В заглавии единственная конкретика, на которую сподобился Евреинов в своей хвалебной статье о художнике Бёрдслее. И я Евреинову завидую.

Почему завидую? – Потому что чувствуется, в каком Евреинов восторге от этого художника. Слова какие: "неожиданностью, дерзостью, исключительной находчивостью, ненормальной выдумкой… незабвенными… талантливом… смелые… пленительные… вдруг сладко чувствуешь себя в милой власти таинственной силы… талантливые руки нежно-прекрасного мастера… радуешься…” (http://teatr-lib.ru/Library/Evreinov/Original/#_Toc133852780) – и т.д. и т.п. – Зря говорят, что от говорения слова “халва” во рту сладко не станет. Станет! Если понять это как образ словесного заражения. Причём исподволь. Ибо говорится не об элементах произведения, а… Хоть бы о биографии и признаках успеха у публики. – И поддавшийся внушению читатель включает собственное воображение и при взгляде на репродукцию что-то таки переживает довольно ощутимо.

А я – сух. Я обращаюсь не к чувствам читателя, а к его уму (на днях получил очередной упрёк). – Вот и завидую.

И на самом деле я затеял этот плач по себе по той простой причине, что анализ и синтез (к тому же не мой, а Александрова – анализ стиля модерн) займёт считанных две строчки. И что это за статья – в две строчки… – Вот они.

Если считать, что живое – это тело, и что там нет теней, какие мыслимы имеющимися в волосах Феи*, то живое тело выглядит как бы мёртвым, а вот неживое (одеяние обоих персонажей), наоборот, выглядит как бы живым (цветочки, множественные узоры). И не зря цветочки с плаща Тристрама так естественно переходят в цветочки орнамента рамы изображения, уж совсем никак не живого существа, очень его как бы оживляя.

Это – анализ. Синтез ещё короче.

Столкновение как бы живого неживого (педантичная тщательность) и как бы мёртвого живого рождает "фантастический размах”, возвышение чувств (катарсис), которые, если осмыслить, есть побег из этого скучного-скучного мира – вообще куда-то вон – в принципиально недостижимое метафизическое иномирие, что есть подсознательный идеал ницшеанца.

Всё!

Это приложимо ко всем произведениям Бёрдслея! Остаётся только убеждать себя, что от непрерывного самоповторения подсознательный идеал не перешёл в сознание автора и не лишил его вдохновения ЧЕМ-ТО, словами невыразимым. Что (непереход) как-то всё же разнообразило живость неживого.

Наука (в том числе и искусствоведение) штука занудная. Про с её точки зрения одинаковое говорит одинаковыми словами. Зато у любителей этой науки есть свои удовольствия. Можно, скажем, делать прогноз и радоваться, что он сбылся. – Вот я сейчас спрогонозирую, что Тристам спит, а не мёртв (если б он был мёртв, его б пришлось “оживить” какой-то татуировкой, а этого нет). Я иллюстрируемого произведения Томаса Мэлори не знаю. Но интернет всё знает. Я сейчас открою краткое содержание, прочту и убедюсь, что Тристрам спит.

Так и есть: "…он теряет рассудок от ревности, скитается по лесам и делит пищу с пастухами. Король Марк даёт приют несчастному, но лишь потому, что не узнает его” (https://briefly.ru/melori/smert_artura/).

Но всё равно тоска одолевает. Никто не хочет разделить мою любовь к науке об искусстве.

От злости на вас, читатели, я не дам больше репродукций Бёрдслея – ищите сами, если хочется. Нового в анализе и синтезе я с ними не дам. Добывать продление вашего пребывания ценой рассматривания вами множества дивных репродукций я не хочу.

Но.

Натания. Израиль.

Впервые опубликовано по адресу

https://zen.yandex.ru/media/id/5ee607d87036ec19360e810c/berdslei-pedantichnaia-tscatelnost-i-fantastichnyi-razmah-608452385bfb251ca76a52f2

- Да. Извиняюсь. И волосы ж – это то, что растёт и после смерти.