Телеканал “Культура”. Передача “Искусственный отбор”. Пронзительно душевная музыка и общая панорама картин Натальи Глебовой в музее. И – вечная тоска какого-то недопонимания, если художник хороший. Сама она говорит про прелесть провинции внутри Москвы.

Голос умиления. Так что: без голоса корявостью живописи надо выражать умиление?

В доме справа окна этажа, что под верхним, даны с нарушением перспективы. Нет сходимости линий окон и на уходящей от нас стене дома, что в центре картины. И нарочито неаккуратно нарисованы большинство окон. Неизящно и дерево и не только в силу естества своего, корявого. И как всё смазано, нерезко! И какой монстр эта бабушка в шубе. И припаркованная на тротуаре легковая совсем без блеска, присущего ей в натуре, изображена. – Неужели вся эта халатность должна уравновеситься старинностью дома, что главный тут? – Как-то не думается. Он внутри со старинной же планировкой, неудобной (мало принято в России, оставляя фасады, делать внутри современную перепланировку). Так что и эта старинность подана с плохой стороны. И какой кривой и узкий этот переулок!

Вот это место на Яндекс-карте ныне, спустя 17 лет:

Тут видно, что это столица. Я как-то не думаю, что за прошедшие годы всё радикально изменилось. А Глебова – нас просто дурит. Стилизует под анти-Добужинского, выражавшего уходящую старинную "душу города, “томительную и горькую поэзию” непарадного Петербурга.” (https://zhiznteatr.mirtesen.ru/blog/43734839788/Mstislav-Dobuzhinskiy-na-moih-glazah-Peterburg-umiral-smertyu-ne).

А может, не дурит, а настаивает, что семейный дух Москвы не меняется?

Я его почувствовал 1957-м на всемирном фестивале.

Знакомый товарища поселил меня к своему знакомому. Тот, не стесняясь, дал понять мне, что он недоволен таким стеснением. И я решил только приходить спать. И немедленно приступил к исполнению. Был вечер. Я вышел во двор и сел на скамейку у выхода на улицу. (То был Цветной бульвар против цирка.) Первое чудо было, что облака оказались жёлтыми – от электрического света на земле. Но рассматривал их я не долго. Ко мне подошёл милиционер и спросил, чего я на небе ищу. Я ответил, что меня удивляет желтизна облаков, что я из маленького города и никогда такого не видел. Он попросил показать паспорт. Я показал. (На меня кто-то бдительный успел наклепать, что сидит-де подозрительный чужой.) Милиционер спросил, чего я тут сижу, а не иду домой. Я честно рассказал, к какому сердитому хозяину меня поселили, и что я жду, когда он с женой ляжет спать, тогда я приду и тоже лягу. “Как зовут хозяина?” – Я ответил. Всё было правильно. Милиционер мне посочувствовал и оставил сидеть на скамейке. Отнёсся как к своему. И дальше две недели пошёл сплошной позитив, какой бы мизер это ни был.

Последнее посещение Москвы, в 2001-м, помнится неприятностью. К нам на улице прицепился какой-то хулиган. У него чесались кулаки. Мы как-то отговорились. Но предстояло возвращение. И плохо, что все двери в домах с домофонами – не заскочишь, если будешь удирать. – Обошлось. Хулиган больше не появился, но осадок остался. – Или это тоже некое свойское общение?

Ну хорошо, Глебова стилизует. Так не потому ли я чувствую что-то, что стилизация ей удалась. Но что ж меня как-то беспокоит? Как недопонятность…

Наверно, то меня беспокоит, что я не привык, чтоб позитив выражали негативом. Перечитайте, сколько бяк я перечислил несколькими абзацами выше.

Вот её слова:

"Мне все красиво. И то, что я есть, и то, что есть во мне и то, что меня окружает. Я радуюсь! Воистину всякое дыхание да хвалит Господа!” (http://gallerynazarov.ru/autor/id/31).

Может, это импрессионизм такой? Формула ж его идеостиля: хвала абы какой жизни.

Правда, хвала у импрессионистов обеспечивается световым восторгом. Он такой силы, что искорёжить натуру можно очень, а впечатление хвалы всё равно останется.

Но у Глебовой нет светового восторга.

Чем же у неё умиление обеспечено?

Может, духу свойскости, семейственности, халатности как раз халатность исполнения и есть то, что собой адекватно выражает умиление?.. (И тот милиционер, и тот хулиган, глядя из временного далёка – всё – своё… и хорошо…)

Ну откуда в Москве на Гоголевском бульваре такое деревенское захолустье? – Я что-то не видел… Она сама, пишет, не видела, пока не увидела.

Ну и поизменила она, конечно, ого сколько.

Но главное – это притворство под детский рисунок. Изогнутые деревья – одинаково изогнуты. Арки выполнены коряво. Окна – не в ряд. Фигуры людей – диспропорциональны.

А тут не просто люди на снегу, а как в Москве утром не дают понежиться в постели и подремать утром, потому что фанерной лопатой сгребают снег. Самой Глебовой слова. Она словами акцентирует нехорошее, а тоном – хорошее.

Так изображением нехорошее выражено чуть не крайней неаккуратностью кисти, тем, что лица, собственно, как бы лень было прописать, руки, обувь.

А в чём любовь ко всему этому, родному?

Как-то ускользает… Но есть. И – тоска, что всё так сложно, что не даётся постижению.

.

Явный признак подсознательности идеала простейшей, мещаннейшей жизни.

.

А ведь говорят иные, что это – путь к самоликвидации России. Что Россия может быть или великой, или не быть. А какое ж величие в мещанской жизни? – Никакого. Для того и национальная идея в конституцию не вписана – чтоб подвести основу под самоликвидацию России.

.

Но какая сладкая тоска – глядеть на недопонятные картины…

Впервые опубликовано по адресу

https://zen.yandex.ru/media/id/5ee607d87036ec19360e810c/vechnaia-toska-o-hudojnice-glebovoi-616c1906b167fc4ead41460c