Сначала – несколько афоризмов Юлия Андреева.

И как-то понимаешь, как таким людям противно, если кто-то толкует художественное произведение. Это как слушать, почему смешон такой-то анекдот.

Впрочем, любое сравнение, как известно, хромает. Непонятным анекдот бывает редко кому. А коэффициент полезного действия, если можно так выразиться, неприкладного искусства довольно близок к нулю. Если под полезным действием понимать ответ на вопрос, ЗАЧЕМ ТАК сделано произведение этого неприкладного искусства. Или ответ на вопрос, что хотел сказать автор.

Я не имею в виду непонятность, бывает, прикладного искусства. Скажем, зачем узоры на глиняном кувшине? А оказывается, что в южных засушливых странах воду обожествляли. Заодно – сосуд для воды. Он бывал глиняный. А глину обжигать не сразу догадались. И пока не догадались, глиной просто обмазывали ёмкость, плетённую из гибких веток. Глина не совсем ветки скрывала. Видны были выпуклости. То был доорнамент. Знак обожествлённого. Как было остаться без этого знака, когда плетённый каркас глиняному кувшину после отжига не понадобился? – Никак нельзя! – Поэтому ещё до обжига на кувшин наносили штрихи или наросты, напоминавшие недавние выступы и провалы от веток. А потом забыли, зачем это делали, ради какого великого по духу. Стали думать, что для красоты. Оторванной от великого по духу.

И если поначалу искусство орнамента было не прикладным, а великодуховным, то потом оно стало прикладным и малодуховным. Если позволить себе так выразиться – малодуховным. Ибо прикладное в общем виде, призвано усиливать знаемые переживания (как любовное переживание – любовная песня, как усыпание – колыбельная). Так если усыпание назвать малодуховным – никто не возразит, то назвать так любовное переживание будет уже опрометчиво. И тем не менее…

Не исключено, что всё неприкладное искусство возникло из прикладного, которое поначалу было великодуховным.

А это великодуховное в неприкладном стало скрытым. Стало подсознательным. И очень мало влиятельным. Из-за нехватки толкователей.

Когда я говорю “мало”, я имею в виду эпоху выхода на арену истории масс. И только их подсознанию открыто, что хотел сказать автор. И в этом малость коэффициента полезного действия, осмелюсь повторить эти сомнительные слова, неприкладного искусства.

До этого выхода масс историю в значительной мере творили аристократы. И у них, может, лучше обстояло дело с этим коэффициентом полезного действия вследствие вкуса, даваемого воспитанием. Взять того же Юлия Андреева, какого-то там родственника царской семьи Романовых… Вон, какие афоризмы выдаёт. А массам и мне, их посланцу в страну высокого искусства, нужно разжевать то, что даётся вкусом, т.е. иррационально. Нам нужно открытие Выготского, что художественное – это столкновение противочувствий (от “текстовых” противоречий) и результат этого столкновения. Или хотя бы усекать только столкновение чего-то с чем-то: "вспоминать” (т.е. про то, что было) – с… "чего не было”, "червяк” – с… "полетит”, "преданного” (в смысле – верного) – с… "преданного” (в смысле – неверного) и т.д.

Нам, массам, плевать на брезгливость элиты к этому нашему поползновению. Мы чуем, что в последнем итоге кончится тем, что все будут аристократами. А мне – особенно наплевать, потому что я своими толкованиями стелю дорогу тому будущему.

Мне только жаль – я осознал только вчера – что Выготский на словах отказался объективно взойти "к психологии автора или его читателей” (http://teatr-lib.ru/Library/Vygotsky/Psychology_art/).

Я, правда, привык выкручиваться…

От противоречий “текста” готического собора (1а – "массивности материала” стен и 2а – "вертикаль” окон, или 1б – "камень” и 2б – "растительные формы”) он всё-таки позволил себе (единственный случай в его книге) взойти до переживания созерцающих собор средневековых прихожан (3): "порыв и полет ввысь” (Там же), душою к Богу. Он вряд ли погрешил против объективности, вжившись в "торжествующую” массовую религиозность того времени, отличавшуюся от предшествовавших времён катакомбного и романского искусства. Но эта объективность Выготского, да, оказалась из других наук, из искусствознания и истории, а не из психологии. Зато психология: трёхсоставность эстетического переживания (противочувствия и итоговое возвышение чувств) – оказалась спусковым крючком толкования.

Ну, а раз он сделал такое раз, то я вполне вправе сделать подобное много-много раз.

Толкование в духе Выготского архитектуры готического собора средневековым массам не нужно было, как нынешним массам не нужно толковать современный анекдот. И, казалось бы, Андреев прав в своём высокомерии. Но то толкование вполне уместно нынешним неоцерковленным массам. Как и любое верное толкование искусства – любым теперешним массам. Если б они про это знали. Только они пока не знают. – И Андреев прав по малому счёту.

Позволить ли себе взойти от противоречивости элементов его афоризмов к его психологии? Сделать, казалось бы, вопреки словам Выготского: "по одним басням Крылова мы никогда не восстановим его психологии” (Там же), скажем, что Крылов был ленив… - Я думаю, что, вживаясь в другие его высказывания, такое восхождение сделать можно: блеск афоризма как такового тешит его недоницшеанство. Потому недо-, что совсем уж в вожделённую метафизику он не погружается до степени самого Ницше, от глубины погружения аж сошедшего с ума (всё-таки нечеловеческий это идеал – ницшеанство с его сверхчеловеком). Наш объект рассмотрения лишь создаёт впечатление слегка тронувшегося на своей исключительности на фоне выходящих на арену истории масс.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/336.html#336