Правда, что тут прорвалась созерцательность автора?

Это из чеховского рассказа “Налим” (1885).

Чехов опять прокололся, и я попробую его тут поймать и вытянуть из него его подноготную.

“И здесь не названная, не ограниченная никаким образом-символом, сквозь "настоящее", движется вечность” (Шалыгина http://shaligina.narod.ru/disser_1.htm#57).

Чтоб её выразить позитивно, надо негативным показать настоящее. Правда?

Ну так, пожалуйста: столько времени убили столько людей и – впустую. Налим вырвался и уплыл.

И ещё. Она ж недвижима, вечность. Её впрямую станешь выражать, так, чего доброго, в скуку скатишься.

Ну так надо дать изображение ритма.

То же, но уже на предложениях чуть длиннее. И добавляются звуки.

Затем движения.

И тут же, чтоб движения не перевесили, не побудили к внимательности, “дается избыточная для читателя информация о персонажах с большим количеством деталей и уточнений” (Там же.)

И всё это – разряжение. Следом – напряжение:

И так далее. – Ритм.

Это не такт, всегда одинаковый. Ритм на каждом своём периоде чуть другой. Как “стихотворение, которое повторяется в той мере, в какой в нем нельзя заменить ни слова” (Делез). Гипнотизирует. Но… “характер противоречий уже содержит <…> разрешения их” (Шалыгана. Вместо троеточия я вставляю слово “результат”. Это гипнотизирующее разнообразие в ритме при пустоте сюжетного результата в итоге даёт катарсис, осознание которого: одинаковость такта, вечность.

Вечность, к которой хорошо относишься оттого, что хочется “преодолеть ходячую, банальную концепцию всемирной истории, с ее плоским рационалистическим оптимизмом, выражаемом в теории “прогресса”” (Степун. http://www.nietzsche.ru/around/a15_3.html). Оттого что никакого прогресса вокруг себя не видишь и перестал в него верить. Какой, к чёрту, прогресс, когда 4 года тому назад началась новая, - против народников, - александровская реакция. А чуть не впритык перед треть века заняла николаевская реакция, и та вытекла из день длившегося реагирования декабристов на реакцию при Александре Первом. И если на Западе и не так (да и при Александре III, если – в пику народникам – волю капитализму считать за прогресс), то прогресс это какой-то плоский, ограниченный, рационалистический. И хочется воспеть что-то, вообще противоположное прогрессу.

“Что мог он предвидеть? Что прошлого не вернуть? Что он никогда не излечится и сойдет в конце концов с ума? Это он и без позитивизма и без науки знал [для Чехова место сумасшествия занимал туберкулёз]. А кантовский идеализм с венчающей его нравственностью категорического императива разве говорил иное? Ницше был и остался близок только язык скептицизма, и не того салонного или кабинетного скептицизма, который сводится к словесному остроумию или построению теорий, а того скептицизма, который проникает в душу человека и навсегда выбивает его из обычной жизненной колеи. "Берег исчез из глаз моих, волны бесконечного охватили меня", - говорит Заратустра. Что могут тут поделать позитивизм или идеализм, которые всю свою задачу полагают в том, чтоб убедить человека в близости берега, чтоб скрыть от него бесконечность и удержать его в ограниченной области явлений, для всех людей одинаковых, поддающихся точным определениям, привычных, понятных?” (Шестов. http://lib.rus.ec/b/50410/read).

То есть ещё раз убеждаешься, что нельзя верить глазам своим, читающим текст художественного произведения. Зачастую нельзя верить своим реакциям на него. Смешной же рассказ! А на самом деле что тут? – Ого-го…

Смешное в данном случае – это обычная в художественном произведении маскирующая функция. Чтоб обмануть нравственное “я” обычного читателя, как правило, не ницшеанца. Чтоб оно, это “я”, заглотило приманку. И чтоб целиком весь человек (нечто большее, чем нравственное “я”) как можно полнее испытал бы себя совершенно ж ужасною для него философией жизни. И принял бы её, пусть и на подсознательном уровне.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/69.html