Я когда-то допустил ошибку относительно Ильи Кабакова – назвал одну его картину произведением постмодерниста, художника не имеющего идеалов. А, получается, идеал у него там был – ницшеанский. Причём именно такой, каким я это экстремистски понимаю: иномирие метафизическое, принципиально недостижимое, что радостно.

Это была, как я теперь понимаю, картинка из альбома, называемого “Вокноглядящий Архипов” (1975). Картинка была взята из сайта, искажающего смысл (помещена на чёрный фон, и этот фон начинается сразу за границами картинки). На самом деле картинка должна быть на большом листе бумаги, а изображение – в верхней его части. Несколько теряться оно должно. Но главное, лист – лишь один из нескольких, содержащих то изображение, то текст. А главное: "отдельные страницы не могут выставляться как самостоятельные произведения” (https://cyberleninka.ru/article/n/kontseptualnye-albomy-1970-h-godov-ilya-kabakov-i-viktor-pivovarov). Потому что перед нами не произведение изобразительного искусства, а перформанс. То есть представление, включённое в жизнь (то есть не театр). Вы приходите не как в музей, смотреть, причём по своему выбору, порядку и времени смотрения. А вас, в числе немногих, приглашает художник к себе домой, вам листает “альбом”, своим голосом, интонацией и темпом читает тексты на листах и в своём темпе показывает картинки, несколько теряющиеся на больших белых листах. Вам должно стать непереносимо скучно… ещё и от ассоциации с непереносимо скучной действительностью. Автор иногда доводил количество листов до большого числа и, я думаю, притворно радовался, что "во время одного из показов отчетливо был слышен храп кого-то из зрителей… художник достиг своей цели, т. к. добился от публики адекватной реакции на длительный и монотонный процесс” (Там же). Так смею сказать, что это не было адекватной реакцией. От чтения Чехова тоже становится некоторым (даже многим) скучно. Но Чехов хотел довести читателя до предвзрыва, подсознательно переживая (вместе с читателем) при этом приближение взрыва такой силы, который уничтожит весь Этот проклято-скучный мир и наступит, нет, не наступит, но мыслимо (не визуально) какое-то иномирие, пусть недостижимое, а лишь мыслимое, пусть Абсурд, Вневременье или что такое.

Но, если Чехов это делал под вдохновением от такого вот странного-престранного мироотношения, подсознательного… Вспыхивание необъяснимостей типа вдруг поправления Треплевым галстука дяде в первом действии “Чайки” многими даже не замечается. (Вообще многие не догадываются, что Чехов в своём творчестве – ницшеанец, а думают, что он – гуманист, каким был в жизни вне творчества. И многие режиссёры так – по-бытовому – и ставят его пьесы, думая, что это – критический реализм.)

Так вот Кабаков – на стадии предъявления альбомов – с такой неэффективностью Чехова мириться не стал, как видим.

Что говорит о том, что ни в каком не в подсознании у него ницшеанский идеал, для большинства всё ещё непостижимый. Он непереносимо скучал от пошлой официальной советской действительности и хотел выразить недостижимо-достижимое иномирие осознанно. Тем лишая – для меня, по крайней мере – свои альбомы статуса неприкладного искусства, а процесс их предъявления – статуса искусства вообще. Потому что искусство – условно. А жизнь – безусловна, принудительна. Он своих гостей принуждал, играя на их вежливости. – Таков любой перформанс в принципе. На чём-то играя, автор заманивает (или застигает) восприемника и – заставляет. Как Павленский, как Пусси Райот и мн. др.

Но с самого начала ницшеанство было всё-таки ещё в подсознании Кабакова. Он тогда ещё рисовал иллюстрации к детским книжкам. Ненавидел эту работу. Признался:

"Если бы существовали “датчики”, с какой силой страсти ты отдаёшься изображению зайца, то многие “погорели” бы. Но у нас, слава богу, таких экспертиз нет. И заяц, нарисованный бесчувственным способом ради заработка, и заяц, нарисованный с любовью, дают примерно одинаковые результаты в материальном выражении” (http://www.arterritory.com/ru/teksti/statji/1958-dvojnaja_zhiznj_konceptualista/).

Платили больше за сложность рисунка. Поэтому он громоздил много фигур.

Уже несколько лет, как начался период так называемого застоя. А и до него хрущёвская весна явила себя слякотью. – Было отчего разочароваться в жизни. Она вообще умеет так действовать на некоторых. Но Кабакова проняло, видно, очень сильно. Белый цвет его гипнотизировал как символ смерти. И тогда началось так называемое “рисование по краям”. А в центре – небытие.

Соответствует и стишок.

У других, если и случалось рисовать по краям, то случайно.

А ещё характерна рамочная конструкция. Как в первой иллюстрации – для названия. И почти как в третьей иллюстрации. Это как картуш – "мотив в виде полуразвернутого, часто с надорванными либо надрезанными краями рулона бумаги, свитка”, на котором может помещаться герб, эмблема или надпись” (Википедия).

“Разумеется, рамка и вписанный в картуш рисунок существовали и прежде у других художников как декоративный элемент, но Кабаков первый, кто обыгрывает эту встречу двух пространств – расположенного “за листом” с пространством листа” (http://www.arterritory.com/ru/teksti/statji/1958-dvojnaja_zhiznj_konceptualista/).

Как утверждает М. М. Аленов, это перед нами в стиле концептуализма "образ границы между здесь и там” (https://www.turkaramamotoru.com/ru/%D0%90%D0%BB%D0%BB%D0%B5%D0%BD%D0%BE%D0%B2,-%D0%9C%D0%B8%D1%85%D0%B0%D0%B8%D0%BB-%D0%9C%D0%B8%D1%85%D0%B0%D0%B9%D0%BB%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87-459312.html). Нечто неопределённое, как ницшеанское иномирие. Только в 1967 году Кабаковым ещё не осознаваемое.

Но ницшеанство – совсем не постмодернизм, для которого нет вообще ничего, что достойно быть идеалом.

И как ни мало людей читало ту статью, где я нарёк вещь Кабакова постмодернистской, я прошу теперь прощения за свою ошибку. И, вот, исправляюсь.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/655.html#655