Блок. На поле Куликовом. Художественный смысл

Художественный смысл – место на Синусоиде идеалов

С. Воложин

Блок. На поле Куликовом.
Художественный смысл.

Зачем в цикле противоречие слияния и вражды с татарами? Зачем сладость боевого страдания?

Блок - чувствилище мессианского народа

Ирвинг Кристол: 'Патриотизм появляется от любви к прошлому нации, а национализм возникает из надежды на будущее особое величие нации'… слова Кристола указывают на наличие революционного элемента, включающего веру в исключительную важность нации для всего мира.

Анатоль Ливен

В Бога можно верить, можно не верить. Но и неверующий – через понятие об измененных психических состояниях - способен как-то представить, что верующий испытывает что-то несказанное в момент переживания благодати.

Можно верить или не верить в мессианское предназначение русского народа, то есть в его роль спасителя человечества, причем в роль не обязательно мистическую, богоданную. Например, в роль примера: важно, мол, “сохранить наиценнейшее” (идеократия), а не “заполучать всего как можно более (Нарочницкая http://usatruth.amillo.net/rusofobija.htm). Ибо стремление заполучать (к чему стремится Запад) в ХХI веке чревато рукотворной глобальной экологической катастрофой.

Мыслимо представить себе, что и век назад, когда о рукотворной глобальной экологической катастрофе люди не имели никакого представления, можно было даже и неверующему церковно опасаться за судьбу человечества, видя к каким чудовищным катастрофам стала приводить цивилизация в социальных и межгосударственных столкновениях. Колоссальность жертв в гражданской войне в Соединенных Штатах, при разгроме Парижской Коммуны, во франко-прусской, русско-японской войнах…

Но важнее для понимания эпохи символизма другое.

К тому времени в России стал – без предварительной революции - разворачиваться капитализм, а иными словами пошлость (и это еще самая слабая хула капитализму). И в России тоже нашлась почва для культурной реакции на такую же,- как немного ранее в Европе после череды революций,- успокоившуюся пошлость. И реакция эта была, - как писал Самарий Великовский в книге “Умозрения и словесность. Очерки французской культуры”, – ““сверхприродная” эстетика, магическая поэтика, земная замена христианству”, раз само христианство от засилья рационализма полиняло.

Ну а какая замена должна была быть в стране линяющего православия? – Похожая на православие.

Так. Ну а знаете вы такое отличие православия от других мировых религий, как соборность, воспитанную идеей, что в результате, мол, Страшного Суда не каждый получит наказание по мере грехов своих и последующее прощение, а прощение получат все – от всеобщего же покаяния? Или вот. Знаете, что православная церковь накладывает трехлетнюю епитимью на солдата, убившего врага в бою (все-таки живую душу сгубил), и только после этого допускает к причастию? – Ну ладно. Пусть этого уже не практиковали во времена Блока, и Страшный Суд еще не наступал. Но какое-то чувство повышенной ответственности православного за грехи наши тяжкие, грехи всех-всех людей могло как-то передаться народу в поколениях, и чуткий поэт мог это чувствовать и в своих актах земной замены христианству – в своей символистской поэзии – выражать.

Давайте договоримся постараться представить православно переживаемую историю России, православия и мира. И вы увидите,- в синтезирующем анализе стихов,- как итог этого представления (Апокалипсис и Спаситель) отразится в стихах уже неверующего, но творящего замену веры Блока.

Так. Что нужно, чтоб народ был мессианским? – Во-первых, чтоб было предсказание об этом. – Пожалуйста. “При Ярославе Мудром возникают первые теории об особой избранности Руси, о специальном предназначении русского народа и русского государства. У митрополита Иллариона, первого славянского автохтона [коренного жителя] на митрополичьей Киевской кафедре (возведен в 1051г.) мы встречаем толкование евангельского выражения о том, что "последние станут первыми" применительно к русским. Митрополит Илларион интерпретирует это место в том смысле, что русские среди близлежащих народов "последними" приняли крещение, но в будущем им суждено стать "первыми" по благочестию и чистоте Христовой веры(Дугин http://www.netda.ru/slovo/problema.htm).

Во-вторых, надо, чтоб предсказание сбылось. – Пожалуйста. Перед падением Константинополя греки подписали с католиками (чтоб помогли в отпоре османам) Флорентийскую унию. Считай, отступили от веры. За то Царьград пал. Юго-западная Русь не то чтоб окатоличилась, но не сохранилась прежней, подпав под государственное влияние католической Польши и Литвы. А северо-восточная Русь от принципов жизни и веры не отступила, и пала обложившая ее данью Золотая Орда. И Московия стала единственным независимым православным государством. “В этот момент русские перестали быть просто периферией православной цивилизации. Они остались в истории одни перед лицом чуждого им мира. Отныне их идентичность была целиком и полностью вверена им самим, и византийское наследие транслировалось на новое северное царство в полном объеме. Так в кругах святителя Геннадия Новгородского, преподобного Иосифа Волоцкого стала зарождаться идея "богоизбранности" Руси, окончательно оформленная псковским старцем Филофеем в знаменитой теории "Москвы - Третьего Рима"… В этот период и возникает идея о русских как о "богоносном народе", а о Руси как о "Святой Руси"… Национальная Идея приобрела отчетливые черты "сакрального государства", призванного совершить на фоне довольно драматической исторической апокалиптической реальности великие подвиги(Дугин).

В третьих, надо, чтоб великие подвиги: перенесение испытаний и страданий были (Дугин) – Пожалуйста. Грозившее окатоличиванием нашествие польско-шведское. Никонианский раскол. Послепетровское “романо-германское иго” аристократов-“колонизаторов” над народом-“туземцем” и государственного Синода над церковью. Забитость народа, какой в Европе и представить не могли. Негласный надзор полиции над славянофилами. Унижение страны как безнадежно отсталой. Разгром народников и идеи общинной власти на селе. Расстрел 9 января войсками крестного хода к царю. Первая революция. Столыпинские хутора, падение соборности и веры. Распутин при дворе.

И вот стала зреть новая революция. И мировая война.

Все,– как по православному мировоззрению - к Страшному Суду,- идет, мол: путем регресса.

И можно-де мазохистски радоваться. Россия – самое слабое место ужасного, ужасного, ужасного мира. Ее народу суждено совершить последнее безобразие, больше всех пострадать и доказать, наконец, людям, в чем спасение.

Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься.

И Блок с какой-то сладостью предчувствует приближение мирового катаклизма, чуть не конца света и кардинальную роль в нем жертвенной России. Я говорю о цикле “На поле Куликовом” 1908 года.

В тот год Австро-Венгрия аннексировала Боснию и Герцеговину, и тем устроила России, десятки лет помогавшей православным на Балканах освободиться от османского владычества, “дипломатическую Цусиму”.

В стихотворном цикле Блока ничего не говорится об аннексии, позоре на западе и сейчас, а наоборот вроде, написано о победе на востоке и в прошлом. Однако суть – символ вечно возвращающейся битвы. Но уже не за сверхбудущее сверхправое дело, как то пристало воспевать поверхностному символистскому произведению, а за вот-вот грядущее и, может, не совсем с внешним врагом и как-то со страданием, что ли, в победе.

И помог мне это понять Михаил Одесский (http://www.ruthenia.ru/document/529363.html).

5

И мглою бед неотразимых

Грядущий день заволокло.

Вл. Соловьев

Опять над полем Куликовым

Взошла и расточилась мгла,

И, словно облаком суровым,

Грядущий день заволокла.

За тишиною непробудной,

За разливающейся мглой

Не слышно грома битвы чудной,

Не видно молньи боевой.

Но узнаю тебя, начало

Высоких и мятежных дней!

Над вражьим станом, как бывало,

И плеск и трубы лебедей.

Не может сердце жить покоем,

Недаром тучи собрались.

Доспех тяжел, как перед боем.

Теперь твой час настал. - Молись!

23 декабря 1908

Одесский пишет, что Вл. Соловьев в стихотворении “Дракон”, из которого взяты Блоком строки для эпиграфа, восхвалял императора Вильгельма II, отправившего в 1900 году войска в Пекин для спасения персонала европейских посольств и подавления Боксерского восстания, что Соловьев “интерпретировал начавшиеся военные действия как пролог будущего столкновения европейской и азиатской цивилизаций”. А в сочетании с актуальностью тех дней и месяцев 1908 года – балканским кризисом и угрозой большой войны между сформировавшимися в Европе лагерями (между Австро-Венгрией и Германией с одной стороны и Англией, Францией и Россией с другой) - эпиграф приобретал-де “прямо обратный смысл: в грядущем “бою” немцы могут оказаться не столько союзниками, сколько врагами славян”.

Так не чувствуете ли вы, читатель, что какая-то нетерпеливая радость боя как такового, что ли, движет поэтом? “Доспех тяжел…” Что хорошего в том, что он тяжел? – Доспех же это вооружение для защиты той или иной части тела. Раз тяжел, то будет мешать двигаться. А не то, что обязательно, мол, предохранит… Радость мазохизма… страдания – вот что ценится в бое. “Теперь твой час настал. - Молись!” - За что? За победу? Или за страдание? - Сотворим этот грех, бой! Пострадаем! Чтоб искупить и себя, и противника. Да, и противника. Лирический герой его, противника, прямо-таки любит: “Над вражьим станом, как бывало, И плеск и трубы лебедей”. Лебеди совсем не отталкивающие звуки издают… И красивые какие птицы… Это наши трубы звучат над вражьим станом? Чтоб предупредить о нападении? Или это вражьи трубы над их станом трубят тревогу о приближении русских? – По-моему, последнее.

Если история это путь регресса, в котором люди гибнут за презренный металл и довольство, то ясно, что желать сверхбитвы и при этом любить врага и хотеть, пожалуй, погибнуть, - это ждать “высоких и мятежных дней”, когда твой народ пожертвует собой в мятеже против плохого миропользования и будет за то весь мир прощен свыше за такую жертву. Характер той “битвы чудной” будет не освободительный для одного народа от гнета другого народа, а освободительный для всех – от Зла в принципе. Потому та битва и чудная. На ней и погибнуть не жалко. И потому сам мрак не страшный и жестокий, а мягкий и желанный. Об этом говорят сами согласные: “мгла”, “заволокла”. – Как одеяло…

Будущая война должна, мол,- по техническим возможностям разрушения,- быть апокалиптического масштаба. А после Апокалипсиса христианством предсказано божье царство на небе. Так может, “замена христианству” пророчит равное божьему царство на земле?

Странные противоречия, выявленные Михаилом Одесским в текстах цикла, говорят о том же.

1

Река раскинулась. Течет, грустит лениво

И моет берега.

Над скудной глиной желтого обрыва

В степи грустят стога.

О, Русь моя! Жена моя! До боли

Нам ясен долгий путь!

Наш путь - стрелой татарской древней воли

Пронзил нам грудь.

Наш путь - степной, наш путь - в тоске безбрежной -

В твоей тоске, о, Русь!

И даже мглы - ночной и зарубежной -

Я не боюсь.

Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами

Степную даль.

В степном дыму блеснет святое знамя

И ханской сабли сталь...

И вечный бой! Покой нам только снится

Сквозь кровь и пыль...

Летит, летит степная кобылица

И мнет ковыль...

И нет конца! Мелькают версты, кручи...

Останови!

Идут, идут испуганные тучи,

Закат в крови!

Закат в крови! Из сердца кровь струится!

Плачь, сердце, плачь...

Покоя нет! Степная кобылица

Несется вскачь!

7 июня 1908

Одесский пишет: “Федотов в своем анализе проницательно указал на “умышленное” смешение в тексте “степи, где “грустят стога”” (“северной”, “русской”) и “степи, где растет ковыль” (“восточной”, “татарской”)”.

И еще: “Надо признать, что важнейший образ первого стихотворения — “степная кобылица” — имеет признаки будущей “скифской” двойственности: символ России (ср. параллели из Н. В. Гоголя, А. К. Толстого и т. д.), она одновременно есть “одно из воплощений “татарского”, “степного” начала в цикле”. Хотя целесообразно подчеркнуть: на степной кобылице сражается не степняк-татарин, а, видимо, русский воин (ср. черновой вариант: “И долог путь! Степная кобылица // Несет нас в даль!”). Это “чужое”, которое “присвоено”, сделано “своим”…

Россия вообще преуспела в присвоении чужого опыта. Может, еще и потому она чувствовала мессианское свое призвание: кто как не она объединит человечество? Кто как не она всех поймет на их лад? Друг от друга защитит и помирит? Татар, калмыков, народы Сибири, Средней Азии, Кавказа…

Не в том ли обнаруживается скрытый смысл цикла, когда Одесский говорит про “блоковское “протоевразийство””?

Но евразийство выражает вековое противостояние России Западу (не Востоку). Противостояние! А противостояние не совместимо с мессианством. Мессианство ж – спасение.

И как факт, вопреки обнаруженному в цикле протоевразийству Одесский обращает внимание, что часто ““татарское” — атрибут врага (“святое знамя” / “ханской сабли сталь” [в стихотворении 1], “поганая орда”, “биться с татарвою, за святое дело мертвым лечь” [в стихотворении 2], “двинулась орда” / “Твой лик нерукотворный” [в стихотворении 3])”.

И в то же время что-то странное он обнаруживает в самой конфронтации с врагом:

Еще менее ясны другие ключевые строки первого стихотворения:

Наш путь — стрелой татарской древней воли

Пронзил нам грудь.

Наш путь — степной, наш путь — в тоске безбрежной,

В твоей тоске, о Русь!

И даже мглы — ночной и зарубежной —

Я не боюсь.

Как представляется, “татарская древняя воля” не обязательно должна интерпретироваться в качестве вольного “татарского начала”, присущего русскому воину. Этот образ можно понимать и как татарское волевое устремление, постороннее, даже враждебное — подобно угрожающей стреле — Руси (ср. черновые варианты: “Но, как стрела татарской древней воли — // Мой правый путь!”; “Одна стрела татарской древней воли — // пронзила грудь!”)”.

Одесский невнятно объясняет эти противоречия: “неоднозначно <…> Блок строит символ”.

(Символ как таковой, что ли, требует для себя неоднозначности?

Не любят ученые напрямую, без намеков говорить о художественном смысле произведения.

Я потому и разрешаю себе неограниченно пользоваться, как подсобным материалом для интерпретации, находками ученых, не рискующих делать из них интерпретаторских выводов.)

Все дело тут у Блока в стихийном столкновении (совсем по Выготскому) противоположностей ради неназванной идеи (которая и не может обозначиться вербально, так как поэт творит в основном подсознанием, а оно не вербально). Все дело в упомянутом мазохизме творения особо большого греха: убиения, гордыни, независимости, свободы, суеты сует. Творения греха во имя покаяния и всеобщего – своего и вражьего – спасения, спасения в этом совсем вот приблизившемся сверхбудущем блаженстве, что наступит после рукотворного Апокалипсиса невиданной по грандиозности войны. Блаженстве для всех народов. Когда потом наступит мир.

Оттого такая противоестественная сладость, что “стрелой татарской древней воли Пронзил нам грудь”. Мессианизм русского народа – художественный смысл цикла.

Можно, конечно, возразить, что “в лоб” все эти сладостные миноры выглядят, как речь о прошлом, что не видно здесь современной причины их, и еще меньше – будущего, тем более великого и революционного. И можно сказать, что, следовательно, тут-де речь о патриотизме по Ливену (из эпиграфа), а не о мессианстве (революционном национализме по Ливену же).

Однако вскоре у Блока зародился замысел “Возмездия”: предчувствие невиданной по катастрофичности революции и (почему б это?) приятие ее. И в смеси с темой родины это давало - совсем по Ливену (революционный элемент) - национализм, а не патриотизм. Поэтому можно сказать, что как позднее скифство Блока родилось из “протоевразийства” цикла “На поле Куликовом”, так и сам революционный элемент в национализме, или мессианство, - тоже родом оттуда. Ведь логика наследования идеалов тоже имеет право на свою эвристическую ценность для интерпретации художественного смысла произведения.

Начало ХХ века, когда русский символизм из своих “башен” и других сооружений из той же слоновой кости вдруг ринулся в стихию текущей истории, вполне могло быть озвучено требованием: будьте символистами — требуйте невозможного. Королевство-на-стол! Это восклицание юной ибсеновской героини, некогда столь поразившее Александра Блока [эпиграф “Возмездия” тоже из Ибсена], как бы акустическая заставка ко всей грандиозной книге русского символизма. На последней странице которой — “Двенадцать” и “Скифы” (январь 1918 г.): лирический ультиматум всей тогдашней цивилизации с требованием радикальных перемен”,- написал Вадим Скуратовский (http://cn.com.ua/N294/society/monologues/monologues.html).

Начинал на этом пути Блок смазано, если иметь в виду, что “О, Русь моя!” есть “Жена моя!”:

Загляжусь ли я в ночь на метелицу,

Загорюсь - и погаснуть невмочь.

Что в очах Твоих, красная девица,

Нашептала мне синяя ночь.

Нашепталась мне сказка косматая,

Нагадал заколдованный луг

Про тебя сновиденья крылатые,

Про тебя, неугаданный друг.

Я завьюсь снеговой паутиною,

Поцелуи - что долгие сны.

Чую сердце твое лебединое,

Слышу жаркое сердце весны

Нагадала Большая Медведица,

Да колдунья, морозная дочь,

Что в очах твоих, красная девица,

На челе твоем, синяя ночь.

12 ноября 1902

Эта “синяя ночь” “на челе” - уж куда как некрасиво! - есть зародыш мазохизма от чего-то ужасного, в чем покаяние даст смену зимы на весну. Метельно как-то, невнятно тут – в стихотворении… Символистски небесно…

А как политично, хоть и тоже небесно, - на другой точке жизни поэта!

Трах-тах-тах! – И только эхо

Откликается в домах...

Только вьюга долгим смехом

Заливается в снегах...

Трах-тах-тах!

Трах-тах-тах...

...Так идут державным шагом,

Позади – голодный пес,

Впереди – с кровавым флагом,

И за вьюгой невидим,

И от пули невредим,

Нежной поступью надвьюжной,

Снежной россыпью жемчужной,

В белом венчике из роз –

Впереди – Исус Христос.

Январь 1918

А ведь и тут – мазохизм от начинаемого красногвардейцами чем не погрома (стельба-то началась, чтоб отнять проститутку Катьку). Это есть, мол, наш последний и решительный бой, после которого покаяние, прощение и спасение. Вот он и настал, рукотворный Апокалипсис. Вот оно - деяние многострадального народа-мессии. (Сумейте только вжиться в драматизм положения.)

Так если между началом и концом одного и того же процесса взглянуть на середину – цикл “На поле Куликовом” - то почему не быть там тому же самому – мессианству, постепенно все более политизирующемуся.

19 декабря 2004 г.

Натания. Израиль.

На главную
страницу сайта
Откликнуться
(art-otkrytie@yandex.ru)
Отклики
в интернете