Хюбнер замечательно объясняет стили искусства. Жаль только, что очень общо: весь импрессионизм, весь кубизм и т.п. модернизм. И вот объяснилось, наконец, почему так не понятен сюрреализм. – Потому что надо знать, просто знать, детали жизни художника. Ибо он своё интимное бессознательное взял предметом искусства. Так надо хотя бы интимное сознательное знать. В “Вильгельме Телле” (1930), например, имеются в виду взаимоотношения Сальвадора Дали с отцом, тайно для себя самого завидующим сыну за его, так сказать, жену и трусящим наступления импотенции.

Так разве что Дали эта картинка сразу привиделась. Потому что если установка сюрреалиста на отсеивание сознательного, то с поэтом ещё это как-то понятно. Он может почти мгновенно карандашом или ручкой стенографировать, что за слова ему взбредают в голову. Но этого же не сделаешь кистью, да и карандашом: изображения - не буквенные знаки. Даже если набросок иметь в виду. Иначе - выпендрёж. Нарочито вставлено то и то.

Гнездо с яйцами - зачем? Ловить яйца сына, которые ему мечтает отрезать отец ножницами? - Ладно. А вода из источника? - Жизненная сила? В природе источник действует веками. О том и отец мечтает? - Ладно. А почему отец смеётся, маня пальцем сына приблизиться к себе, в открытую держащему в другой руке ножницы? Что: не бойся, мол, сын, больно не будет? - Идиотизм. - Да, идиотизм, но если так примечталось… Что сын, мол, побоится, побоится, но подойдёт. И - чик!.. Как когда-то, наверно, жертву богу приносили. Жертвуемый не очень-то ерепенился. Надо - и всё. Так принято…

Хорошо. Что-то понятно, хоть и абсурд. Но жена-то, Гала, что? Что она тут делает? Она ж не принимает участия в сцене, развёртывающейся между отцом и сыном. Это так, как она нарисована, о ней думает отец? Попирающий ногой отец. Что она распутная? (И вправду, она тогда была не женой Дали, а его любовницей и не одного его.) Ей, мол, лишь бы член был побольше, - думает отец. В рост человеческий, как это нарисовано на тумбе. А чей он - и не важно. Пусть он будет существом хоть самим по себе. То есть и он, отец, бы ей подошёл, если б был жеребцом. (Додумывает за отца сын-автор.)

А его ж таким, жеребцом, и представляла, - думает отец, - покойная жена. Это её воображает старик – у него над головой витает воспоминание. Мать Сальвадора Дали прекрасно играла на пианино, отец – на гитаре и пел старинные андалузские песни “канте хондо”, которые зажигали её ого-го как. Видно на картине. Но она, мол, только его, отца, зажжённая музыкой и им, и представляла, - думает отец от её-воображаемой имени. Другой же страдатель по ней пусть хоть издохнет – она не для него. И потому, что так сын-автор думает про отца, думающего о матери, плюс сын сомневается, что отец правильно о мыслях матери думает, - он, сын-автор, мать свою рисует не вполне в женском облике и со спины. Лишь миниатюрные туфли на средне-высоком каблуке – более-менее женские. Брюки же (хоть модницы и кинозвёзды носили их уже в первой половине ХХ века), рубашка с длинными рукавами, плоская грудь и короткая стрижка – вряд ли женские. (Впрочем, какой-то не мужской кублик на макушке всё же видится.) А может, это сын отцу тем придал сомнение: не обманываюсь ли я, на мужской манер думая о мыслях моей жены, дескать, только и света в окошке (в зеркале) я (лев) был у неё? Может, и она была, как эта Гала? О, эти женщины!.. (Сам Сальвадор их боялся.)

Но почему называется "Вильгельм Телль"?

По легенде Вильгельм Телль был противоположностью ТАК помысленного сыном отца Дали. Да, Вильгельм Телль тоже стрелял в яблоко на голове сына, но по принуждению и жестоко бы отомстил, случись что. Да, легендарный сын тоже был предан отцу, но он знал его достоинство. И с этого выстрела началось освобождение Швейцарии от Австрии. - Всё наоборот. Там - великие дела, здесь - низменные мысли.

Но возмущается ли Дали таким положением? Впечатление, что тут не сатирическое отношение двигало кистью художника.

Если он в самом деле заставлял себя не вполне отдавать отчёт в том, что делает, то, как пишет Хюбнер, здорово: "Ведь акт рисования является для сюрреалиста актом самопознания, актом самоанализа”. Он узнаёт всю низость, которая спрятана на дне души его лично и человека – вообще, отца – в частности. "Картины сюрреалистов наполнены символами зависти к пенису, страха перед кастрацией, импотенции, отвращения, садистских и мазохистских жестокостей, каннибализма и всех мыслимых мерзостей”, - пишет Хюбнер.

В модернизме, по Хюбнеру, всё время тянется парадоксальная нить реализма, понимаемого как уважение к науке: "подобно тому, как импрессионисты частично использовали в искусстве определенные теории ви`дения, кубисты — определенную теорию рационального познания [все, мол, поверхности – из кубов, призм и конусов], так и те художники, которые погружались в глубины Я, в значительной мере опирались на теории бессознательного, а именно на психоанализ [который, мол, новейшая наука]".

Героический, мол, реализм, не боящийся правды.

А что если смакующий гадость?

Если всё вышеперечисленное была литературщина, а не живо-писание, то мёртво-писание яркими монохромными красками и даже больших площадей не выражает ли невольно приятие всех этих мерзостей?

И не является ли всё такое не искусством? (Хюбнер не прав, замечая сходство с наукой, но не мысля совсем о специфической, ничему больше не присущей функции искусства – испытательной.) Дали, да, дразнит непонятностью. Может, да, обрадовать, если что-то поймёшь. Вызывает омерзение понятое. Может вызвать подозрение, что таки испытывается мерзкое сокровенное человека. У каждого, наверно, есть мерзкое сокровенное. Но.

Психоанализ-то имеет дело с больными таки людьми. И вылечивает ужасной правдой, узнанной ими о себе.

А искусство же предназначено не больным. У здоровых НЕТ того, что есть у больных: "зависти к пенису, страха перед кастрацией, импотенции, садистских и мазохистских жестокостей, каннибализма и всех мыслимых мерзостей”. Здоровый не обрадуется (разве что это будет чисто интеллектуальная радость) умению открыть ассоциативно скрытые фобии господина Дали, его близких или других господ, если они художники и тоже имеют психоз и некий талант о них нам несловесно рассказать. Беда в том, что – когда мы разгадаем – перед нами развёрнутым оказывается “рассказ”, выраженный в значительной степени способом “в лоб”. То есть это – не искусство, а иллюстрация заранее, да! заранее данной идеи. Дали сначала догадался, что отец его и сожительницу выгнал из дома не из-за развратности Гала и неприличности сыну жить с такою, а из-за подсознательной сексуальной зависти и всего, что она за собою в подсознании же тянет.

У нас всех, конечно, есть эмпатия – сочувствие (и потому людям интересно слушать разные истории и испытывать некий микрокатарсис – испытывание себя чужой историей, которой и сочувствуешь, и она тебя не касается). Как сплетня. Некое лёгкое щекотание нервов. Как бы род прикладного искусства. Каким, например, колыбельная является – усыпление нервной системы. Но это ж не то, чем занимается идеологическое искусство – потрясением нервной системы. Когда художник таки не знает, как рационально выразиться, и его разорвёт – фигурально выражаясь – если он всё же не выразит себя (и это окажется в выраженном итоге не “в лоб”, а противоречиями сделанным).

Так если молчаливо принято считать по большому счёту искусством только вот такое, так называемое, идеологическое искусство, то Дали создавал по большей части не искусство. И изрядно жаль, что большинство это ещё не признало.

Тем паче это относится к дальнейшему логическому, по Хюбнеру, продолжению сюрреализма – к так называемой лирико-абстрактной живописи. (Там уже совсем не обязательно негативное воспевается.)

Миро. Сиеста. 1925.

Ну да, сиестой называют полуденный отдых в южных странах. Потому и голубизна. Там месяцами, бывает, облаков нет летом на небе. Зонтик – благо, если кто не успел прибежать и лечь дома в тени и, последний, поспешает присоединиться ко всем успевшим. Благодать. Верхняя губа, в первую очередь обозначающая лёгкую улыбку… Уголки чуть приподняты. Можно больше и не рисовать. А можно и нарисовать – схематично, грубо улыбающийся рот. Всё равно хорошо. Он как выгиб зонтика. Который тоже есть хорошо. Тень… Чёрные каляки-маляки потому тоже хорошо. И не каляки – линии…

и похожи на часть басового ключа … Мелодия… Опять хорошо.

Больше не могу ничего осмысленного написать.

А нужно ли? Если это такое уж принципиальное проявление бессознательного? "Я нахожу мое название в ходе работы, нанизывая одну вещь на другую. Если я нашел название, то я живу в сфере его влияния”, - говорит Миро. То есть он начал малевать, скажем, голубые каляки-маляки – стало хорошее настроение – вспомнил сиесту. И поехало. Только успевай калякать. "Таким образом, этот вид живописи тоже может быть самопознанием, самоанализом, поскольку в итоге готовая картина предстает перед художником как психограмма его души” (Хюбнер).

А души-то там и нет. Душонка разве. Не больше, чем у младенца. Так если приятно бездумно смотреть на младенца, то можно и на картину Миро. С эмпатией. – Это тоже не идеологическое искусство.

Буду и буду повторять. Надо создать музеи околоискусства, его отделы в библиотеках и помещать туда продукты этих и подобных творцов. И будет своеобразно интересно их посещать, если литература - читать. Как паноптикумы.

Впервые опубликовано отредактированным по адресу

http://www.newlit.ru/~volozhyn/4539.html