С. Воложин
Чехов. Господа обыватели
Художественный смысл
|
Личность дезавуирует её идею для целей идеи иной, типа иномирия. |
Продукт скуки
В названии есть два смысла. Один – чеховское повествование скучно (даже если это юмореска; здесь – “Господа обыватели”, 1884). Второй смысл – я этой юмореской занялся от скуки (слишком много литературной дряни кругом – нечего читать и разбирать, что само по себе есть скука; а Чехов – гений, есть шанс, что в любой ерунде его можно найти перец; для меня перцем является след подсознательного идеала автора).
В связи с этим подсознательным (категории достаточно мутной) я обратил внимание в монографии Чудакова “Поэтика Чехова” (1971) на такие слова:
"Читатель художественного произведения интуитивно ощущает, что и в сюжете, и в манере изложения автора, и в изображении героев есть нечто общее, какое-то внутреннее единство. Другими словами, в построении разных уровней ощущается какой-то единый принцип. Это явление носит название изоморфизма”.
Или "единство художественного мира”.
Плохо только, что верхним уровнем произведения Чудаков считает идею произведения, а для меня в последнее время наличие явно ощущаемой идеи сопряжено с переходом произведения в разряд прикладного искусства (приложенного к заранее знаемой идее).
Ну поанализмруем.
К повествовательному уровню относится (вначале смотрим):
"Городской голова (почавкав губами и медленно поковыряв у себя в ухе)”.
“Брандмейстер... (сморкается в клетчатый платок)… (вытирает лысину)… (поднимает вверх руку)… (расстегивает жилетку, вздыхает и продолжает речь в том же духе)”.
Какие-то не люди, а животные. Проявления – физиологические. Когда "поднимает вверх руку”, это обозначает помощь приземлённому характеру, не умеющему голову вверх поднять, понять хоть какие-то слова о высоком ("Дома высокие”). – Убогость мысли изображаемых имеется в виду.
Повествователь при таком положении дел оказывается сверхчеловеком.
А ну во втором действии этой пьесы (опять вначале)?
"Часовой внизу… (Глубокомысленно.)”.
Думаете, тут положительное что-то? – Ничуть. Пожарным требуется бить тревогу при пожаре. И это должен делать часовой внизу по знаку часового вверху. Глубокомысленный ответ состоит в укоре нижнего верхнему, чего тот молчал, когда народ уже полчаса бежит. Дурак, мол, верхний. Но кто нижний, если он, видя получасовый бег, сам не бьёт тревогу, а ждёт знака от верхнего? – Такой же дурак. – Все дураки? Норма?
Повествователь тогда опять сверхчеловек.
Или это я отождествляю повествователя с автором, зная по другим своим разборам Чехова, что Чехов – ницшеанец, т.е. сверхчеловек?
Пожалуй, так.
На самом деле повествователь скорее всевидящ и трезв, чем одержим публицистическим задором. А только автор художественно доводит нас до предвзрыва от великой степени окружающего всеобщего безобразия.
Виновата в нём не власть – она все жалобы брандмейстера слышит благосклонно и удовлетворяет финансово. Впрочем, может, и недопустимо легкомысленно – смотрите повествовательный план:
"Гласные (единогласно)”.
“Гласные (подавляющим большинством голосов)”.
Как машина, не обсуждая и не думая.
Виноват во всём плохом даже не брандмейстер:
"Макар новые подметки ставил, теперь сапоги понес в слободку, к дьякону… Егор на пожарных лошадях повез за реку надзирателеву свояченицу, Никита выпивши”.
Можно, конечно, придумать, что брандмейстер дисциплину запустил, и потому такой бардак возможен. Но это придумка наша, строго говоря. Потому что брандмейстер-то возмущается, и на этом пьеса кончается. Придумка, правда, мотивированная: Алексей и Михайло самим брандмейстером посланы по неслужебным делам. Однако, и сама возможность быть брандмейстеру таким халатным, чего доброго, в менталитете народном спрятана: нижний часовой, Денис, напоминая брандмейстеру, где кто и почему отсутствует, ничуть того не корит – так принято. А сам брандмейстер не ожидал плохого:
"Брандмейстер (испуганно). Где же они, мерзавцы?”.
Он не играет испуг.
Плохо устроено всё на Этом свете! – Таков посыл автора. Потому что повествователь по-прежнему нейтрально внимателен ко всему (и к испугу).
Теперь – пространственная организация повествования. – ""оптическая” позиция не определена”.
В самом деле, повествователь и в зале среди гласных как бы сидит (самые первые две цитаты – см. выше), и как бы с места городского головы видит зал:
"Гласные (единогласно)”.
“Гласные (подавляющим большинством голосов)”.
И на антресолях среди публики он:
"Брандмейстерша (сидит среди публики и шепчет соседке)”.
“Шёпот в публике. Собаке собачья и смерть”.
"Повествователь не прикреплен к какому-то наблюдательному пункту, он свободно движется в пространстве, изображает окружающее вообще, без ссылки на чье-либо конкретное восприятие. Его координаты в пространстве неопределенны… В пространственной сфере повествования описанную выше позицию повествователя тоже можно назвать субъективной, ибо главным здесь является субъект повествователя — все описания даются с его точки зрения”.
Тут опять отдаёт сверхчеловеком. – Ну что ему кто как что видит… Повествователь всевластен.
"Таким образом, словесная и пространственная сферы в своем строении обнаруживают явный изоморфизм”.
А автор?
"В большинстве случаев в эти [ранние] годы оценка повествователя совпадает с авторской”.
Следующий уровень анализа – предметный.
До Чехова всё изображавшееся изображалось для объяснения характера. Чехов это сломал. И настоял на ""ненужности” деталей”. Уже и в раннем творчестве они случаются:
"Брандмейстерша (шепчет соседке). Это хорошо, что он выпросил... Умник. Намедни мы были у отца протопопа, проиграли у него в стуколку сто рублей и теперь, знаете ли, так жалко! (Зевает.) Ах, так жалко! Пора бы уж домой идти, чай пить.
Действие второе”.
Зачем это зевание? – Для характеристики загребущести брандмейстерши оно не нужно. Но оно нужно для манифестации Абсурда, в который, если б он существовал (как предполагается существующим тот свет христианства), хорошо б улететь от Этого скучного, скучного, скучного мира причинности.
То же относится к чеховскому обставлению "аксессуарами внешнего мира”, не относящимися к диалогу.
"(Городской голова делает минутный перерыв для вывода из залы заседания корреспондента.)”.
Что за тайны, если на антресолях оставлена сидеть публика?
"Потом в отношении лошадином и в рассуждении бочек... (расстегивает жилетку, вздыхает и продолжает речь в том же духе)”.
“Горе да и только с этими несчастьями!.. (погладив себя по лицу)”.
До Чехова были в ходу "знаки ситуации… их задача — самым экономным образом обозначить содержание ситуации”. Например:
"Часовой внизу…. (бьет тревогу).
(Через три минуты в окне своей квартиры, находящейся против каланчи, показывается брандмейстер в дезабилье и с заспанными глазами)”.
Подчёркнутое характеризует халатность несения службы брандмейстером.
Так "У Чехова количество таких знаков минимально”. Ему ж мила Апричинность иномирия, в которое, хоть лишь мыслимое, хочется сбежать от этой тутошной СКУ-У-УКИ.
Так можно продолжать. Но хватит* и проанализированного.
Я обратился к этой вещи Чехова из-за такого пассажа одного блогера:
"Всё-таки прав был ЧЕХОВ Антон Павлович:
"Видите ли... Самое важное в жизни человеческой — это каланча, и всякий ученый вам это скажет. Наша же городская каланча, рассуждая категорически, совсем не годится, потому что мала. Дома высокие ... они кругом загораживают каланчу, и не только что пожар, но дай бог хоть небо увидеть. Я взыскиваю с пожарных, но разве они виноваты, что им не видно? Потом в отношении лошадином и в рассуждении бочек... тут заинтересованы общественные, так сказать, государственные интересы"...”.
И из-за такого его же комментария к самому себе:
"Наша же каланча, рассуждая категорически, совсем не годится, потому что мала!!!..”.
На что я прореагировал так:
"Сообщение и комментарий намекает на плохую нашу власть. (Или автор обидится и вышвырнет меня из ФБ-друзей, и лучше молчать?) Но он извратил Чехова, отнеся к нему слова брандмейстера. По Чехову не власть плоха, а вообще вся жизнь на Этом свете (так уж он плохо устроен Господом). И потому Чехов против и христианства, как и полагается ницшеанцу. (Не важно, что он до ницшеанства дошёл до чтения самого Ницше - в воздухе носилась эта безмерная Скука, доводящая чеховских читателей до предвзрыва.) Но. Если блогеру нужно раскачать лодку по случаю 100-летия революции, то да - к Чехову надо обращаться. Молодец!”.
7 марта 2017 г.
Натания. Израиль.
Впервые опубликовано по адресу
http://ruszhizn.ruspole.info/node/8287
*
- А почему хватит? Что если при анализе других уровней ницшеанства там не обнаружится?- Ну, пройдёмся по тому же Чудакову. Фабульно-сюжетный уровень.
"Как и предметные подробности, эпизоды могут быть “лишними” с точки зрения фабульных задач; они демонстрируют, что событие изображено в его целостности, со всеми — важными и неважными для него — сопутствующими эпизодами”.
Например, что даёт второй эпизод с брандместершей (ей жаль, что намедни проиграли в карты протопопу) для фабулы, которая такова – видимость толковости брандмейстера в первом действии (в его словах) и явление его никчемности во втором действии (в его делах)? – Ничего не даёт этот эпизод.
Кроме намёка, что всё-всё-всё ерунда с точки зрения смысла жизни на Этом свете. И потому-де – даёшь иномирие, пусть и принципиально недостижимое.
Теперь – уровень героя.
До Чехова "душа героя рассказана, всякое деяние его подготовлено и психологически объяснено. У Чехова внутренний мир в изображении человека занимает место существенное. Но это нельзя назвать психологическим анализом в старом смысле. Психология героя здесь выглядит иначе”. – Как? – "Мотивы же поведения чеховских героев никогда не раскрываются вполне”. – Есть такое в “Господах обывателях”?
Брандмейстер, казалось бы, вполне определён – разгильдяй. И потому на объективные причины сваливает: на недостаточную высоту каланчи, на единственность её в городе, на человеческие качества народа (собственно, и себя, значит). Но… Если оставаться в мире произведения… Не то же ли и в Европе, в Париже, раз "взять хоть Париж, пожарная команда всё время скачет по улице, народ давит; есть пожар или нет, а ты скачи!”? – Мир устроен плохо, а не главный герой. Принципиально плохо. Неустранимо плохо. Каланча всегда будет отставать от этажности развивающегося города.
И, наконец, уровень идеи, "какова жизнь, развитие идеи в чеховском художественном мире?”
И Чудаков отвечает:
"Его [Чехова] идея принципиально не выявляет все свои возможности — ни в спорах героев, как у Тургенева, Гончарова, Достоевского, ни в размышлениях, как у Достоевского и Толстого. Она не доследуется до конца”.
Иномирие, Абсурд, предвзрыв, ницшеанство – я сказал, а не написаны эти слова в пьесе.
Или это не та идея, о которой речь у Чудакова? У Чудакова – та, что находится в тексте.
Можно считать такой идеей в пьесе рациональное равнение на Париж?
"Если бы увидели иностранцы, какие у нас порядки, то, я думаю, досталось бы нам на орехи во всех заграничных газетах. В Западной Европе, взять хоть, например, Париж, на каждой улице по каланче, и брандмейстерам каждогодно выдают пособие в размере годового жалованья. Там можно служить!”
Если это та идея, то она дезавуируется не принципиальной безнадёжностью её провести в России, а вообще принципиальным провалом рационализма.
Иллюстрирует такое соображение следующая мысль Чудакова:
"Для мира Чехова чрезвычайно характерна идея, не разрешенная и не разрешимая в рамках произведения, а лишь поставленная в нем”?
По-моему, иллюстрируется. Всё-таки дезавуирование произошло в словах персонажа, а не повествователя, за которым можно б увидеть близость к автору.
"В союзе “личность — идея” в мире Чехова важнейшее значение приобретает первое”.
Чтоб дезавуировать идею. Для целей идеи иной, типа иномирия.
И что там после заявление брандмейстера о безнадёжности?
"Нет, далеко еще нам до Европы! (Поворачивается лицом в комнату, нежно.) Машенька, приготовь мне мундир!”
А в тексте "Идеал автора не утверждается с непреложностью”. И ещё: "В художественном мире Чехова при решении этих вопросов всегда предполагается некая запредельная область. Автор может дойти лишь до определенной границы; дальше лежит сфера, его словом непостижимая… Для Достоевского и Толстого смерть, бог — не граница. Сплошь и рядом отсюда они только начинают. Чехов здесь кончает. Подводя к некоему пределу, он предоставляет сознание читателя собственному (мистическому) опыту… Толстой и Достоевский для своего читателя — Вергилии в высших сферах духа. Они берут читателя за руку и ведут по всем его кругам. В мире Чехова дорога не трудна, знаки, что будет “что-то”, внятны всем. Но к этому “что-то” автор твердой рукой никого не ведет”. Поэтому так часто люди не понимают Чехова ницшеанцем, то есть, что он “над Добром и Злом” (что для обычных людей означает Зло): “Как! Он же такой гуманист!”
8.03.2017.
| На главную страницу сайта |
Откликнуться (art-otkrytie@yandex.ru) |