Блок. На поле Куликовом.
Художественный смысл.

Можно верить или не верить в мессианское предназначение русского народа, то есть в его роль спасителя человечества, причем в роль не обязательно мистическую, богоданную. Например, в роль примера: важно, мол, “сохранить наиценнейшее” (идеократия), а не “заполучать всего как можно более” (Нарочницкая http://usatruth.amillo.net/rusofobija.htm). Ибо стремление заполучать (к чему стремится Запад) в ХХI веке чревато рукотворной глобальной экологической катастрофой.

Мыслимо представить себе, что и век назад, когда о рукотворной глобальной экологической катастрофе люди не имели никакого представления, можно было даже и неверующему церковно опасаться за судьбу человечества, видя к каким чудовищным катастрофам стала приводить цивилизация в социальных и межгосударственных столкновениях. Колоссальность жертв в гражданской войне в Соединенных Штатах, при разгроме Парижской Коммуны, во франко-прусской, русско-японской войнах…

К тому времени в России стал – без предварительной революции - разворачиваться капитализм, а иными словами пошлость (и это еще самая слабая хула капитализму). И в России тоже нашлась почва для культурной реакции на такую же,- как немного ранее в Европе после череды революций,- успокоившуюся пошлость. И реакция эта была, - как писал Самарий Великовский в книге “Умозрения и словесность. Очерки французской культуры”, – ““сверхприродная” эстетика, магическая поэтика, земная замена христианству”, раз само христианство от засилья рационализма полиняло.

Давайте договоримся постараться представить православно переживаемую историю России, православия и мира. И вы увидите,- в синтезирующем анализе стихов,- как итог этого представления (Апокалипсис и Спаситель) отразится в стихах уже неверующего, но творящего замену веры Блока.

Так. Что нужно, чтоб народ был мессианским? – Во-первых, чтоб было предсказание об этом. – Пожалуйста. “При Ярославе Мудром возникают первые теории об особой избранности Руси, о специальном предназначении русского народа и русского государства. У митрополита Иллариона, первого славянского автохтона [коренного жителя] на митрополичьей Киевской кафедре (возведен в 1051г.) мы встречаем толкование евангельского выражения о том, что "последние станут первыми" применительно к русским. Митрополит Илларион интерпретирует это место в том смысле, что русские среди близлежащих народов "последними" приняли крещение, но в будущем им суждено стать "первыми" по благочестию и чистоте Христовой веры” (Дугин http://www.netda.ru/slovo/problema.htm).

Во-вторых, надо, чтоб предсказание сбылось. – Пожалуйста. Перед падением Константинополя греки подписали с католиками (чтоб помогли в отпоре османам) Флорентийскую унию. Считай, отступили от веры. За то Царьград пал. Юго-западная Русь не то чтоб окатоличилась, но не сохранилась прежней, подпав под государственное влияние католической Польши и Литвы. А северо-восточная Русь от принципов жизни и веры не отступила, и пала обложившая ее данью Золотая Орда. И Московия стала единственным независимым православным государством. “В этот момент русские перестали быть просто периферией православной цивилизации. Они остались в истории одни перед лицом чуждого им мира. Отныне их идентичность была целиком и полностью вверена им самим, и византийское наследие транслировалось на новое северное царство в полном объеме. Так в кругах святителя Геннадия Новгородского, преподобного Иосифа Волоцкого стала зарождаться идея "богоизбранности" Руси, окончательно оформленная псковским старцем Филофеем в знаменитой теории "Москвы - Третьего Рима"… В этот период и возникает идея о русских как о "богоносном народе", а о Руси как о "Святой Руси"… Национальная Идея приобрела отчетливые черты "сакрального государства", призванного совершить на фоне довольно драматической исторической апокалиптической реальности великие подвиги” (Дугин).

В тот год Австро-Венгрия аннексировала Боснию и Герцеговину, и тем устроила России, десятки лет помогавшей православным на Балканах освободиться от османского владычества, “дипломатическую Цусиму”.

И помог мне это понять Михаил Одесский (http://www.ruthenia.ru/document/529363.html).

Одесский пишет, что Вл. Соловьев в стихотворении “Дракон”, из которого взяты Блоком строки для эпиграфа, восхвалял императора Вильгельма II, отправившего в 1900 году войска в Пекин для спасения персонала европейских посольств и подавления Боксерского восстания, что Соловьев “интерпретировал начавшиеся военные действия как пролог будущего столкновения европейской и азиатской цивилизаций”. А в сочетании с актуальностью тех дней и месяцев 1908 года – балканским кризисом и угрозой большой войны между сформировавшимися в Европе лагерями (между Австро-Венгрией и Германией с одной стороны и Англией, Францией и Россией с другой) - эпиграф приобретал-де “прямо обратный смысл: в грядущем “бою” немцы могут оказаться не столько союзниками, сколько врагами славян”.

Если история это путь регресса, в котором люди гибнут за презренный металл и довольство, то ясно, что желать сверхбитвы и при этом любить врага и хотеть, пожалуй, погибнуть, - это ждать “высоких и мятежных дней”, когда твой народ пожертвует собой в мятеже против плохого миропользования и будет за то весь мир прощен свыше за такую жертву. Характер той “битвы чудной” будет не освободительный для одного народа от гнета другого народа, а освободительный для всех – от Зла в принципе. Потому та битва и чудная. На ней и погибнуть не жалко. И потому сам мрак не страшный и жестокий, а мягкий и желанный. Об этом говорят сами согласные: “мгла”, “заволокла”. – Как одеяло…

Будущая война должна, мол,- по техническим возможностям разрушения,- быть апокалиптического масштаба. А после Апокалипсиса христианством предсказано божье царство на небе. Так может, “замена христианству” пророчит равное божьему царство на земле?

Одесский пишет: “Федотов в своем анализе проницательно указал на “умышленное” смешение в тексте “степи, где “грустят стога”” (“северной”, “русской”) и “степи, где растет ковыль” (“восточной”, “татарской”)”.

И еще: “Надо признать, что важнейший образ первого стихотворения — “степная кобылица” — имеет признаки будущей “скифской” двойственности: символ России (ср. параллели из Н. В. Гоголя, А. К. Толстого и т. д.), она одновременно есть “одно из воплощений “татарского”, “степного” начала в цикле”. Хотя целесообразно подчеркнуть: на степной кобылице сражается не степняк-татарин, а, видимо, русский воин (ср. черновой вариант: “И долог путь! Степная кобылица // Несет нас в даль!”). Это “чужое”, которое “присвоено”, сделано “своим”…”

Не в том ли обнаруживается скрытый смысл цикла, когда Одесский говорит про “блоковское “протоевразийство””?

И как факт, вопреки обнаруженному в цикле протоевразийству Одесский обращает внимание, что часто ““татарское” — атрибут врага (“святое знамя” / “ханской сабли сталь” [в стихотворении 1], “поганая орда”, “биться с татарвою, за святое дело мертвым лечь” [в стихотворении 2], “двинулась орда” / “Твой лик нерукотворный” [в стихотворении 3])”.

“Еще менее ясны другие ключевые строки первого стихотворения:

В твоей тоске, о Русь!

Как представляется, “татарская древняя воля” не обязательно должна интерпретироваться в качестве вольного “татарского начала”, присущего русскому воину. Этот образ можно понимать и как татарское волевое устремление, постороннее, даже враждебное — подобно угрожающей стреле — Руси (ср. черновые варианты: “Но, как стрела татарской древней воли — // Мой правый путь!”; “Одна стрела татарской древней воли — // пронзила грудь!”)”.

Одесский невнятно объясняет эти противоречия: “неоднозначно <…> Блок строит символ”.

Однако вскоре у Блока зародился замысел “Возмездия”: предчувствие невиданной по катастрофичности революции и (почему б это?) приятие ее. И в смеси с темой родины это давало - совсем по Ливену (революционный элемент) - национализм, а не патриотизм. Поэтому можно сказать, что как позднее скифство Блока родилось из “протоевразийства” цикла “На поле Куликовом”, так и сам революционный элемент в национализме, или мессианство, - тоже родом оттуда. Ведь логика наследования идеалов тоже имеет право на свою эвристическую ценность для интерпретации художественного смысла произведения.

“Начало ХХ века, когда русский символизм из своих “башен” и других сооружений из той же слоновой кости вдруг ринулся в стихию текущей истории, вполне могло быть озвучено требованием: будьте символистами — требуйте невозможного. Королевство-на-стол! Это восклицание юной ибсеновской героини, некогда столь поразившее Александра Блока [эпиграф “Возмездия” тоже из Ибсена], как бы акустическая заставка ко всей грандиозной книге русского символизма. На последней странице которой — “Двенадцать” и “Скифы” (январь 1918 г.): лирический ультиматум всей тогдашней цивилизации с требованием радикальных перемен”,- написал Вадим Скуратовский (http://cn.com.ua/N294/society/monologues/monologues.html).

Начинал на этом пути Блок смазано, если иметь в виду, что “О, Русь моя!” есть “Жена моя!”:

Эта “синяя ночь” “на челе” - уж куда как некрасиво! - есть зародыш мазохизма от чего-то ужасного, в чем покаяние даст смену зимы на весну. Метельно как-то, невнятно тут – в стихотворении… Символистски небесно…

Январь 1918