Могу сразу предъявить то, что моё кредо обрушило.

Это нарисовал восьмилетний мальчик. Никакого названия, естественно, он этому рисунку не давал. И в кружок ходил лишь две недели.

Оттого, наверно, что он мой внук, я расплакался, увидев это.

Но мне что-то кажется, что, увидь я это на выставке, я обратил бы внимание на то, какой выпуклый кувшин.

Ясно, что его успели научить, что такое блик, средние тона, тень собственная и падающая, полутень и рефлекс. Наверно, его учили и более тонким вещам, мне не ведомым. Не зря у него падающая тень двухцветная. Там, где она близко от оранжевого (от апельсина), она синяя, а где она близко от серого (от кувшина), она бордовая. Учитель, наверно, подобрал под цвет апельсина, цвет цветов.

Ну что? Когда-то я четырёх, кажется, летнюю дочь, командуя, сколько надо оттягивать пластилина из общего кома для головогруди, сколько утончать эту головогрудь, чтоб получилась шея, и так далее её руками вылепил могучего гуся извернувшегося слегка. Такого, что сам ахнул.

Не то же ли самое и с внуком? – Нет возможности узнать. И не надо. Потому что главное то, что вещь производит впечатление. И когда-то, ещё до того, как я стал самообразовываться в эстетике, для меня только это и было признаком того, нравится мне или не нравится. А теперь со своими слезами я оказался отброшенным на больше чем на полвека назад. Старэ, як малэ.

А я ж теперь хвастаюсь, что навострился чуять, каким подсознательным идеалом движим был художник, раз так и противоположно этому так что-то сделал. Отличаю, мол, художника от ремесленника. Могу-де словами сказать, что есть переживание не от образа, а от противоречивых образов, от их, как я люблю говорить, “геометрической” суммы, “нецитируемой”. – Сложнятина ж какая… И ведь особое переживание испытываю от этого ЧТО-ТО.

Тут же – тоже переживание… Переживание от чьего-то умения.

Зачем вся сложность, когда можно без неё?