Первая картина Рудольфа Яхнина, поставленная в “Русском переплете” (http://www.pereplet.ru/galery/yahnin.html), навеяла на меня жуть.

“Приближение Луны”.

Мне вспомнились финитные картины Чюрлениса и неведомо откуда взявшаяся у меня толстенькая книжка без обложки, без начала и конца, прочитанная мною в отрочестве. Научно-популярная, наверно. Там писалось, что Луна когда-то была частью Земли, потом оторвалась (остался след, откуда – впадина Тихого океана), а теперь она замедляет свое вращение и потому все время чуть-чуть приближается к Земле; со временем она приблизится настолько, что силы притяжения ее разорвут на несколько больших частей и тогда они опять завращаются быстрее и от Земли отойдут; но потом опять станут вращаться медленнее и приближаться; это приведет к новому расколу кусков; и цикл этот будет продолжаться много раз, пока вся Луна не рассыпется на мелкие обломки, и они не составят кольцо, как у Сатурна. И в каждом перигее цикла приближения и удаления Луны по Земле пройдут катастрофические приливы.

Меня в отрочестве поражали чудовищные процессы во Вселенной… Эти почти уму непостижимые числа в астрономии…

Естественно, картины всяческих концов света у Чюрлениса мне поначалу представлялись непреодолимыми, зловещими и пессимистическими. Пока я не почувствовал в них нечто противоположное - бесстрашие художника смутного времени, не останавливающегося ни перед каким испытанием сокровенного мироотношения, своего и своих зрителей. Сверхисторический оптимизм, свойственный символизму рубежа 19-20 столетий…

Что-то похожее произошло у меня с картинами Яхнина.

Эта бледно-фиолетовая жуть чудовищного размера Луны, не вмещающейся на небе аж между домами пусть и неширокой улицы… Этот мертвый ночной город… Видно, покинутый людьми (ни одного светящегося окошка, ни души – на тротуарах и мостовой)… - Я подумал: люди покинули планету. Никого нет не только в этом городе.

И так чисто на улице! (Что люди были еще недавно, видно по еще не растаявшей колее в снегу на мостовой.) Не брошено ничего. Ни одного предмета, никакого мусора. Так организовано и аккуратно все себя вели при эвакуации, что ассоциация явилась с блокадным Ленинградом. (И лишь потом оказалось, - все ж репродукции не видны одновременно на экране компьютера, по одной они показываются, - лишь потом оказалось, что питерские мотивы у Яхнина сплошь и рядом.)

Страшная опасность нависла над городом у Яхнина…

Впрочем, это некосмического масштаба “над городом” есть уже признак последовавшего некоторого изменения настроения. Изменения – из-за других картин.

Следующая, “Белая ночь”,

еще несла для меня следы сил космических. Там низко-низко над горизонтом висело светило наше дневное. Чуть уже не ночное в период белых ночей – так поздно закатывается оно. И эта низкая точка зрения, отдающая небу пять шестых высоты картины, тоже внушает некую космичность. И тут уже явно видно, что это Петербург: широченная Нева и угадывается Петропавловская крепость в еле заметном в сумраке шпиле на одном из берегов, слева. А это ж фантастический и сумрачный город - Петербург… И чем такая ассоциация не перекличка с какой-то гигантской силой?

Но уж точно силен этот громадный парусный фрегат, не вмещающийся в формат, потому что нарисован с очень близкой к нему точки зрения. Корабль прямо подавляет: своим размером, контражурным (против света) показом, ракурсом – снизу вверх. А этот зловещий багровый свет канделябров в его окнах!.. – Могучая дремлющая сила. Как сама Россия… Как этот огромный андреевский флаг на корме.

В нем противоречие. Он развернулся во всю ширь, как бывает при изрядном ветре. А волны на широкой Неве крошечные. Даль речной глади можно было б назвать чуть не зеркальной, если б она не была матовой.

А холодные тона реки и неба – Природы (укрощенной природы) – контрастируют с теплым колоритом корабля. И все – уравновешено. Человеческая сила обещает способность противостоять любой огромности угрозе.

Какой угрозе? – А хоть природной, климатической…

Такой ветрила на следующем виде

– “У Петровской Кунсткамеры” – что, кажется, тут начинается наводнение, всегда происходящее при ветре с Финского залива. И эта мрачная Нева… Волны, правда, какие-то мертвые. Это неудача художника. Но корабельные флаги!.. Так и пляшут на ветру, так и вьются. Один, похоже, оторвался от мачты и полетел. Впрочем, небо не драматическое. И раскачиваются лишь мачты кораблей, что поодаль, не ближняя к нам. И фигура человека в шляпе около этой строго вертикальной мачты скорее созерцательна, чем активна. Да и овальный контур всей этой вещи художника как-то не вяжется с драмой сил, пусть и еще потенциальной, как в предыдущих работах.

Выпадает из ряда… Разве то хорошо, что она заставила мое восприятие отдалиться от космоса и безысходности Рока.

Следующая картина – как бы возмущенный крик художника на типов, вроде меня, посмевшего словами выразить художественный смысл того, что хотел выразить он, берясь за кисть.

“Искусствоведы”.

Какая-то скульптура, стоящая в музейном зале, изъязвленная – в буквальном смысле слова – попытками искусствоведов обнаружить в ней скрытый - для простых смертных – смысл.

Однако меня не так-то просто сбить с настроя.

“Немота”.

Вот тут-то силы запечатлены вовсю.

Это каков же был их напор когда-то, чтоб так искорежить ствол? И какова ж этого дерева сопротивляемость, чтоб оно, не смотря ни на что, все пускало и пускало новые, тонкие ветки в рост?

Мы возвращаемся к исконной теме Яхнина – драме сил.

“Флот Петра Великого”.

Здесь и говорить не о чем – так в глаза бросается ярость линий, контрасты освещения, бурность волн и облаков, мощь ветра в парусах и широта корабельной груди.

Единственно… Угроза тут шведам, а не России. Угроза со стороны России. Что совсем не соответствует современности, когда России угрожает гибель со всех сторон: снаружи и изнутри.

Или уязвленное имперское самолюбие водит рукой Рудольфа Яхнина?

Или это некий аналог знаменитой речи Сталина в начале Великой Отечественной войны, когда он призвал на помощь память о великих полководцах прошлого?

То же и в следующей картине.

“Гангутский бой”.

Плюс – тут уже просто иллюстративность.

Я навел справку о Гангутском бое. Легкие русские галеры заставили шведов спустить флаги на своих тяжелых кораблях. Родилась новая морская держава.

Так у Яхнина эти легкие галеры поданы так, что они выглядят аж визуально подавляющими шведов. На первом плане не галера, а прямо гигантская птица с крыльями-веслами, поднятыми, как одно. (Я так рисовал танковую атаку, когда был дошкольником, в конце войны. Стволы всех краснозвездных танков – параллельны, как на параде… Все мчатся по буграм и ямам сквозь разрывы снарядов невредимые… И – слева направо.) Живопись – жесткая. Даже туман дымов – резко отграничен. А воздушная перспектива применена больше для шведов, чем для русских. Русская сила должна быть весома, груба, зрима…

Вот тут я и вспомнил “Приближение Луны”. Неотвратимость ли там? Сокрушительные приливы опасны лишь для прибрежных полос континентов. Ушло население из Петербурга вглубь России. Эвакуировалось в идеальном порядке. Не так, как недавно при цунами в Юго-Восточной Азии или при урагане Катрин в Америке.

А дальше – “Нева зимой”.

Здесь, по-моему, выражен секрет силы России, как страны, и русских, как народа. По крайней мере, в прошлом. – Суровые климатические условия.

Я не знаю, насколько мягче климат в Швеции. Но факт в том, что норвежцев, финнов, исландцев русские обошли во времени становлении государственности.

Во всяком случае, что-то около таких настроений могло вдохновить Яхнина на противопоставление прямо какого-то апокалиптического колорита неба слева в картине светлым дворцам на берегу справа и вертикальным светлым дымам из печных труб этих дворцов. А паралич, которому обрекла русская зима русский флот, выглядит каким-то отдыхом от ратных дел в противопоставлении неподвижности этих громад-кораблей весело петляющему санному выезду между ними.

И еще один былой секрет России – сила, мол, православного духа.

“Святогорский монастырь”.

Впрочем, можно даже исключить религиозность. Просто высота духа. В Святогорском монастыре Пушкин похоронен. “Наше все”.

Это на ассоциативном уровне - с названием.

А живописно – теплый колорит. Не только строений монастыря, но и самого неба. И когда? – Зимой.

И эта сила духа разлита во всем народе. Даже в женщинах. Может, даже в первую очередь – в женщинах.

“Ожидание”.

Некая Ассоль перед нами. Сама высота духа дает ему силу. И само противопоставление древесных коряг юной девушке – не противопоставлением становится, а подчеркивание тут: вот с такой же тяги вверх, как у девушки сейчас, начиналась жизнь все вынесших когда-то деревьев.

Ну а портреты, как считал первый символист, Беклин, не пригодны для символизма.

Сам же символизм – востребован в любое из смутных времён, будь то после революции 1848 года, или перед (и после) революции 1905 года, или теперь.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/text/volozhin17oct05.html

Перепечатывая через 2 года эту заметку к себе на сайт, я оправдываю себя: пусть будет тут и промах. Пусть. Написано пером…

Иллюстрация, конечно, не искусство, а околоискусство.

Но пусть люди читают и знают, что одно от другого трудно бывает отличать.