Недавно один недоброжелатель заметил публике, как много у меня в статьях личных местоимений 1-го лица. Я огрызнулся ссылкой на Матюшкина, промодулированного мною, что художественное произведение есть только в подсознании автора и восприемника, так что, взявшись произведение разбирать, я вынужден копаться в глубине себя.

Чуть позже я прочёл мощное опровержение такого идеализма.

(А что ж это иное, как не идеализм, раз пока объективно отличить подсознательное можно только по краткости воздействия стимула. То есть материально явление, замеченное Матюшкиным и мною – художественное произведение – не существует!)

Возражение было, что эстетическое – это корреляция субъекта и объекта, то есть и материальное, и идеальное.

То есть нечего мне так уж якать.

Но что делать, если – я недоброжелателю этого не сказал – у меня обращение к себе есть способ раскачать себя до такой искренности, чтоб никакой фальши не могло проскочить незаметно в статью и не осталось не опровергнутой мною же.

И вот я чую, что надо сказать про восторг от слов Бродского: "в шевелюре кипариса”.

Дело в том, что меня попросили написать о какой-нибудь публикации авторов журнала. Я открыл первую попавшуюся и попал на использование негодующим автором-публицистом совсем не публицистического произведения Бродского “Письма римскому другу” (1972). А оно кончается упомянутым словосочетанием, алмазом в россыпях поэтизмов.

И насколько сила жизни бьётся в этом словосочетании, настолько – мне кажется – выражен в стихотворении подсознательный идеал Бродского того времени – принципиально недостижимое метафизическое иномирие. То, что является антагонистом христианскому тому свету, где все покаявшиеся спасутся в виде бестелесных душ.

Это – ницшеанство. И в него впадают не просто, а крайне разочаровавшиеся в Этом мире. В его скуке, что лежит на поверхности. В бессмысленности жизни, если в глубине. Ибо ни-че-го от человека не остаётся после смерти. Даже памяти, если через достаточно долгое время.

Для этого взяты имена, наоборот, оставшиеся в памяти потомства на тысячи лет. Вот такому мне, например, известно неупомягутое в стихотворении (зато названное автором-публицистом) имя римского императора Диоклетиана, от имени которого (в письмах, мол, сохранившихся) написана большая часть обсуждаемого стихотворения-мол-перевода-письма, и имя Старший Плиний, упомянутое этим Диоклетианом; кто это, я не помню, но словосочетание мне знакомо.

Бродский, словно зная, что именно так и уходит память о живших имя Диоклетиана в стихотворении не упомянул, а Старшего Плиния, упомянув, уверен, что почти никто не помнит, кто это.

Я помню эти имена, потому что в школе подробно учили историю Древнего Рима. Но будут ли учить её так подробно лет через 500? 1000? – Вероятнее всего нет.

О чём – через наоборот – говорят живые интонации письма (да нет, это уже не письмо, - то, что я хочу процитировать, - а просто воспоминание Диоклетиана о недавнем разговоре с проституткой).

Видеть через наоборот – это моё амплуа. Поэтому меня не интересует филиппика о российской провинции автора-публициста: там всё впрямую и ясно. А вот Бродского – попробуй пойми! Хорошо, что я по разборам других его вещей знаю, что он – ницшеанец по преимуществу. Но доказать это каждый раз, ой, как трудно! А в этом и самый смак! Никогда ж не знаешь наперёд, как именно в этот раз удастся показать ну хоть и известное мне ницшеанство Бродского. И потом… Доказательства ж мои так неубедительны… Особенно для тех, кто не склонен углубляться. И особенно из-за того, что это именно мои доказательства, ибо я ж на рожон лезу. Мне ж надо доказать именно подсознательность идеала, двигавшего сочинением такой-то вещи. То, что – я выше писал – пока неуловимо для объективного наблюдения.

Вот такой несклонный углубляться этакому мне написал недавно (а я ответил):

- Суть твоих притязаний (не скрываемая) – признаться в том, чего нет.

- Подсознательного идеала нет? Потому что его сканировать в мозгу не могут?

 Ты мне доставил удовольствие искать пример, чтоб ты понял чушь, которую – как я понял – ты сказал.

 Смотри.

 “1 июня 1831 года английским полярным исследователем Джемсом Россом, племянником капитана Джона Росса в Канадском архипелаге, на полуострове Бутия, на мысе Аделаида (70°05′00″ с. ш. 96°47′00″ з. д.HGЯO) был открыт магнитный полюс Северного полушария Земли — область, где магнитная стрелка занимает вертикальное положение” (Википедия).

Представь себе, что я переместился в 17 век и говорю: раз стрелки всех компасов кораблей на всех морях северного полушария показывают на одну и ту же точку на картах, то там северный магнитный полюс Земли, хоть ни один человек там ещё не был и не убедился, что там стрелка компаса показывает вниз.

А ты, переместившийся в тот же 17 век возражаешь: “Суть твоих притязаний (не скрываемая) – признаться в том, что северного полюса нет”.

 Ты теперь понял, какую лажу ты вымолвил?

 Искусствоведение такая же наука, как геодезия. И подсознательный идеал, пока выявляемый путём синтеза из анализа элементов произведения (за счёт так называемой СХОДИМОСТИ АНАЛИЗА {аналог – схождение прямых, указывающих на север компасами всех капитанов на всех их картах}) – этот подсознательный идеал вот-вот уже, скоро, будет засечён сканированием мозга.

Что вдохновляет ницшеанца? – Тот факт, что свой принципиально недостижимый (это он ещё чувствует) идеал, - иномирие, знаем мы, но не он, - он, творец всё-таки может как бы достигнуть, если сумеет дать его образ. Обычно ницшеанцы, знают, что то, что их вдохновляет очень непонятно большинству (приятие смерти, например). И ещё и от этого знания срываются ницшеанцы в выдачу нам хоть одного внятного нам образа сего неназываемого источника их вдохновения. А не только для своего внутреннего удовлетворения.

Так в этом стихотворении такого, внятного нам образа, вроде, нету.

Вот Чехов пару раз дал даже одно и то же, из ряда вон выходящее природное явление: зелёный луч после захода солнца. Такое видеть воочию могут редкие люди: кто в минуты сразу после захода солнца был в тропическом море на палубе корабля, смотрел на место, где солнце только что село, если погода случилась какая-то определённая, когда зелёный луч появляется. От редкости явления оно есть очень хороший образ иномирия (которого автор не осознаёт).

Может ли с ним сравняться совершенно неожиданное "до дрожи”, применённое для… цвета:

Это цвет жизни. А она – дрожит.

Определение зелёного цвета в стихотворении единственная из ряда вон выходящая необычность (прочтите стихотворение сами и убедитесь). Даже словосочетание "в шевелюре кипариса” – пронзительно из-за невозможности описать точнее объективное, а не из-за того, что необычно – субъективное. Лавром же в греко-римской древности украшали достигшего высот и переживающих дрожь восторга.

Может ли это быть примером хоть одного внятного нам образа? – При некоторой снисходительности – может.

На большее я и не претендую. Всё равно мои проповеди, что такое хорошо в искусстве и что такое плохо, плохо усваиваются. Сер я.

А что проглатывается без возражения? – Вот такое:

Поучение, мол, о пользе скромной жизни.

Опять, мол, поучение.

Не навсегда покинута Диоклетианом скамейка (не присутствие Абсолюта), а осень, как время, мол, писания письма. Благодать. Мол.

Опять поучение, мол.

Поучение, мол: не ропщите, маленькие люди.

"Заканчивается стихотворение также как и начиналось, то есть с описания природы, но на этот раз без присутствия главного героя, он умер, оставив после себя пустую скамью и томик Старшего Плиния” (https://school-essay.ru/analiz-stixotvoreniya-iosifa-brodskogo-pisma-rimskomu-drugu.html).

Польза для меня этого опуса оказалась в том, что я сам не догадался, что означало упоминание этого Плиния, словно он живой. Я смотрел в интернет – он жил века до Диоклетиана.

Так можно подумать оптимистично: вот! есть жизнь после смерти! Письменная память! И тогда сверхпессимизм ницшеапнства не применим для Бродского.

Так вот нет. Мало того, что в действительности от этого писателя дошло до нас только одно сочинение. Он вставлен в стихотворение в такой ряд невечных явлений, что Бродский не сомневается, что через какие-то тысячи лет этого писателя в актуальной памяти людской не останется.

"Понт шумит” - ""Примерно через шесть миллионов лет итальянский берег Адриатики сомкнется с югославским, и море исчезнет, – заявил профессор Пизанского университета Паоло Скардоне” (https://www.e-reading.life/chapter.php/69370/53/Kondratov_-_Atlantidy_ishchite_na_shel%27fe.html).

С "черной изгородью пиний” в итоге будет то, что и с любым древесным насаждением – деревья засохнут.

Сегодня "судно”, может, и не утонет, может, и никогда не утонет, но точно, что сгниёт.

Быть "рассохшейся скамейке” всего лишь год-другой.

А "Дрозд щебечет” минуту. Тут. Потому улетит. И вообще умрёт через 5 лет максимум.

Парадоксально (словно живой сидит) имя писателя применил поэт как раз для того, чтоб выразить итоговое исчезновение из памяти человечества этого имени. Ничто не вечно под Луною. Да и сама Луна…

Та, кто применила строку

не просто вырвала её из ближайшего контекста (не дюж, так нечего держаться за гуж) и из широкого контекста (не вечно всё, вот и нечего цепляться). Она извратила Бродского. Он имел дело с Абсолютом. Она же ему назначила сказать “фэ” советской власти. Тогда как надо было, понимай, продолжать бороться, уехать из Ленинграда в глушь. Тогда "творящие единицы, прописанные по городам и весям, будут ощущать себя не в ссылке за двухсотым километром, а на даче в творческом отпуске. В огромном всероссийском Переделкине” (Елена Сафонова. Есть ли жизнь за МКАДом?..).

Впервые опубликовано по адресу

https://fablit.blogspot.com/p/blog-page_709.html