Пронзительная актуальность открылась мне в статье А. А. Белого (http://white.narod.ru/GRIBOEDO.html) о “Горе от ума”.

Много бед навалилось на меня в полуневольной эмиграции. Одна состояла в том, что открылось, что в СССР самый духовно близкий мне человек скрыл от меня свою душу, свою эволюцию в сторону вестернизации. И теперь он, будучи в эмиграции тоже, в прениях со мной символизирует так называемую мягкую силу, применяемую Америкой к России с целью вестернизации её населения, а я – подспудное сопротивление России.

Белый убедил меня, что великое творение Грибоедова в массовом порядке было не понято. И теперь я хочу перечитать его, делая поясняющие пометки, на Белого дальше не ссылаясь, ибо ссылок слишком много. Это коллаж. Поэтому сам Белый с ним, может, и не согласится.

В 1818 году Александр Грибоедов уехал в Персию в качестве секретаря посольства. В Персии, а затем в Грузии работал над комедией "Горе от ума", которую он закончил в 1824 году. Жизнь Грибоедова “была затемнена некоторыми облаками <...> Он почувствовал необходимость расчесться единожды навсегда со своею молодостью и круто поворотить свою жизнь. Он простился с Петербургом” (Пушкин). Как “будущего” Онегина, его потрясла его последняя дуэль. Он был секундантом. Пуля попала дуэлянту в живот, и он принялся нырять по снегу, как рыба. А подошёл один присутствовавший и сказал умирающему прехладнокровно: “Вот те Васька и редька!”. Репка лакомство у простонародья. Пошутил. И это было у них нормой, освобождением от страха смерти и от вины за смерть. И Грибоедов переродился. Дуэль для него стала не делом чести, а частью “смеховой культуры” западноевропейского простонародья, воспринятая западным дворянством, и вместе с пьянством, картами, скабрезными похождениями выражавшая собою в рассматриваемые времена дух либертинизма (вольтерианства, свободомыслия с упором на свободе, а не равенстве), этого – в России – бестолкового, хоть и очень умного, попутчика либерализма в виде будущего аскетического декабризма. Грибоедов и бросил разгульную жизнь, и не присоединился к аскетам-декабристам, аскетизм полюбив. Точнее, недостижительность. И либертинизм, и либерализм Грибоедов вдруг ощутил как вредное для России влияние Запада и вступил в бой - с либертинизмом - образом Чацкого в первую очередь. А в пику будущим декабристам, людям не буйства, а революционного дела, пошёл служить государству. Православному государству, теша свою обретённую недостижительность. Ну и заодно женился. На той, которую любил.

Какая же, скажете, недостижительность, если он пошёл в дипломаты по восточной специализации, а Россия на Востоке совершала захват за захватом? Можно вопрос даже усилить для несведущих. По Туркманчайскому мирному договору границу с Персией назначили по реке Аракс. Такой был прислан в армию из столицы вариант. А командующий, Паскевич, опираясь на Грибоедова, ответил в столицу, что им тут видней про границу. И Грибоедов хотел границу южнее Аракса и грозил персам, что ещё и половину контрибуции за нападение на Россию они должны будут оплатить до подписания договора. Он за такое поведение вызвал лично к себе ненависть шаха и потому впоследствии был убит. Через несколько лет после войны его требование отпустить двух армян: евнуха шахского гарема и жену наследника престола (это были русские шпионы, почувствовавшие близкий провал), - отпустить как пленных последней войны взбесило окончательно шаха и его правительство, и… власти “не успели” защитить русскую миссию в Тегеране от рассвирепевшей толпы. А бесстрашный Грибоедов и не подумал прятаться и спастись и много нападавших убил до момента своей гибели. – Вот, мол, и недостижительность, и православие.

Но такова служба. Недавно попросила спасения у России от мусульман христианская Грузия, потом, отражая нападение Персии, надо было уж освободить и христианскую Армению, и равнинные подходы к этим странам, Азербайджан. “Эта постоянная российская озабоченность судьбой Пизанской башни” (Битов). Православие ж (“моё спасение в спасении всех”) лучше спасёт при Апокалипсисе… Так думали в XIX веке. Как в XXI-м думают, что недостижительность спасёт человечество от глобальной экологической катастрофы. Не хапай! И для того в тактических целях предлагают границу южнее Аракса, чтоб было куда отступить при переговорах.

Вот недостижительность тайно и воспел Грибоедов в своей якобы комедии.

Оздоровление души сказалось как в расчёте Грибоедова с молодостью, так и в дальнем, антисмеховом прицеле “комедии”.

Пьеса кончается печально. Хотя в ней нет ни крови, ни трупов на сцене, она ближе к трагедии, чем к комедии. С точки зрения главного героя, пьеса принадлежит к типу трагедий “рока”, только с той разницей, что функцию вредного предопределяющего начала играет “ум”. Стремящийся к любви и её достойный по “благородству понятий”, Чацкий ослеплён своим умом, не видит никого кроме себя, любит не Софью, а своё чувство к Софье. Трагедия Чацкого в непонимании другого. Софьи, в первую очередь. А та, святая душа, тоже бедняга: приняла тонкую имитацию смирения, возникающего у подвижника от сознания своей слабости (на что оказался способен в её окружении только Молчалин), за само подвижничество.

И пр. и пр.…

Основная черта характера большинства персонажей комедии легко угадывается по фамилии. В этом сказывается классицизм. Раз Грибоедов против либер…, а тот воспевался романтизмом, то пришлось обратиться к его антагонисту. На первый взгляд не требует комментария фамилия Скалозуб, Тугоуховский, Хлёстова и т. п. Фамилия “любовника” Молчалин в этом ряду звучит как-то в разлад. Если его отличительная черта – глупость (“Молчалин прежде был так глуп!..”), логичны были бы фамилии типа Глупов, Простаков, Ступидов или Стультищев, если её, по типу “Фамусов” (Знаменитый), вести от латинского корня. Но. Глупость никак не синоним молчанию. Называя своего героя Молчалиным, Грибоедов задаёт совершенно иной угол зрения. К какому кругу представлений эта фамилия адресует? - К “молчальникам” и молчанию как существеннейшему моменту монашеского опыта: о ценности молчания для следования правильным путем в вере говорят все наставления верующим. А Грибоедов – за народность. Она же – для русских начала XIX века - немыслима без живого ощущения священного. Вот и – Молчалин, мол.

Чацкий (от Чадский) - не только навязчивый чадушко (Словарь русского языка. В 4-х тт. М., 1988, т. 4, с.651), “человек, с которым трудно сладить, тяжело иметь дело”, но и безнравственный в христианском смысле человек, находящийся в чаду ложного знания, своего рода исчадье.

Ну а Софья… Хоть и мудрость – Sophia, но вот, впала в самообман от излишней идеальности.

И, в итоге, – нет реально сто`ящих людей. Мысль Грибоедова о России весьма и весьма печальна. И чем не перекличка со временем теперешним.

Явление 1 [я впоследствии буду с пропусками отмечать явления]

Не странно ли, что любовники до утра музицируют? – Пушкин, не поняв Грибоедова, писал о Софье: “не то блядь, не то московская кузина”. Многие не могли Грибоедову простить такой двусмысленности. Лишь спустя полвека Софью реабилитировал Гончаров. Она, мол, являет “общие черты ее круга”. Как вариант – “сентиментальность, искание идеала в любви”. “Женщины учились только воображать и чувствовать… Житейскую мудрость почерпали они из романов, повестей…”. И если гувернантка “редких правил”, то могла и ограничить круг чтения. Тогда не странна соблазнённость возвышенной мечтательницы Софьи качествами Молчалина как одухотворенного рыцаря. Вон – и играть на флейте умеет. Как в рыцарской легенде о Тристане и Изольде. Тристан давал же уроки музыки принцессе Изольде. И есть же такая редакция легенды, где верный слову, данному своему сюзерену, королю Марку, для которого предназначена Изольда, Тристан спит в лесу рядом с нею, а между ними – меч.

Что “Тристан и Изольда” все же о плотской любви… Так начиналось-то там невинно. Вот и у Грибоедова перед нами – начало пьесы. И оно, по сути, невинно. Хоть на вид (если забыть о музыке) – ой-ё-ёй…

Глупость Молчалина тут уже проявилась. Если ты пролаза, будь же осторожен и не засиживайся до утра. Он из-за глупой неосторожности в конце и погорит. Восторженность Софьи – тоже видна. Каким безоглядным предстаёт перед нею Молчалин! – Он не от мира сего, как она сама (когда она обнаружит, что уже действительно утро).

А откуда у неё такое витание в облаках, об этом намёк в явлении четвертом:

Мало, что редких правил, еще и фамилия, как и всюду в пьесе, говорящая – Розье (rosier) - розовый куст. Фамилия адресует к культурной мифологии розы. Возьмем её в крайних заострениях, поскольку образ гувернантки эту полярность провоцирует: с одной стороны, она “старушка-золото”, “умна была, нрав тихий, редких правил”, с другой - оценка её ума и правил дается “бабником” Фамусовым; такой знает, что говорит. В высоком ряду значений роза - символ Богоматери и Церкви. В низком, как у Сент-Бёва, имя “Роза” - условное имя девиц лёгкого поведения. Во французской рыцарской литературе борьба тенденций возвышающей и снижающей отразилась в целом “кусте” романов. Известнейший из них “Роман о розе” Жана Ренара повествует об оклеветанной и восстановившей своё честное имя женщине. В подобных “климатических условиях” происходит действие и в пьесе Грибоедова.

То, какой бабник Фамусов, могло дополнительно качнуть его дочь в противоположную крайность, в околорелигиозную аскезу. И так как рыцарский цикл “Романов о розе” для мечтательной девицы все же не очень подходит (мужчины там жестоки, суровы и неблагодарны, а их отношения с дамами лишены энергии символа), то лучше годится для подтекста вечный образ Тристана и Изольды в их идеальной модификации.

Что в этом же, четвертом, явлении и подтверждается (где Софья приснившимся сном объясняет отцу, как случилось, что в такую рань она на ногах):

И Изольда была великой травницей-врачевательницей, и Тристан скрывал своё происхождение, живя у короля Марка в приймах… (Как Молчалин – в доме у Фамусова живёт.) Веет, веет той легендой.

Так, собственно, и познакомились Тристан с Изольдой: она лечила его раны травами.

Рыцарства в России не было. Представление о нём - прививка европейской культуры на российский дичок. Она не удалась бы, не будь в России самостоятельной традиции смирения, самоотверженности, почитания образа Божьего в человеке. Откуда такое почитание именно в семье фривольного Фамусова – по пьесе не видно. Это вылезает тут автор. Не прогрессивно по стилю. Дидактико-риторический уклон искусства - это был прошлый век. Ну так Грибоедов и ополчился-то на новый век с его романтизмом. Вот почему в представлении его героини, Софьи, её рыцарь – человек, чем-то похожий на монаха – Молчалин.

А вовсе не Чацкий.

Поразительная пронзительность насчет Чацкого и слепота насчет Молчалина!

Кто мог подумать о такой асимметрии? Или влюбленные всегда такие?

Впрочем, тяжеленько представить и столь могучую выдержку Молчалина:

Раз, факт, возможна такая выдержка у него, то почему б не быть возможной у неё соответствующей идеальности. А той, при таком поведении партнёра, и соблазниться (дескать, явился в действительности её идеал) ничего не стоит.

И ни одна из женщин не говорит ничего о внешности мужчин. Что это? Это не выдаёт ли себя автор: под видом “перемывания косточек” ведётся речь о любви, очищенной от чувственности, относящейся к сфере платонической?

Гоголь писал, что сценичности мало в пьесе, ибо автор больше своею идеей был озабочен. А идея та – поменьше б хапать материального. И любовь тогда не всякая в чести. Потому, может, хапуга по этой части Чацкий выставлен до смешного претенциозным? Представьте, ей было 14 лет, три года где-то ездил, не писал, а перед тем “прикинулся влюбленным, / Взыскательным и огорченным”, так какого приёма ждать раз уже отвергнутому? – Да никакого. – Нет, он ждёт ого чего:

И с претензиями. И в такую рань явился… Идиот несколько? До сих пор, шесть явлений, всё было очень правдоподобно. Автор себя почти не выдавал.

Правда, и либертинизм Чацкого пока еле виден: “Лечился… от скуки, — повольнее”… Потом, надо признать, будет поболе: “франт-приятель; Отъявлен * [объявлен] мотом, сорванцом”. Да вот и эта любовная атака с места в карьер как раз и есть либертинизм...

Те мелкие укусы, что он рассы`пал, осведомившись об общих знакомых, ещё можно для начала отнести к балагурству. Но… это ж он в ответ на вопрос, где - хорошо, а ответ с такой концовкой:

Умён тем умом, что зовут ядовитым.

А излияние яда продолжается уже без меры. И Софья начинает роптать. А тот уж и Мочалина за молчанье вспомнил, и – кусать (за то, что пролаза). Сквозь землю видит. Но страшна, конечно, такая ядовитая мощь. Вне зависимости от того, слепа ли Софья в своей влюблённости в аскета. И вот она и автор – заодно:

Точно, с автором заодно. Ибо дальше этот умный опять выставлен глупым – требует изъявлений любви, видя, что вызывает досаду.

Софьино обожание противоположного, аскетизма, оттого начинает “объективно” расти в цене. В кавычках объективно – ибо извне глядя, не с Софьиной точки зрения, слеповлюблённой.

А змея что? Вопреки хвалёной змеиной мудрости швыряется крайностью:

Да перед нами ж болтун. Софья уж совсем объективно права. (По желанию автора!)

Впрочем, автор сделал этого нехорошего человека здорово вдруг влюбившимся в Софью. Такому можно и поглупеть. Но не так же для либертиниста бездарно. Это опять, наверное, вмешался враждебный ему автор.

Тут настала пора терпеть урон Фамусову. (Приставание к Лизе в первом действии осмеяно как-то беззлобно.) Богатство, богатство, богатство – вот его цель. Любой ценой. Что хуже: какой ценой или богатство в принципе?

Чацкий против раболепства. Не верит ни в прошловековое (“Свежо предание, а верится с трудом”), ни в нынешнее (“Недаром жалуют их [раболепных] скупо государи”). Ну что вы хотите? Либертинист. Так что подразнить за эту любую цену – с дорогой душой. Хоть зондирует же условия согласия на брак. Ему что важнее: Софья или подразнить? Или он, как то и подобало либертинисту, раб страсти подразнить? – Ну так получай афронт. И опять автор на стороне Фамусова. Совсем не за раболепство, над которым тоже смеётся, но забавляясь: автор заставил Фамусова заткнуть уши в негодовании, и получаются накладки от реплик невпопад.

Не так, как Чацкий, видно, по автору, надо бороться с раболепством.

Как факт. Фамусов такой грубый пример привёл Чацкому для подражания в раболепстве, что, похоже, сам над примером смеётся, хоть и ставит в ранг образца Чацкому. Просто против экстремы выставляет экстрему, подряжаясь под экстремистский стиль противника, его этак вышучивая, его экстремизм.

Вообще этот Фамусов сделан каким-то приятным философом. Не зарывается ни по какому поводу. Может посмотреть на всё отстранённо и иронически. На те же, казалось бы, уважаемые им большие чины.

Чинодостижение собственное и, как бы по наследству, потомства, соотнесённое со смертью, - это веет оценкой типа “суета сует” по Экклезиасту.

И перед кем так философствует Фамусов? Перед слугой. Которому до лампочки чинопочитание и чинодостижение:

Думаете, он порицает Петрушку? – Да нисколько. Он давно махнул на него рукой. Мимоходом сказал, и – дальше. - Халатность? – Ну и пусть халатность. Симпатичная такая русская черта. Он и сам такой на своём поприще и вообще во всём:

Это сказано ещё до появления Чацкого, не в контры его экстреме своею. И автор как-то так же снисходителен, как и с приставанием к Лизаньке.

Завидный жених пришёл, Скалозуб. Тот, что Софье, “что за него, что в воду”. Не конкурент, - читатель и зритель понимает. Так даже и перед таким дать либертинисту опозориться – самая сласть для враждебного автора?

Нет, что это? Этот Скалозуб что-то совсем не плохо себя показывает. Не зря преуспевающий военный… В Отечественную войну воевал и хорошо воевал. Не без везения человек… Не разыграл ли нас автор?

Разыграл. Перед неплохим (для нас) человеком Фамусов негативно представляет либертиниста. Тому обидно. И он что? Хочет немедленно оправдаться перед этим неплохим, перед этой настоящей опорой отечества? Полез открывать – змеиную, между прочим, как мы уже знаем – душу свою? Или как?.. Время-то преддекабристское. Среди военных революционеры. Чацкий что: может ожидать в Скалозубе единомышленника? И перед таким сто`ит произнести подрывную речь?.. Или это разведка боем: узнать, что есть этот Скалозуб, вероятный соперник… Есть же среди воевавших с Наполеоном и подлецы-крепостники…

Но Скалозуб уводит в сторону. – Так и не понятно, что он. Ни нам, ни Чацкому.

Софья прокалывается. Молчалина сбросила лошадь. Для нас. А для неё, он, как Тристан, сброшен неведомой силой. А она, как Изольда. Она падает в обморок. Оправдывается. Перед Скалозубом. Над Чацким язвит за участие в ней. А Скалозуб всё ещё ничем не оправдал свою ужасную фамилию и мнение Софьи, что он глуп…

Узнавать у девушки, которая к тебе явно не благоволит: “Кого вы любите?” - это какой-то нонсенс. Даже если они в детстве и отрочестве дружили и, мол, любили друг друга (то ж было малолетство). Все разговоры всех персонажей пьесы друг с другом такие реалистические, можно сказать (тем более можно, что это произведение реалистическим считается, и потом эти разноразмерные строфы, эта разговорная лексика), что психологический нонсенс должен что-то значить. И что если не совсем по Гоголю: комедия исполняет “плохо сценические условия… Содержанье, взятое в интригу, ни завязано плотно, ни мастерски развязано. Кажется, сами комики о нем не много заботились, видя сквозь него другое, высшее содержание и соображая с ним выходы и уходы лиц своих”? Что если, чтоб опустить либертиниста, этот нонсенс? Это его перед Софьей описание своего (вдруг же! это ж тот же день его приезда!) ти-та-нического чувства… Титанического…

Он её таки расколол. Она проникновенно описала воображаемого (мы уже знаем, что воображаемого: по приставанию к Лизе) Молчалина. Так что Чацкий? - Он себя полностью перед нами разоблачил как человек, решительно не способный понимать другого по меркам этого другого. И ведь угадывает: “Бог знает, за него что выдумали вы”. И – не принимает угадку. – И не понимает. Человек-романтик. Для него существует только прекрасный мир его души, потому что всё остальное не прекрасно и потому не имеет цены. А потому остальное ему объективно не понятно. Только субъективно способен он Софью понять: “Она его не уважает”, “Она не ставит в грош его”, “она его не любит”. Он не способен понять, что вообще-то существуют на свете монахоподобные, как бы не от мира сего люди. Что Софья стала такой за три года его отсутствия. Хоть и почти угадал и это: “Есть на земле такие превращенья / Правлений, климатов, и нравов, и умов”. Она, видно здорово разочаровалась в действительности, как и он за эти годы. Но он ушёл во внутреннюю жизнь. А она как бы улетела в сверхбудущее. (Были такие слова в раннем списке произведения: “Меня к монастырю скорее заохотят...”.) Первое индивидуалистично. Второе соборно. Другое дело, что Гоголь кажется правым: “ни завязано плотно”. Ещё Чацкий, мужчина, хоть и неприкаянно болтавшийся где-то три года, мог в принципе сталкиваться с российской действительностью, и та могла-таки его побудить к ценностному эскапизму, побегу внутрь себя. За это время в стране разочаровались в Александре I, так и не освободившем народ-победитель Наполеона от рабства (крестьян – от крепостного права, дворян – от царского единовластия). Так же поступил с Гамлетом Шекспир, сделав своего учившегося где-то героя вне пьесы (до начала действия) разочарованным вплоть до (в начале действия) мыслей о самоубийстве. Но Софья, женщина, в обществе, не дававшем женщине быть чем-то, кроме женщины, девица, сидевшая эти три года дома… Что могло с нею случиться, чтоб тоже стать так преображённой жизнью, что хоть чуть ли не в монастырь иди? Мадам Розье? Со своей жизненной драмой?.. Или чтение притчи об Алексии (и Молчалина зовут Алексей), Человеке Божьем, после 17 лет странствий в рубище вернувшемся домой и в смирении и терпении прожившим до конца жизни неузнанным? – Как-то мало вероятно.

И настолько изысканно, что в годы после недавней победы над Наполеоном, в эпоху подъёма русского национального самосознания и преддекабристского оптимистичного порыва к отмене крепостничества, к принятию конституции понятно, что актёры хотели играть околореволюционную сатиру и совсем по-своему понимали автора:

“Степень потребности побочных характеров и ролей измерена также не в отношенье к герою пьесы, но в отношенье к тому, сколько они могли пополнить и пояснить мысль самого автора [а не героя] присутствием своим на сцене, сколько могли собою дорисовать общность всей сатиры” (Гоголь. Выбранные места из переписки с друзьями).

Вот званый вечер актёры и зрители и понимали, скажем так, в прогрессивном, западнистском плане. Мол, авторском.

Тогда как автору, на самом деле, нужно было вдогонку к своим уже эскапистским главным героям, не годным для перемен, показать нам не только мерзкую действительность пережитков прошлого века и злобы дня века нынешнего (о чём уже рассказали нам до этого вечера Фамусов и Чацкий), - но и показать те силы, на какие можно рассчитывать, чтоб и конституцию, и отмену крепостничества всё же мирно получить, и по западному пути прогресса не пойти.

Грибоедов, как и Пушкин и даже раньше Пушкина, ещё до выступления декабристов разочаровался в декабризме (из-за поражения безнародных революций в Европе и побед в России доносчиков на тайные революционные общества). Разочаровался в романтиках, либертинистах, либералах российских, вообще в прогрессе, ибо без опоры на народ ничего не будет ради себя и народа, а народу прогресс не особенно нужен. И потому, может, Лиза тут – образец адекватности и нормальности человеческой: не хапать. То, что теперь, в XXI веке, в годину поисков русской идентичности, называют недостижительностью: “…от господ [с их достижительностью бабников] подалей”, “вам <…> кажется все мало”, “Кому назначено-с, не миновать судьбы”, “я не льщусь на интересы”, “одна лишь я любви до смерти трушу”. Если и целит она на Петрушу, - “С разодранным локтем”, - то не достижительность того, как у Молчалина, ей мила. В общем, нормальна Лиза. Да и другие тут (дворяне), не романтики, не либертинисты и т.д. – не совсем дрянь.

Муж Натальи Павловны, Платон Михайлович Горич, стал подкаблучник и неженка, как оранжерейное растение. Так это “такие превращенья / Правлении[я]” Александра I его погнали (по Тынянову) из армии, где зрела революция против не оправдавшего надежды царизма. Горич против революции (не по Тынянову, пленённому идеей революции). Но он и против обывательской – если можно это слово применить к дворянину – жизни подкаблучника. Смотрите, как стонет: “От скуки будешь ты свистеть одно и тоже”, “Да, брат, теперь не так...”, “Теперь, брат, я не тот...”, “неволя-то горька”. В общем, горечь Горичу от начавшегося в стране поворота к реакции.

Так какова мечта автора при таком освещении вышедшего в отставку отличного военного? – Чтоб при другом, но не декабристском, правлении Платон Михайлович Горич стал-таки “московским комендантом”.

Собственно, и Скалозуб, хоть и не вышедший в отставку по идейным причинам, как его брат, хоть и упрекающий брата за то, - тоже не плох для автора. - Чем? – Тем, что не без… этой родной недостижительности. Его вверх по лестнице чинов несёт, а не он себе этот подъём организует левыми способами.

И родственников не тянет он, как Фамусов. Не знает какую-то свою родственницу Наталью Николавну, про которую Фамусов спрашивает. Фамусов не зря ж спрашивает. Это, наверно, такая же могущественная дама, как Татьяна Юрьевна. А Скалозуб её не знает. По сути, отрицает он и другое предположение о покровительстве:

Это ж во время войны. Отличались. Не родством, а ратными делами. Вот и награды.

Да. Он хочет до увольнения по старости выйти в генералы. (Ему уже лет 40, раз он служит с 1809 года, и он полковник.) Но это не достижительность. Его даже раз 2 года промариновали в ожидании должности командира полка. Но он не в претензии:

Скалозуб – значит, казарменный юмор. Ну и извинительно. А “слова умного не выговорил сроду”… Может, это перегиб в другое и в другого влюблённой Софьи. Смотрите, как выхолостил он в своём резюме карбонарскую речь Чацкого перед ним и Фамусовым, а? Не посмеялся ли он Чацкому в лицо и чрезвычайно тонко над пустопорожностью его выступления?..

Вообще прав Белинский:

“Мало этого: сам Скалозуб острит, да еще как! - точь-в-точь, как Чацкий. Не верите? - так прочтите…” (http://griboedov.lit-info.ru/griboedov/kritika/belinskij-gore-ot-uma-5.htm). И цитирует.

А что это за “Мало этого”? – Это Белинский позитивно прохаживается и по Фамусову. В укор Грибоедову, как и Гоголь. Автор, мол, из Фамусова вылезает, что плохо.

На самом же деле это хорошо. Такова была первая фаза реализма. И у Грибоедова, и у Пушкина. У Пушкина её открыл Бочаров – слитность пушкинско-белкинско-персонажной речи:

“…повествовательный мир — в исконном русском значении живого людского сообщества, той коллективной субъективности, через которую в повествовании Пушкина проходят факты, предметы, события” (Поэтика Пушкина).

Слова разговорные, простонародные, высокого стиля – все присутствуют в речи одного персонажа. Этой слитностью выражался идеал консенсуса в сословном обществе (см. тут), идеал и Пушкина, и Грибоедова при открытии ими реализма.

Ну и посмотрим на других людей на вечере, присутствующих или упоминаемых, необходимых, получается, для коллективной субъективности и мечтаемого консенсуса. Нет ли там ещё подходящих?

Есть, князь Фёдор, безусловно:

Но он по балам не ходит. А тут, на вечере, пожалуй, больше никого. Совсем пустые люди. (Причём Софья на вечере себя не роняет, ибо почти не проявляется.) А пустые… Они и консенсусу не помешают. За что все будут, за то и они. Разве что Хлёстова, Софьина тётя. Всех отхлестала и не заглазно. Загорецкого за плутовство. Фамусова за хамство. Скалозуба за нечуткость. Княгиню за карточный долг. Конечно, Чацкого – за непочтительность. Даже Молчалина – за собачью преданность:

Так ведь всё справедливо. Прямодушие коррелирует с недостижительностью, и, значит, хорошо. И совсем ничем не ругнула Софью. Будучи самой близкой родной женщиной, она, может, и повлияла на Софьин радикализм в мировоззрении. И она единственная, кто пожалел о сумасшествии Чацкого.

А того уже есть за что пожалеть. Его общество огласило сошедшим с ума. С подачи Софьи. Месть её за святошу (без негативизма понять) Молчалина. Она-то отомстила, но получился перегиб. И он чувствуется уже во время монолога Чацкого о вестернизации российской элиты. Он и говорит-то не абы кому, а Софье, человеку, - мы-то знаем, - способному ему посочувствовать ввиду её нового мировоззрения, ему так и не ведомого. И если автор, по большому счёту, с Софьей, то и мы ж при этом монологе оказываемся вместе с Чацким – и с автором заодно. Потому что автор в этот момент над Чацким не смеётся, хоть над ним смеётся уже всё собрание. Но большинство ж там пустые люди. И мы рады, что мы не с ними. Ведь Чацкий-то прав. Мягко началось предательство России её элитой. То, что чуть более чем через полвека сделало Россию в экономическом плане полуколонией, а её элиту, часть по крайней мере, компрадорской. (Что ещё через полвека, с 1956 года, стало страсть как актуальным, и актуальность та с тех пор только растёт и растёт и теперь дошла, кажется, до предела. Ибо есть уже угроза утраты народом своей идентичности. Незадолго до конца света из-за перепотребления, которое, в свою очередь, имеет причиной достижительную культуру западнистскую.)

Не всё общество российское ещё рассмотрено. Нет отношения к либерализму, к главной тогда его разновидности, к будущим декабристам. О них нельзя было показывать в зале, среди публики. Тайные ж общества. – Ну так пожалуйста – Репетилов, член такого кружка, запоздал на вечер, приехал хоть к разъезду гостей. Встречается с Чацким, - они знакомы были, - в парадных сенях. А тому не могут найти его кучера. Есть время поговорить.

Своё отношение к будущим декабристам Грибоедов выразил одним словом - фамилией Репетилов. - Репетиция. То, да не так. Не получается на репетициях, что надо. И опять, и опять. - “Не той дорогой идёте, товарищи!”

Когда Грибоедова – из-за подрывных речей его Чацкого – вызвали на следствие по делу декабристов после их поражения, он оправдался указанием на своего Репетилова. И следствие удовлетворилось. А зря. Грибоедов-то был против крепостного права и за конституцию. Репетилов же своим поведением опорочивает скорее то, КАК собрались заговорщики достичь этих целей.

Во-первых, раз допустили к себе такого болтуна, как он:

Пусть и не первому встречному он это говорит, но всё-таки. Не виделись три года. Не узнал, чем теперь дышит Чацкий. И говорит где? В парадных сенях при разъезде гостей, когда каждую минуту могут появиться люди, и их услышат. Да что! Чацкий удрал, так он же подвернувшегося Скалозуба звал на заседание!

Можно ж было видеть, что это за человек, Репетилов, если всем известно: “Вот фарсы мне как часто были петы, Что пустомеля я, что глуп”, “Сам бредил целый век обедом или балом”, “Пил мертвую! не спал ночей по девяти! Всё отвергал: законы! совесть! веру!”

Во-вторых, раз – послушать Репетилова - там отвлекаются на постороннее:

Есть и в третьих. С самого начала там привлекают сомнительных личностей:

Действительно, смеху подобно. И умный человек в такую компанию не пойдёт. А Грибоедов - умный человек. Так если он такими представлял заговорщиков, то почему б не поверить ему следователям. И его отпустили.

Хоть собственно то, ЧТО в тайных обществах обсуждалось, автор не осмеял:

Сноска нам теперь объясняет, что это значит, а тогда образованная публика и сама знала:

Бейрон - знаменитый английский поэт Байрон (1788-1824). [В охваченную восстанием Грецию поехал воевать.]

Материя - здесь в смысле: тема, предмет разговора”.

Автор “в лоб” не осмеял, а следователи не заметили и отцепились.

Грибоедов же и в самом деле принципиально не был согласен, но не с ЧТО, а с КАК. – С революцией. Декабристы же хотели именно восстанием:

Убийство царя не исключали, раз фамилия гения-идеолога Удушьев.

Больше ясности невозможно было при цензуре.

Хватит.

Теперь развязка. Застукал Фамусов дочку после званого вечера в сенях, в полутьме, с мужчиной.

О-па. А я и не помнил это:

И никакой, получается, наследственности. Наоборот:

Гамлет женского рода! И у того была мать такая. И тому жизнь была тошна.

А у этой и отец такой. Точно! Хлёстова уж не стеснялась племянницы. Софья знала. Из разочарования в родителях произошёл её идеал “святейшей богомолки”.

Я знаю. Видел. Так бывает и в жизни. Лотос растёт из грязи незапятнанным.

Вот и воплощённый идеал Грибоедова – не дорожащие собою люди: “…за других себя забыть готов”. Полные противоположности людям западным. Так называемая святая Русь. А тем – народность: недостижительность, традиционализм. Атакуемые со времён Петра Первого.

Кончил бы на этом идеале…

Прав Белинский? Испорчен конец?

Дано это опять полное непонимание Чацким Софьи…

А что если Грибоедов словно стесняется торжества такого конца, так понятого идеала:

Стесняется. Это не та недостижительность, не тот консенсус в сословном обществе. Не женщинам бы такое воплощать. А Чацкого для этого надо опять осадить. И не только потому, что он мужчина. Он демонист. У него ж тоже недостижительная мораль. Но страшная. Как у бретёра. Чреватая собственной смертью. Грибоедову такой не нужно. Он конструктивен. Поэтому пусть Чацкий, злой, поговорит, себя напоследок опозорит. А последние слова – этому вкусному Фамусову. Он же со смешной достижительной моралью:

И – спряталась от критиков русская недостижительность как нечто прекрасное, претерпевающее от наступления противоположного, иностранного. Смертельного, как видится через почти двести лет.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/67.html