Осудив возвращение Крыма, Макаревич как бы разрешил мне не стесняться с разбором его песен. И я возьму самую, по-моему, вспоминающуюся при слове “Макаревич”. Тем более что и дата её создания подходящая:

“Альбом “Отрываясь”, на котором и находится песня “Однажды мир прогнётся под нас”, “машинисты” записали в 1997 году” (http://www.liveinternet.ru/users/4545158/post267356201/).

ОДНАЖДЫ МИР ПРОГНЁТСЯ ПОД НАС.

Это те два слова, которые в песне не понятны. Всё остальное, в общем, понятно. И мне, в принципе взявшемуся открывать своим читателям совсем-совсем непонятное в искусстве, нечего тут делать. Моё амплуа – переводить подсознательное переживание в сознательное. А тут ничего подсознательного нет.

Но.

Как-то так оно идёт последнее время, что мне мало попадается произведений, выражающих подсознательное. А состояние общественной смуты (Россия 23 года живёт без национальной идеи, и к хорошему это не ведёт) тяготеет к производству понятного. Вплоть до выхода в неискусство – в публицистику и даже в хулиганство. И ведь нет общепринятого критерия, который бы ранжировал, что – неискусство, что – искусство второго сорта, что – первого.

Многим кажется, что чем больше эмоций вещь породила, тем она лучше (панкмолебен, например, в Храме Христа Спасителя). А на самом деле – чуть не наоборот. Вон, какие эмоции вызывает зрелище, футбол, например. А ведь никакой глубины в тех эмоциях нет. В политике глубины нет, а какие эмоции от неё – тот же возврат Крыма…

Я пишу вот это в дни, близкие к годовщине смерти Михаила Ульянова. И близкие к нему люди восторгаются, как от себя он сыграл в “Ворошиловском стрелке”. У него такого же возраста внучка была (в кино такую же изнасиловали молодые “новые русские”).

И показывают куски этого кино. И у меня слёзы закипают. От ненависти к реставрации капитализма.

И я вспоминаю, как нашёл, к чему в кино придраться, сторонник этой реставрации, уже американец. Ульянов-де в одной сцене смотрит прямо в объектив, тем нарушая первейшее голливудское правило. Американцу невдомёк, что то – правило развлекаловки, когда у зрителя всё, в общем, в порядке, и ему ничего, кроме развлечения и не нужно. А у Говорухина и Ульянова сердце лопается от ненависти к реставрации капитализма, и они долгим взглядом в объектив зовут зрителя в ту же ненависть впасть. И, поскольку я тоже ненавижу капитализм, то мне и в голову не придёт ругать фильм за что-то формальное.

И я поймал себя на том, что за формальное (отсутствие противоречий, т.е. подсознательного, то есть за второсортность его творчества) мне страсть как хочется обругать Макаревича. – Какой позор мне! Несмотря на то, что есть всё-таки нечто, до чего не додумается широкий читатель, и я мог бы ему это открыть. А именно – образный смысл песни, то, какой идеал она бесхитростно выражает; и как этот идеал с железной необходимостью требует от Макаревича быть, наоброт, за капитализм, за неолиберализм, которым руководствуется сейчас западный капитализм и не руководствуется Путин; и как этот же идеал побуждвет его выступать всегда против Путина и всего народа, на неолиберализм не ориентированного. И как это соответствует богатству самого Макаревича, достигшего того, что под ним прогнулся мир, когда пошло в СССР дело к капитализму. И как плоско – сочинять песню об успехе в 1997 году, через 6 лет после победы идеологии успеха сверхчеловеков. И какая это пошлость – быть сверхчеловеком без мистического налёта, как в первом куплете, у супребасов, которых его лирическое “я” отвергло. И как это лицемерно, чтоб на флаге была “старая джинса”, а счета в банках – миллионные.

Но, поймав себя на таких постыдных мыслях, я решил вообще не анализировать образы в этой песне. Заодно, не придётся хвалить идейного противника за удачность образов*.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/213.html#213

* - Но так же нельзя. Вас потому и читают, что вы даёте разбор, вводящий аж в идеал разбираемого автора.