С. Воложин.
Нестеров. В лесу.
Художественный смысл.
|
Ницшеанство. |
Как я столкнулся с научной – ну как назвать? – подлостью
Речь пойдёт о такой картине.
Нестеров. В лесу. 1917 – 1922.
У ней ещё есть название “Град Китеж”. Я узнал про такое название у Нестерова и заинтересовался. У меня с таким словосочетанием связаны самые высокие ассоциации. Шутка сказать – город не давшийся Батыю, ушедший под воду на глазах завоевателей. А потом легенда была повторена старообрядцами (одной из сторон религиозной гражданской войны), тоже ушедшими в леса, но не отрёкшимися от веры.
А у меня есть десятки доказательств, что Нестеров – ницшеанец. То есть самый- самый пессимист. Даже декаденты меньшие пессимисты, потому что для них Зло – это норма. Ну и… Так и быть, сразу признаюсь, что ницшеанцы для меня это философски настроенные типусы. В пику христианству, обещающему спасение от любых горестей в Царствии Божием на небе в виде бестелесных душ, душ тех, кто прощён, у ницшеанцев спасение в принципиально недостижимом метафизическом иномирии. Для художников-ницшеанцев и тех, кто их понимает, радость только в умении дать образ этого иномирия (для творца) и его почуять (для сотворца, восприемника). Обычным людям такое спасение непостижимо. Ну и признаваться, так признаваться… У художников – особенно тех, кто исторически первые дошли до такого отчаянного мироотношения – это метафизическое иномирие является идеалом подсознательным, сознанию творца не данным.
(Я извиняюсь перед теми читателями, которым не впервые довелось это у меня прочесть. Ну и перед теми извиняюсь, кто мутью считает само оперирование подсознательным идеалом. Что поделать, не я это понятие придумал. Уже Платон им пользовался, пусть и под иным именем.)
Во всяком случае теперь должно быть хорошо понятно, почему я заинтересовался картиной о таком святом, можно сказать, понятии, как град Китеж, созданной… ницшеанцем.
Посмотрев на неё я сперва никакого ницшеанства не почуял. Разве что умозрение шепнуло. Умозрение о стиле модерн, в каком писал Нестеров. Оно – вид ницшеанства, даваемого преимущественно не образом, а катарсисом.
(Это термин Выготского, открывшего, что переживание художественности-катарсиса рождается как преимущественно подсознательное, и рождение это происходит от столкновения противочувствий, которые – осознаваемые – происходят от противоречивых текстовых элементов. Извиняюсь опять перед теми, кто это не впервые у меня прочёл.)
Умозрение о стиле модерн состоит в том, что имеющее душу, изображают каким-то мёртвым, а то, что без души – с оживляжем. Получаются противочувствия. Тут – мёртвыми являются лица и руки, а оживляж – украшения на одеждах.
Оживляжа тут мало, и я как-то не среагировал на его шёпот мне. И стал искать, что люди пишут о художественном смысле этой картины. И, читаю, все сплошь богоугодно пишут.
Вы мне простите, если я не стану цитировать – мне очень противно, когда люди врут, вольно или самообманно. Статья за статьёй. Всё с "посконно-почвеннической” и "умилительно-былинной” интонацией, как метко-негативно выразился один либерал, ненавистник традиционализма России, Долин.
Но в научной статье некой Уртминцевой Марины Генриховны, не отличающейся по тону от всех, я наткнулся на подозрительное в самом конце одной мысли:
"В авторском повторении сюжета “В лесах” - “Град Китеж” (1922) - происходит своеобразное соединение двух основных линий творчества Нестерова. Одна из них связана с воплощением идеи духовного наставничества (“Пустынник”, “Видение отроку Варфоломею”, “Юность Сергия”), другая - с темой женской доли, начатой картиной “Девушка-нижегородка” (1887) (“Христова невеста”). Соединение их в сюжете картины 1922 года происходит, по-видимому, не случайно: рождение новой России, распространение новых идей, новой веры могли ассоциироваться у Нестерова с судьбой русского старообрядчества, гонимого официальной церковью, но сохранившего свою культуру. В этой приверженности заветам отцов художник, так же как и писатель, видел основу русского национального характера в его наиболее ярком проявлении в судьбе русской женщины, о чем свидетельствуют и дилогия Мельникова, и история создания “романа в картинах” Нестерова. Тема женской доли - центральная в нем: “На горах” (1896), “Великий постриг” (1897), “Думы” (1899), “За Волгой” (1905), “В лесах” (1917). Переписанный (повторенный?) в 1922 сюжет дан в описании первого биографа Нестерова С. Дурылина в связи с сообщаемыми им обстоятельствами начала работы в Абрамцеве над картиной “В лесах”” (https://cyberleninka.ru/article/n/kitezhskiy-letopisets-v-literaturnoy-i-zhivopisnoy-interpretatsii-p-i-melnikov-i-m-v-nesterov).
Обстоятельства работы… И была сноска. Я в неё полез, и читаю:
""Черницы” и “белицы” собрались у озера в лесах слушать подводный звон невидимого Китежа, а в сердцах у них звенит иной звон - к жизни, зов к счастью, гудят страсти, утаенные, но не заглушенные, и лес отвечает им зовущим, призывным, загадочным звоном””.
С отсылкой: "Дурылин С.Н. Нестеров в жизни и творчестве”.
То есть расчёт этой Уртминцевой, что читатель не полезет читать сноску (прямо противоположную религиозно-патриотическому тону). И она не скрыла, и она практически скрыла.
А что у Дурылина?
А у Дурылина – какой несчастный был Нестеров. Как настоящий ницшеанец он пришёл к убеждению, что Этот мир лишён взаимной любви (других ницшеанцев ошеломляет наличие смерти – вот, не меньше). И Нестеров категорически против такого мироустройства (ну, Дурылин не так резок, как я его пересказываю), и выражает это неприятие жалостью к женской доле.
"11 февраля 1915 года он пишет Турыгину:
“Ваш Петроград на меня на этот раз подействовал целебно. Возвратившись на Донскую, я принялся за новую картинку… Серый, тихий день, берег Волги; вдали леса – Заволжье, а тут, на горах, скит. По двору скита идут две “сестрицы”, сестрицы кровные, а “души” у них разные; у одной душа радостная, вольная, а другой – она сумрачная, черная. Вот и все”.
“Вольная душа” не найдет, не может найти покоя и в скиту, и Нестеров спешит продолжить вновь захватывающую его старую повесть, с горьковатой шуткой сообщая старому товарищу:
“Теперь подожду денька три, примусь за другую картинку, тоже невеличку, “Усталые”. Тут тоже девицы; бредут обе по опушке – устали они от дум, от таких, как ты, донжуанов. Пожалеть их надо. Вот я их и пожалел…”
… Эту тему “любви-жалости” Нестеров не исчерпал и в поздние годы своего творчества.
Не увлечение красочным старым бытом и художественной этнографией заставило его работать в 1917 году над картиной “В лесах”. Опять мельниковское название – и опять нестеровская “душа темы”: “черницы” и “белицы” собрались у озера в лесах слушать подводный звон невидимого Китежа, а в сердцах у них звенит иной звон – к жизни, зов к счастью, гудят страсти, утаенные, но не заглушенные, и лес отвечает им зовущим, призывным, загадочным звоном.
Я помню, с каким увлечением и любящей тщательностью готовился Нестеров к этой картине, живя в Абрамцеве, как чутко выискивал он в юных лицах – много девушек и подростков перебывало в то лето в Абрамцеве – радость и печаль, любовь и тревогу и с каким волнением, перевоплощал он все это в образы своей картины – опять поэмы о любви и недоле” (https://www.litmir.me/br/?b=7633&p=17).
Очень показательно: на дворе революция, а ему хоть бы хны. Разве может революция изменить тот закон Этого мира, что взаимной любви – нет?!
Лес как соблазн на картине даже и олицетворён: лицом старика-гусляра (слева от стоящей на коленях “белицы”), наверно, творящего ""Ярилино заговенье” (имеющее на деле прямо противоположный смысл, нежели чем слово “говеть”)” (https://slavtradition.com/nasledie/rodnye-bogi/1537-yarilo).
И ещё один нюанс.
Упомянутый катарсис, порождаемый у восприемника, очень годится для выражения художником своего подсознательного идеала. Но он же ему шепчет, что мало кто это почует. И художники-ницшеанцы иногда сдаются на образное выражение метафизического иномирия – каким-нибудь абсурдом, алогичностью, не характерными для Этого мира.
Так вот мне кажется, что в данной вещи Нестеров такой образ дал – метафизическую ленту, местами пунктирную, проходящую через всю картину. Слева внизу это светлая полоса, параллельная линии берега, она прерывается золотой полосой на платье второй слева женщины (причём она не вышивка на этом платье, была б вышивка, она б повторяла складки платья); туманная лента, виясь дальше этого платья, приходит теперь уже к ленточной золотой вышивке на платье четвёртой слева женщины; затем она перескакивает на бледное золото лица гусляра; а оттуда – тоже пунктирно – на золотую ленточную вышивку женщины, ставшей на колени.
Ну и всё это были первые десятилетия бытования ницшеанства в искусстве грани веков 19 и 20. То есть до сознания художников их ницшеанский идеал ещё не дошёл.
Наконец, последнее. Мне неуютно в одной компании с упомянутым выше Долиным. Похоже, он тоже понял, что Нестеров не религиозный и не про религию писал картины. Но в нём-то, в его ехидстве над притворяющимися посконно-почвенническими патриотами, извратителями Нестерова, я чую ненависть либерала к России вообще. Я же, наоборот, патриот и традиционалист. Как я могу это связать со своим в одиночестве, но нескрываемым ницшеанством Нестерова? – Через поговорку. У немецких детей голова имеется, а у русских она есть. Отражение имущественного и бытийного менталитетов. Бытийный связан с глубиной души. А та – с предпочтением неприкладного искусства прикладному, очень тонкого – сильнодействующему. Из-за того, что массы вышли на арену истории, их любовь толкается к прикладному. Но это не в натуре русских. А впереди – я верю – победа коммунизма над капитализмом (капитализм, неограниченное материальное потребление человечество просто убьют). И капитализм – это оболванивание масс. И он противен русской душе. В коммунизме же работать будет искусственный интеллект и роботы. Чем преимущественно займутся люди? – Самым глубоким – неприкладным искусством. Например, умением понять, что Нестеров движим подсознательным идеалом ницшеанства. То есть я готовлю людей будущего, русских в первую очередь. – Вот это-то и есть патриотизм и традиционализм.
23 декабря 2021 г.
Натания. Израиль.
Впервые опубликовано по адресу
| На главную страницу сайта |
Откликнуться (art-otkrytie@yandex.ru) |