущее и в прошлое. Теоретическое значение понятия «начало истории»

Часть II. Судьба теорий Дарвина и Энгельса о происхождении человека Глава I. О недостающем звене в приматологии

Глава 2. Споры о "скачках” в антропогенезе. Материализм и идеализм в проблеме становления человеческого общества

Часть III. Две главные экологические проблемы антропогенеза Глава I. Плотоядение. Охота или трупоядение. (несколько параграфов) Глава 2. Огонь. Добывание или борьба с непроизвольным возгоранием Часть IV. Антропогенез и вторая сигнальная система

Глава I. Различие сигнала и знака (символа). Физиология и патология знака Глава 2. Рефлекс, торможение и доминанта. Тормозная доминанта и неадекватные рефлексы

Глава 3. Запретительные сигналы. Интердиктивная ступень второй сигнальной системы

Глава 4. Подражательная (имитационная) ступень второй сигнальной системы

Глава 5. Дипластия (бинарные сочетания). Генетическая логика Глава 6. Генезис второй сигнальной системы и социальная психология. Суггестивная ступень второй сигнальной системы

Часть V. Социологический аспект антропогенеза и его соотношение с биологическим

Глава I. Пограничная область биологических и общественно-исторических наук

Глава 2. Понятие "общество” и “культура". Проблема единственного и множественного числа

696

Глава 3. Дивергенция палеоантропов и неоантропов. Генезис и развитие социально-психологического отношения "мы и они”»³⁷⁴.

Приведенный план демонстрирует стремление Поршнева максимально использовать уже написанное: в названиях многих глав легко узнать названия опубликованных ранее статей. Заметна и преемственность по отношению к наброску плана книги «На новых путях физиологии высшей нервной деятельности и психологии». Вероятно, именно этот план был приложен к проспекту новой книги, направленному в издательство «Мысль».

Сравнение с окончательным планом книги показывает, что структуре еще предстоит существенно измениться. В частности, многие «части» станут «главами», а главы — разделами глав. Некоторые главы, например, глава 1 Части 11, обе главы части 111 приведенного плана так и остаются главами. Но и деление на «части», судя по сохранившимся рукописям, Поршнев еще некоторое время пытается сохранить. Так, главы 3-5 будут объединены в Часть И «Предыстория речи»³⁷⁵; главы 6 и 7 — в Часть 111 «Троглодитиды и среда»³⁷⁶; наконец, главы 9 и 10 — в Часть IV «Становление людей»³⁷⁷. Однако для Части 1, объединяющей главы 1 и 2 (в приведенном плане — это еще части 1 и II), название не сохранилось; впрочем, возможно, к тому моменту Поршнев уже отказался от деления книги на части. Выпадает из деления на части и глава 8 «Споры о фундаментальных понятиях» — наследница главы 2 Части II по плану 1969 г.

Вероятно, уже в начале 1970 г. Поршнев заключает с издательством «Мысль» договор, в соответствие с которым автор обязуется представить в издательство рукопись объемом 27 авторских листов, что, между прочим, на 9 листов больше, чем намечалось для книги «На новых путях...». Однако в конце 1970 г. Поршнев приносит в издательство рукопись значительно большего объема — 35 листов. Редактирование рукописи поручается Людмиле Николаевне Дороговой. По ее воспоминаниям, неожиданные трудности возникли с получением необходимых издательству внешних отзывов на книгу: каждый, кто готов был дать положительный отзыв, делал характерную оговорку: я компетентен только в границах такой-то специальности, такой-то главы книги Поршнева, о книге в целом, к сожалению, написать отзыв не могу. Тут можно вспомнить, что аналогичная «трудность», а именно, ломающий все сложившиеся в науке традиции междисциплинарный и даже мультидисциплинарный подход Поршнева к проблемам начала человеческой истории, препятствовал и формированию общности поршневских единомышленников...

³⁷⁴ См.: ОР РГБ, 684 /2 2 /3 , л. 1 — 2. В машинописной версии плана сделано исправление: в качестве первой главы Части 1 от руки добавлена дополнительная глава «Генетическая и агенетическаянаука».

³⁷⁵ См.: ОР РГБ, 684/23/4, л. 3.

³⁷⁶ См.: ОР РГБ, 684/22/6, л. 1.

³⁷⁷ См.: Там же, л. 224.

³⁷⁸ Фактическая сторона отношений Поршнева с издательством «Мысль» в 1969 — 1972 гг. изложена по воспоминаниям Дороговой (устное сообщение автору настоящего очерка в феврале 2005 г.).

697

ледствия поршневского просчета: издательство не вправе утвердить смету на книгу, объем которой столь вопиющим образом превышает величину, указанную в договоре. Поршнев вынужден пойти на сокращение. Он полностью убирает главу седьмую «Появление огня» (почти повторяющую статью 1955 г. «О древнейшем способе получения огня»), почти полностью — главу шестую «Плотоядение» (часть которой повторяет неопубликованный доклад 1956 г.), половину главы девятой «Дивергенция троглодитид и гоминид» (никогда прежде не публиковавшаяся рукопись). Разделы упраздненных глав, которые Поршнев считает необходимым сохранить, он объединяет в новую главу — «У порога неоантропов».

В таком урезанном виде в мае 1972 г. книга сдается в набор; в июне Поршнев уже получает корректуру и делает последнюю правку. Остается подписать книгу в печать...

Итак, книга «О начале...» готова и вскоре должна оказаться в руках читателей. Но останется ли эта книга «единственным следом» задуманной в 20-е гг. трилогии — «Критики человеческой истории»?

Даже если не брать в расчет сохранившихся рукописей, относящихся к первой части трилогии, надо сказать, что целый ряд планов, рукописей, подготовленных к публикации, и даже, в качестве исключения, опубликованных, имеют самое прямое отношение к третьей части «Критики человеческой истории». Как уже было сказано, выделение «восходящего просмотра развития человечества» в предмет отдельной — третьей — книги связано с окончательной формулировкой последовательности двух инверсий. Первой инверсии, превращению интердикции в суггестию (как и предпосылкам этой инверсии — возникновению интердикции) посвящена книга «О начале человеческой истории»: «...ее заявка философская и естественнонаучная состоит в установлении первой инверсии». Вторая инверсия — превращение суггестии в контрсуггестию. Но ведь и этой инверсии также посвящена опубликованная работа! Вот как определяет Поршнев предмет статьи «Контрсуггестия и история»:

«В задачу настоящей статьи не входит анализ того, как именно у наших ископаемых предков возникло это специфическое торможение [интердикция. — О.В.] и как оно развилось до уровня суггестии. Ведь всю проблему можно разделить на две: первая половина — складывание в антропогенезе этого отличительного свойства человеческой психики, этой исходной клеточки социально-психических отношений, вторая половина — осложнения этого явления в ходе человеческой истории в связи с появлением и развитием контрсуггестии. Только вторая половина относится к теме данной статьи»³⁸⁰.

³⁷⁹ См. настоящее издание, с. 14.

³⁸⁰ Поршнев Б.Ф. Контрсуггестия и история... С. 15.

698

Во-первых, выдвижение контрсуггестии на передний план не приводит и не может привести к исчезновению суггестии, но оставляет для неумолимого действия последней узкий коридор — логика, научное доказательство: «истина обязательна, принудительна», она «неумолима»³⁸¹. Во-вторых, в этом процессе осуществляется и само становление человечества как реальной общности в субъективном, а не только в объективном смысле: «научное мышление глубочайшим образом, нерасторжимо сочетается с идей человечества. Доказательство адресуется не кому-либо, а человеку вообще»³⁸². Наконец, в-третьих, на передний план выходит и специфическая «диахроническая» оппозиция «мы - они» в своем качестве всеобщей формы движущих сил истории, в которой «мы» — все человечество:

«В наши дни человечество — это уже не собирательная идея, а крепнущая в сложной борьбе реальность. Возникает социально-психологическая загадка: если всякая общность, всякое "мы” сознает себя и конституируется через сопоставление с каким-то "они”, то кто же "они” по отношению к этой рождающейся сверхобщности — человечеству? ...Только древнейшая стадия его собственного прошлого. Вместе с тем — и следы отдаленнейшего прошлого в настоящем. Если же перевести это на язык социальной психологии, то "они”, "чуждое” для научного мышления поднимающегося человечества — это как раз все явления суггестии — порождения предыстории, — кроме единственного, которому история оставила место, т.е. кроме убеждения, доказательства, науки»³⁸³.

Вторым важнейшим «следом» заключительной части трилогии — не опубликованным, хотя и подготовленным к печати — является книга «Докапиталистические способы производства», о которой много говорилось во втором разделе настоящего очерка. Ее подготовка тесно связана и с подготовкой книги «О начале...», и с размежеванием предмета двух этих книг. Сохранились три плана книги «Докапиталистические способы производства», написанные в разное время. В основном они совпадают, за исключением одного пункта — «Часть I. Закон ускорения мировой истории», который присутствует только в самом раннем плане. Эта «часть», написанная, в основном, в 1964 - 1966 гг., была использована по другому: в переработанном и значительно сокращенном виде она вошла в книгу «О начале...» в качестве первого раздела первой главы (в плане 1969 г. она фигурировала именно как «Часть I», т.е. предполагалось включить ее в книгу в полном объеме).

³⁸¹ См. Там же, с. 33.

³⁸² Там же.

³⁸³ Там же, с. 33 - 34.

699

«Чтобы она [книга «О начале... — O.B.] носила характер независимого целого, ее открывает глава, по-другому мотивирующая широкую теоретическую значимость темы»³⁸⁴.

В эту «открывающую» главу и вошли в сокращенном виде, во-первых, рукопись «Закон ускорения мировой истории», а, во-вторых, как было сказано выше, доклад «О начале человеческой истории».

В 1972 г. параллельно с подготовкой книги «О начале...». Поршнев готовит к публикации и книгу «Докапиталистические способы производства». В июле Поршнев направляет в издательство «Мысль» заявку на эту книгу, поддержанную Академией общественных наук при ЦК КПСС. В августе издательство ответило отказом по основаниям, не лишенным смысла:

«К сожалению, в настоящее время это не представляется возможным. Предстоящий выход в издательстве Вашей книги "О начале человеческой истории’ затрудняет публикацию предлагаемой Вами рукописи. В связи с этим мы можем вернуться к вопросу о издании книги ”Докапиталистические способы производства” лишь после истечения срока действия издательского договора на упомянутую выше книгу»³⁸⁵.

Наконец, существует и третий важный «след» заключительной части трилогии, относящийся к 1971 - 1972 гг. Во «Вступлении» к книге «О начале...» Поршнев подчеркивает исключительную важность и тщательной разработки «общей схемы» своего понимания начала человеческой истории, способной связать, согласовать результаты исследований в отдельных науках:

«Иначе частные дисциплины при отставании общей схемы подобны разбежавшимся колесикам механизма, по инерции катящимся кто куда. Пришло время заново смонтировать их, в перспективе — синтезировать комплексную науку о человеке, о людях»³⁸⁶.

Упоминание «комплексной науки о человеке, о людях» — вовсе не метафора, а отражение нового замысла, уже намеченного в «проспекте книги» объемом 12 авторских листов: «Люди (Проблема человека на современном этапе науки. Люди как предмет познания)». Вероятно, заявка на книгу только готовилась и еще никуда не была направлена. Кроме собственно «проспекта», включающего перечень глав с кратким изложением содержания каждой, и самых предварительных набросков, написанных в 1972 г., никаких рукописных материалов к этой книге нет и, скорее всего, не было. Имеющийся проспект книги позволяет отнести этот замысел именно к заключительной части трилогии. Вот только перечень глав задуманной книги «Люди»:

«Гл. I. Комплекс современных наук о людях.

³⁸⁴ См. настоящее издание, с. 11.

³⁸⁵ См.: ОР РГБ, 684/19/1; л. 8.

³⁸⁶ См. настоящее издание, с. 14.

700

Гл. III. История науки как преодоление антропоморфизма и антропоцентризма.

Гл. IV. Вид, индивид, личность, общество, человечество.

Гл. V. Как мозг сформирован из миллиардов клеток, так сознание — из миллиардов мозгов.

Гл. VI. Речевые знаки.

Гл. VII. Что такое психика?

Гл. VIII. Общности людей — объективные и субъективные.

Гл. IX. Биологическая наследственность и социально-историческая изменчивость.

Гл. X. Человечество и человек.

Гл. XI. История и человек.

Гл. XII. Будущее людей»³⁸⁷.

Заслуживает упоминания еще один несостоявшийся замысел Поршнева, относящийся к периоду непосредственной работы над книгой «О начале...». В 1971 г. (или в начале 1972 г.) Поршнев, видимо, получил какие-то намеки на возможность издания собрания своих сочинений. Именно к этому времени относится сохранившийся набросок плана такого издания. Впрочем, нельзя исключить, что мысль о собрании сочинений — случайная ассоциация, возникшая у Поршнева, например, под влиянием открывшейся было перспективы избрания членом-корреспондентом АН СССР. Подтверждением последнего предположения может служить тот факт, что набросок плана собрания сочинений сделан на случайно попавшей под руку карточке (ярлык Таллиннской бумажной фабрики, вложенный в общую тетрадь). Но сам план издания представляет большой интерес:

«7 т.т. по 35 - 50 п[ечатных] л[истов].

I.    Нар[одные] восстания во Франции] перед Фрондой (45 [печатных листов])

II.  Тридцатил[етняя] война (две части) (70 [печатных листов])

III. Исторические] работы [—] XVI - XV111 вв.

1)   нар[одные] восстания] во Фр[анции];

2)   Мелье;

3)   Кальвин [и Кальвинизм];

4)   [Мелье, Марелли,] Дешан и др.

+ рецензии и предисловия

³⁸⁷ См.: ОР РГБ, 684/26/6; л. 1 - 2.

³⁸⁸ Имеются в виду две — первая и третья — части запланированной трилогии, одна из которых была уже опубликована (третья), а другая — фактически готова (первая).

³⁸⁹ Исторические интересы Маркса в последние годы его жизни и работа над хронологическими выписками / / Маркс-историк. М., 1968

390 Периодизация всемирно-исторического прогресса у Гегеля и Маркса...

701

V.  Реликтовые гоминоиды , троглодиты , статьи

VI. Социальная] психология, статьи по психол[огии] и антропологии

+ «О начале чел[овеческой] истории»³⁹³

 

Итак, конец лета 1972 г. Книгу Поршнева «О начале человеческой истории через месяц-другой будут читать тысячи людей. Юношеский замысел 20-х гг. осуществлен, во всяком случае, в самой главной и самой трудной его части. Пора расширить спектр своей исследовательской работы, вернуться к прежним, нереализованным, отложенным планам.

Еще весной он готовит доклад «Происхождение человека и проблема речи»³⁹⁴ для XI Международного конгресса философов в Болгарии (Варна), который состоялся в следующем (1973) году. Летом Поршнев получает из Института философии АН СССР, от имени оргкомитета по подготовке конгресса, отзыв на свой доклад, подписанный (и, вероятно, написанный) М. Мамардашвили: оргкомитет рекомендует доклад по секции «Лингвистика и антропология». Любопытно, что в качестве аргумента в пользу того, что поршневский доклад заслуживает быть представленным на конгрессе, Мамардашвили с искренней наивность указывает на отказ Поршнева следовать точке зрения Энгельса:

«Автор доклада предпринимает попытку дать определение человека не через труд — что является установившейся точкой зрения современной науки — а через речь»³⁹⁵.

Доклад «Происхождение человека и проблема речи» не был ни представлен на конгрессе в Варне, ни опубликован. Напротив, тезисы «Противопоставление как компонент этнического самосознания», предназначенные для другого международного форума — IX Международного конгресса антропологических и этнографических наук, который состоялся также в следующем (1973) году в Чикаго, были опубликованы (1973), представлены на конгрессе и переведены на английский язык (1978).

Поршнев понимает, что выход в свет книги «О начале...» укрепит его позиции в научном сообществе и одновременно освободит время, а значит, позволит завершить многие ранее начатые проекты. А ведь одних только новых книг, уже намеченных к публикации и существующих как минимум в виде «проспекта», было к лету 1972 г. пять!

³⁹¹ Современное состояние вопроса о реликтовых гоминоидах...

³⁹² Борьба за троглодитов...

³⁹³ См.: ОР РГБ, 684/23/4; л. 99. Вначале пункт «О начале...» стоял с номером VII. Затем номер пункта был зачеркнут, а его содержание знаком « +» добавлено к пункту VI. Фотографию наброскаплана собрания сочинений см. в конце настоящего издания, в разделе «Иллюстрации», с. 708.

³⁹⁴ Поршнев Б.Ф. Происхождение человека и проблема речи. Рукопись (автограф), ОР РГБ

684/23/7.

³⁹⁵ См.: ОР РГБ, 684/28/15; л. 2.

702

ных людей» — теперь о Иисусе Христе; в новых условиях «Молодая гвардия» может решится (чем черт не шутит пока бог спит!) на такой смелый шаг. Еще три книги — для издательства «Наука»: почти готова первая часть трилогии о Тридцатилетней войне; на подходе ее средняя часть; «Социальная психология» требует серьезной переработки (разрешение на ее переиздание в увеличенном объеме уже три года как получено!). Существует и новый, только что родившийся замысел — книга «Люди»...

Но этим проектам не суждено было осуществиться: в конце лета Главную редакцию социально-экономической литературы издательства «Мысль» возглавил

В.П. Копырин. С его приходом позиции противников издания книги заметно усилились . Подписание книги в печать, как минимум, отодвигается на неопределенное время; затягивание этого решения, в свою очередь, вынуждает издательство в начале ноября рассыпать типографский набор : дефицитный металл нужен для печати других книг. Тем самым, на своем пути к читателю книга «О начале человеческой истории» была отброшена на ступень назад. Для Поршнева это событие, вызванное сугубо «техническими» причинами, становится символом поражения, разгрома...

Последней каплей стали результаты выборов в АН СССР по Отделении истории: коллеги-историки провалили кандидатуру Поршнева. Но на этот раз Поршнев не ограничился Отделением истории и попытался опереться на поддержку Отделения философии. Сохранилось рекомендательное письмо, подписанное двумя философами, чл.-корр. АН СССР — Ц.А. Степаняном и уже упоминавшимся Ойзерманом³⁹⁸. Письмо не датировано, по косвенным признакам — 1972 г. Такая датировка подтверждается и воспоминаниями С.В. Оболенской о Поршневе: «Он был предан науке страстно и бескорыстно, хотя и был очень чувствителен к оценке своей деятельности. Как он хотел стать академиком! Он и умер, я думаю, отчасти вследствие потрясений, связанных с неудачами на академических выборах — этом и до сих пор весьма несправедливом и порой даже грязном деле»³⁹⁹.

³⁹⁶ Подробнее об этом периоде в жизни Поршнева см.: Поршнева Е.Б. Реальность воображения (записки об отце). См. настоящее издание, с. 539 и далее.

³⁹⁷ От набора 1972 г. до настоящего времени сохранились лишь два экземпляра корректуры, один из них — с авторской правкой... Фотографию поршневской правки страниц оглавления книги см. в конце настоящего издания, в разделе «Иллюстрации», стр. 710.

³⁹⁸ См.: ОР РГБ, 684/28/11, л. 7 - 9.

³⁹⁹ Оболенская С.В. Первая попытка истории «Французского ежегодника» / / Французский ежегодник. 2002 г. М., 2002, с. 67 - 68.

703

линованных монографий — могла быть представленной только книга «Феодализм и народный массы»⁴⁰⁰.

Выход в свет книги «О начале...», второй монографии по нужной специальности, мог бы решить эту проблему. Но этому уже не суждено было случиться...

26 ноября 1972 г. Борис Федорович Поршнев скончался.

Следующие два года стали фактической проверкой результатов двадцатилетних усилий Поршнева, направленных на формирование поршневского «мы» — общности своих сторонников, союзников, единомышленников. Оказалось, усилия не были совсем уж напрасными: пусть не появилось учеников, ставших последователями, пусть и сторонники были лишь «частичными». Но даже в таком виде это «мы» представляло собой значимую силу: с уничтожением набора и смертью Поршнева борьба за выход его книги в свет не прекратилась.

В 1973 г. корректура книги Поршнева (след рассыпанного набора 1972 г.) была направлена издательством «Мысль» в Институт психологии АН СССР на рецензию. При этом в руководстве самого издательства продолжалась скрытая борьба между теми, кто ждал отрицательного отзыва, чтобы окончательно «закрыть вопрос», и теми, кто добивался ее опубликования. Во главе первых стоял упомянутый Копы- рин; вторые были представлены, в первую очередь, заведующей философской редакцией, входившей в копыринскую Главную редакцию, Ириной Александровной Кадышевой.

Подготовка рецензии была поручена заведующей сектором философских проблем психологии Людмиле Ивановне Анцыферовой⁴⁰¹, лично знакомой с Поршневым и безусловного сторонника публикации поршневской книги. Ее беседа в издательстве оптимизма не прибавила: по словам Анцыферовой, Копырин пришел в ярость от самого предложения издать «антимарксистскую книгу»⁴⁰². И все же Копырин не был всесилен. Анцыферова и Кадышева привлекают в союзники заведующего сектором народов зарубежной Европы Института этнографии им. Миклухо-Маклая АН СССР

С.А. Токарева, и заведующего кафедрой философии Академии общественных наук (АОН) при ЦК КПСС Х.Н. Момджяна. План таков: подготовить совместную положительную рецензию, подписанную признанными (и в научном, и в «партийном» отношении) специалистами и обосновывающую целесообразность издания. Эта же рецензия предлагается в качестве предисловия к книге.

⁴⁰⁰ Устное сообщение г-на Ойзермана автору настоящего очерка (январь 2005 г.).

⁴⁰¹ Фактическая сторона борьбы вокруг книги Поршнева в 1973 — 1974 гг. изложена по воспоминаниям Анцыферовой (устное сообщение автору настоящего очерка в феврале 2005 г.).

⁴⁰² По иронии судьбы попытка получить спустя 15 лет рецензию на книгу от известного советского востоковеда И.М. Дьконова и этим обеспечить ее переиздание дала результат, диаметрально противоположный: рецензент категорически возражал против публикации «марксистской» (т.е. не научной) книги! Начиналась новая российская революция, теперь можно было открыто крушить идолов, которым всю предшествующую жизнь приходилось поклоняться. И такой болезни — «революционномусознанию» — оказываются подвержены даже весьма крупные ученые...

⁴⁰³ Эта глава является 8-й в настоящем (полном) издании. По набору 1972 г. — глава 7.

704

нятиях») в опубликованной книге быть не должно. Пришлось идти на встречные уступки. Объем главы сокращен вдвое, а «статус» оставшейся половины текста понижен до уровня раздела главы.

Причину капыринского требования понять несложно. В этой главе Б. Поршнев подводил черту под 20-летними спорами советских ученых о том, как правильно понимать высказывания «классиков марксизма-ленинизма», относящихся к проблемам начала истории. А это, как уже говорилось, есть не что иное, как несанкционированная вольность в ответственном деле интерпретации «классиков», посягательство на уровень решений высшего партийного руководства...

В июне 1974 г. книга Поршнева «О начале человеческой истории», наконец, подписана к печати и осенью выходит в свет. От типографского набора двухлетней давности у нее три важных отличия: книга теперь открывается «Предисловием», подписанным Момджяном, Токаревым и Анцыферовой (именно в таком порядке: АОН при ЦК КПСС, естественно, на первом месте), глав в книге стало на одну меньше, а в последней главе книги («Генезис речи-мышления: суггестия и дипластия») появляется новый (первый) раздел — «Труд, производство, общество»...

Теперь есть возможность раскрыть и тайну форзацев книги в издании 1974 г. В одном из подпавших под сокращение еще в 1971 г. разделов главы «Дивергенция троглодитид и гоминид» анализируется значение так называемых «палеолитических Венер». Их изображения и было намечено поместить на форзацах книги. Текст был сокращен, «Венеры» исчезли из текста, но поскольку выход книги в свет состоялся только со второй попытки, уже после смерти Поршнева, никто и не вспомнил о связи планировавшегося оформления книги с ее содержанием: «палеолитические Венеры» оказались на форзацах — как символическое выражение не простой судьбы главной книги Поршнева...

В 1979 был опубликован перевод книги на словацкий (Братислава), а в 1981 — на болгарский (София) языки. Болгарское издание включает также и перевод статьи Поршнева «Контрсуггестия и история», помещенной в качестве приложения к книге⁴⁰⁴.

 

Если теперь ретроспективно взглянуть на творческий путь Поршнева после защиты докторской диссертации, то бросается в глаза отчетливый 10-летний цикл триумфальных успехов и серьезных неудач, острейших конфликтов, кризисов.

⁴⁰⁴ Фотографии обложек и титульных листов книги «О начале человеческой истории (проблемы палеопсихологии)», изданной в Москве, Братиславе и Софии, см. в конце настоящего издания, вразделе «Иллюстрации», с. 710—711.

705

Конец 50-х - начало 60-х. Первые работы по антропогенезу, открытие троглодита, создана Комиссии при Президиуме АН СССР по его изучению, подготовлена первая в мире монография об этом редком животном. Кризис: поражение в «борьбе за троглодитов»; разрыв с большинством ученых — биологов и антропологов; второй конфликт с историками; монография о троглодитах депонируется в ВИНИТИ и печатается на множительной машине тиражом в 180 экземпляров...

Конец 60-х - начало 70-х. Гигантский прорыв в исследованиях начала истории — в физиологии высшей нервной деятельности, в социальной психологии; опубликована монография с «горизонтальным срезом» истории эпохи 30-летней войны; и главное, осуществлен юношеский замысел — подготовлена книга «О начале человеческой истории», уже сделан ее типографский набор. Кризис: набор рассыпан, книга существует в виде двух спрятанных экземпляров корректуры...

⁴⁰⁵ Устное сообщение г-жи Тираспольской автору настоящего очерка (январь 2005 г.)

706