С. Воложин.
Бунин. Господин из Сан-Франциско.
Художественный смысл.
|
Ницшеанство. |
Против Дмитрия Быкова 16.
Уже в первых строках “Господина из Сан-Франциско” (1915) видна (я выделю большим шрифтом) авторская отстранённость от расчётливой вседозволенности своего персонажа:
"Господин из Сан-Франциско — имени его ни в Неаполе, ни на Капри никто не запомнил — ехал в Старый Свет на целых два года, с женой и дочерью, единственно ради развлечения. Он был твердо уверен, что имеет полное право на отдых, на удовольствия, на путешествие во всех отношениях отличное. Для такой уверенности у него был тот довод, что, во-первых, он был богат, а во-вторых, только что приступал к жизни, несмотря на свои пятьдесят восемь лет. До этой поры он не жил, а лишь существовал, правда, очень недурно, но все же возлагая все надежды на будущее”.
У самого Бунина (беру этот вывод из моих прежних знакомств с его произведениями надцатых годов) вседозволенность была какая-то иная. Не простая. Какая? – Какая-то мистическая. Высокодуховная.
В пику ей – в рассказе разливается могучий натурализм материального: на пароходе – роскоши вверху и топок и машин внизу, вне его – мощи бури в океане. Роскошь и технику Бунин ненавидит, океан – терпит. – Чудовищной длины абзацем (впрочем, вполне читабельным) это авторское отстранение выражено.
Дальше – ненависть к дочке господина, млеющей от необычности противного азиатского принца, которому она была представлена, ненависть к самому господину, поглядывавшему на знаменитую красавицу, ненависть к повсеместной фальши. Ненависть к человеческой мошкаре, когда пароход причалил в Неаполе.
Только виду на Везувий и Капри отдан миг авторского приятия. Но – лишь миг. А дальше – опять презрение и негативизм: "одно и то же” музеев и церквей. И – опять натурализм еды и питья. И – плохая погода. И всё-всё плохо: сырость, вонь… – Перебраться на Капри или в Сорренто. Там солнечней.
"В день отъезда, — очень памятный для семьи из Сан-Франциско!”
Что такое? Чей это восклицательный знак: автора или персонажей? До сих пор персонажей за автором не было ощутимо.
Очередное “фэ”: качает.
Я тихонько удивлялся, что господин не вседозвольничает. Нет. Всё в порядке: "благодаря дурной погоде, он пил по вечерам слишком много и слишком много любовался “живыми картинами” в некоторых притонах”. Это странно: Бунин же, казалось вначале, особенно зол за эту вот рациональную вседозволенность. – Нет. Всё на Этом свете недостойно по мнению автора.
И вот своя недостойность потекла на Капри.
"И все было похоже на то, что это в честь гостей из Сан-Франциско ожил каменный сырой городок на скалистом островке в Средиземном море, что это они сделали таким счастливым и радушным хозяина отеля, что только их ждал китайский гонг, завывавший по всем этажам сбор к обеду, едва вступили они в вестибюль”.
Но это хорошее, наконец, дано как субъективное.
А вот и мистика:
"…он вдруг вспомнил, что нынче ночью, среди прочей путаницы, осаждавшей его во сне, он видел именно этого джентльмена, точь-в-точь такого же, как этот, в той же визитке и с той же зеркально причесанной головою. Удивленный, он даже чуть было не приостановился. Но как в душе его уже давным-давно не осталось ни даже горчичного семени каких-либо так называемых мистических чувств, то сейчас же и померкло его удивление: шутя сказал он об этом странном совпадении сна и действительности жене и дочери, проходя по коридору отеля. Дочь, однако, с тревогой взглянула на него в эту минуту: сердце ее вдруг сжала тоска, чувство страшного одиночества на этом чужом, темном острове...”.
Предварение. Вот она, странность, указывающая, что подсознательный идеал Бунина – бегство из Этого скучного-прескучного мира Рационализма, Порядка и Причинности в принципиально недостижимое метафизическое иномирие.
А субъективно поданные позитивности продолжаются.
Ворвался (!) автор собственной персоной:
"Что чувствовал, что думал господин из Сан-Франциско в этот столь знаменательный для него вечер?”
Хоть я и читал этот рассказ когда-то, я не помню, что ж такого из ряда вон произошло, кроме того, что он умер. – Хм. Почему, если речь, скажем, о распоряжении доставить ему в отдельный номер танцовщицу Кармеллу, упомянутую выше мельком? Я что: настолько приготовлен был и раньше автором, что мир – дряннейший, что какая разница – подробности этого?
Очередная мистика после старческой борьбы с запонкой под кадыком:
"— О, это ужасно! — пробормотал он, опуская крепкую лысую голову и не стараясь понять, не думая, что именно ужасно…”.
Действие измельчается и убыстряется.
"…перевернул газету, — как вдруг строчки вспыхнули перед ним стеклянным блеском, шея его напружилась, глаза выпучились, пенсне слетело с носа... Он рванулся вперед, хотел глотнуть воздуха — и дико захрипел…”.
Потому я не помнил, про Кармеллу…
Далее – позор проб замять смерть. И всё такое, гнусно скорбное. Уважение потеряно. "…сверчок с грустной беззаботностью запел на стене...”. Прислуга попотешалась. Прекрасное утро. Извозчик доволен заработком – везти труп. "И на острове снова водворились мир и покой”. – Это уже авторский сарказм.
Бунин сравнивает так и не дорвавшегося до вседозволенности господина из Сан-Франциско и прожившего последние дни на Капри Тиберия, объевшегося вседозволенностью так, что весь мир знает. Но. Это сравнение тонет в длиннейшем абзаце слегка отстранённого описания быта острова в его ослепительной красоте. – Всё ноль в сравнении с нею! Абсолют. – Не образ ли он того Абсолюта принципиально недостижимого метафизического иномирия, что и есть некое его всё же достижение?
Да, не иначе, ибо затем описывается нуда, но не возвращения трупа домой на том же пароходе, а веселья. И – скука, скука…
.
Чем такое прочтение знаменитого рассказа Бунина может не совпасть с – не знаю, какое слово подобрать опусу Быкова? – Чем-то обязательно должно не совпасть. Начать с того, что я никого не могу заразить своим этим метафизическим иномирием как идеалом ницшеанства. Сам я его вывел из диссертации Шалыгиной. Но она струсила дать чёткую формулировку. Другие тоже почему-то так не определяют. Хотя. Что-то подобное есть: метафизический мир Ницше. – Что: скажете, нельзя Быкову пенять, что он со мной не совпадёт, раз термин не общепринят? – А я думаю, что можно, если думать, что он адекватен художественному смыслу рассказа Бунина. – Читаем Быкова (то, с чем я не соглашусь).
"…он [рассказ] потому и включён в школьную программу, что слишком он наглядный, простой, довольно азбучный…” (Время потрясений. 1900-1950. М., 2018. С. 193).
Быков у меня чаще всего проходит, как человек без вкуса или как не знающий, что в художественных произведениях (я их называю произведениями неприкладного искусства {выражающими подсознательный идеал автора}) нет наглядности, простоты, а есть ЧТО-ТО, словами невыразимое. Вы, читатель, видели, что рассказ Бунина как раз такой: НЕ наглядный, НЕ простой. То есть, Быкову не по зубам, что он, вот, и подтверждает.
.
"И все, конечно, помнят эпиграф к нему [рассказу]: “Горе тебе, Вавилон, горд крепкий”” (С. 193).
Я, например, этого не помнил.
.
"Ценен он [рассказ], когда помещается в контекст…он написан в пятнадцатом году и полон предчувствий всемирной катастрофы” (С. 193).
Я не понял: 1915-й, год после начала Первой мировой войны… Все не понимали, что ли, что катастрофа УЖЕ разразилась?
Может, Быкова просто занесло? Он, может, в каком-то раже говорит, не вполне отдавая себе отчёта, что получается?
.
"Бунин – традиционалист, человек, которому жалко” (С. 193).
Судите, читатель, сами: ненавидит ли Бунин всё-всё-всё, или ему жалко? Впечатление, что Быков глух на интонацию повествования. То, что я почуял в первых же строках, он не почуял, прочтя весь рассказ.
.
"…в котором угадывается “Титаник”” (С. 194).
С какой стати читателям 1915 года угадывать 3 года тому назад потонувший корабль? Или Быков не удосужился проверить время гибели Титаника? Сочиняет по памяти и не чувствует себя обязанным быть точным?
.
"Неожиданно умирает от удара, пытаясь застегнуть пуговицу на рубашке” (С. 194 ).
Точно. Он пишет по памяти и не проверяя. (Даже по моему тексту видно, что не "пытаясь застегнуть пуговицу”.) – Свободен ото всего!
.
Я понял откуда Быков взял жалость Бунина и предчувствие всемирной катастрофы. Быков же антисоветчик. И Бунин станет антисоветчиком через два года (хотя бы потому, что он ницшеанец). Значит, надо подтянуть рассказ, не имеющий отношения к антисоветскости, к этой антисоветскости. – Как? – Натягиванием. Тот же корабль везёт тело опять в метель. Метель – стихия. Огромному кораблю, как и всегда, до лампочки. – Переиначить:
"И жалко ему этот лайнер, который пересекает шторм, мрак и бурю, который дрожит от страшного напряжения на всех этих волнах, который тоже обречён и который погибнет. Но разве то, что его губит, лучше? Разве эта стихийность, эти грядущие перевороты, эти страшные низовые силы, которые всплывут откуда-то, лучше, чем этот корабль? Нет, конечно. И наверно, лучше ложь мировой цивилизации, чем та стихийная сила, которая на неё поднимается” (С. 165).
Напёрсточник!
28 апреля 2021 г.
Натания. Израиль.
Впервые опубликовано по адресу
| На главную страницу сайта |
Откликнуться (art-otkrytie@yandex.ru) |