Поразительные вещи я узнал недавно. Оказывается, большинство населения России, причем самых разных слоев, чаще всего в истории движимо было догосударственными интересами (Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта. Новосибирск. 1998. http://www.ecsocman.edu.ru/db/msg/176833.html).

Такими вопросами я задался по прочтении рассказа "Придурки-хроники" (http://www.codistics.com/sakansky/all/morozova/tatjana3.htm) Татьяны Морозовой:

1. Зачем нужно было так сажать в лужу "я"-повествовательницу Аню: "Член Союза писателей слово транспАрант через "о" пишет!" Явная ж авторская подножка героине.
2. Зачем так возносить Аниного врага, Андрона. Собственно весь перец рассказа в его находчивости. Получить на документе подпись самого живого Пеле, да так остроумно!..

3) Зачем Аня молчаливо соглашается с общим мнением, что персонально ее от суда спас ее недоброжелатель Андрон. Ведь все-все (и мы) не забыли, что не ее была идея подделать подпись Пеле: "Сидим полночи. Из Интернета выудили нечто, смахивающее на бланк бразильского посольства. Вадик нашел переводчицу с испанского… Принципиально другое – подпись Пеле.

Вот этот Костя и сообразил, что подпись есть на каждой банке бразильского кофе и принес банку. А искала, – для подделки, правда, - подпись в Интернете не Аня, а "мы". И даже то, что текст сочинила Аня, не делает ее крайней. Во-первых, нам не известно, использовала ли она в статье имя Пеле (идея использовать фотографию Боброва в обнимку с Пеле принадлежала Боброву). А во-вторых, она ж всего райтер. Над нею есть юрист, начальник…

4) Зачем Аня и Ленка хорошо относились к Сашке: "Ленка… не смогла его отстоять. Не получилось ни по жизни, ни по правде". Так подробно объяснять, почему тот оказался неспособным к работе, это именно хорошо относиться.

5) Зачем введен Иннокентий со своими ежедневными междугородными звонками не по делу.

Вот Ахиезер и "подсказал" один-единственный ответ на все вопросы.

В стране – период, аналогичный Смутному времени. Все страну предали. Она распалась на – по-ученому – локальные общества (это в которых все знают друг друга лично: шайка, банда, община, фирма – наши; а остальные – чужие и потому источник зла).

Вот перед нами в рассказе одно такое локальное объединение – группа политтехнологов в командировке. На время действия Иннокентия в группе нет. Но он будет, понимай, в другой командировке. Они из одной политтехнологической фирмы. Он беспокоится о своих, советует. Тратится на пересказ новинок - словесных перлов и ляпов.

Сашка тоже был свой, потому и за него нужно было заступаться, как бы он ни был плох.

Своим стал и местный, их руководитель Андрон. Потому допустимо небольшое барахление в – новособранная же - политтехнологической машине. Тем более допустимо, что вон как он отличился – спас группу от суда.

А что на Аню товарищи вешают всю вину… Так сочтемся славою, ведь мы свои же люди, - как сказал поэт. То же и с виной… Да и шутка это – винить Аню. Там же на каждом шагу шутят.

И такие грешки, как грамматический прокол писательницы Ани, нужны для живописания нефункциональных отношений в группе. Своим все сходит.

Тут, по сути, люди не забыли советскую традицию, которая, в свою очередь, помнила сельскую общину. "Известный анекдот о том, что советский человек в отличие от западного в семье обсуждает производственные проблемы, а на производстве — семейные, лишь слегка гипертрофировал реальное состояние жизни тех времен" (Стёпин. Эпоха перемен и сценарии будущего). Потому мы присутствуем при бесконечном балагурстве во время работы и профессиональных разговорах в остальном быту.

Так начинается рассказ.

Тот факт, что они служат непотребному делу даже сплачивает их:

Сидим полночи".

А зачем эти блестки остроумия рассеяны по всему рассказу? Чтоб показать, что перед нами некие супермены? Призванные управлять судьбой страны? И достойные этого призвания? Хоть в данном случае данная группа потерпела поражение… Не по их вине.

Да, супермены. И напоказ, и по самоощущению. Только вот и издеваются над собой. По крайней мере, Аня.

Это об их профессиональных разговорах во внеслужебное время. – Ассоциация – с бандитской шайкой, с которой "место встречи изменить нельзя" было.

Продались. И страну продали, не меньше. Ибо они не кто-нибудь, а политòехнологи.

Продались не за кусок хлеба, и даже не масла, а за суперменство.

И все же совесть грызет.

Потому и бесконечные остроты. – Чтоб заглушить эту все незасыпающую совесть.

Но тогда это психологический, нравоописательный очерк, а не рассказ. И имеет он больше познавательную и публицистическую ценность, чем художественную.

Однако зачем тогда это противоречие суперменства с совестливостью, "особой гордости" с переживанием, что политтехнолог – профессия "гадная", зачем это чередование быта и работы?

И когда я так поставил вопрос, мне открылось…

Затем, что профессия эта нормальная, только применяется во вред стране.

Это как тележурналисту Михаилу Леонтьеву задали вопрос, почему коррупция в западных странах не мешает им быть высокоразвитыми, а в России она считается тормозом развития. Так Леонтьев очень просто ответил. В том смысле, что "там" коррупционеры не позволяют себе продавать интересы страны, а "тут" только этой продажей и занимаются. Как в Смутное время. Московские бояре были за Шуйского, потому что он обещал, став царем, не вмешиваться в дела их вотчин. Псков, Новгород, Астрахань и др. вообще под шумок отпали от Московского царства. Парад суверенитетов. Часть страны притворилась подчиненной Лжедмитрию II. Она готова была менять царей ежедневно в надежде на грабеж. За грабеж под любым лозунгом было казачество. Против посадских людей были крестьяне восстания Болотникова. А начиналось все с ненависти к Борису Годунову с его мероприятиями против голода – лишь бы освободиться от власти как таковой.

То же и в рассказе Татьяны Морозовой.

Как относятся люди к начальству, которое "уже четыре года старушек продовольствием заваливает", видно из придуманной для него "говорящей" фамилии – "Рыгалов". И старушки за него проголосуют, хоть он и враг порядка (как это следует из пропаганды героев-политтехнологов), и его бы гнать из власти надо, а не переизбирать.

Впрочем, и выбирать-то не из кого: "областная дума, мэрская. Главные герои – все-все-все – придурки". Народу б пробойкотировать такие выборы. Но ему плевать на страну.

И в первую очередь пробойкотировать бы такие выборы политтехнологам, но разве ими государственный интерес движет? – Нет.

А что?

Резче всего это видно на примере Сашки. Этот еврей со своей, как это часто бывает, обостренной чувствительностью к антисемитизму готов был пустить в ход его, предполагаемого дремлющим в темном народе: "граффити "Бобров – жид"" своей абсурдностью могли-таки антисемитов возмутить и заставить пойти на эти непопулярные выборы, чтоб проголосовать за Боброва, а не за его конкурента, ставленника "губернатора-расиста". И Сашке не потому было плевать, что он готовился покинуть страну и ему было все равно, какая она станет – более или менее шовинистическая, а потому, что он был назначен в группе на придумывание контрпропаганды. Если тут и был у Сашки перебор, то он объяснен в рассказе случившейся замороченностью с двумя женами, а не изъяном гражданственности.

Главное для описанных в рассказе политтехнологов даже не поддерживание личного и своих семей высокого уровня жизни, а поддерживание своего творческого потенциала, тренировка. Такова цель данного локального объединения.

Потому так подробно описываются варианты контрпропагаганды, которые пусть и не были пущены в ход, зато были ловко придуманы:

Потому так подробно описана критика Аней Ленусика. 4 пункта и 5-й вдогонку. - Творчество ж. Потому так любовно коллекционируются остроты. – Тоже творчество. Потому рассказывается о готовившемся, но так и не состоявшемся мультфильме. Жизнь в творчестве.

И все-таки эта ценность все время в рассказе находится в борении с другою – телесными радостями. У Вадика с Костей "командировочный синдром" и жены на праздник приезжают. К Сашке аж две приехали. Трудоголичество Ленусика вызывает всеобщее неудовольствие. Досадно и то, что командировки длятся по три месяца: "общаюсь с деткой всё больше по телефону". То и дело сцена переносится из офиса в "кафе "Островок"", то она в "бутербродной". Там "грибной суп", солянка, "фаршированные перцы", коньяк, пиво или просто обходятся "колбаской". А в конце рассказа что?

Но написан рассказ ни ради утверждения самоценности творчества, ни, наоборот, плотских и семейных радостей. Он весь пропитан ерничеством в отношении и одного и другого. И из столкновения таких противочувствий рождается третье переживание, нецитируемое – тоска по настоящему "мы – мы все-таки они", тоска из-за лишь видимости тождества России с Западом, тоска по времени, когда не нужно будет о себе говорить: "Придурки-хроники" и "Демократия с русским акцентом".

Сам я меньше, чем Морозова и Ахиезер, страдаю от отсутствия этого тождества. Я – с народом, который, в большинстве, еще не изменил свой менталитет.

Но я рад. Не только тому, что смог (как фейхтвангеровский фашистский министр Кленк, смотря кино "Броненосец Потемкин") вместе с автором пережить смуту недовольства существующим. А главное, я рад тому, что смог проанализировать, почему это со мной случилось. – Из-за того, что автор построил свой рассказ (таки не очерк) в соответствии с психологическим критерием художественности по Выготскому.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.codistics.com/sakansky/paper/volojin/solomon06.htm