Однажды, в перестройку, я выиграл спор у одного партийного сослуживца.

- Знаешь, к чему относилось троекратное "учиться" в речи Ленина в 18-м году перед молодежью?

- ?

- К коммунизму. Ленин думал, что вскорости коммунизм построят, что это практическая задача дня.

- Не может быть.

Я показал текст речи и спор выиграл.

Но не что Ленин дурак я хочу тем сказать.

Он ТАК шел к идее коммунизма, что верил, что тот вскоре достижим.

Булгаков, как чуть не вся интеллигенция, больная тогда народолюбием, пришел к тому, что народ – с красными, будучи в белой армии. И не эмигрировав после ее разгрома, своим идеалом счел не революцию, а эволюцию.

Даже если предположить на секунду, что результатом той эволюции должен был стать тоже коммунизм, то такой идеал я не хочу называть гармоническим.

Идеал, да, штука великая. К нему тяготеют всякие хорошие слова. И "гармония" - тоже.

И идеал – с неким трудом достижим. Да. Иначе это не идеал, а что-то другим словом называемое.

Но если идеалы бывают разные, в том числе и по предполагаемому сроку их достижения, то не хотелось бы слово "гармонический" применять для идеала сугубо исторического или сверхисторического оптимиста. Я, для себя по крайней мере, принял, что гармоническим может называться идеал простого оптимиста. Таким был Ленин в 18-м году. Такими были коммунисты и довольно долго находившиеся с ними в морально-политическом единстве массы, верившие в скорое построение социализма, а там – и коммунизма, рая на земле, и потому фонтанировавшие тогда знаменитым (а ныне подначиваемым или замалчиваемым) ЭНТУЗИАЗМОМ. Такими, наверно, были те эмигранты, кто не знал об этом морально-политическом единстве и со дня на день ждал восстания народа и своего возвращения в Россию.

Диссиденты 30-х годов, левые и правые, идеал имели не гармонический. Хотя бы потому, что не могли – при таком морально-политическом единстве власти и масс – надеяться на более или менее скорое его достижение.

Очевидно, что Булгаков был диссидент. И, таким образом, я теперь даже не рассматриваю вариант гармоничности его идеала.

Но вот левый диссидент или правый? – Стоит еще и еще раз проверить.

В Москве "Мастера и Маргариты" три смертные казни. Одна, правда, с воскресением. Конферансье Жоржу Бенгальскому голову Булгаков "снял", но потом "вернул" на место. Барона Майгеля, наушника, "застрелил" Булгаков навсегда. Берлиоза "убил" тоже навеки.

Все трое активно и по собственной инициативе выступили против Воланда и за советскую власть.

Если Булгаков был правым, а не левым диссидентом, в чем это отразилось на убийствах?

С Майгелем – в том, что тому и без Воланда волею автора была судьба вскоре умереть. Так в романе мог устроить скорее правый, чем левый. Скорее правый понимал, что советская власть в репрессиях была убийцей своих же людей, а не врагов. – Так пожалуйста. Информатора охранки Майгеля через месяц после описываемых событий все равно бы убили:

Кто б же его убил? Если он был свой и работал внутри страны. А шпионы и диверсанты против СССР не так уж и активничали внутри страны, как это властью преподносилось. Что здравые люди, и Булгаков тоже, понимали. Мировая ж закулиса не мафия, мстящая своим (барон все же) за измену в личном порядке.

Ясно, что при периодичных чистках на всех уровнях своего убрать намеревались свои же. Одна кампания по гласному освобождению при Берии несправедливо обвиненных при Ежове чего стоит. Шло постоянное наступление, с каждой волной - все более темных, низов на верха.

Но народолюбие репрессируемых было столь велико, что, чтоб не расколоть упомянутое морально-политическое единство, якиры выкрикивали: "Да здравствует Сталин!" - при расстреле, возвращались из заграницы в СССР на верную смерть командированные, и на публичных судах признавались в любых навешанных на них преступлениях ленинские соратники.

Это – левые диссиденты. Такой бы – напиши он роман, а в нем "казни`" своего (придерживаясь жизненных реалий) - не подпустил бы хоть яда в воландовском проникновении в душу некачественного стукача Майгеля и в воландовском же выявлении страха ожидания расстрела. Или (патерналистское ж государство, а масштаба репрессий не знали) и левый мог это написать? Просто сделав казнимого бедолагой.

Бедолагой?

Именно так!

Праводиссидентские подначки зарвавшемуся стукачу Булгаков оставил исключительно чертям. А вот каков о Майгеле авторский голос: "одинокий", "буквально шатало от волнения", "на его щеках горели пятна", "глаза бегали в полной тревоге", "ошарашен" "поразило". - Или это не авторская зона сознания и речи, а героя? – Да нет, вроде. Описано хоть и внутреннее состояние персонажа, но – проявившееся вовне. Не мог Майгель видеть пятна на своих щеках. Совсем не так человечно видят его черти (вне этого абзаца, там, где говорят они, слова совсем с другим оттенком):

Коровьев получает наслаждение от контраста незнания жертвы о своей смерти через минуту с полнотой жизни, проявляемой им пока. – Это эстетическое противопоставление "гробовой тишине" того, "как скрипят его лакированные туфли и как звенит бокал", или противопоставление шампанского, символа апофеоза жизни, - этому "последний раз в этой жизни". – Восторг из черта так и брызжет. Но – из черта, а не из право ориентированного, что было бы вполне к месту, автора.

Или уже процитированные слова Воланда… Сколько в них язвительности! Присоединяется ли к этому тону голос автора? Иным, чем правым быть – если присоединяется, - не могущего?

Да нет. Всезнающий автор явно дистанцируется от чертей (и правых):

"Направляясь к Воланду, вступал в зал новый одинокий гость. Внешне он ничем не отличался от многочисленных остальных гостей-мужчин, кроме одного: гостя буквально шатало от волнения, что было видно даже издали. На его щеках горели пятна, и глаза бегали в полной тревоге. Гость был ошарашен, и это было вполне естественно: его поразило все, и главным образом, конечно, наряд Воланда [заплатанная сорочка при фраках всех остальных мужчин; полная нагота женщин барону, наверно, уже притерпелась, пока он шел через зал]".

Так бы не написал не только оголтелый правый, но и оголтелый левый (так оголтелые рисуют теперь свои граффити на стенах лестницы возле той квартиры, что была прототипом романной нехорошей квартирки). А гармонию исторически сравнительно быстро достижимого идеала мы откинули.

Иное дело - пессимист, сверхисторический оптимист. (Нечто мистическое не слышится в этом "сверхисторический"?) По-православному, говорят, прощены будут все. Полная уравниловка. Но от религии Булгаков давно отошел. И, как демиург мира своего романа, "он казнит" советского стукача, но, признавая уравнительность и как бы из сверхбудущего глядя, – он человечен к казнимому. Высшая справедливость царит. А слово "справедливость", - при всем тяготении хороших слов к любому идеалу, - к правому идеалу оно подходит все-таки меньше, чем к левому.

Правда, есть такое слово "терпимость". И оно больше тяготеет к правому, чем к левому… И среди правых мыслимы пессимисты, сверхисторические оптимисты.

И – ничего я не доказал.

Может, с Берлиозом будет удачнее? Тому все же Булгаков придал, - как заметил Сергей Пестов (http://lit.1september.ru/articlef.php?ID=200202806), - свое имя, свои инициалы, высшее образование, бойкое слово, одно из мест жительства в Москве, киевские земляческие корни (ну последние – для посвященных, но все-таки). Может, действительно "и Мастер, и Берлиоз выражают личность самого Михаила Булгакова, и это расщепление отражает не только разные стороны его души, но и разные варианты его судьбы, какой она представлялась писателю"?

Кто – левый или правый диссидент – мог аж письменно, в романе, прикидывать себя состоящим на службе у сталинского режима? - Левый.

Не именно со сталинским, но с режимом, по Пестову, Булгаков и практически сотрудничал, в начале 20-х годов, когда шла страшненькая, с расстрелами духовенства и мирян, антиклерикальная кампания: "В те дни Булгаков делал общее дело вместе с берлиозами..." (Пестов). Не расстреливал, конечно, но писал фельетоны и очерки. (Это публицистика, и там не надо, как с художественными произведениями, переживать сложно организованный катарсис и осознавать последний, чтоб понять, что хотел автор.)

Например, "Главполитбогослужение" (1924). Там мешали друг другу церковь и школа.

Из эпиграфа ясно, на чьей стороне Булгаков:

В сюжете тоже побеждала школа. Учитель удовлетворился, поставив Клюкину пять с плюсом, а дьякон (монархист, кстати) напился, не мог его унять настоятель, а хор…

Оковы ему предстояли. И это смешно.

Или "Крокодил Иванович". Стилизовано под письмо в редакцию. С осмеиванием самого адресанта за темноту. Но и с подкусыванием попа, воспользовавшегося случаем, чтоб на темноте же играя не дать вытеснить старинную, церковную церемонию именования новорожденных новой.

Или "Киев-город" (1923), целая главка "Три церкви".

Или "Москва 20-х годов" (1924). Там в такую бытовую сатирическую атмосферу вставлены слова "Рождества Христова", - что и "комсомольский голос: "Не было его!!"", - и мысленное возражение повествователя: "ну, было или не было", - воспринимаются аж антирелигиозно, а не только антицерковно, в качестве точки зрения автора.

В общем и целом, маловато антицерковной пропаганды в публицистике Булгакова 20-х годов.

Да и признать надо, что цитату из Пестова я оборвал. Она кончается так: "вместе с берлиозами и бездомными...".

Насчет "бездомных" это Пестов слишком. Оголтелым Булгаков никогда не был.

Из дневника. "Под пятой". 5 января 1925 года:

Не Берлиоз против Бездомного, но близко. Берлиоз тоже возражал против варианта, что жил в начале новой эры на свете такой человек – по имении Иисус Христос, плохой или хороший. Но преступлением Булгаков вполне мог считать и другое (судя по тому, ЧТО сделал его мастер) - что общественные и государственные деятели страны, строящей социализм, не хотят понять ценности признания существования в первом веке новой эры первого социалиста, социального реформатора, Иисуса Христа. За такую глупость, фигурально выражаясь, голову отсекать-де нужно. – Вот Булгаков и "отсек"! Берлиозу. И именно голову. За то, что тот, такой умный, а не догадался до такой простоты, которая и не новой даже была (см. о неновизне у того же Пестова).

Поначалу, правда, по недосожженной рукописи романа, Берлиоз от Иванушки не отличался и общих с Булгаковым имени, инициалов и места жительства не имел. И головы лишился просто как старший из двоих. Иванушка ж, считай, дурачок. А Берлиоз… Композитор Берлиоз был разный. Романтик. И революционный, музыкально и идейно революционный (что могло эволюциониста Булгакова бесить), и лишенец по судьбе. Что могло-таки дать потом мысль Булгакову раздвоиться. Тем более что оратория "Детство Христа", пишут, отличалась музыкальной живописностью. А значит, как бы исходила из того, что Христос – как бы живой. Причем, пишут, что тогда композитор уже очередной революции во Франции не понял и в "Детстве Христа" его интересовала моральная проблематика. Как и Булгакова. Если только Булгаков мог слышать и понимать музыкально-художественный смысл этой оратории. "Фантастическую симфонию" больше вероятности, что Булгаков слышал и понимал. Ее программа такова. Герой безнадежно и страстно влюблен. Он мечется, не в силах избавиться от наваждения (часть первая, "Мечты"). Он пытается развлечься и развеяться (часть вторая, "Бал") — тщетно: мысль о возлюбленной настигает его, и бешеная мелодия танца не приносит облегчения. Он пытается удалиться под сень струй (часть третья, "В полях"), слушает пасторальную перекличку двух пастухов (гобой и английский рожок) — но надвигающаяся буря снова напоминает ему, что всюду страсти роковые и от судеб защиты нет. В своем эскапизме герой ударяется в наркоманию; в опиумном бреду ему кажется, что его ведут на казнь за убийство возлюбленной (часть четвертая, "Марш на эшафот"). Пятая часть — "Сон в ночь шабаша" — продолжает безысходную психоделическую тему; в ней навязчивая идея героя превращается в уродливый плясовой мотивчик (http://ezhe.ru/ib/issue.html?591). Такая музыка тоже потом могла привести к идее раздвоения. Чем не аналог литературной судьбы Булгакова. Но то – потом. А сначала… Это была первая программная симфония. Как бы оскорбление конструктивного, архитектурного начала музыки. Как бы опускание музыки с небес на землю. Музыкальная революция. И поначалу революционный Берлиоз мог Булгакова бесить, и за то он мог такую фамилию дать своему герою. Чтобы казнить его.

Жаль, по техническим, так сказать, причинам, я не знаю доподлинно, только ли голова была у булгаковского Берлиоза отрезана. Листы в сохранившейся "Тетради 1" так вырваны, что текст может быть только более или менее правильно реконструирован учеными. Для эпизода смерти Берлиоза это не сделано. Есть комментарии сохранившихся обрывков текста третьей главы. По ним нельзя понять, только ли голова была отрезана:

То же относится к шестой главе, где похороны.

Четвертая и пятая глава, где некая поэтесса, - в чью квартиру думал было Булгаков "разместить" Воланда, - "распространила весть о гибели Берлиоза", и где Дом Грибоедова с пришедшим туда Иванушкой, реконструированы. Там, может, и написано, только ли голову отрезало Берлиозу. Но у меня нет доступа к этой реконструкции. Она - в "Литературном обозрении" №5 за 1991 год.

Так обстоит с "Тетрадью 1".

По "Тетради 2" Воланд пророчил было: "оказывается, что вы будете четвертованы". Это не только отсечение головы. Но тут не точно. Споря с Берлиозом, уверяющим, что будет кремирован, Воланд возражает: "вы будете в воде". Что Воланд (и Булгаков) именно сделали с Берлиозом при попадании того под трамвай, только ли голову отрезали, понять нельзя.

Но в следующих редакциях уже точно она одна отрезана. Да и комментарии к обрывкам "Тетради 1" указывают, что движущим мотивом сочинения романа была та безнравственность "Безбожника", что охарактеризована преступлением в дневниковой записи от 5 января 1925 года.

Кстати, дураковатость Иванушки не просто спасла ему жизнь. Некоторым образом как бы глупым должен быть любой художник. Это узнал Булгаков по себе, когда высокоумные литературоведы в Москве не очень хотели с ним знаться – за то, что простоват; а впоследствии он почувствовал себя большим художником. Ту же судьбу он "предрек" и Иванушке, сделав того в конце концов учеником мастера и субъектом упования на сверхбудущее.

С установкой режима опираться на все более и более темные массы, только на сверхбудущее и мог уповать левак, "лишивший" за то головы свое другое "я", подумывавшее соблазниться, как правильно замечает Пестов, на сотрудничество.

Но вариант Пестова, что "образ Берлиоза выглядит результатом мучительных размышлений на тему "Кем я мог бы стать и какой тогда была бы моя судьба?"", включая насильственную смерть после обласкивания системой, мне кажется не убедительным. И вовсе не потому, что не проходит пример Горького (на кого указывают как на прототип Берлиоза из-за астрологических выкладок Воланда, которые написаны Булгаковым за… 8-9 лет до смерти Горького). Не проходит не потому, что это была нетипичная судьба вознесенных режимом. Нет. Она типична. И в 28-м году тоже типична. – Но банальна, как это ни жестоко звучит.

Булгаков служил левизне не так, как революционные леваки. Он намекал романом, что советским гуманитариям надо работать головой еще лучше, чем уже не оголтелый – к последним вариантам романа – Берлиоз. В том заключается "мораль" отсечения Берлиозу головы. И еще в том, что нельзя такую ставку делать – на все более и более темные массы (как бы отрубать голову народу).

"Оставив", по просьбам трудящихся, голову безнадежному дураку Бенгальскому, способному своим вмешательством лишь плохую службу сослужить советской власти с ее атеизмом, Булгаков как бы сказал "фэ" темным массам. А ее вождю, самому в чем-то ими ведомому ("Дело в том, что вождь, навещая Художественный театр, иногда в беседах с его руководством сетовал, что ему трудно сдерживать натиск ортодоксальных революционеров и деятелей пролетарской культуры, выступающих против МХАТа и его авторов. Речь прежде всего шла о Булгакове, которому, разумеется, содержание бесед передавалось. Возникали некоторые иллюзии, которые стали рассеиваться позже. Так вот, ряд зачеркнутых фрагментов и отдельные фразы подтверждают, что Булгаков действительно верил в снисходительное отношение к нему со стороны вождя"), - так вот, вождю Булгаков сказал "фэ" за безголовость рубить головы самым умным фразой Воланда, "сказанной им перед оставлением "красной столицы" (из последней редакции): "У него мужественное лицо, он правильно делает свое дело, и вообще все кончено здесь. Нам пора!" Эта загадочная реплика Воланда, видимо, относилась к правителю той страны, которую он покидал. Из уст сатаны она приобретала особый смысл. Следует заметить, что этот фрагмент текста до настоящего времени так и не вошел ни в одну публикацию романа, в том числе и в пятитомник собрания сочинений Булгакова" (Черновики).

Мне даже подумалось, а не из-за правизны ли публикаторов, издателей опускают такие слова ИЗ ПОСЛЕДНЕЙ РЕДАКЦИИ?!.

Сатана удовлетворен будущей неминуемой погибелью атеистической страны, видя своего прямо наместника в ее руководителе – чем не ход для левого автора-пессимиста, сверхисторического атеистического оптимиста?!

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/24.html#24