Эта статья как бы продолжение предыдущих.

Еще один вроде бы критерий художественности… Отличающийся от критерия Выготского.

Так, кстати, я процитирую Пруста:

"- Видите ли… влияние среды, о котором теперь так много говорят, особенно сильно в сфере интеллектуальной. Человек увлечен какой-то идеей; людей на свете гораздо больше, чем идей, поэтому людей одинаковых убеждений много. Так как в мысли ничего материального нет, то люди, только физически окружающие человека, не вносят в нее никаких изменений.

Поверьте на слово, этот Сен-Лу влюблен в "я". Трезвость восприятия друга у него, естественно, ослаблена. Многочисленные "поэтому", "так как" и "то" действуют на него убеждающе сами по себе. А на самом деле, если вчитаться, "я" произнес логическую чушь, законченную, впрочем, здравой сентенцией, не требующей, собственно, ни лже-, ни простого - никакого доказательства. Однако применение такого, в частности, художественного средства, как повторы, возвышает речь "я" до впечатления от нее, как от произведения ораторского искусства. "Я" старался поразить слушателей, и он вызвал у них "наслаждение от успеха передачи".

Ну в нас-то, читателях, Пруст тоже вызвал подобное. Но.

Говорят, Пруст любит подробности. Мамардашвили возражает: "Пруст говорил: да нет, никакими деталями я не занимаюсь. Никакие детали меня не интересуют. Меня интересует что-либо только в той мере, в какой за этим явлением стоит какой-то общий закон". А закон невидим. Закон в данном примере (причем не открытый еще психологами во времена Пруста) заключается в том, что дети (как и первобытные народы) мыслят сперва синкретически (по логике связи зрительно-слуховых образов и эмоциональных впечатлений), потом по логике выделения в комплекс по конкретно-фактическим, пусть и случайным связям, потом по логике так называемых потенциальных понятий, и уж потом по взрослой (аристотелевской) логике. А есть у иных взрослых так называемый инфантилизм, детскость. Вот двух таких, "я" и Сен-Лу, Пруст перед нами и изобразил. "Я" стремится офицеров поразить своим умом, Сен-Лу стремится перед сослуживцами, которые сами, как дети, своего друга представить в наилучшем свете.

А Пруст способом нецитируемости - столкновением неожиданной нелогичности со взрослостью, нелогичности с восторгом от нее - это передает. Мы же, если поняли, испытываем "наслаждение от успеха передачи".

Однако оно есть необходимый, но не достаточный признак художественности произведения идеологического искусства. Прикладному словесному искусству, - ораторскому, скажем, призванному убеждать, - достаточно совпадения логичности процесса вывода (длинными сложноподчиненными предложениями) с приемлемостью результата. Вообще "наслаждение от успеха передачи"многое что – нехудожественное - позволяет похвалить: "Как в кино". Необходимым же и достаточным признаком художественности является только столкновение противоречивых элементов.

И все же противоречия противоречиям рознь.

Владимир Кузин. "Встреча" (http://newlit.ru/~kuzin/002038.htm).

Начало:

Значит, молодой человек впервые сталкивается с такой халатностью.

А потом оказывается, что он тут не впервые, что уговорил хозяйку завещать ему квартиру в обмен за якобы бытовой уход, в том числе и медсестринский, и обеспечение продуктами, а на самом деле – старики понимают - за то, что им однажды сделают смертельный укол. То есть он должен был насторожиться, а не удивиться. Это понимаешь при повторном чтении. Но, наверно, и при первом в подсознании какой-то ретроспективный протест возникает, когда узнаешь, что перед нами убийца.

Что: ни прибрать ничего в этот раз не нужно, ни объяснить, что из продуктов принес, куда положил? Финита ля комедия? Исходя из последующего ясно, что раз весь сюжет вертится вокруг укола, да еще и смертельного, сегодняшнего, то уж ничто другое не попадает в поле зрения завороженного замыслом повествователя.

И ведь не то, что "посетитель", зацикленный сегодня на уколе, дает тем понять старушке, что сегодня тот будет смертельным. Нет. Просто автор забыл, что это он и его герой знают, а старушка еще не знает. И, раз забыл, то знающую старушку понадобилось сделать воспарившей в героизм, как Зою Космодемьянскую, чтоб она на пике духовного подъема (герой гибнет, а идея его остается жить) сама себе сделала укол, уверенная, что там сегодня смертельная доза.

Ну и так можно двигаться по тексту вдоль и поперек и находить и находить противоречия. Причем не созданные в полуподсознательном процессе творческого напряжения (по Ключевскому), а в процессе неосознаваемой автором халтуры автора.

Чего стоит нюанс, что у этого бандита Витеньки из головы вылетело, что он в этом доме, в этой квартире когда-то уже был, уйдя с выпускного школьного бала, чтоб навестить заболевшую учительницу. Пусть и "около двадцати" лет прошло с тех пор. Предположим, он единственный раз – 20 лет назад - был у нее в квартире, предположим, искал ее по адресу глубоким вечером или ночью (раз с выпускного бала пришел) и не запомнил, где она живет, предположим, вся округа за двадцать лет так изменилась, что он ничего не узнал, где тогда шел. И все-таки.

Вон, имя-отчество-то ее он помнит. С памятью в порядке. Предположим, что годы и болезнь так исказили черты учительницы, что в лицо он ее не узнал теперь, уговаривая ее с завещанием. Но для завещания она ж произносила ему и имя, и отчество, и фамилию. Паспорт давала, а там фотография многолетней давности… - Ничего не напомнило? Автор и повествователь вообще не учли, что это рискованно - дать Витеньке вспоминающе вскрикнуть: "Антонина Сергеевна?" - при виде необычайной, запоминающейся, звездообразной родинки на руке, оголенной для укола. Получается, что, во-первых, до сего дня он ей уколов в руку не делал, не назначал ей участковый врач таких до вчерашнего дня, и Витенька рискует убить старушку с первого же подхода, так сказать, к ее телу, во-вторых, что до Витенькиного сознания без этой звездочки не доходило, что Антонина Сергеевна – полная тезка его учительницы.

Или это: "Какой Людка нам пирог испекла! До сих пор помню"…

Это как же понимать: Людка не предвидела, что Антонина Сергеевна не придет на выпускной бал, не дома испекла пирог, принеся его на бал, никому его там не дав, чтоб отнести учительнице, а ночью, уже у учительницы ("Где только у меня муку нашла") его испекла?

Не слабо!

Или этот в ночи ремонт Витенькой и Игорем учительницыных часов. Буквально вчерашними школьниками-то. Которых на уроках труда вряд ли учили на часовых дел мастеров. И у учительницы нужные отвертки оказались же…

А этот несостоявшийся ночью (или пусть даже поздним вечером, после ремонта часов) визит медсестры. (Или где-то в СССР поликлиники организовывали-таки круглосуточные уколы на дому?)

Или этот давнишний укол в вену безумно смелым Витенькой. В вену! Никогда до того уколы не делавшим, раз "смело"… Понимал, значит, что может на тот свет отправить человека.

Или смелость (и его и ее) произошли от выпитого шампанского? Или он опытный ("я с детства этим занимаюсь: сначала больного отца лечил, после знакомые стали просить"), а она не сейчас вот, "при нас", узнала про "с детства", а 20 лет назад наслышана была о нем? А сейчас вот она просто пытается перед смертью навести его на воспоминание об уколе двадцатилетней давности… Робко пытается…

Или там безопасная подкожная инъекция была? – Но тогда смелость при чем?..

Или этот штамп: "Видать, плохи мои дела, если даже один из любимых учеников меня не узнал". Что: она давеча согласилась завещать квартиру за уход за собой, не видев до сей минуты, что плохи ее дела?

Читаешь и ничему НЕ ВЕРИШЬ.

Нет, я, конечно, вот так скрупулезно-критически мыслью не отлетал, пока читал рассказ первый раз. Просто, видно, подсознание отмечало эту массу халтурных противоречий. В результате получилось не "наслаждение от успеха передачи", а смутное пренебрежение к безответственному плетению словес. Как автор писал, спустя рукава, так и читатель к нему относится. Не обижаешься на автора за трату своего времени только потому, что понимаешь: он и сам, бедный, не сознает, что за чушь у него из-под рук получается. Как те инфантильные взрослые герои Пруста. Да еще понимаешь, что ничего не поделаешь: читать ради единой хорошей вещи надо "тысячи тонн словесной руды".

Впрочем… В тех произведениях в "Новой литературе", на какие я до сего раза нападал, не было художественного смысла, но был хотя бы просто скрытый. Или полуприкрытый. Я, открыв его, мог хоть чем-то быть полезен иному читателю. Там была руда. А тут и вовсе пустая порода.

И я боюсь, не дискредитировать бы пушку-противоречия, стреляя из нее по воробьям…

Впервые опубликовано по адресу, потом измененному на

http://www.newlit.ru/~volozhyn/002055.htm