Я решил попробовать проверить твое утверждение, что Бортко сделал гениальный киноход, заменив в конце своего сериала на речь Лизаветы Прокофьевны (Чуриковой) авторские слова в Заключении романа. Я только переиначу немного направление твоей мысли. Не техника кино меня интересует, а художественный смысл, выражаемый с помощью техники. Я хочу проверить, конгениален ли Достоевскому Бортко. То есть, работает ли в фильме избранный режиссером ход на ту же идею, ради которой Достоевский в этом месте отдал слова повествователю, а не персонажу. В смысле, мог же Бортко дать закадровый голос, который бы читал Заключение, а в кадре бы был все тот же сошедший с ума Мышкин или те горы, Швейцарские Альпы красивейшие, на которые устремлен его пустой взгляд. Мог, но не сделал. Оживил. Так не погрешил ли против замысла гения литературы?

То, что я предварительно подозреваю об актуальности в свое время романа, а теперь - об актуальности фильма, имеет такой резон.

В 1867 году можно было думать, что Россия стоит на перепутье: по западному или самобытно ей дальше развиваться. В смысле - по капиталистическому пути (с последующей социалистической, как казалось тогда, революцией) или минуя капитализм. По славянофильски - в сторону крестьянского социализма. А по Достоевскому собственно - в некий религиозный социализм.

В 2004 году, разочаровавшись в так называемой демократии и первичном капитализме, Россия тоже чуть ли не подумывает о чем-то ином. Ну, чтоб не совсем промолчать, о чем, - скажу, например, о цивилизме по Нерсесянцу (http://www.ecsocman.edu.ru/db/msg/162323). От непрестанного роста производительности труда не требуется, мол, чтоб много людей работало в хозяйстве. И тогда все, кто не хочет участвовать в конкурентной гонке, получают минимум для проживания. И Россия, в которой еще свежа память об уравниловке, годится для подачи миру примера, как дальше жить.

Или - нечто перпендикулярное цивилизму: супермодерн по Кургиняну (http://www.polit.ru/lectures/2005/03/02/kurginjan.html).

И - смотрим роман.

В удивительный мир мы попадаем в первых главах: все про всех всё знают. Причем - до тайного, скрываемого. Скажем, генерал Епанчин, помогая Тоцкому избавиться от Настасьи Филипповны с помощью Ганечки, сам ею соблазнился и готовится подарить ей ко дню рождения удивительный жемчуг, стоивший огромной суммы. Так его жена, Лизавета Прокофьевна, об этом прослышала. Мало того, генерал выследил это заблаговременно, предчувствовал угрозу объяснения капитального (и таким образом очень обрадовался появлению у себя князя Мышкина, видя в нем средство объяснения избежать).

И Достоевский даже дал тип людей, призванных обеспечивать подобную осведомленность, - Лебедев. Если таких лебедевых много повсюду роится, то и возможно всем всё про всех знать. И Достоевский именно таким всезнайкой выводит даже и образ автора (существа какого-то угодливого и суетливого). И ведь, помнится, именно таково Заключение романа, отданное Бортко произносить Лизавете Прокофьевне.

Впрочем, эти общие планы - введение в обстоятельства и эпилог - меркнут перед яркими сценами разговоров и скандалов.

А Лизавета Прокофьевна таки некий дубль главного героя. И дура явная, и не стесняется, и поворачивает каждый раз свою глупость так, что оказывается незаурядной доброты человеком.

То есть если уж кому в уста и передавать было слова Заключения, то ей.

Думаю, не спроста так случилось, что я наткнулся на разбор "Идиота", кажется, открывший мне его художественный смысл.

Ведь мы с тобой как думали? Что гений Достоевский каждое слово вставил в роман не зря. Да? Потому и гений...

И поэтому, когда я прочел о вот-вот войдущих хулиганах: "Уверяю вас, что Горские и Даниловы только случаи, а эти только... ошибаются...", - я заподозрил, что Горский и Данилов какие-то знаменитые нигилисты. А ведь Достоевский, по Бахтину, открыватель для идей роли как бы действующих лиц произведения. Вот я и решил не проходить на этот раз, читая, мимо этих фамилий, и стал их искать в Интернете.

(Ирония в том, что люди с такой фамилией, оказывается, действительно недавно в соавторстве написали исторический труд, имеющий отношение к ориентировке в том, каково будущее России. А еще ирония в том, что Горский и Данилов оказались преступниками, которых обсуждали в газетах того года, когда Достоевский свой роман писал. То есть они были знаками случайности попадания в текст романа.)

Итак, я наткнулся на статью Гэри Сол Морсона (http://komdost.narod.ru/morson.htm), убедительно доказывающую, что замысла при написании романа "Идиот" у Достоевского не было. Он-де писал его (за границей) от безденежья, спешно, издавая первые главы немедленно по написании, не имея возможности что-то изменить после публикации глав, вынужденный приспосабливаться на ходу, и потому в нем масса нестыковок, ненужностей и тому подобных, казалось бы, негативных черт. Что окупается-де так называемой процессуальной сущностью подобной литературы. В произведении таком выводится само течение времени, сама непредсказуемость. И таких - множество. "Тристрам Шенди", "Евгений Онегин", "Война и мир"...

А я подумал: ЧТО если все же не случайно появление на свет произведения из рода процессуальной литературы?

Про "Евгения Онегина" так я точно знаю, что не случайно. Пушкин понял, что жизнь не поддается лучшим намерениям, скажем, революционеров 1820-х годов. И - появился "Евгений Онегин".

На Достоевского тоже могло фундаментально действовать то обстоятельство, что российских крестьян лишь 6 лет, как освободили от крепостничества. И имея в виду, что крестьяне-то эти были российские, с традицией общинного землепользования... И что полуреволюционная ситуация тех лет шла на убыль... И что православие еще имело корни, а ему, Достоевскому очень нравилось... Ему вполне могло хотеться испытать свою мечту о религиозном социализме как бы жизнью (из-за чего, собственно, и реализм его, да и Толстого, да и сам этот процессуальный принцип писания). И то, что Достоевский писал "Идиота" на Западе, могло лишь стимулировать антизападническую составляющую процессуального принципа. Нет, мол, предопределенности, что и Россия, как и Запад, пойдет по пути капитализма.

Суетливость и изменчивость образа автора в романе должна, в плане сказанного, проявиться и в Лизавете Прокофьевне, чтоб Бортко имел право отдать Заключение проговаривать ей.

Ну что ж. Непредсказуемы и Лизавета Прокофьевна, и суетливый автор. А все-таки... Предала ж она главного-то героя, главного колеблющегося (колеблющегося между Настасьей Филипповной и Аглаей, между безумием и гениальностью), князя Мышкина. Разве это не предательство - в начале романа сказать: "я верую, что вас именно для меня Бог привел в Петербург из Швейцарии. Может быть, будут у вас и другие дела, но главное для меня. Бог именно так рассчитал", - а в конце выдать этого божьего одуванчика на суд высшего света, когда ясно ж было, что он человек не светский и не затем в Россию приехал, чтоб вертеться в свете, а учительствовать.

И потому то, что было свято и неколебимо для князя Мышкина (его антикатолицизм, его проправославная ненасильственная русскость как альтернатива атеизму и социализму, этим насильничающим реакциям на насильничающий католицизм), разве не слишком ценно было для самого Достоевского, чтоб он мог предательнице князя, этого рупора его собственных идей, передать слова Заключения? (Если, конечно, там, в Заключении, - я уж не помню его, - есть важные идеологические намеки на то, что пропечатано в последнем выступлении князя Мышкина:

Впрочем... Она ж страстная, Лизавета Прокофьевна. Как все русские. И жаждет высшей истины. Как все русские. И просто споткнулась в случае с князем об западническую расчетливость в себе. И можно ей простить. Что и сделал,- в духе Достоевского,- Бортко, дав ей произносить эпилог.

И вот я кончил перечитывать роман. И оказалось, что конец Заключения и без Бортко отдан, казалось бы, Лизавете Прокофьевне:

И Бортко назначил ей говорить больше, чем дано Достоевским. Потому гениальность Бортко, похоже, сильно тобою завышена.

Мне кажется, что неправильно понимают слова Достоевского, мол, красота спасет мир. Мне кажется, что думают о физической красоте, тогда как Достоевский имел в виду душевную.

Один мой знакомый носится с мыслью, что крах коммунизма произошел оттого, что не нашлось нового гения в нужном месте в нужное время.

И сокровенный смысл "Идиота", мне опять-таки кажется, состоит в похожем: что возможен, мол, христианский социализм в России, если случится в ней второе пришествие такого гения душевной красоты, как князь Мышкин.

Россия, не меньше (князь же ее, имеется в виду, изъездил вдоль и поперек в течение якобы полугодового перерыва в сюжете), - Россия в принципе готова была среагировать на его появление в стране. Вы посмотрите: не было ж исключения, чтоб кто-нибудь из соприкоснувшихся с ним не стал хоть на минуту нравственно лучше. Это специально сделано автором и последовательно проводится всюду-всюду.

И все-таки первое пришествие этого мессии окончилось крахом. Как и у Христа.

Достоевский же реалист. Хоть и маньеристского (я его истошность так называю) толка, но реалист. А Россия после отмены крепостного права быстро покатилась по западному, капиталистическому пути, ненавистному славянофилам и почвенникам. Достоевский, как реалист, не мог не кончить Учительскую миссию князя Мышкина крахом. То, что она потерпела крах от капитализма всячески замаскировано. Самого этого капитализма почти нет в романе в явном виде. Но он присутствует в суетливом каком-то предпринимательском духе образа автора, по пронырливости и всеведению очень похожего на явного предпринимателя, промышляющего адвокатством Лебедева.

Так как Маркс нашел в самом капитализме его могильщика - пролетариат, так Достоевский (уж и не знаю, насколько осознанно) уповал, по-моему, в Заключении на дочь Лебедева, Веру. (У нее и имя оказалось подходящим... Вера...)

В самом романе Достоевский ввел несколько мигов, заставляющих мельком подумать: вот и еще одна девушка влюбилась в князя. И ведь явно беззаветная. И князя Достоевский заставил полуосознанно обратить на нее внимание. И даже неожиданно для самого себя вспоминать о ней в иную секунду.

Себе на уме этот Достоевский... Хоть Гэри Сол Морсон и прав, что продуманным с самого начала изготовлением сюрпризов не силен роман "Идиот", а силен - как жизнь - непредсказуемостью.

Не известно и заветное - выздоровеет ли князь Мышкин и состоится ли его второе пришествие в Россию. Но автор сделал все, от него зависящее, чтоб, если выздоровеет, вернулся. Там его любит и ждет Вера Лебедева, этот новый символ любимицы-России.

А в качестве ниточки, связывающей пока больного князя с Верой, Достоевский ввел совершенно переродившегося - от соприкосновения с князем - Евгения Павловича, получившего отказ у Аглаи из-за князя же. Этот дуэт бывших претендентов на Аглаю, князь Мышкин и Евгений Павлович, это ТАКАЯ сила душевой красоты, что она, кажется, сможет-таки спасти мир.

Если... Если князь выздоровеет.

А может, Евгений Павлович, - если не относиться всерьез к самоназванию того "лишним человеком в России", - и заменит собою князя (и не зря почти все Заключение как бы отдано Достоевским Евгению Павловичу, со слов которого чуть не все там повествователю и известно):

Все это совершенно не перенесено Бортко в слова Лизаветы Прокофьевы князю в конце фильма.

Более того. У Достоевского лишний раз подчеркивается некая даже глупость генеральши. Она не понимает, почему Евгений Павлович в Европе застрял. А тот...

Евгений Павлович просто живет около князя, в Европе, и связывает его с Верой.

Лизавета Прокофьевна этого не понимает. Слова "чуть не гневно, расставаясь с Евгением Павловичем" завершают роман. Поэтому Бортко, пожалуй, и совершенно не прав, отдав произносить Заключение ей. Он не вполне понял художественный смысл романа.

Спасибо ему хоть за то, что он в нужное время еще раз экранизировал его. Что само по себе намекает на актуальное, на вопрос о возможности независимости России от Запада. Мало ли, мол, что возможно...

Ты не прав!

С Евгением Павловичем у Мышкина несколько крупных моральных столкновений. Причем принципиально не таких, как столкновения с другими людьми. Другие ему быстро поддаются. Как-то не имея, что ли, глубокой базы для сопротивления. Лебедев, анархисты... А Евгений Павлович приступает каждый раз с новыми силами и учитывая прежние поражения.

Такой оппонент тянет на преемника. Перед концом, помнится, это уже явственно ощущается. А в Заключении становится совершенно определенным. (За исключением камуфляжа - в восприятии дуры Лизаветы Прокофьевны, что тот всерьез считает себя "лишним человеком в России".

Было бы плоским, если б Достоевский наметил то, что выкопал я, так, чтоб оно бросалось в глаза.

Он все-таки был реалист, Достоевский. И понимал, насколько это утопия - христианский социализм.

Он совладать с собой не мог, исповедуя ее. Это другое дело. Но делать ее очевидной...

Это в "Бесах" он прокололся и начал с тенденциозности, а потом долго и мучительно ее маскировал.

А тут - все в порядке. Лишнее тому доказательство - вот: что ты не заметил в Евгении Павловиче преемника Мышкину.

Ну вот. Как всегда. Я не дочитал. И уже ответил.

Как видишь - согласуется.

Потому и скороговорка, что стесняется Достоевский.

Ты б был острее, если б упрекнул меня, что я Выготскому тут изменяю.

Очень хорошее слово - внезапно.

Евгений Павлович - не как все. Не внезапно! А через несколько крупных поражений.

Может, и провал. Но потому, что не видно тут особых противочувствий (по Выготскому).

Ты знаешь. Я поставил себе: твердо держаться единственного критерия художественности - чтоб было сказано не "в лоб" и даже не намеком.

А то, что вывел я - есть "намеком".

Ну теперь сам понимаешь, что как раз наоборот.

Позволю себе возразить, даже не дочитав твою фразу до конца.

В одной из первых сцен романа уже все видно - что такое Раскольников на самом деле.

А ты говоришь...

Может, и так. Не помню. Читал очень и очень давно.

Но почему-то уверен, что ты опять не прав...

Ты почему-то всегда оказываешься в моих глазах неправым...

Вряд ли это так.

Не исключено, конечно, что я сам себя обманываю.

Не скрою, что сам метод писания у меня зачастую предстает "через ошибку", которую я чувствую как фальшь и перестаю писать. Пока не додумываюсь, в чем фальшь. И не исключено, что могу где-то и недоучуять.

Я вот эту вещь написал уж сколько месяцев тому назад. Написал в расчете на угадку, что Бортко проколется.

По-моему, в данном случае нет предвзятости моей, что оказалось, что Бортко таки прокололся: Евгения Павловича не понял.

Нет. Строго говоря, нужно пересматривать сериал с того места, где этот Евгений Павлович появляется, и смотреть на характер его поражений. Снято ли там, чтоб показать победительность Мышкина или снята сопротивляемость Е.П.?

Ну хорошо. Стану и я перечитывать. А то что, действительно, общее впечатление только...

Смотрим.

Первая (после трех несущественных) существенная цитата о появлении, что показывает Find при запросе: "Евген":

Это корреспондирует и с первым появлением Евгения Павловича в Заключении:

В заместители именно Мышкина Евгения Павловича вводит Коля. Впрочем, Коля, как и Лебедев, как и образ автора, имеют такую функцию - всех со всеми связывать. Так что и неудивительно, что именно он в Заключении опять сводит князя и Евгения Павловича в одном предложении.

Но и не исключено, что подсознание Достоевского помнило, кто первый этих двух сопряг на донкихотском поприще. И потому тот же, мол, пусть их сопрягает и в конце. Имя намекнет, мол, на поприще.

Впрочем, признаю, что намек это не катартический вывод, и - принципиально слабее катарсиса.

Так. А вот показались первые слова, произносимые Евгением Павловичем в романе:

Знаменательные слова... Первые слова и - тяга к князю. Чем не заместитель?

Впрочем, при желании можно и это не зачесть.

Да и сам Достоевский маскирует:

Первый разговор по делу между ними - это когда Е.П. высказал князю надежду, что Лизавета Прокофьевна (до того несколько раз выразившая мельком ему свое нерасположение) будет сейчас наказана эксцентричностью нигилистов, кусающих Мышкина.

Мышкин отмахнулся от таковской вредности Е.П.

Е.П. в тот день не изменился, хотя князь удивил собою и сломил многих. Нигилистов.

Второй, мировоззренческий разговор (непростительно весело на серьезную тему со стороны Е.П. при общем неодобрении остальных) - о том, что русский либерал и социалист не есть именно русский либерал и социалист. (Мысль почвенническая, антипетровская, антизападная и, казалось бы, странно, что Достоевский ее отдал неприятному - до сих пор неприятному - человеку.) И литература вся, кроме Ломоносова, Пушкина и Гоголя - не русская-де, заимствованная. "Каждый несчастный и неудачный русский факт возбуждает в нем [этом нерусско-русском либерале] смех и чуть не восторг. Он ненавидит народные обычаи, русскую историю, всё". [Совсем, как ты, кстати. Чаадаев своего первого периода тоже такой...]

Мышкин (и серьезно) с этим всем согласился, как с частично верным.

Тогда Евгений Павлович, говоря, мол, серьезно, спросил его, частный или общий случай такой либерализм русского адвоката, объясняющий убийство молодым человеком шести человек естественным для бедняка поступком. Мышкин ответил: общий. Искажение понятий - общий случай. И потому существуют преступления. [А это уж совсем заветная мысль Достоевского. И, вспомни, только русских он считал неспособными преступность в себе побороть сами по себе, без Христа, а все остальные нации, мол, могут. Потому русские и народ-богоносец. Это я у Сарнова про Достоевского вычитал.] А здесь, Мышкин, - я понял, - проводит разницу между адвокатом и преступником. Преступник (русский) знает, что поступил нехорошо, хоть и не раскаивается, а русский адвокат (нерусский либерал) считает, что - законно. [Небольшой логический трюк...] Е.П. всерьез удивился. [Я для себя понимаю, что нерусское общество, осознав права бедных, способно изменить их положение и снизить преступность. А в русском обществе надежда может быть только на второе пришествие Христа. И что, если именно это же самое как раз и пронзило также и Е.П. и сделало его серьезным? А?] "В лоб" не сказано. Что если должна была из столкновения права (1) с совестью (2) родиться вера (3)? Как осознание почти сплошь бессознательного катарсиса в Е.П. и читателе. А?

Меня, и при прошлом чтении, пронзила эта непонятная перемена в Е.П. Не такая очевидная, какие бывали от общения с Мышкиным других несимпатичных персонажей. Я это зарубил себе на носу. Хотя понял только сейчас. И не без того, что с тех пор прочел Сарнова, и он мне открыл глаза на Достоевского.

А ты лупишь в молоко.

Нет, брат. Это труд души - понять Достоевского САМОМУ...

Я это написал, не дочитав, по своему обыкновению, сцену до конца.

А оказывается, Е.П. не осознал еще. [Что льет воду на мою мельницу, что до Е.П. доходит медленно, зато ТАК глубоко, как ни до кого.]

Он удивляется вчерашнему всепрощению Мышкина нигилистам, качавшим ПРАВА по-западному. Ан... оказалось, что сегодня Мышкин получил от "сына Павлищева" письмо с извинением, Ипполит же сегодня же переехал к Коле на дачу, т.е. тоже что-то (по-русски: под воздействием почти Христа-Мышкина, а не само) проснулось.

О! И опять не дочитал. Князь ездил к Ипполиту домой прощения просить, и Ипполит ему руку целовал и согласился переехать к Коле.

А Е.П. все еще упрямится: каменная стена в окошке, мол, для ипполитовой гордости была лучше.

Боюсь, что Е.П. от упрямства это говорит. Ибо уже все потрясены достижениями Мышкина.

Опять влип - не дочитав. Е.П. еще не понимает, что и он должен согласиться принять от Ипполита прощение себе (смеялся ж все вчера, а не помнит, и не понимает, что Ипполит хотел не насмешки, а благословения в путь на тот свет).

Целая череда последовательных нравственных провалов у Е.П. Он - самый плохой человек из окружающих. И воочию это видит.

И я не перестану проваливаться...

Сцена продолжается в следующей подглаве. Князь подходит к Е.П. и говорит, что он - самый лучший человек.

Нет, это перечитывать нужно. Е.П. совершенно же выделен из всех...

Эх! До чего ж ты глух и слеп...

Ну как же его можно было миновать в эпилоге?!?

У меня слезы навернулись от того, что дальше... Разве не могло это не подействовать на главного виновника, на самого плохого, на Е.П.?!

Не подействовало!!! Вернее, если подействовало, то он собрался с силами и начал ОПЯТЬ пакостить. Твердый орешек.

Он "на музыке" опозорил Мышкина перед Аглаей. Познакомил ее ну с очень красивым и любезным офицером. И Мышкина - тоже. И тот Мышкину что-то сказал. А Мышкин был не в себе. И офицер понял, зачем Е.П. придумал это знакомство - для контраста с красавцем и говоруном. Чтоб Аглая поняла, в КОГО она влюбилась. И Аглая поняла его задумку. И покраснела. И ТОЛЬКО Е.П. это заметил, подлец. После всего. Полностью восстановил свою гадскость... Твердый орешек.

Впрочем, дуэль князя с этим офицером Е.П. предотвратил. И назавтра, когда его собственные финансовые дела захромали, пришел к князю искать его дружбы. Теперь, наверно, случись ему идеологически выступать, он бы уже сменил на серьезное веселое отношение к нерусскости русского либерала ...

Гм. Опять я не дочитываю... Просьба о дружбе перескочила на откровенное предупреждение о надувательстве им князя! Ну и скачки!

На что князь отвечает: "...убежден, что вы человек всё-таки превосходный, то ведь мы, пожалуй, и в самом деле кончим тем, что дружески сойдемся. Вы мне очень понравились, Евгений Павлыч, вы... очень, очень порядочный, по-моему, человек!"

И ты говоришь, что Е.П. не особо выделенный персонаж! Которого смел Бортко выкинуть в эпилоге!?.

А вот следующее идеологическое замечание Е.П. (против Гани). И - вполне серьезное.

Не чувствуешь выпада в свой адрес?

Ведь тебе, по законам психологии, должно не нравиться, когда тебя кусают. Отрицательное - забывается в первую очередь. Вот ты и не узрел важности Е.П. в романе.

И опять я не дочитал! Е.П. так подзадоривает спор, оказывается.

Но, с другой стороны, мы уже подозреваем, что высказанное сперва в шутку...

Вот, как он реагирует на предложение Ипполита зачитать, как окажется, мысли перед самоубийством.

Ведь у Е.П. личная беда какая-то стряслась. Он для того пришел к князю. А ему - в присутствии князя - придется, пожалуй, заниматься чужим ему Ипполитом, как собою...

Он опять не смог подняться на уровень Мышкина. Ему противна затея Ипполита застрелиться публично на восходе солнца... Но! Я понимаю, что он - единственный в компании - помнит вчерашнее объяснение чувств Ипполита князем и, следовательно, свою низость в такой брезгливости ощущает. Но внешне он ведет себя жестоко. Твердый орешек.

Е.П. в глазах Ипполита полюс зла. Опять Е.П. хуже всех.

А если по Выготскому, то все и нормально. Чтоб сделать из Е.П. потенциальный полюс нравственной красоты взамен Мышкина, надо его много раз провести через пребывание во зле.

Несостоявшееся самоубийство Ипполита, отбросившее Е.П. во зло, не позволило ему поговорить с князем об Аглае, наверно, из-за чего он, собственно и пришел в тот вечер к князю.

Следующий показ Find-ом "Евген", признаю, утверждает приоритет близости к князю Лизаветы Прокофьевны. Но - во мнении Аглаи.

Выражено "в лоб".

И вот - последнее выступление Е.П. Он объясняет Мышкину, что с Настасьей Филипповной у того было головное, ложь. И тот должен был броситься за Аглаей, а не остаться с упавшей в обморок Н.Ф.

Ну пусть Е.П. не настолько знал Н.Ф., как князь, чтоб не предположить, что та б покончила с собой, убеги князь в ту минуту за Аглаей. Ну пусть он не понимает, что именно из христианского сострадания к Н.Ф. князь и женится-то на сумасшедшей. Жертвует собой. Твердый орешек этот Е.П.

И вот - Заключение... Евгений Павлович посвятил себя судьбе Мышкина. А Бортко это проигнорировал.

И после этого ты прав?

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/text/volozhin15jun05.html