Мне кажется, я понял, в чём изюминка в новелле Мопассана “Лунный свет” (1883). – В исключительной тонкости. Да ещё и кого посетившей? – Абсолютного сухаря. Собственно, такое и невозможно в жизни. "Аббат едва стоял на ногах, — так он был потрясен, так билось у него сердце…”.

Дальше описывается, как этот рассудочный аббат на свой лад объяснил себе свою вдруг-чувствительность. Он её привёл в соответствие с библейской “Книгой Руфи”. А там проводится идея железной необходимости воли Божией – чтоб родился царь Давид в итоге. Не любовь Руфи и Вооза. Мол, этой воле, – соединить пока ради потом, – Руфь и Вооза – нужно красивое природное обрамление. Вот и создано волшебство лунного света. – Не для любви мужчины и женщины. – Полная ерунда. Которая тем пронзительней “говорит”, что исключительности любви соответствует лунный свет.

“Говорит” я взял в кавычки. Почему? Потому что это Мопассану подсказал подсознательный идеал исключительности. То есть для Мопассана взаимной любви в Этом мире, плохом-преплохом, нету. Есть животное хотение. Или притворство. Или миг преходящего счастья, который в “Лунном свете” и описан. А миг – образ иномирия ницшеанского. Подсознательного идеала совсем-совсем изверившегося в Этом мире автора.

Как можно проверить такой неожиданный вывод?

Я знал, что “Лунный свет” название сборника. Я открыл сборник. Первый рассказ – “Драгоценности”. – О том, как жена естественно и успешно изменяла мужу, получая от любовников драгоценности, мужу говоря, что это бижутерия. Что это не так, он узнал после её смерти, будучи в нужде, решив продать что-то из этой бижутерии. – Ничего. Он сжился с такими реалиями. А Мопассан, чувствуется по сухости рассказа, весь кипит от ненависти к Этому миру.

То же и во втором рассказе “Дверь”.

Дальше я и не стал читать. Всё ясно.

До этого мне помнилось, что Мопассан – натуралист, к натурализму, собственно и пришедший, чтоб хлестать Этот плохой мир, хлестать – натурализмом.

Так вот он доразочаровался. Что его подсознательный идеал вообще в метафизическое принципиально недостижимое иномирие унёсся. Радость которого в том, чтоб суметь дать образ его – исключительной тонкостью (в “Лунном свете”).

Признаюсь, я догадался о роли тут исключительности из общих соображений о ницшеанстве. А должен был бы определить то же по странности: такой сухой тип, а как расчувствовался. Странность же – признак наличия подсознательного идеала.

Возможно, я б и “правильно” пришёл бы к ницшеанству Мопассана, через осознание странности, если б я читал когда-нибудь “Книгу Руфь”, это воплощение железной закономерности фанатичной веры. А, не читая, обращение к ней воспринимается как ещё один шикарный (библейский по тону) эпитет наподобие такого (что аж с большой буквы написан):

"Он [аббат] отворил дверь, но замер на пороге, пораженный Сказочным, невиданно ярким лунным светом”.

Кстати, применение заглавной буквы ярче всего докажет, что никакой тут не натурализма стиль у Мопассана, а стиль экстремистский, ницшеанский.

Живописным примером исключительности лунного света как образа иномирия может служить образ пасмурно дня, по-своему исключительного.

Не хуже, чем у Левитана, тоже ницшеанца. Его художником настроения называют. А я не согласен. Настроение ему нужно для исключительной тонкости, как образа иномирия.

Эту Башкирцеву, я тоже вычислил. Она в 14 лет заболела чахоткой. И ей просто не было куда иначе деться, как в иномирие подсознательное. Сознание кричало ей, что она радуется всему-всему, что есть на свете. Когда сознание побеждало, она рисовала

радостное, в котором трудно увидеть исключительность.

Или легко?..

Впервые опубликовано по адресу

https://zen.yandex.ru/media/id/5ee607d87036ec19360e810c/iskliuchitelnaia-tonkost-mopassana-5f345d923d5ab244a4c973bd